Текст книги "Столпы вечности"

Автор книги: Баррингтон Бейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

7

– Красиво, – сказала Мэйси.

Вооз разложил на столике карты столпников. Мэйси лениво перебирала их и как раз дошла до двадцатой карты Старшего Аркана. Откровение. Вуаль, закрывавшая прежде пространство между столпами Иоакимом и Воозом на карте Жрицы, отдернулась и повисла на краю карты, явив странную сцену. Мифическая получеловеческая фигура с огромными подрезанными крыльями, неуверенно развернув их так, что они наполовину раскинулись по спине, парила в горизонтальной позе над неразличимым ландшафтом. Ангел, как называлось это создание, подносил к губам длинную тонкую трубу, которая и сама словно бы уходила в бесконечность над этой местностью. Вероятно, труба издавала громоподобный звук, такой силы, что группу людей, беспомощно воздевших руки на ее пути, буквально разносило в стороны.

Растворение, таков был смысл карты: на языке метафор она описывала момент, когда Вселенная в огненном коллапсе встречает свой конец. Столпы ее существования падут друг на друга, и начнутся долгие зоны латентной, непроявленной фазы цикла.

Едва уловимое движение корабля прекратилось. Судно завершило недолгое перемещение по космодрому и вкатилось в подземный ангар. Вооз прибег к такой предосторожности, чтобы его раньше времени не обнаружили власть предержащие.

Он посмотрел на Мэйси со своей кушетки, через столик. Они провели вместе немногим более года, укрываясь в космосе или на мирах окраины от полиции, которая, не сомневался он, гонится за ним. Она вышла из темпоральной заморозки на расстоянии ровно десяти световых часов от Мейрджайна, а когда к ней вернулся дар речи, Мэйси рассказала, каково это – быть уловленной в одном моменте времени, но подчеркнула, что такое переживание доступно лишь отдаленному описанию, через грубую аналогию с хронаксией – растяжением субъективного времени у скелетоида, мужчины или женщины. На нее это произвело такой эффект, что глаза Мэйси еще несколько дней оставались затуманенными и отстраненными.

Ему бы стоило с ней расстаться, но он не мог. Он чувствовал, что она еще не вполне избавилась от мыслей о самоубийстве, да и обязательства столпника продолжали над ним довлеть. Он остановился на курсе ментальной терапии, который так умело применили к нему самому в его бытность мальчишкой в Тете, и о методиках которого он впоследствии обрел определенное представление.

Странное дело, чтобы человек, настолько склонный к самоуничтожению, озаботился устранить это чувство в другом. Мэйси, конечно, понятия не имела, что с ней делают. Практики столпников не отличались подобным формализмом. Она понимала только, что беседует с Воозом по душам, а ее отношение к себе самой потихоньку меняется к лучшему.

За этот год они близко узнали друг друга. Вооз, у которого язык малость развязался после признания Тару Ромри, а также от конфиденциальности их новых взаимоотношений терапевта и пациентки, даже открыл Мэйси истинный смысл своей миссии.

Она увлеченно слушала, не выказывая ни критики, ни осмеяния, чего он ожидал бы от многих.

– Но что на это скажет твой наставник? – спросила Мэйси наконец.

– Мадриго? – поморщился Вооз. – Он полагает, я пал жертвой кахексии. Он не может признать, что мои попытки небессмысленны.

– Кахексии?

– Умственного расстройства. Плохо настроенного состояния ума. Когда столпники употребляют этот термин, значит, психическая болезнь весьма серьезна.

– А ты не думаешь, что она у тебя присутствует?

– Разумеется, присутствует. Ошибочно полагать, однако, что она зиждется на безумии. О да, все остальные случаи кахексии производны от безумия. Но не мой. Мой – основан на реальности. Реальности более глубокой, чем определяющая обычное здоровье. Даже Мадриго не в состоянии это осознать.

Он вздохнул, ненадолго припомнив их беседу, и поднялся.

– Пора мне отлучиться на поиски друзей, Мэйси. А ты, если хочешь, сходи в город. Или оставайся здесь. У тебя ведь свой ключ есть.

Она кивнула и продолжила перебирать колоду. Вооз поколебался. Он бы предпочел забрать карты себе: он всегда их при себе держал, если мог. Но решил, что это было бы невежливо. Он сошел с корабля, поднялся в лифте на поверхность и осторожно выбрался на улицу.

Он задумался, нельзя ли было на Мейрджайне провернуть всю затею удачнее, но пришел к выводу, что никакого этического способа это сделать, не засветившись перед властями, не имелось. Поскольку теперь он почти наверняка в розыске (хотя и не слышал, чтобы его официально объявили беглецом), необходимость держаться вблизи своего корабля превратилась в решительное неудобство. В общем-то именно по этой причине он почти год тянул, рыскал по окраинам эконосферы, и лишь затем счел, что теперь будет сравнительно безопасно явиться на Катундру, планету Центральной Клики, где находились институты правительства (хотя и лишь несколько из них): центр наук и образования, обитель злодеев более изощренных и омерзительных, чем могли себе вообразить обитатели окраинных слаборазвитых планет.

Мэйси, по его предположению, скучать тут не должна была. Заходя в другие порты, он время от времени поглядывал на ее эротические увеселения, когда обозревал корабль, с позиции невольного вуайера.

Однажды она более или менее решительно предложила ему себя, но он вынужденно отказался. Много лет назад, отключив скелетные функции, он подавил в себе и сексуальное влечение.

Он глубоко вздохнул. Наконец-то он на Катундре, в городе Катундра (на всех мирах Клики столица планеты носила название, идентичное самому миру). Здесь, в дозволенном кораблем радиусе десяти миль свободы, живет человек, который ждал его все эти годы.

Он некоторое время прогуливался по сияющим улицам, приказав кораблю проверить, нет ли за ним хвоста. Он был в потрепанном скафомоде, выдававшем гостя из внешнего мира, и на него непрерывно изливались потоки рекламы и приглашений посетить места, которые, по мнению распространителей, заинтересовали бы туриста; все эти объявления он бесцеремонно отметал. Наконец, удовлетворившись рекогносцировкой, он вошел в транспортное агентство. Предметом гордости жителей Катундры служила суперсовременная транспортная система, работавшая по адаптированному от межзвездных двигателей принципу мгновенного перемещения; ему нужно было только дождаться своей очереди перед одной из множества будок, набрать номер и войти. Дверь с шипением затворилась за ним, запечатав отделанный керамическими плитками куб. Его подхватило сложное поле однонаправленных электростатических сил, которые едва уловимо разделили друг от друга в каждом атоме его тела положительные и отрицательные заряды. Затем включились более мощные односторонние силы, воздействуя на эти заряды, и Вооз понесся по керамическому туннелю. Он пролетел около тридцати промежуточных будок, и пока его маршрутизировали к пункту назначения, скорость его прибывала и убывала так, чтобы миллионы других, проходивших одновременно с Воозом через те же транспортные точки, не врезались в него. Разумеется, Вооз не осознавал происходящего. Весь процесс, включая круговое перемещение примерно на десять миль, уложился в стандартный интервал – одну двадцатую секунды. Он осознал только, что свет снова зажегся, а номер на стене камеры внезапно изменился. Он вышел наружу и оказался в доме Абана Эбарака.

На миг Вооза охватила дезориентация; транспортная система была превосходна, и это ощущение имело специфичную для него природу. Пока Вооза несло через поля ускорителей, корабельные лучи не могли осуществлять интегративных функций, хотя и продолжали отслеживать его перемещения. Застрянь Вооз в системе даже на несколько минут, он бы наверняка погиб.

Он стоял в небольшом вестибюле. По одну сторону имелось широкое окно (Вооз знал, что оно настоящее, а не дисплейное), из которого открывался захватывающий вид на джунгли небоскребов Катундры; квартира Эбарака находилась на высоте около полумили над землей в жилом блоке. Самого Эбарака нигде не было видно, хотя Вооз получил сигнал подтверждения, прежде чем войти в будку. На самом деле ученый ожидал его визита уже несколько дней.

Помедлив и придя в себя после перемещения, Вооз шагнул к двери и открыл ее. За дверью оказался аккуратный кабинет. Эбарак сидел над экраном ридера. Он поднял взгляд на гостя. Ученый был невысок и опрятен, с бледным лицом и изящным носом, а мягкие синие глаза его, когда Эбарак на кого-нибудь или что-нибудь внимательно смотрел, словно бы становились тверже кремня.

– А, привет, Иоаким. Извини, что я не вышел тебя встретить. Я тут как раз кое-что читаю. У меня память малость заржавела, ты же знаешь.

Как и многие ученые, Эбарак до сих пор не доверял адплантам, полагая, что те расхолаживают интеллект. У него не было ни одного модуля памяти, а калькулятор он адплантировал только стандартный. Вооз увидел, что текст на экране ридера – из эконосферного Индекса запрещенных книг: О случаях релятивистского обращения событий Уитлоу. В этой работе обсуждался способ кажущегося обращения времени – незначительного, мелкомасштабного, – без нарушения законов относительности.

Ученый поднялся и выключил ридер. Губы Эбарака сжались в тонкую полоску.

– Ты принес их?

– Да. – Вооз вынул из кармана скафомода мешочек. Передал Эбараку; тот развязал шнурок и высыпал на ладонь несколько кристаллов.

– Как непримечательно они выглядят, – пробормотал он. – Не так ли?

Положив мешочек на стол, он зажал между большим и указательным пальцами камень и стал внимательно вглядываться в него. Спустя миг, покрутив камень от грани к грани, Эбарак различил небольшую сценку. Он увидел самого себя в своей лаборатории. Он вкладывал предмет размером с этот самый камень в инструмент с длинной сверкающей трубкой на конце.

Он улыбнулся. Это было его собственное будущее, удаленное на несколько минут.

Он не в первый раз сталкивался с такими камнями. Ранее ему удалось провести беглое исследование двух образцов, привезенных из первой экспедиции на Мейрджайн, но затем министерство науки, где Эбарак тогда работал, в панике свернуло все эксперименты по проекту и конфисковало кристаллы. Он полагал, что камни были уничтожены.

– Спасибо, – произнес он с чувством. – Спасибо тебе.

– Когда я тебя снова увижу?

– Позвони через несколько дней. А теперь лучше уходи. Мне нужно поработать.

– Да, конечно.

Вооз неохотно, нерешительно развернулся уходить. Он был не против остаться, понаблюдать и поассистировать товарищу по заговору, но понимал, что Эбарак не желает его присутствия, а кроме того, чем дольше он здесь останется, тем большую опасность навлечет на ученого.

Он набрал номер транспортного агентства, откуда прибыл, и вернулся на улицу, испытывая некоторую дезориентацию. Снова побродил в толпе. Зашел в ресторан, сел и принялся наблюдать за людьми через прозрачную витрину. По опыту предшествующего визита, когда он искал содействия Абана Эбарака и в конечном счете заручился им, Воозу было известно, что Катундра – место преувеличенных маньеризмов. Люди, встречаясь на улице, приветствовали друг друга с напускной обходительностью и сложно жестикулировали. И значит, отметил для себя Вооз, сдержанная деловитость Эбарака сразу выделяет его из толпы.

Спустя некоторое время он вернулся на корабль. Мэйси отсутствовала. Он сел в кресло, расслабился и впал в полузабытье. Корабль, не дожидаясь приказа, начал шарить кругом шпионскими лучами, транслировавшими ему своеобычный монтаж сценок окружающего города.

Он не уделял им особого внимания; так может человек дремать под включенное фоном видео. Когда луч выхватил Мэйси, он слегка заинтересовался. Вряд ли это совпадение, особенно в таком огромном городе. Вооз понял, что корабль показывает ему Мэйси гораздо чаще, чем полагалось бы при случайной выборке, и сообразил, что судно следует его подсознательным инструкциям присматривать за ней.

Он обычно не зависал на ее эскападах, но на сей раз, движимый неким неоформленным импульсом, зафиксировал изображение. Мэйси была в привате, с двумя другими: мужчиной и женщиной. Женщина – пышка, как и Мэйси, с тяжелыми бедрами и грудями. Образ нимфы на Катундре давно вышел из моды. Все трое обнажены, не считая респираторов на мужчине и женщине. Они держали в руках какие-то распылители и орошали Мэйси чем-то вроде жемчужного тумана. Туман оседал на ее коже и, казалось, впитывался, дрейфуя ко рту и ноздрям. На лице Мэйси возникло ощущение невероятного, всевозрастающего экстаза.

Вооз понял, что это наркотик, усиливающий сексуальное возбуждение. И еще понял – по лицу Мэйси, – что она активировала некоторые скелетные функции.

Мужчина и женщина отшвырнули распылители, сорвали с голов респираторы и вместе повалились на Мэйси. Спустя миг все трое уже стонали и сладострастно елозили по кровати. Вооз, понаблюдав за наслаждением невероятной интенсивности, которое испытывала Мэйси, поймал себя на неожиданной мысли и тут же полностью очнулся от полудремы.

А не может ли быть так, что ужасающий негативный опыт его прошлой жизни уравновесится позитивным переживанием равной интенсивности? Возможно ли испытать наслаждение или счастье, соответствующие пережитым ранее боли и унижению?

Не может ли в этом состоять его спасение? Во взаимокомпенсации эффектов?

Он медленно отключил канал луча, где продолжался негасимый экстаз Мэйси. Приказал отвести раскинутые по городу шпионские лучи и остался сидеть один во тьме. Он размышлял. Удивительное дело, но такая мысль никогда прежде не являлась ему на ум. В конце концов, равновесие – один из базовых принципов колоды столпничьих карт...

Но нет, нет. Дурацкая, абсурдная идея. Наверное, он так долго существовал бок-о-бок с девчонкой, что начал проникаться ее настроением.

Он переключился на размышления о времякристаллах и о том, сумеет ли Абан Эбарак чего-нибудь с ними добиться.

8

Спустя два местных дня к Абану Эбараку явился другой гость, на сей раз совершенно нежданный.

Однако не без предупреждения. Эбарак разработал простое устройство, проецировавшее непредсказуемо мелькавшие в кристаллах картины на экран (хотя и не разобрался пока, можно ли зарегистрировать изображения со всех граней одновременно). На экране он увидел, как открывается дверь лаборатории и внутрь проходит высокая худощавая фигура в уличном плаще с капюшоном и высоким воротником. Эбарак несколько секунд присматривался к чертам ее лица, прежде чем изображение исчезло.

Возобновив столь бесцеремонно прерванные много лет назад опыты, он сумел откалибровать углы преломления света в кристаллах и определил теперь, что сцена, зарегистрированная там, отделена от настоящего времени пятью минутами в любом направлении временной оси. Поскольку ничего такого еще не произошло, то вскоре случится.

Он терпеливо выжидал, пока за дверью не раздался негромкий звук.

– Входи, Кир, – проговорил он, не оборачиваясь.

Дверь отворилась; вошел Кир Чжай Хеврон, директор департамента науки и член эконосферной Клики.

– Как ты меня узнал? – с неподдельным изумлением поинтересовался Хеврон. Он расстегнул пристежки воротника, откинул капюшон и сорвал с шеи плоский предмет телесного цвета. Немедленно лицо его начало менять очертания; нейрологическое воздействие устройства на лицевые мышцы прекратилось, и проявились подлинные черты, тонкие и изящные, подобные чертам самого Эбарака, с тем небольшим отличием, что, когда Хеврон к чему-нибудь внимательно прислушивался или увлеченно говорил, в линии губ и выражении глаз его проявлялась скрытая страсть сродни сексуальной.

– Глаза, Кир, – сказал Эбарак. – Ты забыл замаскировать глаза. Твой гаджет меня не одурачит.

Его позабавило это обстоятельство. В свое время ему попадались результаты исследования, согласно которому у тридцати восьми процентов научных работников – куда большей доли, чем мог объяснить случай – глаза были одного и того же, стально-синего оттенка. Ученые пока не пришли к единодушному мнению о том, что это означает.

Хеврон вздохнул. Люди его класса имели привычку скрывать свой истинный облик, путешествуя куда-либо в одиночестве. В этом случае у Хеврона была на то и другая причина. Являясь сюда, он уже подвергал себя риску.

– И еще вот что, – продолжил Эбарак. – Ты, вероятно, полагаешь, что я увидел на мониторе, как ты проходишь в вестибюль. Это не так; я наблюдал за тобой из лабооратории, и загодя.

Он крутанул колесико регулировки, промотал запись в обратную сторону и воспроизвел сцену прибытия Хеврона.

– Временные кристаллы? – спросил Хеврон, несколько мгновений восхищенно наблюдавший запись.

– Да. Ты, конечно, уже знал, что они у меня. Именно поэтому ты здесь.

Он помолчал.

– Будь они надежней, получилась бы отличная охранная система.

– Но и парадоксов бы хватало? – предположил Хеврон, когда картинка стала угасать.

– Не думаю. В реальности никаких парадоксов не существует.

Эбарак отвернулся от экрана, выключил аппарат и посмотрел в лицо Хеврону.

– Я бы тебе в любом случае дал знать, что кристаллы у меня. Ты понимаешь это, не так ли?

– Я? – кисло протянул Хеврон. В лаборатории ему стало жарко, и он стянул плащ. Перекинув его через руку, он посмотрел на Эбарака с видом школьного учителя. – Ты обязан был известить меня немедленно. Дело это чрезвычайной важности. Вопрос времени, когда ищейки Орма вышли бы на твой след – и на след этого Иоакима Вооза тоже. Я буду защищать тебя, пока смогу, но тебе следовало бы во всем мне признаться.

– Орма?

– Он теперь начальник службы Очистки. И он скор на расправу, уверяю.

– Как ты понял, что кристаллы у меня?

– Мои люди за тобой следили. Ты однажды, много лет назад, встречался с Воозом. Мне показалось, что он может обратиться к тебе за помощью.

Эбарак поднял брови.

– Тебе было известно о моих связях с Воозом?

– Ты же сам мне тогда рассказал.

– Разве? – рассеянно протянул Эбарак. Глаза его остекленели; он погрузился в тщетные воспоминания. Настал черед Хеврона улыбнуться, отчасти досадливо. Эбарак презирал адпланты памяти, и его знания о прошлом изобиловали пропусками на месте таких вот мелких деталей.

– Сколько кристаллов ты получил от Вооза? – спросил Хеврон.

– Двенадцать. Но у него наверняка есть и другие.

– Покажи мне.

Эбарак неохотно поднялся, отошел к сейфу, пригнулся к панели голосового замка, негромко просвистел кодовую мелодию и отпер прочную металлическую дверцу. Вытащил мешочек, полученный от Вооза, аккуратно извлек оттуда один кристалл и протянул Хеврону.

Директор поднес кристалл к свету и вгляделся в него. Хмыкнув, покатал между пальцев.

– Он настоящий! И какой прозрачный! Все как в старые добрые времена, Абан! На сей раз попробуем сделать так, чтоб их у нас не отняли.

Он вернул Эбараку камень.

– Но нужно действовать скоординированно. Надеюсь, ты не подумывал о самостоятельной работе с ними? Ты так ничего не добьешься. Успех принесет лишь командная работа. – Он задумчиво постучал костяшками по челюсти. – К тому же твои возможности здесь весьма ограничены – а если Орм пронюхает о твоих прежних контактах с Воозом, то постарается ограничить их еще сильней.

Эбарак крутанулся на стуле, поднял его так, чтобы оказаться на одном уровне с директором, и стал глядеть в пространство, словно не желая слышать слов Хеврона. Хеврон перегнулся через край стола, подпер подбородок руками и вгляделся в лицо старого друга.

– Вижу, ты недоволен.

– Я просто не уверен, – проговорил Эбарак нейтральным тоном, – что лица, придерживающиеся подобных философских воззрений, пригодны к научной работе.

Хеврон не обиделся:

– Ох, эта твоя чистая наука! Отлично. Именно за такую позицию мы тебя и ценим.

– К тому же моя цель разнится с вашей.

– Ну и что? Ты в любом случае приближаешь ее достижение... О да, я знаю, тебе это неинтересно. Ты привержен лишь чистому поиску знаний. И однако, твоя деятельность способна ускорить великое преображение. Может стать возможным изменение хода истории. Подумай только, что можешь ты выпустить в мир! Простой поиск знания навлечет на человечество такие бедствия, что сам воздвигнет себе препоны философских соображений.

– Вынужден заметить, что эти кристаллы не годятся для вашей цели. Во всяком случае, у меня нет оснований предполагать, что годятся.

– Ты поделился этим мнением с Воозом? Ведь его цель, как ни крути, совпадает с моей.

– Он человек одержимый, и даже тебе до него далеко. Он сам себе эксперт.

– И ты эксплуатируешь его одержимость, чтобы достичь своих целей. Вот видишь, мы прекрасно друг друга понимаем. У тебя нет выбора, кроме как сотрудничать с моей командой. Я тебе нужен, чтобы Орм до тебя не добрался – если смогу тебе в этом помочь. В противном случае, друг мой, ты вряд ли останешься жив на достаточно продолжительный срок, дабы в интеллектуальной чистоте своей извлечь новую теорию времени из сияющих глубин сих кристаллов.

Эбарак резко обернулся к Хеврону.

– А ты никогда не прикидывал, какую угрозу на себя навлекаешь? Ты член Клики, но планы твои граничат с государственной изменой. Не думаю, что, если все откроется, ты умрешь легкой смертью. Из тебя сделают показательный пример для прочих преступников.

– Умру я легкой смертью, не переживай, – тихо ответил Хеврон. – Об этом уже позаботились. Уверяю, я отдавал себе отчет в том, на что иду. И, подобно мне, это понимает твой друг Иоаким Вооз, даже если не понимаешь ты. Он верит, что вырваться из мертвой хватки предопределения возможно. Тебе никогда не казалось, что эта хватка сковывает тебя во всех поступках, Абан? Тебя никогда не угнетала недоступность оригинальности?

– Нет, потому что твои слова имеют отношение только к философии, а значит, являются сущим вымыслом.

– Это факт. Как упрям ты в своем отрицании реальности!

– А меня поражает твоя безрассудность, – мягко, но настойчиво заметил Эбарак. – Ты занимаешь столь важный пост, а скользишь по самой кромке горизонта событий. – Он употребил современный им аналог более древней идиомы бежать по тонкому льду.

– Да, Абан, но ведь я могуществен. Ты вынужден держаться в безвестности, полагая, что неизвестность защитит тебя, я же могу прикрывать себя всеми ресурсами эконосферы. Кроме того, это теперь дело крайней важности. Я должен тебе кое о чем сообщить. Ты однажды говорил, что, даже если способ изменить предначертанный ход событий найдется, внесенные им перемены окажутся тривиальны. Лучшие умы эконосферы я собрал для анализа этой проблемы, и вывод их таков: небольшое изменение в этой Вселенной до неузнаваемости преобразит следующую. Перемены, вносимые в нынешнем цикле, могут оказаться тривиальными, как ты и предсказал, или вовсе неощутимыми. Но лишь в течение латентного периода, а не вещественного, проявляются истинные последствия. Вот тебе аналогия: внеси кристаллы квасцов в воду, нагрей раствор; кристаллы растворятся и исчезнут. Охлади раствор, и кристаллы появятся снова, такими же, как были. Но что, если нагретый раствор перемешать? В этом случае все изменится. Кристаллы в следующем акте своей материализации образуют совершенно иную конфигурацию.

Эбарак напряженно вслушивался, стараясь понять, куда клонит Хеврон.

– Так что, Абан, гонка уже началась. Кто бы ни одержал в ней победу, призом ему будет ключ к невероятной мощи... если эту мощь вообще возможно контролировать. Я чувствую, что победу кто-нибудь да одержит; процесс уже не остановить. Но кто? Если результатов не добьешься ты, тогда, возможно, преуспеет Иоаким Вооз. И когда, не обретя власти над своими судьбами, возляжем мы на смертный одр, то по-прежнему пребудем в неизвестности, что станет с нами в следующей нашей инкарнации; вполне вероятно, что в той форме, какая была нам присуща, мы исчезнем и не повторимся более никогда.

– Скажи, – продолжил Хеврон после долгой паузы, – у Вооза была при себе женщина?

– Нет, никого с ним не было.

– Есть сведения, что с Мейрджайна он бежал в сопровождении женщины. Он в городе?

– Думаю, да.

– Он уязвим, ибо физически зависит от своего звездолета. Он не в состоянии далеко от него отойти... может, корабль даже не на космодроме, а рядом, спрятанный. Я проведу расследование...

Он потупился и не закончил фразы. Эбарак также промолчал. Хеврон, понимал Эбарак, считает женщину источником важной информации о Воозе. Но ему не хотелось интересоваться, какие последствия для нее способно возыметь такое мнение.

Он лениво потянулся к проектору и снова включил его. На экране сформировалось выдернутое из недалекого времени изображение. Он с облегчением увидел, как спустя несколько минут в будущем Хеврон, снова в капюшоне и с поднятым воротником плаща, покидает лабораторию.

Источая проникнутый феромонами мускусный аромат пота, Ойстрах Орм шел вдоль ряда молодых сотрудников, которые согнулись за своими мониторами. Каждый молодой полицейский испытывал смешанный с похотью трепет ужаса при его приближении.

Всем сотрудникам департамента приходилось мириться со специфическими вкусами Орма. Он предпочитал молодых мужчин, но при этом гетеросексуалов, чье естественное отторжение подавлял своей властью. Неизменным рецептом сексуального азарта служила ему смесь омерзения, ужаса и неохотного, однако неудержимого влечения. Для этого он применял не только свои служебные полномочия и физическую мощь, но и грубые химические средства. Пот его содержал концентрированные органические соединения, способные превозмочь сопротивление почти любого мужчины.

– Начальник?

– Да? – Орм направился к тому, кто поднял руку. Пригнулся к экрану, положил руки на плечи юноши и слегка сдавил шею, приникая к голове подчиненного.

– Взгляните, начальник.

Полицейский тасовал колоду диаграмм, пытаясь отсортировать отслеженные в городском траффике сигналы и вывести на монитор.

Орм нахмурился, вперившись в мерцающий, быстротечный узор пастельных тонов.

– Похоже на обычный шум. Наверное, просто переотражение.

В этом отделе хвастали, что могут перехватить любой сигнальный луч в городе.

– Именно так я и подумал вначале... что это двойное отражение, потому он и такой слабый... В норме он сливается с общим траффиком, но...

– Да? – Рука Орма ласкала затылок подчиненного.

– Уровень сигнала неизменен, начальник. Это, скорее всего, целенаправленное излучение.

– Но слишком низкое. Не может это быть полезный сигнал.

– Да. Но и применяемую в нем схему мультиплексирования я не узнаю.

– Держи меня в курсе. Если нужны более селективные фильтры, позови.

– Слушаюсь, начальник.

Рука Орма снялась с шеи подчиненного. Он прошел дальше, покинул комнату с рядами мониторов и направился туда, где сортировались доклады.

– Ну?

Перед концентратором данных сидел офицер, чьи седые волосы были заплетены косой. Глаза офицера остекленели; он быстро впитал свежую порцию данных через серебряный нерв большого пальца и адплант. Одновременно перед ним развернулся широкоугольный голодисплей, хотя Орм не видел, что на экране, с того места, где остановился.

Офицер вышел из трансоподобного состояния.

– Начальник, все сходится. Два положительных результата, значительная вероятность перекрывания за этот год. Похоже, он направляется сюда.

– Да? Вот наглец.

Орм принял от офицера планшет и изучил сводку. В подобных случаях основная трудность проистекала из полной бесконтрольности миграции или торговых перевозок на всех или почти всех планетах эконосферы. Можно было приземлиться и улететь, не столкнувшись ни с кем, и даже оплатить стоянку корабля, не оставив следов своей личности. Несмотря на это, работа детективов на практике была не так уж сложна. Широко раскинутая сеть шпионов, информаторов и терминалов поставляла статистической службе до миллиарда небольших фактов на каждое дело, и по прошествии достаточного времени та неизменно выдавала результат. Удавалось отследить даже самые тривиальные объекты, к примеру, грузы.

– Ты думаешь, он на полном серьезе сюда полез? – задумчиво спросил Орм. – На Катундру?

Такой поступок представлялся безответственным... если, конечно, у отчаянного кораблеводца не нашлось достаточно веских поводов, чтобы рискнуть.

Он вспомнил загадочные сигналы на минимальной мощности, перехваченные полицейскими. Возможно, здесь какая-то связь с физической зависимостью бывшего столпника от переоборудованного грузовоза. Ромри на допросе упоминал о необычной коммуникационной системе корабля.

Если Вооз уже в Катундре, то ловушка Орма захлопнулась.

– Не исключено, – промурлыкал он с наслаждением, – что мы этого субчика достанем быстрее, чем рассчитывали.

Он улыбнулся, охваченный предвкушением близкого конца погони. От этого начальник полиции еще сильнее вспотел, капли пота, испаряясь, выпустили в воздух новую порцию летучих феромонов, и ощущение сексуального присутствия Орма дополнительно укрепилось.

Двигаясь с могучей грацией пумы, он направился обратно в комнату с мониторами.