Текст книги "Ковер царя Соломона"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я тогда только что закончила Королевскую академию и получила результаты последних экзаменов. Майк обрадовался, узнав, что я беременна. Он очень хотел жениться, создать семью. Сказал, что теперь мы с ним должны быть вместе, – попыталась объяснить скрипачка.

– Ты специально забеременела?

– Нет, конечно. Это была просто моя ошибка. Случайность. Я никогда не собиралась выходить за него замуж, считала его просто своим приятелем. А когда забеременела, он меня вообще перестал привлекать. Но на меня насели наши родители. Моя мать сказала, что мир точно сошел с ума, если девушку надо заставлять выходить замуж. В ее время принуждать приходилось парней.

Алиса боялась, что Том снова начнет болтать об аборте, но он сказал только одно:

– Ты не обязана была поступать так, как хотелось им.

– Я сдалась. Знаю, это было малодушно, – развела руками молодая женщина. – Но я оказалась из тех, кто плохо переносит беременность. Меня тошнило не только по утрам, мне было плохо все время, и день ото дня становилось все хуже. Я не могла никуда пойти, не могла ничего делать. А Майк постоянно находился рядом, он был добр со мной и говорил, чтобы я ни о чем не волновалась. Нашел нам квартиру, его мать ее обставила, они начали готовиться к свадьбе. Тогда я сдалась. У меня больше не было сил сопротивляться. За неделю до церемонии мне стало лучше, тошнота прошла, и моя мать сказала, что все это было лишь на нервной почве. Цитирую ее: «В глубине души ты мечтала выйти замуж, поэтому, как только дело со свадьбой решилось, ты и успокоилась».

– А если бы ты не забеременела?

– Я собиралась стать концертирующей скрипачкой, – Алиса посмотрела на собеседника, – и я все еще этого хочу. Именно по этой причине я и сбежала, бросив своего ребенка.

Ее глаза наполнились слезами. Мюррей поднялся, сел рядом, взял ее за руку и прижал к себе. Казалось, скрипачка этого не заметила. Она продолжала всхлипывать.

Глава 6

Линия Метрополитен обозначена на схеме цветом бургундского вина; линия Дистрикт – зеленым; Кольцевая – желтым; Бейкерлоо – коричневым; Пикадилли – синим; Северная – черным. Именно эти цвета использовал Бек, и в них же окрашены стены и скамейки на станциях.

Линия Виктория на схеме голубая. Когда заканчивалось строительство Юбилейной, многие спорили о том, какой цвет для нее выберут: розовый, лимонный, оранжевый или лиловый.

Но компания Лондонских Подземных Перевозок выбрала серый.

В розовый совершенно неожиданно для всех окрасилась линия Хаммерсмит, одна из веток линии Метрополитен.

Шли дни, а Алиса все никак не могла решиться позвонить матери. Каждое утро они с Питером и Томом, а иногда только с Томом ходили в подземку, где она играла на скрипке. Если честно, женщине не слишком это нравилось. Она боялась, что исполнение популярной классики под гул поездов, шарканье ног и болтовню прохожих, да еще под вопли и свист конкурентов унижает ее в собственных глазах.

Но когда она стояла со скрипкой, прижатой к подбородку, и со смычком в руке, тревога и беспокойные мысли о Кэтрин покидали ее. Словно под действием наркотика, Алиса становилась очень далекой от этого мира. Люди сновали туда-сюда, некоторые кидали монетки, но она, Том и Питер были иными, особенными, отличными от других. Их троих объединяла музыка.

Музыка же избавляла ее от забот и от необходимости писать запросы, чтобы добиться того, ради чего она все это затеяла: стать концертирующей скрипачкой. Алиса говорила себе, что торопиться глупо, потому что, помимо послеродового невроза, она страдала от шока, пусть и сама его спровоцировала. Хуже всего было одиночество, а лучше всего – те моменты, когда она была в компании тех, кто любовался и восхищался ею.

Том пел или играл на флейте, а Алиса – на скрипке. Ей не нравилось, как у нее это получалось, и временами она даже рада была тому, что вокруг такой шум, а публика не особенно искушена в искусстве. Но главное – она вновь играла, уже одно это страшно ее радовало. Она вернулась, пусть даже таким странным путем, в тот мир, из которого ее вырвали замужество, родичи Майка и семейный быт.

В ту ночь, когда Алиса, плача, во всем призналась Тому, он успокоил ее, обнял и поцеловал. Если бы она не сказала, что родила всего месяц назад, он наверняка попытался бы заняться с ней любовью. Сама же она не была уверена, что ей это нужно. Захочет ли она вообще когда-нибудь заниматься с кем-то сексом? Ее тело словно заледенело или одеревенело, за исключением того места, где до сих пор временами чувствовалась боль.

Спалось ей плохо. Прошло уже три дня, молчание Майка и ее собственных родителей начинало казаться абсурдным. Хотя как они могли связаться с ней, если она никому не сообщила, где находится? Скрипачка постоянно спрашивала себя: кому из них лучше позвонить? Но при одной мысли о звонке ее охватывала дрожь. Родителям Майка? Бессмысленно, свекровь моментально бросит трубку. В нерешительности стояла она в вестибюле перед памятными досками с выгравированными на них именами лучших учениц «Школы Кембридж», всех этих Дороти, Джоан, Эдит и Хильд. Открылась стеклянная входная дверь, и вошла пожилая женщина. Она пожелала Алисе доброго утра, та ответила. Вошедшая была худощавой, довольно высокой, с тонким изящным лицом и седыми, когда-то светлыми, волосами. Алиса догадалась, что это – миссис Сесилия Дарн, мать Тины, еще до того, как та скрылась в коридоре, ведущем в жилые комнаты директора школы. Она подумала, что в такой ситуации, наверное, правильнее всего позвонить своей собственной матери. Впрочем, скрипачка могла и ошибаться. Мать Майка тоже казалась приятной и умной женщиной, одной из тех, кого люди называют «просто душкой», вот только внешность зачастую обманчива.

Но, как бы там ни было, она обязана была позвонить матери. Кроме всего прочего, сделать это было проще, даже если не принимать в расчет непреодолимые моральные проблемы. Для того чтобы связаться с Майком, нужно было сначала звонить на коммутатор, а если бы она решила поговорить с отцом – то его секретарю. Алиса набрала номер матери и едва не дала отбой, услышав длинные гудки.

Когда Марсия Андерсон взяла трубку, скрипачка выпалила бессмысленную фразу, которой всегда начинала разговор с теми, кого считала своими близкими:

– Это я.

Тишина. Она слышала только тяжелое дыхание, и больше ничего. Мать молчала. Молодая женщина подумала, что та сейчас положит трубку.

– Это я, Алиса, – добавила она.

– Я уже поняла, – ответила ее собеседница.

Скрипачка все ждала, и Марсия наконец не выдержала:

– Похоже, ты потеряла последние остатки разума.

– Ну да, я понимаю, что все так и думают, – ответила Алиса. – Но я просто обязана была уйти. Если бы я не ушла сейчас, то не сделала бы этого никогда.

– Что же, остается только пожалеть, что ты не задержалась подольше. Как ты собираешься ухаживать за своим ребенком? Ты об этом подумала? Может быть, хоть соизволишь сказать, когда вернешься?

– Я не вернусь.

– Нет, ты вернешься, Алиса. У тебя просто временное помутнение рассудка. Лучшее, что ты сейчас можешь сделать, – это сказать, где находишься, и за тобой приедет папа. Или Майк. Впрочем, нет, лучше, если тебя заберет папа, потому что Майк слишком зол и обижен на тебя. Тебе следует показаться врачу и, возможно, даже лечь в больницу.

Алиса всегда звала мать «мамулечка». Но сейчас об этом не могло быть и речи, поэтому она сказала:

– Мам, я ушла потому, что я – музыкант. Я не хочу быть только чьей-то мамашей или женой. Я не люблю Майка. Он мне вообще больше не нравится…

…Главное – не упоминать Кэтрин, иначе голос дрогнет…

– И я не собираюсь тебе говорить, где нахожусь. Не сейчас. Но кое-что я все-таки тебе скажу: я стала скрипачкой, и я – свободна. Впрочем, не думаю, что тебе это о чем-то говорит.

Миссис Андерсон издала короткий смешок. Такой ее смех всегда заставлял Алису вздрагивать.

– Майк сказал, что ты забрала скрипку, – сказала Марсия жестко. – Бросила новорожденную дочь, а свою скрипку забрать не забыла.

– Пока, мама, – сказала Алиса. – Передай папе, что я его люблю.

– Забудь об этом, – ответила ей мать, – он не собирается с тобой разговаривать.

Скрипачка посмотрела вверх, на люстру, из-за паутины похожую на железного тарантула. Она закинула голову, пытаясь удержать подступившие слезы: «Я не должна больше плакать, это глупо и отвратительно, плакать из-за чего бы то ни было». Она стояла, опершись о телефонный столик, а потом, в надежде, что это удержит ее от слез, начала читать имена, вырезанные на деревянных панелях: Хильда Беванс – два «похвально», три «хорошо» в Дипломе «Школы Оксфорд» за 1944 год; Марджори Грэйс Пикторн – одно «отлично», два «похвально», четыре «хорошо» в Дипломе «Школы Оксфорд» за 1945 год… Из-за двери «переходного класса» доносился стук письменной машинки Джарвиса.

Первые поезда работали на паровой тяге. Туннели были полны дымом и чадом, а ведь пассажирам нужно было хоть как-то дышать. Один чиновник, приехавший в отпуск из Египта, как-то сказал, что запах в подземке напоминает ему дыхание крокодила. В результате стали использовать локомотивы, в которых дым по специальным выхлопным трубам отводился в резервуар, находившийся позади котла. Когда поезд выходил из туннеля, резервуар открывали и дым выпускали.

Место, которое было выбрано для стравливания собранного в туннелях дыма, находилось за станцией Пэддингтон, в Бэйсуотер, рядом со строящимися пятиэтажными «террасными» домами [11]11
  Блокированная застройка (terraced house) – тип малоэтажной жилой застройки, при котором расположенные в ряд однотипные жилые дома блокируются друг с другом боковыми стенами. Каждый из таких домов имеет отдельный вход, небольшой палисадник и иногда гараж.


[Закрыть] . Для того чтобы не портить вид на Лейнстер Гарденс, фасады будущих домов номер 23 и 24 приподняли относительно соседних так, чтобы это не бросалось в глаза, хотя внимательный наблюдатель все равно мог это заметить.

Когда мне было девять лет, мой отец водил меня смотреть на эти так называемые «дома». Я всегда удивлялся, почему они не стали приманкой для туристов. Если смотреть на них с тротуара Лейнстер Гарденс, эти «дома», зажатые между отелями «Блэйкмур» и «Генрих VIII», имели довольно сильный наклон. Понятно, почему в них никогда никто не жил: жить там было попросту невозможно, хотя имелись входные двери и даже портик, но те места, где должны были быть окна, были закрашены унылой синей краской. Тогда в первый раз мы с отцом прошлись по Крейвен-Хилл Гарденс до Порчестерских Террас, и он показал мне заднюю стену этих двух домов, сложенную из белого кирпича. Отец поднял меня над оградой, чтобы я смог заглянуть в шахту подземки. Я спросил его тогда о людях в соседних домах, живущих в постоянном тумане. Он ответил, что, скорее всего, им сдают квартиры по низкой цене.

Миссис Дарн вышла из комнаты Тины. У нее в руках был список покупок, который она положила в сумку. Завидев Алису, пожилая дама лишь улыбнулась ей, поскольку они уже здоровались. Скрипачка попыталась улыбнуться в ответ, но улыбка вышла бледной. Слова матери до сих пор звучали у нее в ушах, и она не могла удержаться от дрожи. Алиса подумала, что Сесилия, наверное, очень хорошо воспитана, раз делает вид, что ничего не замечает. Пожилая женщина была уже у входной двери, когда до них вдруг донесся отдаленный, но явственный звук взрыва.

– Господи, что это?! – воскликнула миссис Дарн. Голос у нее был точь-в-точь как у Алисиной школьной учительницы истории, старушки, о которой говорили, что она – сестра баронета.

Они вдвоем вышли на улицу. Вокруг снова было тихо, насколько это вообще было здесь возможно. Прогрохотал поезд. Садик «Школы Кембридж» выглядел как дикий луг, заросший высокой травой, кипреем, маргаритками и золотарником. Посередине пышно цвел лабурнум.

– По-моему, это была бомба, – пробормотала Сесилия.

– Похоже на то, – согласилась Алиса.

– Когда-то давно на этой улице стояли коттеджи, – сказала миссис Дарн, – но их разбомбили во время войны. Однажды ночью у нас повылетали все стекла. У нас было «убежище Моррисона»[12]12
  «Убежище Моррисона» (кровать Моррисона) – названная по имени изобретателя прочная конструкция, верхняя и нижняя стенки которой были выполнены из толстых металлических листов, а боковые представляли собой металлическую сетку.


[Закрыть], и мы спрятались в нем – я, мой муж и его мать. Естественно, все это происходило задолго до того, как родилась Тина.

– Впрочем, скорее всего, это был автомобильный выхлоп, – сказала ее молодая собеседница. – Ну, или удар грома.

– Да, конечно, это не бомба, – произнесла Сесилия тоном заправского эксперта.

Алиса вернулась в дом и поднялась в кабинет директора. Она хотела записать свою игру на взятый у Джарвиса магнитофон и критически ее разобрать. Она и так уже откладывала это упражнение несколько дней. С привычным страхом женщина достала из футляра скрипку.

Жилище Сесилии Дарн, то самое, в котором во время бомбежки повылетали все стекла, было весьма просторным: прекрасный большой дом из красного кирпича под черепичной крышей, построенный в конце девятнадцатого века.

Впрочем, на взгляд Тины и ее друзей, он был чрезмерно велик. В юности ей делалось стыдно, когда приходилось говорить знакомым, что они с матерью живут там одни, вместо того чтобы отказаться от части дома и поделить ее на квартиры. Но в 1940 году, когда Сесилия, выйдя замуж, переселилась в этот дом, его считали довольно бедным коттеджем, запущенным и к тому же расположенным в нереспектабельном квартале. С учетом того, что дедушка, бывший в викторианские времена фабрикантом, выпускавшим приспособления для туалетных комнат, оставил им приличное наследство, следует признать, что их род явно угасал: школа Эрнеста приходила в упадок, Эвелина свихнулась и уже однажды побывала в специальной лечебнице, а Сесилия выскочила замуж за таможенника.

Официально дом назывался виллой «Сирени», но его так никто не называл, несмотря на то, что в саду еще росли древние кривые сиреневые кусты. Здание было трехэтажным, комнаты – просторными и высокими. Потолки в спальнях, расположенных на верхнем этаже, были чуть скошены, что вместе с мансардными окошками, выглядывавшими из-под фронтонов, придавало им уютный вид. С лицевой стороны имелось несколько гостиных, типичных для Западного Хэмпстеда: красный кирпич, балконы и узкие готические окна, оформленные в манере Берн-Джонса. После того как Брайан выгнал ее из дома, Тина с детьми поселилась наверху. Но ели они внизу, потому что Сесилия прекрасно готовила, да и единственный телевизор находился в гостиной.

Мисс Дарн никогда не испытывала чувства вины. В отличие от матери, которая постоянно упрекала себя за то, что происходило с дочерью. Сесилия терзала себя вопросами, где же она ошиблась, и бранила себя за то, что не удержала Тину, когда та решила перебраться к Джарвису Стрингеру. Как бы она хотела избавить дочь от страданий, которые та испытала в детстве, пусть и не представляла, что же это были за страдания. Но они обязательно должны были быть, ведь люди вырастают подобными, только когда страдают в детстве. Может быть, миссис Дарн была слишком стара, чтобы заводить детей? Или дело было в том, что Тина рано лишилась отца? А вдруг Тине хотелось иметь братика или сестричку? Когда после двенадцати лет бесплодных попыток Сесилия забеременела, ей было уже за сорок, поэтому о других детях не могло быть и речи.

Оглядываясь назад, на детство дочери, она всегда вспоминала тот особенный день, когда повесился Эрнест Джарвис. Тине было семь, она была хорошенькой, как картинка, и с длинными светлыми волосами. Уже в ту пору она с трудом вставала по утрам, умоляя позволить ей поспать еще немного, и часто вновь отправлялась в кровать, что и предвещало, по мнению Сесилии, ее нынешнюю привычку спать до полудня. В тот самый день она уже в третий раз поднималась в комнату дочери, собираясь сказать, чтобы та немедленно вставала, иначе опоздает в школу, и тут услышала удар колокола в «Школе Кембридж».

Странно, но миссис Дарн сразу поняла, что это был тот самый колокол, который она тактично убедила брата никогда не использовать, так как это неприемлемо для школы высокого уровня. Она застыла у открытого окна, ожидая нового удара как сигнала о том, что Эрнест Джарвис окончательно спятил. Директор школы, в которой не осталось ни одной ученицы, вполне мог сойти с ума в ее опустевших классах и начать бить в колокол. Перед глазами Сесилии стоял образ несчастной Эвелины, а также вспоминались семейные сплетни о брате дедушки-мануфактурщика, скончавшемся в «скорбном доме».

Второго удара не последовало. Он раздался лишь через четверть часа, а за ним последовал жуткий трезвон. Сесилия захлопнула окно и, поднявшись по лестнице, обнаружила свою дорогую дочку одетой и пытающейся расчесать спутанные золотистые локоны. Тина всегда была ласковым ребенком. Она часто забиралась к матери на колени и крепко прижималась к ней или, обняв отца за шею, клала голову ему на плечо. Теперь Сесилия спрашивала себя, не должна ли она была заподозрить в этом поведении первые сигналы той сексуальной распущенности, которая проявилась в дочери позже. Она, миссис Дарн, будучи любящей, доброй, но скромной женщиной, всегда, когда это было возможно, избегала любых прикосновений и думала, что именно робость была причиной ее сексуальной холодности. Нет, она, конечно, дотрагивалась до Тины, целовала и ласкала ее, но вот вопрос: слишком часто или слишком редко?

Через два года после смерти отца, когда Тине было семнадцать, она сказала матери ужасную вещь. Это случилось в семидесятые, совершенно кошмарное время, по мнению Сесилии, когда была утрачена мораль и люди болтали все, что приходило им в головы, даже то, что в книгах обычно заменяется точками, а в залах суда, если нужно, пишется на листочке бумаги для передачи судье.

– Если бы ты и Дафна были сейчас молодыми, – сказала тогда Тина, – вы бы наверняка поняли, что влюблены друг в друга, и стали бы жить вместе.

Ее мать утратила дар речи. Она ужасно покраснела, а девушка только потрепала ее по плечу и весело рассмеялась.

– Что ты такое говоришь, дочка? – воскликнула Сесилия. – Как вообще можно говорить такое своей матери?!

– Ладно, не психуй, – ответила Тина, используя принятый в то время сленг. Она взяла горячую, дрожащую руку матери и сжала ее. – Что поделаешь, если вы с ней такие? Во всяком случае, вам еще не поздно, для своего возраста ты очень даже ничего.

Миссис Дарн постаралась напустить на себя как можно более гордый вид, хотя на самом деле чуть не плакала.

– Дафна – просто моя самая близкая подруга, – ответила она. – Мы с ней подружились в тот день, как пошли в школу, нам было по пять лет. Я к ней очень тепло отношусь и уважаю, а она уважает меня.

Тина только захохотала и затрясла головой. Но когда в следующий раз Сесилия виделась с Дафной Блич-Палмер, слова дочери вдруг пришли ей в голову и ей стало стыдно. Если бы две пожилые женщины не имели стойкой привычки встречаться, как минимум, раз в неделю или чаще, а кроме того, каждый день разговаривать по телефону, то, несомненно, инсинуации Тины могли бы поколебать их дружбу, а может быть, даже разрушить ее. Однако отношения с Дафной, удовольствие от ее общества и от того, что она заранее могла предугадать реакцию подруги на любую свою реплику, душевная близость, существующая между ними уже более полувека, одержали верх над внезапным, хотя и неподдельным смущением. Сесилия особенно почувствовала его в тот момент, когда переступила порог дома Блич-Палмеров и хозяйка, как всегда, положила свои пухлые руки ей на плечи и поцеловала гостью в щеку. Кровь прилила к лицу миссис Дарн. Ей показалось даже, что этот жар может обжечь губы Дафны.

Но та лишь улыбнулась и, по своему обыкновению, поинтересовалась, как дела у Тины. Обе они вдовствовали, а следовательно, не могли обменяться новостями о здоровье мужей. Сесилия заставила себя поинтересоваться сыном и садом Дафны, и вскоре напряжение спало. Частые встречи способствовали тому, что впечатление от слов Тины поблекло, хотя ее мать никогда их не забыла, вспоминая всякий раз, когда какая-нибудь случайная фраза наводила ее на эту мысль. Словно лопата вонзалась в унавоженную почву. Например, разговоры о проделках Питера или популярная телевизионная комедия о гомосексуалистах.

Подруги звонили друг другу каждый вечер. Дафна, которая, как подозревала Сесилия, была не так обеспечена, как она сама, звонила ей раз в два дня после шести вечера. В другие дни первой звонила миссис Дарн. Они специально выбрали это время для звонков, поскольку вечером тарифы снижались.

Обычно Сесилия звонила после шести тридцати вечера, потому что смотрела вечерние новости на первом канале Би-би-си, с начала до конца, включая прогноз погоды. Дафна же звонила сразу после шести, что означало потерю пятнадцати-двадцати минут программы, но миссис Дарн никогда ничего не говорила ей об этом, предпочитая лучше пропустить передачу, чем обидеть подругу. В конце концов, она ведь всегда могла посмотреть девятичасовые новости, хотя это было уже не совсем то. Пожилая женщина отдавала себе отчет в том, что ее мысли нелогичны, но ей упорно казалось, что к девяти новости устаревают, а сама она в течение целых трех часов пребывает в прискорбном неведении относительно произошедших за день ужасных катастроф и чудесных спасений. Хотя последние случались очень редко.

Сегодня была ее очередь звонить миссис Блич-Палмер. Сесилия поудобнее устроилась в гостиной на диване-кровати, который всегда использовался как диван и никогда – как кровать. «Мам, у тебя же целых пять спален», – говорила Тина, положившая на него глаз. Итак, миссис Дарн устроилась поудобнее и включила телевизор за двадцать секунд до шести часов. Она делала так для того, чтобы случайно не услышать окончание музыкальной темы отвратительного сериала «Соседи». Несмотря на всю ее ненависть к этому фильму, мелодия каждый раз намертво застревала у нее в голове.

Первая новость сегодня была посвящена бомбе. Потому, что это была именно бомба. Она взорвалась в отеле «Лейнстер Плэйс», хотя в будущем этот случай получил название «Бэйсуотерская бомба». Два человека, горничная и постоялец, погибли на месте, еще пятеро были ранены. Если бы бомба взорвалась на час позже, когда ресторан отеля оказался бы заполнен людьми, все было бы куда хуже. Возможно, это и планировалось, но что-то пошло не так. Впрочем, по мнению Сесилии, вряд ли это могло утешить родственников и друзей погибших. Горничной было всего лишь девятнадцать лет.

На ум сразу пришли другие случаи недавних взрывов в Лондоне. Ни одна из террористических группировок не взяла на себя ответственность за них. Наверное, взрыв был очень мощным, раз они с той красивой девушкой услышали его даже в Западном Хэмпстеде. По какой-то неясной причине, возможно потому, что они встретились именно в тот момент, девушка теперь ассоциировалась у Сесилии с погибшей горничной. Она подумала, что, если бы террористы видели своими глазами тех, кого собираются убить, – их молодость, красоту и надежды на будущее, – они бы никогда не совершали подобного.

Она сказала об этом Дафне, связавшись с ней сразу после окончания прогноза погоды.

– Не помогло бы, – возразила та. – Вспомни нацистов и газовые камеры.

Она, похоже, вообще не заинтересовалась взрывом. Питер снова вел себя как идиот. Он познакомил ее с парнем по имени Джей Россини, причем ситуация до ужаса напоминала ту, когда Артур много лет назад водил Дафну знакомиться со своей матерью – ее будущей свекровью. За несколько минут до звонка Сесилии Питер позвонил матери и спросил, понравился ли ей Джей.

– Я ответила ему, что рано или поздно вся эта дурь выветрится у него из головы.

– Уверена, ты совершенно права.

– Все изменится, когда он встретит подходящую девушку.

Фраза миссис Блич-Палмер вызвала в памяти ее подруги тот разговор с Тиной и ужасные слова дочери. Из глубин подсознания выплыла мысль о том, что если бы много лет назад она, Сесилия Дарн, да-да, именно она, встретила «подходящую девушку», которая все объяснила бы, поговорила бы с ней об этом… Ох, кажется, миссис Дарн слишком близко подошла к тому, на что намекала Тина!

После нескольких попыток начать концерт Бетховена Алиса в панике отложила смычок. Ей хотелось зашвырнуть его в угол, но она сдержалась. Что же она наделала? Как сразу не сообразила, насколько это безнадежно? За время беременности она все забыла.

Молодая женщина принялась расхаживать туда-сюда по комнате. А может, она всегда так играла? Ей не удавалось убедить себя, что в ее теперешнем исполнении было хоть что-то хорошее: все было плохо, действительно плохо. Она только впустую потратила деньги на покупку чистой кассеты. У нее никогда не хватит духу прослушать эту запись.

Алиса прижалась лбом к холодному оконному стеклу. По мере того как она обдумывала свои дальнейшие планы, паника отступала. Не имело смысла вспоминать об успехе на экзаменах, о восторгах ее преподавателя по скрипке, утверждавшего, что, по его мнению, она достаточна хороша для брюссельской или пражской консерватории. И что если Алиса хотя бы год проучится там, то будет готова поступить в любой знаменитый оркестр, а может быть, даже начать сольную карьеру. Сегодня бы он так не сказал: скорее всего, его охватил бы стыд за нее.

Ей совершенно необходим учитель. Прежде чем отправиться на прослушивание, нужно взять хоть несколько уроков. А за уроки надо платить. Грохот проезжающего поезда заставил скрипачку посмотреть в окно. Из него были видны платформа, здание станции и железнодорожный мост. Том, Питер и новый приятель Питера – Джей Россини стояли на перроне Юбилейной линии, ожидая прибытия поезда, идущего в южном направлении. Алиса пожалела, что не отправилась сегодня с ними. Нет ничего хуже одиночества. Оставаясь одна, она начинала думать о своем положении, и ей казалось, что все идет очень плохо.

Если Мюррей хочет ее, то, может быть, имеет смысл на это пойти? Просто для того, чтобы быть с кем-то, чтобы было к кому прижаться ночью.

Она помахала ему, но Том не заметил этого. Вероятно, с того места, где он стоял, вообще нельзя было различить окон «Школы». Серебристый поезд, подошедший к станции, скрыл флейтиста от ее глаз, а потом и вовсе увез его. Алиса провожала поезд глазами до Финчли-роуд.

По словам Питера, Джей неплохо играл на тенор-саксофоне, но становился излишне нервным, как только речь заходила о том, чтобы сделать что-то, не одобрявшееся законом. Все дружно рассмеялись, и Питер заявил, что, в таком случае, их отношения также незаконны, поскольку Россини еще нет двадцати одного года.

– Мне говорили, – заметил Том, – что полиция никогда не арестовывает за игру в метро. Таких, как мы, только выгоняют. Нет, могут и арестовать, конечно, но только если назовешь фальшивое имя или если ты законченный бродяга. Я имею в виду тех людей, которые дунут пару раз в губную гармошку и тут же протягивают руку за подаянием. А мы – настоящие музыканты.

Чтобы сменить обстановку, они собрались на станции «Оксфордская площадь», где застолбили за собой местечко. Вход со стороны Арджилл-стрит был заполнен нищими, у которых не было даже губной гармошки. Они протягивали прохожим старые кепки, и Мюррей решил, что никогда не будет использовать кепку для сбора денег. Пусть это будет шляпа, футляр от гитары или, на худой конец, платок с завязанными по углам узлами. Они встали у первого эскалатора. Здесь было шумно и людно, повсюду сновали туристы, школьники и студенты с рюкзачками за спиной.

Том сказал, что играть сейчас не будет, но попозже – споет. И правда, его флейта совсем не сочеталась с гитарой и саксом. К тому же Питер и Джей играли музыку, которая нравилась ему еще меньше, чем рок. Все эти «Жизнь в розовом цвете»[13]13
  «La Vie en rose» («Жизнь в розовом цвете», «Жизнь сквозь розовые очки») – песня каталонца Луиги, ставшая визитной карточкой французской певицы Эдит Пиаф, которая написала к ней слова.


[Закрыть], «Только не в воскресенье»[14]14
  «Never on Sunday», также известная как «Ta Paidia Tou Piraia» («Дети Пирея»), популярная песня греческого композитора Маноса Хадзидакиса. В 1960 году он получил премию «Оскар» за музыку, написанную к фильму Жюля Дассена «Никогда в воскресенье». В дальнейшем эта песня вошла в десятку самых коммерческих песен века.


[Закрыть], «Мужчина и женщина»[15]15
  «Un Homme et une Femme» – песня из кинофильма «Мужчина и женщина» (режиссер Клод Лелуш).


[Закрыть], которые сразу напоминают о ресторанах и супермаркетах. Флейтист совсем не удивился, когда выяснилось, что люди не собираются за такое платить.

Ему захотелось, чтобы с ними сейчас была Алиса, захотелось просто ужасно. Он скучал по ней. Ее прекрасное лицо все время стояло перед его глазами, Том вспоминал те разы, когда Алиса была с ним в метро, вспоминал, как великолепно она играла. Если бы сейчас они работали с ней вдвоем, то смогли бы всем показать, что такое настоящая музыка. Людям бы наверняка понравилось. Алиса была послана ему провидением: прекрасная скрипачка, появившаяся, чтобы его спасти. Она не была ни Дианой, ни той, другой, она могла заменить ее, но стала воплощением совершенства, которое он искал. Мечта о женщине, которая придет и спасет его, была не нова для Мюррея, но сейчас она начала претворяться в реальность и переставала быть пустой фантазией.

Значит, он понемногу влюбляется в Алису. Нет, не так. Он полюбил ее с первого взгляда. Ее лицо было лицом Дианы, только еще более прекрасным из-за проступавшей на нем грусти. Девушка только открыла футляр, достала скрипку и начала играть, а его тут же бросило в жар и возбуждение. Том влюбился в свет, горящий в ее глазах, когда она слышала хорошую музыку.

Питер с Джеем закончили играть «Один очаровательный вечер»[16]16
  «Some Enchanted Evening» – песня из мюзикла 1949 года «Юг Тихого океана».


[Закрыть], и Мюррей сказал им, что собирается петь. Джей снова занервничал, но Блич-Палмер уверил его, что все пройдет без сучка и задоринки. Том спел балладу на стихи Бёрнса, поскольку под гитару она шла отлично, а на саксофон он не обращал внимания. Потом настала очередь серенады из «Дон Жуана». В футляр посыпались монеты.

К ним подошел полицейский, показавшийся флейтисту слишком бесцеремонным и крайне недоброжелательным, и стал выпроваживать их из подземки. Они переехали на другую станцию, в сторону Холборна по Центральной линии. Самое лучшее место здесь должно было освободиться после половины четвертого. Питер предложил остаться там до часа пик и поиграть хотя бы минут тридцать. Больше у них все равно бы не вышло, поскольку метро выглядело в тот день особенно переполненным людьми. В футляр им бросили монету в двадцать пенсов и газету «Ивнинг Стандард» – то ли в качестве подаяния, то ли просто для того, чтобы от нее избавиться.

Крупный заголовок на первой полосе сообщал о взрыве бомбы в Лондоне. Том прочел несколько строчек и понял, что это случилось в Западном Хэмпстеде и никто из его знакомых не пострадал. Может быть, это была ИРА. Или арабские террористы. В Лондоне полно всяких. Он огляделся вокруг: толпа народу, а с эскалатора прибывают все новые и новые потоки, люди теснятся на лестницах… Если какой-нибудь поезд задержится, на платформу не сможет протиснуться ни один человек. Странно, почему никому из террористов до сих пор не пришло в голову заложить бомбу в подземке?

Наверное, они это уже делали, просто сведения не просочились в газеты. Молодой человек оторвался от статьи и запел другую арию из «Дон Жуана», ту, которую обычно называют «Ария с шампанским». Она была очень быстрой и игривой, так что Питер и Джей со смехом оставили попытки ему аккомпанировать.

На «Площади Оксфорд», где сходились три линии, были построены четырнадцать эскалаторов. Переходы и платформы этой станции протянулись на четыре с половиной мили, и каждый день она обслуживала около двухсот тысяч человек. В дальней ее части кто-то занимался фотографированием.