Текст книги "Дом темных загадок"

Автор книги: Беатрикс Гурион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 9

София чувствует себя хорошо.

Полная сил, она сидит в столовой рядом с Николеттой, выглядит свежей и здоровой, как обычно, только щеки ее толще, чем всегда, потому что она жует один тост за другим. То ли от волнения, то ли из-за угрызений совести, точно не могу сказать. Я же все еще чувствую себя вялой, в моем желудке раздрай, и я знаю, что не смогу проглотить ни кусочка. Наверное, я была без сознания несколько секунд, и все же ощущаю себя, словно на другой планете. Меня запутали, будто украли у меня кожу, и теперь предметы извне свободно могут проникать в мои внутренности.

Кажется, что все вокруг меня говорит, а головы ангелов по углам зала смотрят на меня мертвыми глазами, словно просят о помощи.

Мобильник Софии, который Филипп положил на стол перед Беккером, мерцает и умоляюще подмигивает мне застывшими кроваво-красными капельками. Они хотят, чтобы я их согрела. Деревянная столешница вибрирует под моими пальцами, в ушах шум.

Это был тест. Чертов тест, разыгранный как по нотам. Вчера вечером София получила от Николетты задание спрятаться сегодня утром и по возможности так, чтобы кто-нибудь из нас заметил ее исчезновение. Жребий пал на меня. Может, вчера ночью в душевой шла подготовка к этому спектаклю, а я наткнулась на заговорщиков…

– Вы все выполнили великолепно, – нахваливал нас Беккер, когда все выбрались из подвала.

Мальчики держали меня под руки с обеих сторон. Наверное, боялись, что снова упаду в обморок.

София просила не выдавать ее и клялась, что маленький спектакль в ванной не был частью задания – идея пришла спонтанно.

– Вернемся к недавним событиям. Вам не показалось, что вы действовали командой? – Беккер встает и осматривает нас сверху. В отличие от Николетты, одетой в джинсы и топ, на нем серые брюки и белая рубашка – ему очень идет. Он выглядит очень солидно, или нет, скорее убедительно. Он наверняка, изучая психологию, узнал, как влиять на пациентов, внушать им доверие. Но я предпочитаю никому здесь не доверять. – Хорошо, если создание группы начинается так рано, – продолжает он.

– Вы считаете такие тесты корректными? – Слова срываются с моих губ, и я вспоминаю, как свисала через край ванны рука Софии.

– Корректными? – Николетта усмехается. У нее идеальный макияж. – Эмма, здесь речь не о корректности. Суть в том, чтобы вы осознали свое поведение. Ваши спонтанные реакции, ваше отношение друг к другу.

– А что, если мы вообще не хотим этого? – возражаю я.

Беккер вмешивается.

– Все вы достаточно читали о TNY и знаете, как проходит процесс отбора. Из Германии в Сидней могут попасть только восемь человек, а в общей сложности у нас более сотни кандидатов. Только здесь, в Баварии, у нас четыре такие команды, как ваша, одна из них – в соседней долине. Поэтому да, наши тесты бывают довольно жесткими. Вам будет брошен серьезный вызов. Но, люди, – он снимает очки, – мы же никого не заставляем, так ведь? Мы, разумеется, поймем, если кто-нибудь из вас захочет отказаться. Но вы должны принять это решение сейчас, чтобы не отнимать шанс у остальных членов группы. Кто останется, автоматически согласен пройти вместе с группой огонь и воду.

Повисает жуткое молчание, даже София выглядит немного бледнее и пристально смотрит на свой телефон, который все еще лежит на столе.

Хотя мысли в моей голове от пережитого шока плавают вяло, как пузыри в лавовой лампе, я прекрасно осознаю – продвинусь, только если получу ответы здесь.

Наконец София прерывает молчание:

– Нам придется есть черных тараканов или по голому телу пустят пауков, как в телешоу «Последний герой»?

Николетта и доктор Беккер весело переглядываются.

– Такой чепухой мы не занимаемся, – говорит Беккер. – Конечно, будут физические нагрузки на пределе возможностей. Но преодоление отвращения? Это бесполезная трата времени. Если мы здесь сделаем упор на физические нагрузки, то из этого всегда можно извлечь что-нибудь позитивное как для вас самих, так и для группы. А мы, кураторы, будем в любое время готовы выдернуть кольцо запасного парашюта.

Николетта кивает.

– Сила группы определяется по самому слабому участнику. – Она немного повышает голос. – Мы хотим выиграть или нет? Вы готовы?

Филипп начинает хлопать, и Том поддерживает его. София повторяет за ними, а я думаю, что недооценила девушку. Я никогда не подумала бы, что она сможет притворяться мертвой и лежать голой в ванне. Почему она делает это? Может, сегодня ночью она тоже лишь притворялась, что сладко спит, а сама подбросила снимок. И как ее телефон попал в ледник? Но это наверняка Николетта. Она и бровью не повела, когда Филипп выложил его на стол. Это тоже часть общего плана, который был придуман вчера, еще до того, как я пришла.

Они все хлопали, потому что хотели победить. С бóльшим энтузиазмом, чем во время моего появления у замка вчера вечером, с бóльшим чувством, так сказать. И я испугалась, что буду выделяться, если немедленно к ним не присоединюсь, хотя для меня победа означала нечто иное. Я тоже начала аплодировать – и при этом рассматривать каждого из собравшихся. Я одержу победу, лишь когда выясню, кто из них ведет двойную игру. Ведь если верить альбому, то речь идет не об одном, а о нескольких людях. «Убийцы твоей матери». Значит, я не могу доверять ни кураторам, ни участникам – все могут быть замешаны. Поэтому следует позаботиться о том, чтобы мне доверяли. Если их убаюкает уверенность, они станут беспечными и совершат ошибку.

После завтрака мы вместе убираем со стола и переносим посуду в старомодную кухню, в которой все же есть громадный холодильник, но нет посудомоечной машины. На кухонных тумбах – старые толстые столешницы, которые заканчиваются у большой мойки под зарешеченным окном, выходящим в маленький сад. Мойка состоит из двух больших керамических раковин, обложенных бело-голубым голландским кафелем. Большинство изображений ветряных мельниц и парусников повреждено, но можно представить, как красиво эта кухня выглядела когда-то.

Я берусь поставить вымытую посуду в старый буфет. Решаюсь на это намеренно, потому что заметила на его дверце древнюю черно-белую фотографию, на которую обратила внимание еще вчера. Снимок прикреплен кнопками. Филипп тоже заинтересовался фото и теперь рассматривает его.

– Смотри-ка, что это там? – указывает он на одну из картинок, на которой видны кровати на колесиках. Они стоят на улице рядами. На них лежат больные.

Том подходит ближе:

– Я думаю, это паломники. Может, в Лурде[4]4
  Лурд – город во Франции, один из наиболее популярных в Европе центров паломничества. По мнению католической Церкви, в 1858 году в одной из пещер, Массабьель, каких множество в горных отрогах, окружающих город, четырнадцатилетней местной жительнице Бернадетте Субиру явилась Дева Мария.


[Закрыть] или еще где.

София кричит, стоя рядом с мойкой:

– Здесь висит еще один снимок!

Я спешу к ней, на фото рука, нарезающая хлеб. Сердце начинает колотиться, мозг внезапно вновь начинает работать на повышенных оборотах. На снимке толстые пальцы сжимают нож, я тут же узнаю кольцо на мизинце. Оно точно такое же, как у незнакомки из маминой машины. У меня перед глазами все расплывается, я чувствую дрожь в ногах. Мне кажется, что запах морга бьет в нос, пары дезинфекции смешиваются с ароматом жареной картошки. Я даже не замечаю, что остальные давно вернулись к мытью посуды.

Хлопает дверь, и на кухне появляется Себастиан. Его не было за завтраком, я его вообще сегодня еще не видела. Он внимательно смотрит на меня и тут же подходит ближе.

– Эмма, что с тобой? Что-то случилось?

Себастиана я вообще никак не могу охарактеризовать. Он намного младше Беккера и Николетты, ему от силы двадцать пять, и два других куратора – явно более высокого ранга. Но, кажется, это совершенно ничего для него не значит, он так и светится от непоколебимой самоуверенности, которую вчера и продемонстрировал в душе. Все дело наверняка в его невероятно симпатичной внешности. Кудрявые локоны до плеч обрамляют очень пропорциональное лицо, подчеркивают темные глаза. И если бы он не так часто и лукаво улыбался, то мог бы сойти за скульптуру ангела эпохи Ренессанса.

Вероятно, именно поэтому я его недооцениваю. Как бы там ни было, он все же ассистент доктора Беккера. Возможно, тоже изучает психологию, и, кажется, у него есть талант, потому что он единственный заметил, что я растерялась. Или он что-то обо мне знает, о чем другие не догадываются.

– Со мной все в порядке, – пытаюсь я ответить как можно более непринужденно, но дрожу от волнения. – Я просто обнаружила эти фотографии, и мне интересно, что они означают. Здесь когда-то был монастырь?

Себастиан улыбается мне.

– Такие фотографии развешаны по всему замку, – объясняет он. – Наверное, он долгое время принадлежал Церкви. Ходят разные истории о строителе здания. Одни говорят, что был когда-то кардинал, который присвоил деньги из Рима после того, как Папа Римский лишил его тайной любовницы. – Он подмигивает мне. – Другие – что здесь обитал отлученный от Церкви монах, который после явления Девы Марии нашел сокровища. Кстати, недалеко отсюда есть часовня, тоже часть замкового комплекса, возведенная в честь Девы Марии. – Он оборачивается и обращается к остальным: – Туда ведет очень живописная дорога.

Он начинает описывать тропу, которая начинается прямо у замка, но я на какой-то момент задерживаюсь у фотографии. Чем дольше я смотрю на снимок, тем больше убеждаюсь, что это не просто то самое кольцо, которое было на пальце мертвой женщины в маминой машине, – это та же рука. И то, что я нашла это фото здесь, не может быть простым совпадением. Я на правильном пути, хотя все еще не знаю, как продвинуться дальше. Наоборот, у меня складывается впечатление, что ситуация становится все запутаннее. Мама была здесь, и, очевидно, эта женщина тоже. Так почему же в автомобиле оказалась именно она, а не мама? Возможно, мама не лежит глубоко на дне озера, а все еще живет. Или здесь все завязано на моем отце, о котором я так мало знаю? И меня посещает совершенно неожиданная мысль: «Вдруг речь идет не об убийцах моей матери? Может, я просто должна ее найти?»

Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. (Иоанн Богослов 4:8)

Агнесса не подозревала, как это произошло. Это было постыдно, это было отвратительно. Дрожа, она стояла возле тети Гертруды, под ее поднятой рукой. Стояла босая, в одной ночной рубашке и косилась на других девочек, которым уже позволили одеться. Но все они смотрели в пол перед собой, потупив взгляды. Все, кроме Марты. Агнесса смотрела на свою мокрую постель и больше всего хотела умереть прямо сейчас. «Но так нельзя, – нашептывала ей святая Дева Мария, – так нельзя, Агнесса. Это всего лишь экзамен». Агнесса чувствовала бесконечную доброту святой Девы и лелеяла надежду.

– Итак, говори наконец! Тебе есть что сказать? – Тетя Гертруда подошла еще ближе, занеся руку для удара.

– Пожалуйста, мне очень жаль.

– Как ты сказала? Что-то я тебя не расслышала.

– Мне очень жаль! – Она старалась, но голос дрожал. Ей было холодно. Агнесса уже просто не чувствовала ног.

– Как такое могло случиться, что твоя ночная рубашка чистая, а постель похожа на настоящий свинарник? Как тебе это удалось?

– Я не знаю, – шептала она и не понимала, чего от нее хочет Гертруда.

– Что здесь произошло ночью? – настаивала та.

– Ничего! Я клянусь перед лицом святой Девы!

– Можешь оставить это при себе. Мы клянемся только на Библии.

– Но святая Дева… – Агнесса отважилась взглянуть в лицо Гертруде. – Что может быть плохого в Деве Марии?

Гертруда размахнулась и ударила ее по лицу так сильно, что девочка зашаталась. Агнесса слышала, как воспитанницы в ужасе затаили дыхание, но никто не нарушил молчания – никто не хотел вызвать гнев Гертруды.

– Даже не думай произносить имя Марии своим греховным ртом!

Агнесса закусила губу, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Щека горела огнем.

– Сестры монастыря не соврали, когда предупреждали нас о маленькой ведьме. Я выбью из тебя все идиотские фантазии. И прежде всего эту. Безжалостно. Ты меня поняла? – Гертруда повернулась к остальным. – И это касается всех вас!

Агнесса рискнула взглянуть из-за плеча Гертруды, но только Марта смотрела ей в глаза и ободряюще подмигнула.

– Ты просто тупое вонючее дерьмо и ничего больше. Я хочу, чтобы ты убрала этот свинарник, а потом в наказание помоешь здесь, в спальне, полы. – Гертруда обратилась к дяде Лоренцу: – Никакой еды сегодня для Агнессы. Когда она здесь закончит, будет драить полы в часовне, а потом каяться в своих грязных дьявольских фантазиях.

Агнесса смотрела себе под ноги. Ей все равно нужно было в часовню. Если бы Гертруда знала, как ей там хорошо, она бы и это запретила. Там она спрятала четки своей бабушки, иначе Гертруда давно бы их отняла.

– Повторяй за мной: «Я беспомощное дерьмо!»

– Я… – она начала запинаться, – я беспомощное дерьмо.

– Громче! – Гертруда снова замахнулась.

– Я беспомощное дерьмо.

В этот раз пощечины не последовало. Вместо этого Гертруда схватила девочку за волосы и развернула лицом к себе. Агнесса поджала губы, чтобы не закричать, это разозлило бы Гертруду еще сильнее.

– Смотри, пожалуйста, на меня, когда я с тобой говорю!

– Да, тетя Гертруда. – Она попыталась взглянуть на Гертруду, но от слепой ненависти веки снова сами собой опустились. Слишком поздно.

Гертруда снова сильно потянула за волосы:

– Это послужит тебе уроком. Если такое повторится еще хоть раз, будешь спать на клеенке в прачечной. Одна! – Она вышла из комнаты, и за ней быстро последовали все остальные.

Лишь Агнесса осталась, стянула мокрое одеяло с кровати. У нее не было ни малейшего понятия, что произошло. Впредь она решила просто не спать ночами, просить Деву Марию о помощи, даже если это здесь и запрещено. Если бы ей сразу исполнилось шестнадцать! Тогда Агнесса наконец смогла бы вступить в Христианский девичий союз. От одной этой мысли у нее на лице просияла улыбка. До сих пор Агнесса должна была ежедневно читать молитвы «Отче наш» и «Аве Мария», чтобы Господь через заступничество пресвятой Девы Марии ниспослал милость и наградил терпением и усердием в поисках доброты.

Агнесса вытащила грязную постель в прачечную. Здесь было настолько холодно, что изо рта шел пар. Она начала отстирывать простыню худыми жилистыми руками. Но чем больше ткань впитывала воду, тем тяжелее становилась, и у Агнессы не получалось отжать ее. Страх сковал тело могучей хваткой. Девочка ничего не ела со вчерашнего обеда, ей стало дурно от голода.

«Ты должна исправиться, ты не должна быть таким дерьмом, ты должна приложить больше усилий, неудивительно, что никто тебя не любит, если ты себя так ведешь. Нужно больше стараться, намного, намного больше».

Она стала молиться.

«Пресвятая Дева Мария, матерь Божья, помоги мне в час беды моей…»

И тошнота отступила, силы мало-помалу вернулись. Пока Агнесса растирала в кровь окоченевшие кончики пальцев, в сердце росла уверенность, что Дева Мария – единственная, кто никогда не оставит ее в беде.

Агнесса снова попыталась отжать простыню, но вдруг услыхала шаги и удвоила старания. Дверь в прачечную открылась тихо и осторожно, Гертруда вела себя иначе.

Внутрь пробралась Марта.

– Это тебе! – произнесла она и протянула Агнессе толстый кусок испеченного из разносортной муки хлеба с повидлом.

От запаха клубники у Агнессы тут же потекли слюнки. Она с опаской взглянула на дверь, но больше не смогла сдерживаться. Схватила хлеб и в три укуса умяла его. Ее тут же охватили угрызения совести. Марта рисковала, что ее поймает Гертруда.

– Святая Дева Мария послала меня, – шутливо сказала Марта, словно прочитав мысли Агнессы.

Девочка внимательно посмотрела на Марту, а та в ответ лишь стыдливо опустила глаза.

– Мне очень жаль.

Агнесса молчала.

– Это была я. Я переложила одеяло, чтобы Гертруда не злилась на меня. Не знала, что она тебя так ненавидит. Почему она так себя ведет? Что ты такого натворила?

Агнесса все еще молчала. Что за дьявольская идея? Ей никогда бы такое и в голову не пришло. От такой девочки лучше держаться подальше. Но Агнесса так долго ни с кем не разговаривала. Остальные просто боялись, что их увидят вместе с ней.

– Ты можешь делать больше, чем все остальные, – прошептала она. – Зачем ты так поступила со мной?

– Только потому, что мне разрешают фотографировать, думаешь, в этом причина?

Агнесса кивнула.

– Эти фотографии делаются только для того, чтобы показать, как все у нас хорошо и благонравно. – Марта широко улыбнулась. – Если бы Гертруда знала, что я тайно фотографирую все, сразу отняла бы у меня аппарат. Но ты права, мой поступок – трусость.

– А почему ты выбрала именно мою кровать, а не Урси или еще чью-нибудь? Ты меня тоже ненавидишь?

Марта пристально взглянула в глаза Агнессе, подыскивая слова.

В прачечной звонко стучали капли из протекающего крана – больше никаких звуков. Наконец Агнесса указала на мокрое одеяло, которое все еще болталось в длинной раковине, и ухватилась за один конец. Марта молча взялась за другой. Они выкручивали его, пока вода не перестала течь. Всякий раз, когда Марта хотела остановиться, Агнесса проворачивала еще немного, хотя была почти на голову ниже и намного худее, чем Марта.

Только когда они закончили, Марта нарушила молчание.

– Я… я, – запнулась она, – я бы так хотела тебя пофотографировать. Твое лицо.

Агнесса удивленно взглянула на нее:

– Ах, вот как?

– Мне очень жаль. Правда.

– Ты тайком насмехаешься надо мной, я чувствую. Поэтому хочешь сфотографировать меня?

Марте кровь ударила в голову.

– Я смеюсь не над тобой, а лишь над твоей возней из-за святой Девы Марии.

– Но она принадлежит мне, как, скажем, мои волосы. – Агнесса взялась за толстую косу.

– Тогда я сфотографирую вас вдвоем, – робко улыбнулась Марта.

– Моя вера защищает меня, – серьезно ответила Агнесса.

– Только не от Гертруды, – покачала головой Марта.

– Возможно, защищает лучше, чем ты думаешь. – Теперь Агнесса улыбнулась в ответ.

Они еще некоторое время смотрели друг на друга, потом Агнесса медленно протянула холодную, истертую в кровь руку. Марта пожала ее, обхватив обеими ладонями так осторожно, словно это была замерзшая птица, которую нужно отогреть.

А вода из крана продолжала капать.

Глава 10

После завтрака Беккер дает нам официальное командное задание. В комнате на первом этаже нам предстоит содрать обои и выкрасить стены в белый цвет, причем сделать все как можно быстрее. Для этого нужно выявить сильные стороны каждого и распределить роли в команде.

Моя роль для меня очевидна. Как только все начнется, я смоюсь и сделаю то, что планировала прошлой ночью. Осмотрюсь основательно в доме, может, есть другие фотографии или зацепки – нечто, что поможет продвинуться.

– У меня лучше всего получается брать на себя ответственность, – ворчит Том, пока мы вместе с Себастианом бежим по первому этажу.

– Шутки в сторону, – шепчет София и с очевидным отвращением осматривает белый халат маляра, который мне всучила Николетта.

Я не в состоянии ничего ответить, потому что снова вспоминаю, как по-дурацки спорила с мамой из-за зеленого цвета спальни вместо того, чтобы спросить о том, что ее волнует и почему она уже третий раз за год перекрашивает стены.

В комнате уже наготове ведро с краской, кисточки, очень высокая лестница и клеенка. Хотя это помещение едва ли можно назвать комнатой – оно скорее напоминает бальный зал, такой высокий и большой, что здесь одновременно могут вальсировать не меньше пятидесяти пар. Лишь серый, местами прохудившийся линолеум напоминает, что здесь когда-то мог располагаться госпиталь.

Сквозь двойные окна бьет яркий солнечный свет, но зал от этого не становится более привлекательным. С тоской смотрю из окна – там, вдалеке, внизу, на озере, поблескивают солнечные лучи. Я жалею, что не улизнула из дому сразу после завтрака.

– Что за омерзительные картины! – с чувством восклицает София. На стенах гигантские полотна, написанные маслом. Подобные можно найти по всему дому, но здесь они особенно уродливы. Они невольно притягивают взгляды посетителей своей жестокостью, и вызывающие позолоченные рамы кажутся чистой иронией по сравнению с отчаянием сюжетов.

Я не могу иначе, мне нужно взглянуть поближе. София и Том следуют за мной. Лишь Филипп игнорирует нас, снимает крышку с ведра и перемешивает краску, пока мы бегаем от картины к картине.

На первом полотне изображен монах с кровавыми шрамами на руках и на лбу. Он в окружении голубей и, кажется, разговаривает с ними. На следующей картине мужчина привязан к столбу, все его тело пронзено стрелами. Каждая деталь прорисована очень реалистично: каждая капля крови кажется почти трехмерной. Другая картина не такая кровавая, но не менее отталкивающая. На ней – женщина, ее обнаженное тело почти полностью скрыто под локонами. У ног маленький ягненок. На очередном полотне тоже молодая женщина, на этот раз на корабле, в окружении других девушек, ее тоже пронзила стрела.

Радуюсь, что во время завтрака съела немного. В противном случае я бы никогда не смогла так легко рассматривать изображения страданий.

– Кто-нибудь знает, что здесь изображено? – спрашиваю я.

Том поднимает брови:

– У тебя разве не было уроков религии?

– У нас была этика, – почти хором отвечаем мы с Софией.

– Несчастные язычники, значит, – ухмыляется Том. – Это святые мученики. Они умерли за веру. Мученическую смерть люди раньше считали своего рода крещением кровью.

– Крещение кровью! – вздрагивает София. – От такого у меня кошмары начнутся!

Том переходит от картины к картине и объясняет, что мужчина на первом полотне – это монах Франциск Ассизский, он проповедует птицам. Об этом я даже когда-то слышала.

– Но от чего у него эти кровавые шрамы?

– Святому Франциску, по легенде ранних христиан, после сорока дней поста было видение, потом у него открылись стигматы.

– Стигматы? – София наморщила лоб.

– Это раны Христовы, которые появляются у избранных людей на руках, ногах и боках, в определенные дни они кровоточат.

Филипп шутит: когда речь заходит о мучениках, Том превращается в ходячую энциклопедию. Том пожимает плечами и заверяет нас, что обязательно подумает, не отправиться ли на шоу «Как стать миллионером?». И, чтобы развеять сомнения полностью, рассказывает о других картинах:

– Мужчина, пронзенный стрелами, – святой Себастьян. Раздетую женщину с длинными волосами и ягненком хотели принудить к проституции. Ангел дал ей одеяние из света, от которого озарился весь дом, у нее выросли кудри, которые и окутали ее, словно плащ. Но и это не смогло ее уберечь, ее все же казнили мечом. Ее звали Агнесса, – продолжил Том.

У меня по спине бегут мурашки. Агнессой звали маму, и, хотя она никогда не хотела иметь ничего общего с Церковью, меня все же беспокоит эта история. Внезапно я решаю, что с меня довольно мудрых историй от Тома, я больше не хочу ничего слышать о других картинах. Неожиданно мне на помощь приходит Филипп, меняя тему.

– Кстати, о мучениках, – обращается он к Софии. – Нам нужно еще раз поговорить о сегодняшнем утре. Что ты хотела сказать, когда предстала перед нами, лежа в ванной?

– Это был всего лишь тест, вам же Беккер все объяснял, – защищается София. – Николетта попросила меня об этом вечером. Я и предположить не могла, что Эмма окажется такой чувствительной. Себастиан тоже считает… – Тут она внезапно закусывает губу.

– Себастиан считает что? – Я уставилась на нее. – Какое он имеет отношение к делу?

– Ну, в общем… – София опустила голову. – Честно сказать, с ванной – это была его идея. Я встретила его сегодня утром на пробежке. – Она с опаской переводила взгляд с одного на другого. – Но Беккер и Николетта ничего не знают об этом.

– О, легко могу себе представить, что это идея Себастиана, – говорит Том язвительно.

– Нет, все не так, как ты думаешь! – возмущается София. – С раздеванием – это была моя идея, это просто помогло включить ваше воображение. – Она улыбается, но не выглядит уверенной. – Себастиан даже поспорил, что я не смогу такое провернуть, но проиграл, а я выиграла эту ставку.

– Ну, теперь в любом случае роль мертвяка в нашей команде окончательно закреплена за тобой. – Филипп яростно трясет головой. – Я уже сыт по горло нашим бездельем. Народ, давайте наконец приступим. Лично вы мне до лампочки, но я хочу поехать в Австралию. У кого-нибудь будут предложения, с чего начать?

Мы снимали тяжелые картины, что было непросто, потому что всякий раз приходилось взбираться по лестнице, а рамы некоторых полотен были привинчены к стене шурупами. Взмокшие, мы решили открыть окна, но оконные рамы были намертво закрашены, и мы не смогли их сдвинуть и на миллиметр. А комната тем временем превратилась в сауну.

Мы разворачиваем картины к стене, чтобы не смотреть на них. Работа тянется мучительно медленно, а я раздумываю, как бы слинять, чтобы продолжить исследовать замок. Вдруг Филипп привлекает к себе внимание. Он как раз снимает последнюю картину.

– Народ, здесь что-то странное! – кричит он с лестницы.

Он достает из модных джинсов перочинный нож и царапает что-то. Краска и штукатурка осыпаются, и тут же лезвие со скрипом задевает металл так, что мы все вздрагиваем.

– Здесь какая-то крышка, – объявляет Филипп.

Да, теперь и я замечаю. Четырехугольник, размером с дверцу сейфа или духовки. Филипп пытается загнать клинок между крышкой и стеной.

Мы с Томом тоже влезаем на лестницу в надежде что-нибудь рассмотреть, но только раскачиваем конструкцию и мешаем Филиппу. Наконец у него получается. Крышка поддается и открывается с металлическим щелчком, перед нами – черная дыра в стене.

Филипп пытается заглянуть внутрь и выхватывает из кармана связку ключей, на которой висит фонарик. Он освещает отверстие.

– Что там? – София приподнимается на цыпочках.

Филипп не отвечает. Его лицо приобретает странное выражение, которое я не могу никак трактовать. Он спускается, протягивает мне фонарик и позволяет первой заглянуть в дыру.

Темнота. Ничего, кроме темноты и, возможно, плесени. Потом я опускаю луч фонарика и замечаю, что там, в темноте, – крошечная комнатка без окон. На полу лежит предмет, который, очевидно, был когда-то матрацем, а на противоположной стороне – дверь, над которой висит распятие. Ручку отвинтили, а на самой двери нацарапаны фразы, молитвы и призывы о помощи множества пленников.

Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия (Второе послание к Тимофею святого апостола Павла 1:1.7)

– Слово «темнота» пишется по буквам т-е-м-н-о-т-а. – Она шептала и пыталась сконцентрироваться. – «Страх» пишется по буквам с-т-р-а-х, но нет никакого смысла бояться.

Здесь, во мраке комнаты, она стала увереннее. Она глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз.

– Это пишется по буквам у-в-е-р-е-н-н-а. Ты скрыта здесь, как Иона в чреве кита. А чем он там питался? «Голод» пишется по буквам г-о-л-о-д.

Она обхватила колени руками и подумала о своей бабушке и о сырных клецках, которые та часто готовила зимой по воскресеньям. В памяти всплыла большая темно-синяя форма для запекания с клецками, от которых в нос бил сливочный сырный дух. Она слышала тихое шипение, видела аппетитную золотисто-румяную сырную корочку и поджаренный на сливочном масле лук. Потом бабушка брала широкий нож, делила все на равные порции и ложкой раскладывала по тарелкам дымящиеся клецки. Агнесса чувствовала аромат и даже ощущала, как во рту тают нежные клецки, смешиваясь с расплавленным сыром и жареным луком.

Невольно она облизала сухие губы. После смерти бабушки она не ела ничего подобного. Но девочка не жаловалась, она пообещала себе, что никогда больше не будет ныть. Только если останется непорочной и чистой, она сможет вступить в Христианский девичий союз.

Бабушка очень бы ею гордилась.

– «Бабушка» пишется по буквам б-а-б-у-ш-к-а.

«Ты живешь, дитя мое, – говорила она, – ты живешь, и это все, чего хотели твои родители. Думай о том, что нытье не поможет делу и ничего не изменит. Если уж станет совсем туго, молись Богу и пытайся понять, почему он хочет тебя проверить. Есть Божий промысел на твой счет, и вообще для всех нас. Один хороший план. Поэтому тебе никогда не стоит бояться».

– «Бог», – шепчет она, – пишется по буквам Б-о-г.

Агнесса улыбнулась, она знала наверняка, что слово пишется с большой буквы Б. И все же ей не удалось заставить умолкнуть злой голос внутри, который роптал и твердил, что бабушка такого не сказала бы, если бы встретила тетю Гертруду. Агнесса больно ущипнула себя за ладонь, потому что эта еретическая мысль посещала ее уже не в первый раз.

Гертруда, которая вчера таскала Агнессу за волосы по всей кухне, казалась дьяволом. И Марта иногда втайне называла так Гертруду.

– «Дьявол» пишется по буквам д-ь-я-в-о-л.

Но об этом нельзя думать. Гертруда – это испытание, которое поможет Агнессе продвинуться дальше. Такая взрослая девочка, как она, уже давно должна уметь правильно читать и писать. Бог сам послал ей Гертруду, как Господь проверял Иова.

– «Иов» пишется по буквам… И-о-… Я не знаю, – испугалась она и ущипнула себя за ладонь еще сильнее. – Ты должна это знать! «В» или «Ф», ты должна знать, сосредоточься.

Она вытащила шпильку из косы и со злостью уколола себя в ладонь. Закапала кровь, она слизала ее, чтобы ничего не испачкать.

– «Испачкать» пишется… и-з-п-а-ч-к-а-т-ь.

Она с облегчением присосалась к проколотой руке. Она очень хотела знать, как это пишется.

«Наверное, в этом и есть промысел Божий, чтобы я улучшала себя, чтобы больше прикладывала усилий».

Она сунула шпильку в косу и надеялась, что прическа от этого не сильно испортилась, – Агнесса хотела выглядеть аккуратной, когда ее заберут отсюда. Не тупым дерьмом.

– Это пишется по буквам д-и-р-ь-м-о.

Нужно как-то ускорить процесс, иначе она навсегда останется тупой. Она снова вытащила шпильку из косы и колола себя всякий раз, когда не удавалось вспомнить буквы.

«Агнесса, ты должна исправиться. И-с-п-р-а-в-и-ц-а. Через “и”». Она довольно расправила фартук и села, прислонившись спиной к стене. Совершенно точно. Потому что у Бога, который с большой буквы, для нее есть план. Хороший план, который Пресвятая Дева ей еще покажет.

– П-р-е-с-в-и-т-а-я с «е», как в слове «Дева», как в слове Г-е-р-д-р-у-д-а, и с большой буквы, как Бог.