Текст книги "Дом темных загадок"

Автор книги: Беатрикс Гурион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 14

Николетта стучит в дверь душевой кабинки. Я приоткрываю щель и молча беру пушистый банный халат розового цвета, он сразу напоминает мне о маме. Именно такой она купила, когда мы в последний раз ходили по магазинам вместе. Мне он показался убогим, но маме нравился.

Собираюсь с силами, глубоко вдыхаю и вылезаю из душа. Свои испачканные краской вещи я бросила кучей перед душем. Я не беру их с собой, пусть кто-нибудь другой о них позаботится.

Снаружи в коридоре ждет Филипп и так сочувственно смотрит, что у меня невольно на глаза наворачиваются слезы. Но я вовсе не хочу сейчас терять самообладание.

– Мне очень жаль. На самом деле я хотел вмешаться, но не смог. Ты выглядела ужасно, – вздыхает Филипп. – Словно была в крови с головы до пят.

– Ты смолчал просто потому, что не переносишь вида крови? – Я не хочу, чтобы слова звучали слишком саркастично, но нападать все же лучше, чем реветь.

Он, защищаясь, поднимает руки.

– Нет, кровь меня не пугает, но вся ситуация… я имею в виду, это все было просто нечестно. Если все это было лишь психологической игрой, зачем доктор Беккер делал фото?

«Что я знаю? Ничего! Ничего я не знаю, но все-таки необходимо здесь все обследовать».

Я плотнее запахиваю на груди халат. Мне неприятно сознавать, что под ним я совершенно голая.

– Пожалуйста, Филипп, сейчас я просто хочу подняться наверх и во что-нибудь переодеться.

– Я только хотел с тобой поговорить наедине, хотел объяснить, как мне жаль, что все так случилось. Я уже иду в столовую. Мы подождем с едой, пока ты не спустишься, хорошо?

Кажется, он так страдает, что я не могу не улыбнуться.

Филипп берет меня за руку и нежно сжимает.

– Будь осторожна.

– Что ты имеешь в виду?

Он пожимает плечами:

– Когда ты стояла там совершенно растерянная, вся в крови, на этой разбитой лестнице, то…

– То что?

Филипп заметно мнется, подыскивая слова:

– Ну, тогда я вдруг почувствовал, что боюсь за тебя.

Я несколько раз сглатываю, пытаясь избавиться от комка в горле, опасаюсь, что парень таки добьется своего и я разревусь. Чтобы выиграть время, внимательно осматриваю мускулистые ноги Филиппа, его узкую талию и понимаю, какие у него широкие плечи, и руки выглядят сильными. Кажется, что они смогут остановить гору обрушившихся со скалы камней.

И он заботится обо мне. Приходится еще раз сглотнуть. Ерунда. Его поведение еще ни о чем не говорит. Никто о тебе здесь не беспокоится. Ты одна. Предоставлена сама себе. Это все просто твоя реакция на события утра. Соберись, Эмма, его забота о тебе может быть наигранной.

– Все в порядке? – Он ловит мой взгляд, смотрит мне в глаза. Только теперь я замечаю, какие у него красивые глаза – светло-зеленые с лиловым оттенком, как свежие артишоки. Я не могу отвести взгляд, чувствую себя ужасно слабой в этот момент. Ничего больше не хочу, только бы он меня сейчас обнял.

Но все, что я могу выдавить из себя на его заботливый вопрос, – это хриплое «да».

Пока я поднимаюсь в спальню для девочек и упрекаю себя в том, что была так холодна с Филиппом, меня пронизывает одна мысль: если я сейчас просто исчезну, станет ли меня кто-нибудь разыскивать? Будет ли вообще это кого-то волновать? Станет ли по мне кто-то скучать?

Словно в трансе, я вхожу в спальню, где не просто душно – вместо воздуха в легкие попадает какой-то липкий пар.

Прежде чем одеться, я подхожу к нише со стеклянными жемчужинами и трогаю холодные гладкие выпуклости. Снова вспоминаю те печальные засечки на двери в камере. У меня возникает вопрос: хотела бы мама, чтобы я узнала обо всем этом, или ее это только опечалило бы? Невольно я думаю о Филиппе и о том, понравился ли бы он ей.

Надевая джинсовые шорты и футболку, не могу не признать, что он мне очень нравится. Его зеленые глаза, коротко стриженные волосы. Но я о нем ничего не знаю. Мне еще не представилось случая расспросить его о том, что значила его фраза про наших отцов. И я все еще не могу быть уверенной в том, что его симпатия не часть этой общей игры. Как, например, сегодня утром в кухне сочувствие Себастиана. Это не помешало ему втолкнуть меня в камеру и закрыть там. И София не такая уж простая штучка, какой кажется на первый взгляд. Как я могу кому-нибудь доверять, если не в состоянии полагаться даже на собственные наблюдения?

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. (Первое послание Иоанна 4:12)

Агнесса стояла на коленях на одной из церковных скамеечек для молитвы и была так увлечена, что даже не ощущала холода, исходившего от кафельного пола, не слышала осторожных шагов. А когда она почувствовала чужую руку на своем плече, то вздрогнула от ужаса. Книга для духовного чтения с грохотом упала на пол маленькой капеллы, которую освещали лишь мерцающие жертвенные свечи в нишах у двери. Агнесса инстинктивно спрятала бабушкины четки в карман.

– Что ты здесь делаешь посреди ночи? – спросила Марта.

Агнесса с облегчением обернулась.

– А ты? Что ты здесь делаешь? – Она удивилась, что на Марте в такой холод была лишь одна накидка. Агнесса надела все, что у нее было: две блузки, вязаную кофту, шерстяную юбку, две пары колючих колготок, носки, накидку из сукна, поношенную шапку, шарф и полусапожки. И потом прокралась в часовню. Она надеялась, что Гертруда при минус десяти откажется от своего обычного ночного патрулирования. Но что здесь забыла Марта? Неужели она шла вслед за ней?

– Молюсь пресвятой Деве Марии, как видишь.

– Чтобы она тебя отсюда вытащила, или как?

– Ты ничего не понимаешь. – Агнесса наклонилась за книгой и прижала ее к груди, словно драгоценность.

Марта покачала головой.

– На самом деле я никак в толк не возьму, как кто-то в твоем положении может еще верить в Бога или, скажем, в какого-нибудь инопланетянина.

Агнесса улыбнулась.

– Бог не инопланетянин!

– А я так думаю, бездушный, бесполезный инопланетянин.

Агнесса перекрестилась.

– Иногда можно подумать, что твоими устами говорит сам дьявол.

– Я знаю одного дьявола, и его имя начинается на букву Г.

Как всегда, Марта высмеяла ее.

Девочка очень хотела бы переубедить Марту, доказать, что та ошибается. Но пусть ей и нравилась Марта, Агнесса все равно ее боялась. У Марты не было убеждений, она тайком читала запрещенные газеты, казалась пустышкой, в душе у нее не было стержня. Ничего, что могло бы помочь определить, где зло, а где добро.

Агнесса чувствовала: Марта ищет именно этого понимания, только поэтому хочет фотографировать новые лица и понять, что скрывается в душе человека.

Такие девочки, как Урси, давно сдались. Старались просто выжить. Если для этого приходилось молиться, они молились, если нужно было ябедничать, они ябедничали.

– Если хочешь, я открою тебе свою тайну.

Тайны – это плохо, Агнесса знала точно. И ей следовало бы, в общем, ответить «нет». Марта была безбожницей, а тайны – это то, чего лучше Агнессе не слышать.

«“Лучше” и “в общем”. Именно эти слова и ведут к нарушению моральных устоев», – об этом часто говорила Гертруда на ежедневной проповеди перед трапезой. Девочки сидели перед тарелками, от которых шел пар, а Гертруда в черной сутане, нахохлившись, как ворона, говорила о том, как попасть в рай, и о том, что сатана подстерегает в мерзости. Когда она говорила, все сидели так тихо, насколько это было возможно. Слышно было даже, как трутся о подбородок накрахмаленные завязки ее чепчика. Сегодня подавали любимое блюдо Агнессы – айнтопф[7]7
  Айнтопф – густой суп, совмещающий в себе первое и второе блюдо.


[Закрыть] «Пихельштайн». И пока ее нос вдыхал ароматы бульона, а во рту скапливалась слюна, нужно было упереть руки локтями в стол, сцепить пальцы, прижимая указательный палец правой руки к губам, чтобы не произнести ни звука, пока не окончится проповедь. А она оканчивалась ровно тогда, когда на поверхности бульона жир застывал белыми пятнами.

– В общем, вы хотите подумать о Боге, но еда вводит наши слабые тела в искушение! В общем, вы хотите, чтобы ваши мысли очистились, а ваше тело несет вам мерзости. Если вы здесь у нас хотите ощутить предзнаменование рая, нужно духовно очиститься, вы не должны ничего оставлять в себе, нужно все рассказывать мне, чтобы ваши мысли и чувства жили в свете. Для этого вам не стоит ничего утаивать. Ведь тот из вас, кто скрывает свои грехи, передает сатане власть над собственной жизнью.

Лучше и в общем. Агнесса смотрела на Марту, подруга замерла и не сводила с нее глаз. Иногда даже замирала с фотоаппаратом. Конечно, лучше было бы не знать тайн этой девочки, тогда бы Гертруда точно не смогла ничего из нее выбить.

Но Марта единственная, кто не боялся проводить время с Агнессой. И только Марте Агнесса нравилась.

– Что за тайна? – спросила Агнесса.

– Это там. – Марта указала на алтарь и помчалась к нему. – Пойдем со мной!

Агнесса нерешительно последовала за подругой. Алтарь посвящался Деве Марии, и чем ближе девочка подходила, тем больше пропадало желание что-либо выяснять. Что задумала Марта? Агнесса остановилась, наблюдая озорные огоньки в глазах подруги.

– Ты действительно глупая овечка! Неужели ты боишься?

– Нет, – прошептала Агнесса. – И я не глупая. А вот ты глупая, потому что открываешь мне свои тайны.

Марта подошла ближе и взяла Агнессу за руку:

– Ты права. Если не обращать внимания на твою одержимость Девой Марией, ты самый умный человек на этой планете. Я доверяю тебе.

Агнесса невольно спросила себя, может ли она в свою очередь довериться Марте. И очень расстроилась, оттого что не была в этом уверена. Чтобы как-то замять это скрытое предательство, Агнесса сильно сжала руку Марты.

– Тогда открой мне свою тайну.

Глава 15

Пицца, которую подали, как только я пришла, на вкус восхитительна, но я едва ли смогу в себя что-нибудь протолкнуть. И все же я рада: несмотря на сегодняшние предобеденные события, чувствую себя лучше, чем утром. Я могу сидеть в этом зале и просто рассматривать слепого ангела на потолке. При этом немного печально оттого, что красота в таком упадке, – больше ничего.

Прежде чем что-нибудь съесть, необходимо получить ответы на несколько вопросов, от которых так и сводит желудок. И первый – самый важный.

– Зачем Себастиан запер меня в этой камере? – неожиданно выпаливаю я. – Он совершенно не имел на это права, здесь отборочный лагерь или что?

Реакция Беккера поразительна. Я думала, он приведет такие же доводы, как и Николетта: запреты и соблюдение безопасности. Но все иначе. Он слегка кивает и отвечает вопросом на вопрос:

– Ты уже говорила об этом с Себастианом?

Я озадаченно молчу. Нет, я не говорила с ним, просто не было удобного случая. Оглядываюсь, но ассистента Беккера нет в зале. Кажется, он вообще не ходит в столовую. Но Беккер прав, мне следовало бы задать этот вопрос непосредственно ему.

– Если бы ты с ним поговорила, мы охотно обсудили бы это дело еще раз, – предлагает Беккер. – Тем более я запланировал беседу с тобой и Софией после обеда, на улице в саду. Том и Филипп, – кивает он в сторону мальчиков, – ваша очередь вечером.

София и я. Снова вспоминаю молельные четки, которые она носит на шее. Может, после беседы мне удастся разговорить ее.

– А что раньше было в этой камере? Как ее использовали? – спрашивает Филипп.

Беккер пожимает плечами:

– Сам бы хотел это узнать.

Он рассказывает нам то, что мы уже знаем от Себастиана: замок некогда принадлежал Церкви. О нынешнем владельце практически ничего не известно. «Transnational Youth Foundation» нашла это здание через брокерское бюро.

– Обычно они сдают недвижимость для киносъемок, – объясняет Беккер. – «Transnational Youth Foundation» впервые использовала это помещение прошлым летом, но тогда мы находились здесь всего сутки. Проводили последнюю тренировку для отобранных участников. Если я правильно понял, замок уже давно должны были продать, но покупателей не нашлось.

«Неудивительно, – думаю я. – Кто польстится на такие жуткие казематы?!»

– Кажется, я знаю, – говорит Том и улыбается. – Я имею в виду, как использовали эту камеру. Замок когда-то был лечебницей для душевнобольных, над пациентами проводили ужасные эксперименты. А камера служила изолятором – мягкой комнатой.

Его небрежно брошенная грубая фраза попала точно в цель: я сразу вспомнила о лекарствах, которые мама тайно принимала, – таблетках, которые действуют на психику.

Что, если маме приходилось принимать их, потому что раньше она была в психиатрической клинике? Моя мама? Не могу поверить, что я вообще о таком задумываюсь!

– Психиатрическая больница или нет, но тут точно водятся привидения, – говорит Филипп.

Беккер улыбается.

– У всех домов своя история, и иногда не со счастливым концом. – Потом он вдруг становится серьезным. – Призраки водятся не в домах, а в семьях. Человек их тащит за собой, где бы ни жил.

Я киваю. Слова Беккера мне по душе.

– А вот у меня иное мнение. – Николетта немного раскраснелась, и я удивляюсь, что уже давно не обращаю на нее внимания.

– Значит, ты тоже веришь в привидения? – заинтересованно спрашивает Том.

– Думаю, между небом и землей есть намного больше всяких вещей, чем мы можем объяснить, – вздыхает она.

Хлопает дверь, и входит Себастиан – ангельски красивый и почти невесомый. «Почти как привидение», – проносится у меня в голове. Должно быть, он услышал последнее предложение и теперь обращается к Николетте:

– Скажи, что ты и в Бога веришь! – Он удивленно поднимает брови. – Ты же занимаешься наукой! В своей диссертации ты писала о жертвах. Как же ты все это можешь увязать?

Я удивленно смотрю на Николетту. Люди в камере были жертвами. Неужели поэтому она здесь?

Кажется, Беккер утратил интерес к дискуссии. Он посматривает на часы:

– Эмма и София, встречаемся через пятнадцать минут в саду. Остальные идут с Себастианом, – с этими словами он выходит из столовой.

Я раздумываю, не спросить ли Себастиана о ситуации с камерой, но тут меня словно током бьет. Какая же я идиотка!

Вскакиваю и бросаюсь прочь, в подвал, к душевым. Мои вещи! Я же просто бросила их. К счастью, оказалось, что ворох перепачканных шмоток никто не трогал. В серой комнате он напоминает какую-то бессмысленную авангардистскую скульптуру, которую кто-то пропитал кровью.

Я выдираю из всего этого свои джинсы и лихорадочно обыскиваю карманы. Но мои опасения подтверждаются. Фотография и письмо исчезли.

Очень медленно я вновь поднимаюсь по лестнице, меня мучит вопрос, что все это может значить. Кто вообще знал, что я нашла письмо? Следил ли за мной Себастиан, когда я сунула его в карман? Или это была Николетта? Она принесла мне халат и единственная заходила в душевую. Наверное, она и рылась в моих вещах. Или они шпионили за мной вместе с Себастианом и следили, где я нахожусь?

Банный халат все еще наверху, я решаю отнести его в комнату Николетты и осмотреться там. Сейчас просто необходимо узнать, что же было в том письме. А потом я отправлюсь в комнату Себастиана. Они не могут так со мной поступать!

Я хватаю халат и поднимаюсь на второй этаж, где располагаются комнаты Николетты, Беккера и Себастиана, стучу в дверь к женщине. Никто не отвечает, я собираюсь с духом и осторожно отворяю.

С удивлением обнаруживаю кучу вещей на полу. Постель не заправлена, на столе, под окном, рядом с обычными стопками книг и папками – пустая коробочка из-под шоколадных кексов и смятый пакетик от чипсов. На кровати я замечаю щетку для волос и косметичку. Там я и оставляю банный халат.

Куда же она могла положить вещи из кармана моих штанов? Бумага, наверное, промокла. Значит, ее нужно просушить, между двумя стопками бумаги, салфетками или полотенцами, которые потом лучше спрятать. Я подхожу к письменному столу, на котором стопка бумаги в чудовищном беспорядке.

Я подкрадываюсь к двери и прислушиваюсь, не идет ли кто-нибудь. Но все тихо. Я спешно пересматриваю бумаги. В левой стопке – сплошные газетные вырезки, много на английском языке, текст выделен разными цветами. Я перерываю все сверху донизу, постоянно прислушиваясь к тому, что творится за дверью. В самом верху – статьи о травмирующих отношениях между родителями и детьми, следом сообщения о похищениях и самоубийствах, и внизу я нахожу пару статей о фотовыставках авторитетной женщины-фотографа, о которой я никогда не слышала. Марта Айзеле в Нью-Йорке и Токио.

Я приступила ко второй стопке, в ней – документы о воспоминаниях, их достоверности, а также об объемах человеческой памяти. Но мне что-то не дает покоя и требует, чтобы я внимательнее перепроверила первую стопку.

Одна из фотографий.

Фотовыставка?

Я игнорирую голос в моей голове, который настаивает, чтобы я не останавливалась. Я должна найти письмо, но потом внимательнее смотрю статью об этой Айзеле и ее фотографии. Конечно, здесь наверняка есть один из самых знаменитых ее снимков – та же фотография с изображением карусели, которая висит у нас дома в коридоре. Я не думаю, что это имеет значение, мама никогда не упоминала, что знает Айзеле.

Но нет, не то, фотография была в одной из статей. Я медленно просматриваю все еще раз. И вот оно! Снимок очень маленький и нерезкий, но, если внимательно присмотреться, его ни с чем не спутаешь. На фото – Себастиан, в статье речь идет о том, что он обвиняется в изнасиловании студентки. Он улыбается в камеру так дружелюбно и просто ангельски, я знаю его именно таким. Мое сердце бьется быстрее, но я заставляю себя прочесть статью и потом во втором абзаце нахожу то, от чего у меня земля уходит из-под ног.

Это взаимосвязь, которую я искала все время.

Суд закончился оправдательным приговором, говорится в статье, после психиатрической экспертизы жертве был поставлен диагноз «психическое расстройство», которым та уже давно страдала. Студентка, которая его обвиняла в изнасиловании, по окончании расследования бросилась с крыши госпиталя Святой Марии, причем в этой трагедии обвинили одну из не названных по имени медсестер реанимации.

Мамин госпиталь. Мамино отделение.

Когда это случилось? Я лихорадочно отыскиваю дату. Девушка покончила с собой за три недели до несчастного случая с мамой. О маме в статье ни слова, но именно в это время она стала покупать краску для комнаты!

Даже если в статье говорится о другой медсестре, мама наверняка приняла эту трагедию близко к сердцу.

Хорошо. Просмотрим сначала. Теперь нужно свести все данные правильно. В комнате Николетты лежит газетная статья, которая связывает Себастиана и мою мать.

Знала ли что-нибудь мама об этой студентке, может, эта информация опасна для Себастиана? Может, он замешан в ее смерти? Но что эта статья делает в комнате Николетты? Я едва не издаю стон отчаяния. Сведения, которые я нашла, никак не способствуют разгадке. Они не объясняют, почему я сейчас здесь, в этом месте, и при чем тут фотографии из маминого детства.

Внезапно я замираю от звука, потом бросаюсь к двери, чтобы спрятаться за ней. С облегчением слышу голоса Себастиана и доктора Беккера, они разговаривают в коридоре.

– Позаботься о том, чтобы девочки сейчас же оказались в саду, и… Себастиан, ты же знаешь, как я тебе доверяю, пожалуйста, не разочаруй меня.

Я в панике прижимаюсь к стене, они могут зайти в комнату Николетты, но они расходятся по своим апартаментам. Воспользовавшись шансом, я выбираюсь в коридор. Несмотря на то что не нашла письмо и не могу осмотреть комнату Себастиана, я все же продвинулась наконец на шаг вперед.

Спешу на улицу, в сад, и только внизу вспоминаю, что оставила халат на кровати Николетты.

Глава 16

Дорожка к саду пробегает мимо неработающего фонтана. Его вид меня отвлекает. Я как раз ломаю голову над тем, чтобы увязать полученную в замке информацию с маминой смертью. А выключенные фонтаны тут совершенно ни при чем. Подхожу ближе и осматриваю листья и ветки, которые за многие годы скопились в чаше, раздвигаю их. И вдруг понимаю, что именно в этом фонтане сфотографировали мамину куклу. Я останавливаюсь и осматриваю каменное сооружение. О кукле после прибытия сюда я ни разу и не задумалась, но фонтан напомнил о ней. Меня мучит вопрос: зачем куклу вообще понадобилось красть? За мной тихо шелестит высохшая трава. Я оборачиваюсь и вижу Николетту, которая ставит рядом с фонтаном старую тачку. Она отирает пот со лба и весело мне улыбается, и я готова провалиться под землю со стыда из-за того, что рылась в ее комнате. Мне больше всего хочется спросить ее о Себастиане, но так, конечно, нельзя, иначе я себя выдам.

– Я отнесла халат к тебе в комнату и положила на кровать, – считаю, что мои слова звучат совершенно безобидно.

Она кивает в ответ, поглаживая рукой округлые каменные бортики фонтана.

– На самом деле жаль, что он не работает. Такая жара. – Она тихо вздыхает. – С другой стороны, во время последнего отборочного лагеря «Transnational Youth Foundation» нам рассказывали, что здесь когда-то произошел несчастный случай: ребенок захлебнулся.

– В этом фонтане?

«Как это связано с фотографией, на которой была кукла? – думаю я. – Может быть, это намек? Но где здесь связь с мамой? Может, это случилось, когда мама была здесь?»

– Ты знаешь, что раньше в этом замке была лечебница для психически больных людей? – Я не говорю «для душевнобольных» или «сумасшедших», потому что нашла в маминых вещах эти препараты. – А этот несчастный случай?.. Ты не знаешь, когда это произошло?

Николетта слизывает пот с верхней губы:

– Нет. Ходят лишь слухи, но об этой истории с утонувшим ребенком ты можешь прочитать в часовне. Там есть церковная книга с записями рождений, венчаний и смертей. Себастиан был там наверху, пока мы здесь все подготавливали. Вернулся очень взволнованный: он считает, что обнаружил в книге записи о каком-то дальнем родственнике. – Она оборачивается и сплевывает через плечо. – А я наконец-то сейчас искупаюсь в озере. И вам советую это сделать позже. Вода там удивительно холодная. – Ее улыбка так же фальшива, как и вчера вечером в душевой. – Наверняка от того, что оно очень глубокое. Что туда погружается, больше никогда не всплывает. – Она спешно уходит и бросает мне на прощанье через плечо: – Пусть тебя не смущают беседы с доктором Беккером, в конце концов, тебе ведь нечего скрывать, правда?

«А вот и нет, – думаю я, – очень даже есть что скрывать. И вам всем, очевидно, тоже».

Я смотрю ей вслед. Она бежит быстро, ступает уверенно, как марафонец.

Я задумчиво осматриваю круглую, не очень глубокую чашу фонтана. Как здесь мог захлебнуться ребенок, совершенно непонятно. Значит, его кто-то утопил. Несмотря на жару, по коже пробегает озноб, я тороплюсь уйти как можно дальше от каменного страшилища и бегу в сад. Я ни в коем случае не буду плавать, лучше осмотрю часовню. Чем дольше думаю о часовне, тем больше мне нравится идея ее осмотреть. Может, в книге я найду записи, которые укажут на то, когда мама здесь была. Возможно, она здесь проходила конфирмацию[8]8
  Конфирмация – другое название таинства миропомазания в латинском обряде католической Церкви.


[Закрыть]^:хоть мама и говорила, что не хочет иметь ничего общего с религией, но я знаю, что прабабка была католичкой. И в прошлом это было вполне обычным делом: каждого ребенка крестили и причащали. Кроме того, именно мамина кукла, судя по изображению на снимке, лежала в фонтане, словно захлебнувшись, – этому должно быть какое-то объяснение. Если действительно здесь утонул ребенок, тогда все это не просто совпадение, так же как и старуха с кольцом в маминой машине.

Мне бы хотелось отправиться в часовню прямо сейчас, но я решаю не навлекать на себя подозрений.

Наверное, когда-то это место действительно считалось садом, но теперь редкая листва немногих выживших яблонь и груш, старых, с покрученными стволами, дает совсем мало тени. На кустах смородины и малины, растущих по периметру сада, совсем не видно ягод, листья высохли, а коричневые побеги сплелись в единую стену непролазных зарослей. Пахнет опавшими фруктами и прелой листвой, но воздуха здесь больше, чем в доме, от этого и жару переносить немного легче. И все равно мне здесь не нравится. Я чувствую себя неловко, словно за мной наблюдают тысячи глаз. На самом деле этому совершенно нет причины. Это всего лишь старый сад. Ничего больше.

Доктор Беккер расставил стулья под искалеченным дубом. На нем снова серые брюки, помятая белая рубашка, на голове соломенная шляпа от солнца. В ней он выглядит, как художник-импрессионист на пленэре.

– Наша лекция сегодня – вам придется нести ответственность друг за друга. – Он спокойно смотрит на нас, а я тем временем думаю об обрывках фраз, которые подслушала в комнате Николетты. Неужели Беккер и Себастиан тоже одна команда: Беккер несет ответственность за него и наоборот? Если так, то что их объединяет?

– Вы это поняли, не так ли? – допытывается Беккер.

– Нести ответственность друг за друга, даже если мы совершенно незнакомы? – вмешивается София.

– Вполне понятный вопрос. Но вы решились работать в команде. Поэтому придется действовать именно так. – Беккер кивает мне: – Будь внимательна, во время любого отборочного лагеря всегда обращают внимание на решения. Именно они продвигают вас по жизни. Решения – это ваш мотор, и они основываются не только на ваших первостепенных желаниях, но также на проблемах и страхах. И только когда вы их осознаете, ваша команда сможет работать. Чего вы боитесь?

Мы с Софией внезапно замолкаем, захваченные врасплох.

Беккер смотрит на каждую из нас по очереди. На его лице едва заметная улыбка.

– Хорошо, – тихо произносит он, – начнем с моих страхов. С моего самого главного страха. – Он делает небольшую паузу. – Вам стоит узнать, что во время учебы мне приходилось подрабатывать организатором похорон. Эту работу нужно кому-то делать, но никто особо не хочет, поэтому она хорошо оплачивается. Но с тех пор у меня появился огромный страх: я боюсь, что меня похоронят живьем.

Он это серьезно?

София сочувственно смотрит на него.

– Это ужасно, – произносит она.

Беккер больше не улыбается:

– Да, именно так.

Внезапно мне кажется, что он сказал правду.

– А чего боишься ты, София? Какие у тебя страхи? – спрашивает он.

Девочка вздыхает:

– Я… В общем, это звучит странно… Но я боюсь пуговиц и кнопок. То есть это не просто какой-то дурацкий страх, они омерзительны. Мне кажется, они даже воняют.

Такого я никогда не слышала. Пауки, змеи, узкие комнаты, крысы – куда ни шло, но пуговицы? Практически на любой одежде есть пуговицы или кнопки. Наверное, это ужасно, без них просто невозможно обойтись! На рубашке доктора Беккера множество перламутровых пуговиц.

– Разве такое бывает? – срывается у меня с языка.

Беккер кивает.

– Бывает, и не так уж редко. Боязнь пуговиц, или по-научному кумпунофобия. Впрочем, у людей это отвращение не врожденное. – Он говорит неохотно. – Такая фобия возникает из-за неправильного воспитания, детских травм, из-за какого-то совпадения или несчастного случая. – Он снимает соломенную шляпу и обмахивается ею. – Или, цитируя всеми ненавидимого, но мною обожаемого Фрейда, «у маленького ребенка совершенно нет фобий». Прости, София, я не хотел бросаться специальными словами – это просто должно было тебя утешить. – Он снова надевает шляпу.

– В остальном со мной все в порядке, просто не люблю пуговицы. – София вскакивает, обходит нас по кругу. – Я не сумасшедшая!

– Нет, конечно, нет!

Беккер тоже поднимается и подходит ближе, и София застывает на месте. Зачем он это делает? Она же сказала, чего боится! София указывает на пуговицы на его рубашке, Беккер кивает и отступает:

– Давайте присядем.

Беккер поворачивается ко мне.

– Эмма?

И тут происходит нечто странное. Я говорю правду, при этом мое сердце колотится изо всех сил, а ладони потеют.

– С моей матерью произошел несчастный случай, она погибла. – Я вздыхаю. – Собственно, я боюсь, что это был не несчастный случай, а ее убили. Больше всего боюсь, что убийцам удастся уйти от ответа, а ее труп никогда не найдут.

Вот. Все сказано.

Сердце стучит, словно я только что пробежала стометровку. Но я должна собраться, чтобы отследить реакцию Беккера и Софии. Их, кажется, впечатлили мои слова, они смотрят себе под ноги. Молчание длится очень долго, тишина гробовая, мне кажется, что мухи жужжат оглушительно.

Наконец Беккер кивает.

– Понимаю, – это все, что он произносит, и я вдруг осознаю, зачем люди идут учиться на психолога. Единственная фраза, но я, к своему удивлению, чувствую, что меня утешили.

И сразу обращаю внимание на одну вещь: разве он не должен быть более удивленным? Или как-то еще прокомментировать мою фразу о смерти матери? Спросить о чем-нибудь? Он все еще смотрит на меня, и я внезапно понимаю, что ему об этом давно известно. Наверное, Грюнбайн связывался с ним, выяснял, может ли он отпустить меня в лагерь сразу после гибели мамы. Как я сразу не догадалась?

София ведет себя не так чутко, как Беккер.

– Кому бы понадобилось убивать твою мать? И зачем? – Она выглядит так, словно хочет сказать: «Только посмотрите на эту воображалу, она не остановится ни перед чем».

Я смотрю на небо. Воздух такой душный, почти липкий, а на горизонте все больше серых облаков. Может, натянет грозу и разгонит эту давящую атмосферу?

– Это именно то, что меня больше всего пугает, – отвечаю я на вопрос Софии. – С тех пор как мама погибла, меня мучают кошмары, происходят странные вещи.

– А что на это говорит полиция? – Теперь София старается проявить сочувствие, но мои ответы не нравятся ей, это точно.

– Полиция считает – это обычный несчастный случай, других лиц не обвиняют.

София смотрит на меня. Кажется, она обдумывает еще один скептический вопрос, но в этот момент появляются Себастиан, Том и Филипп. Подростки выглядят уставшими и вспотевшими, Том – больше остальных. Кажется, он в любой момент упадет в обморок.

– Этим двоим нужно передохнуть. Мы рубили дрова.

Неужели Себастиан заставил ребят колоть дрова в такую жару? Солнце в самом зените. Какие еще садистские испытания ждут нас в этом отборочном лагере?

– Мне нужен перерыв!

Я благодарно встаю. Нужно бежать отсюда, и я знаю куда.

Беккер обмахивается соломенной шляпой.

– Эмма и София, спасибо за вашу честность. Очередь Тома и Филиппа наступит чуть позже. Мы продолжим вечером, когда жара немного спадет. Следующее задание, надеюсь, доставит вам больше радости. Речь пойдет о ваших тайнах.

Филипп хмурит брови, над переносицей появляются морщинки.

– Так это все продолжится? Я думал, мы займемся спортом или играми, которые увеличат наш уровень IQ. А будет опять психологическая фигня?

– Правильно, – говорит Том. – Мой отец был бы в ярости, если б только увидел ту кровавую баню. – Он задумчиво почесывает за ухом.

– Ты бы хотел, чтобы твой отец оказался здесь? – спрашивает Беккер, и Том краснеет как помидор.

– Или, может быть, ты хотел бы, Филипп? – интересуется Себастиан.