Текст книги "Ковер царя Соломона"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2

Смерть молодой женщины не попала в книгу Джарвиса Стрингера. Он собирал только самые яркие происшествия, наподобие первого погибшего «зацепера»[6]6
  «Зацепинг» – экстремальное развлечение: катание на поездах снаружи, зацепившись за не предназначенные для этого детали.


[Закрыть] или абсурдной истории об излишне ретивых рабочих, которым при попытке вручную закрыть вентиляционные вороты снесло головы в туннеле, а также о жертвах пожаров. Впрочем, рапорт о расследовании дела и о дальнейших безуспешных попытках семьи выдвинуть обвинения против компании Лондонских Подземных Перевозок он прочитал внимательно. Если бы у них тогда что-то получилось, этому событию была бы уделена целая глава в разделе о несчастных случаях.

Позже брат погибшей сам попытался встретиться с Джарвисом, но тот в это время находился в России, а его книга была уже почти завершена. Он начал писать ее, еще когда жил с матерью в Уимблдоне, задолго до того, как переехал в так называемую «Школу».

В Лондоне находится старейший в мире метрополитен (так начиналась его книга). Он был основан в 1863 году в викторианском городе с его трущобами, газовыми фонарями, бесправием и бедностью. Семьсот пятьдесят тысяч живущих там людей ежедневно отправлялись на работу. Они шли пешком, приплывали на лодках, приезжали на омнибусах и на лошадях. Были и такие, которые вообще не могли устроиться на работу, поскольку жили слишком далеко.

Тогда один человек придумал дорогу, которая связывала бы все вокзалы, все сходящиеся в город пути. Звали его Чарльз Пирсон. Он родился в семье мебельщика, но сумел стать солиситером Муниципального Совета Лондона.

«Бедный человек, – писал Пирсон, – прочно привязан к своему дому. У него нет ни времени, чтобы добраться пешком до места, где можно получить хорошую работу, ни денег, чтобы туда доехать».

Сначала был разработан план постройки подземных галерей, освещенных газовыми фонарями и с вагонами на гужевой тяге. Этот проект был отклонен из-за опасения, что зловещие туннели могут превратиться в прибежище преступников. За двадцать лет до того, как его мечта была реализована, Пирсон придумал подземную железную дорогу, проходящую по просторным, хорошо освещенным и вентилируемым галереям.

Это был первый набросок проекта метрополитена.

Глава 3

Этот дом находился неподалеку от линии метро, и его всегда называли «Школой». Так звал его и Джарвис Стрингер, с тех самых пор, когда он был еще мальчуганом, слишком маленьким, чтобы что-то запомнить. В то время там действительно находилась школа. Скорее всего, так могла называть дом его мать, которая прежде в ней училась. Джарвису исполнилось всего пять лет, когда школа закрылась, а его дед покончил с собой.

Краснокирпичное викторианское здание было построено на улице Западного Хэмпстеда, идущей параллельно линиям Метрополитен и Юбилейная лондонской подземки. Этот большой, вполне неоготический, но с бельведером в итальянском стиле дом стоял в начале пути между станциями «Западный Хэмпстед» и «Финчли-роуд», там, где рельсы уходят с поверхности в галереи и ныряют под землю. Двор для такого большого дома был маловат, от соседей его отделяли лишь два ряда кустарника и полоска газона с деревьями у самого забора. За штакетником уже можно было видеть поезда, идущие на север – в Эмершам, Харроу и Стэнмор, или на юг, к центру Лондона. С той стороны постоянно доносился перестук колес. Тишина наступала только глубокой ночью.

Дед Джарвиса Стрингера Эрнест Джарвис купил этот дом в двадцатых годах. Железнодорожная ветка уже существовала там много лет, начиная с 1879 года, когда метрополитен дотянулся от Суисс-Коттедж до Западного Хэмпстеда. Эрнест был достаточно обеспечен, так как унаследовал часть состояния рода Джарвисов, и было не совсем понятно, почему он не открыл свою школу в какой-нибудь более приятной части северо-западного Лондона, например, поблизости от Форчун-Грин. Даже его дочь не понимала, почему он выбрал дом у самой железной дороги и зачем вообще устроил эту школу. Нельзя было сказать, чтобы он как-то особенно любил детей. Куда больше ему нравились поезда. Преподавательская квалификация четы сводилась к тому, что дедушка Джарвиса закончил Оксфорд, где прочитал всех «Великих Классиков», а бабушка поступила на учительские курсы в Колледж Голдсмит, так, впрочем, и не доучившись там. Тем не менее эти обстоятельства позволили им открыть частную школу.

Как ни странно, затея удалась. Родители охотно отправляли дочерей в учебное заведение, получившее название «Школа Кембридж», в течение долгих тридцати лет наряжая их в форму светло-коричневого и нежно-голубого цветов, придуманную самой Элизабет Джарвис. Возможно, причины успеха крылись в гениально выбранном названии школы и в не менее гениальной идее использовать в блейзерах и лентах шляпок голубой цвет, который напоминал цвета знаменитого университета. Естественно, никто никогда официально не утверждал, что между школой для девочек, размещавшейся у железной дороги, и Кембриджским университетом есть какая-то связь, но подтекст был очевиден. Название и бледно-голубой цвет придавали школе определенное очарование. Не слишком высокая престижность заведения искупалась низкой платой за обучение. Уроки не были особенно напряженными, а экзамены – суровыми. Как замечала мать Джарвиса, непреложный факт заключался в том, что ни одна из девочек, закончивших «Школу Кембридж», не продолжила обучение в каком-либо университете, тем более в Кембриджском.

В 1939 году, когда строили две новые линии подземки – ветки Бейкерлоо, Эрнест часто покидал школу, чтобы полюбоваться, как копают туннели под зданиями на Финчли-роуд, укрепляют фундамент отеля «Северная звезда» и перестраивают станцию «Финчли». Пару лет спустя, во время Второй мировой войны и бомбардировок Лондона, соседние здания были разрушены, но «Школа Кембридж» сохранилась. Элизабет говорила, что это напоминало чудесное спасение собора Святого Павла, когда все вокруг превратилось в сплошные руины. Элси Стрингер, в свою очередь, считала, что сравнение это было несколько натянутым, хотя такие преувеличения были свойственны ее родителям, когда те заговаривали о своем учебном заведении.

Ее сын Джарвис закончил Кембриджский университет с дипломом инженера. Оценки юноши оставляли желать много лучшего, потому что занимался он не слишком усердно. От дедушки он унаследовал «Школу» и любовь к поездам. Вернее, сначала «Школа» перешла к его матери, которая избегала поездок на поездах всеми силами, пока Джарвис, как положено молодому англичанину, странствовал по миру. Но вместо того чтобы прокатиться на машине по Индии, лично понаблюдать за политическими пертурбациями в Центральной Америке или пуститься в какую-нибудь африканскую авантюру, он всюду посещал метрополитены. Молодой человек стал одним из первых пассажиров MARTA – метро, открывшегося в Атланте в 1979 году. Пару лет спустя он ездил на открытие подземки в Фукуоке. Затем последовали ММТА в Балтиморе и метро в Каракасе.

Джарвису было пять лет, и он как раз играл с электрической железной дорогой, полученной в подарок на день рождения, когда его матери сообщили, что ее отец покончил жизнь самоубийством. Мальчик находился в своей комнате, а его мать – в соседней. Она сняла трубку. Ее сын слышал телефонный звонок, но не прислушивался к тому, о чем она говорила: ведь он играл с поездом. Позже, вспоминая тот день, он думал, что именно тогда железная дорога впервые смогла отвлечь его от горестной реальности. В дальнейшем такое происходило еще не раз.

Мать зашла в его комнату, опустилась перед ним на колени и обняла, задыхаясь от плача и вся дрожа. Она все прижимала его к себе, бормоча:

– О, мой дорогой мальчик, обними свою бедную мамочку, мамочке сейчас очень, очень плохо!

Сын терпел минуту или две, а потом вырвался из объятий и посмотрел на мать. Она была необыкновенно бледна. Джарвис спросил:

– Что случилось?

– Бедный мальчик, ты не должен слышать такие страшные вещи, – ответила она и уселась на его кровать, по-прежнему дрожа и прижимая руки к груди.

Тогда ребенок вернулся к своему поезду, который как раз направлялся из Лондона в Пензанс, корнуолльскую Ривьеру. Он воображал себя одновременно и машинистом, и пассажиром, а доезжая до Плимута, становился еще и станционным смотрителем. Уже в том возрасте малыш испытывал особенную любовь именно к подземным железным дорогам, и когда поезд подходил к туннелю Веллингтон (этим летом во время каникул они с родителями побывали в Корнуолле), Джарвис начинал громко гудеть, подражая паровозу.

Мать зарыдала. Сын издал последний гудок. Будучи по природе чувствительным и отзывчивым мальчиком, он понял, что должен что-то предпринять, поэтому поднялся с пола, подошел к ней и взял ее руки в свои. Элси вела себя точно так же, как в тот день, когда умерла бабушка, и он спросил:

– Дедушка умер, да?

Женщина так удивилась, что перестала плакать и поинтересовалась, откуда он это узнал. Джарвис ответил, что просто догадался. При этом ребенок обратил внимание, что она была не просто грустна, но за ее состоянием крылось что-то еще. Он забрался к ней на колени и позволил себя обнять, решив дать ей пять минут, которых, по его мнению, было более чем достаточно для утешения. Он недавно научился определять время по стрелкам часов и теперь следил по будильнику, стоявшему за спиной матери. По истечении пяти минут мальчик вернулся к своей игре, а миссис Стрингер продолжила сидеть на кровати, пристально глядя на сына. К тому моменту, когда поезд прибыл на первую станцию Эксетера – Сент-Дэвид, домой на такси вернулся его отец и начали собираться другие люди.

Эрнест Джарвис повесился. С сороковых годов дела в его школе шли все хуже и хуже. Количество учениц постоянно сокращалось. Сначала их стало пятнадцать, потом – десять и наконец осталось всего трое. Ушли те времена, когда они с женой могли позволить себе держать четырех преподавателей. Теперь всех троих семнадцатилетних девиц учила сама Элизабет. Она умерла от сердечного приступа в конце июля, когда школу покинула последняя из учениц, – словно позволила себе умереть только после того, как до конца исполнила свой долг. У Эрнеста больше не было ни жены, ни работы – оставалось лишь немного денег и, камнем на шее, слоноподобный домище, на ремонт которого требовалось, по меньшей мере, десять тысяч фунтов.

В «Школе Кембридж» имелся колокол, который никогда не звонил, в который никто никогда не пытался звонить. Висел он в бельведере, который Эрнест гордо именовал колокольней, даже после того, как его сестра Сесилия объяснила ему значение слова «бельведер», то есть «прекрасный вид». Он приобрел колокол на Камденском рынке и повесил его, намереваясь ежедневно звонить, созывая на уроки вечно опаздывающих девочек. Но сестра вскользь заметила, что школы, подобные этой, не имеют никаких колоколов и что колокол сразу понизит класс заведения, отпугнув состоятельных родителей потенциальных учениц. Тем не менее колокол остался, и веревка от него через специальные отверстия спускалась с крыши по всем этажам вплоть до маленькой каморки, служившей одновременно раздевалкой и звонарной. Примерно через год веревку смотали и повесили на «утку»[7]7
  «У т к а» – двурогая металлическая деталь, укрепленная на палубе или иной части судна, для закрепления на ней бегучего такелажа.


[Закрыть], укрепленную на верхнем этаже.

Эрнест Джарвис продумал все, что требовалось, причем это должно было занять у него приличное время. С помощью какого-то инструмента, судя по царапинам – отвертки, он вытащил пробки, тридцать лет закрывавшие отверстия между этажами. Отвертку он затем положил обратно в ящик с инструментами в сарае. Аккуратность была одним из главных достоинств этого человека.

Когда он снимал веревку с «утки», колокол звякнул. Возможно, Эрнест забыл, что колокол может звонить, но не исключено, что колокольный звон был последней проблемой, которая заботила его в тот момент. Сесилия Дарн, проживавшая по соседству, говорила, что услышала одинокий удар колокола где-то в восемь утра. Чуть позже она, естественно, услышала еще несколько, а минут через пятнадцать раздался ужасающий трезвон. В общем-то, колокол слышали многие, но, похоже, одна только Сесилия обратила внимание на самый первый удар, прозвучавший, когда ее брат разматывал веревку и случайно дернул за язык колокола, качнув его.

Эрнест пропустил веревку через открытые им отверстия до самой раздевалки, где когда-то висели светло-коричневые плащики и фетровые шляпки с бледно-голубыми «кембриджскими» ленточками. В ноябре 1958 года каморка пустовала. Там был лишь ряд крючков на одной стене, да такой же ряд на противоположной, находившейся в восьми футах от нее. Маленькое окошко высоко под потолком, прямо напротив двери, было матовым с полосой красного, почти пурпурного стекла в самом верху. Каменный пол покрывал бежевый линолеум с узором в виде королевских лилий. Табурет хозяин школы взял в одной из классных комнат. Это был учительский табурет, стоявший у кафедры. Впрочем, как оказалось, он так его и не использовал. Эрнесту было уже под семьдесят, и он страдал артритом. Возможно, он просто побоялся забираться на табуретку, чтобы совершить то, что задумал. Когда его нашли, табурет стоял рядом. Тут же обнаружился перевернутый стул из гостиной, который Эрнест посчитал более подходящим для своей цели.

Несмотря на то что в доме успели побывать и даже пожить множество людей, табурет со стулом все так же находились в той раздевалке, когда в Школу переехал сам молодой Джарвис. Табурет стоял в одном ее углу, слева от окошка, а стул – в противоположном. Казалось, они были расставлены каким-нибудь уборщиком, наводившим здесь порядок и не знавшим, что в этой комнате повесился хозяин. Впрочем, веревка с потолка уже не свисала. Джарвис, вступивший во владение домом тридцать лет спустя после смерти деда, нашел ее скрученной на «утке». Он еще подумал, не та ли это веревка, но не решился спрашивать об этом свою мать.

Скорее всего, веревка была та же самая, потому что в «Школе» с тех пор, как повесился дед, ничего не изменилось. Другая родственница Джарвиса, тетка Эвелина, сестра Эрнеста и Сесилии, жила в их комнатах до самой своей смерти. Потом Тина Дарн, дочь Сесилии, бывшая на год или два старше Джарвиса, убедила Элси позволить ей поселиться в «Школе» и основать там коммуну. Сама Тина прожила там около шести месяцев, и приглашенные ею коммунары, трудяги и идеалисты, починили оконные рамы и посадили в саду овощи. Но в самой «Школе» никто из этих людей ничего не изменил. Да они и не смогли бы это сделать. Теперь на ремонт старого дома потребовалось бы не десять тысяч фунтов, а все сорок.

Эрнест завещал своей единственной дочери все, чем владел. Под «всем» подразумевалась «Школа Кембридж» и девяносто восемь фунтов в банке. Если подумать о том, что в 1925 году грамотно вложенный семейный капитал приносил весьма приличный годовой доход в тысячу фунтов, можно заключить, что Эрнест был не очень сведущ в финансовых делах. Возможно, это послужило одной из причин, почему он взобрался на тот стул и сделал петлю, завязав на веревке прочный скользящий узел и навернув целых десять витков.

Это сработало. Когда он спрыгнул, оттолкнув стул, зазвонил колокол. Должно быть, несчастный старик долго бился и дергался, потому что колокол звучал и звучал, разнося по округе тревожный набат, прежде чем окончательно затихнуть. Одна соседка, услышавшая трезвон впервые за пятнадцать лет, что жила на этой улице, добрых полчаса гадала, что бы это могло значить, а потом поспешила к «Школе».

Мать сказала маленькому Джарвису, что дедушка ушел к Иисусу. Она ничего не говорила о том, какой «транспорт» тот выбрал для своего путешествия, но немного погодя Джарвис услышал ее разговор о самоубийцах, в котором прозвучало имя «несчастного Эрнеста», и сделал правильный вывод. Когда ему исполнилось пятнадцать, Элси рассказала, что ее отец и его дед повесился. Юноша изводил мать разговорами о том, почему они не переедут жить в «Школу», вместо того чтобы пускать туда посторонних людей, и она была вынуждена наконец все объяснить.

– Я никогда не смогу там жить, – сказала она, а в конце, по своему обыкновению, добавила: – Не говоря уже о том, что нужно потратить тысячи, прежде чем там смогут поселиться цивилизованные люди.

Ни тетю Эвелину, ни двоюродную сестру Тину, ни тех идеалистически настроенных огородников она к таковым явно не относила. Элси, Джарвис и его отец проживали в доме на две семьи в Уимблдоне. Ее сын не выносил этот пригород, но сделать ничего не мог – ему оставалось только ждать, когда он повзрослеет. Иногда, впрочем, он наведывался в Западный Хэмпстед и заглядывал в «Школу», где жили коммунары. Он наслаждался каждой минутой, проведенной там, и размышлял о том, как здорово было бы переселиться туда самому. Изредка он даже оставался в «Школе» на ночь. Засыпая на полу классной комнаты, которая находилась на первом этаже и почему-то звалась «переходный класс», он слышал перестук вагонных колес, доносившийся со стороны сада, и ему казалось, что это самый прекрасный звук на свете. Возвращаясь на следующий день домой и стоя на платформе станции метро в направлении «Бейкер-стрит», он заметил, как поют рельсы при приближении поезда, причем звуки доносились до него куда раньше, чем в поле зрения появлялся сам поезд. А еще молодой человек увидел, как трепещут в ожидании серебристые рельсы Западного Хэмпстеда.

В семидесятых годах произошел бум в сфере недвижимости. Правильнее было бы назвать это мини-бумом, если сравнивать с тем, что случилось лет через десять, но тем не менее цены росли, риелторы потирали руки, засучивали рукава и отправлялись на охоту. Один из них написал матери Джарвиса, предложив выкупить за хорошие деньги «Школу Кембридж». В восьмидесятые годы они уже названивали самому Джарвису, жившему в «Школе», умоляя его продать здание. Можно сказать, что ему писали или звонили, по крайней мере, раз в неделю. В ответ молодой человек твердил одно и то же: «Школа» разрушается, оседает, а в один прекрасный день она просто возьмет и рухнет из-за постоянной вибрации от поездов, поэтому им лучше забыть об этой идее. При этом он повторял слова, сказанные инспектором по недвижимости первому покупателю, которому мать Джарвиса хотела продать здание в 1976 году. Тот собирался превратить «Школу» в многоквартирный дом, но быстро отказался от проекта, так же, как и второй покупатель, сам работавший инспектором.

Тем временем коммуна переехала в Девон, оставив после себя грядки ревеня, который все еще рос в саду, когда Джарвис Стрингер сам перебрался в «Школу». Местные власти грозили Элси снести дом, если она не произведет там должного ремонта. Потом отец Джарвиса умер, а мать через два года снова вышла замуж и уехала жить во Францию. Как никто другой, она отдавала себе отчет в том, что ее сын вырос большим оригиналом. Он очень отличался от нормальных молодых людей, тех, кто поступает на работу, потом находит местечко получше, идет на повышение, женится, заводит двоих детишек – мальчика и девочку, покупает дом, который позже меняет на дом получше, машину и так далее. Джарвис таким не был. Как только у него появлялись хоть какие-то деньги, он тут же покупал самый дешевый билет и отправлялся в Центральную Америку или Таиланд смотреть новое метро. Он собирал материалы для своей книги о метрополитенах, идея которой преследовала его много лет. Возвращаясь в Англию, он жил в «Школе», разбитые окна которой заколотил досками, а трубы прочистил.

– Было бы неплохо, если бы ты все-таки позаботился о «Школе», – сказала ему мать, отправляясь в Бордо. – Просто позор, что наш старый милый дом разваливается буквально на глазах! Ты мог бы сдать половину его и жить на ренту.

Последнюю фразу она произнесла с некоторым сомнением. Незадолго до этого они с Джарвисом ездили в Западный Хэмпстед, и Элси не представляла, что какие-нибудь «цивилизованные люди» захотят там поселиться. Но она очень волновалась за сына, которому практически не на что было жить, хотя сам он, как она ясно видела, ничуть об этом не беспокоился.

Его мать унаследовала дом в Уимблдоне, а ему самому отец оставил немного денег, которые приносили небольшой доход, позволявший выжить, при условии, что он будет ходить пешком, не посещать кино, не чревоугодничать, не курить, не пить, не покупать новую одежду и не пользоваться телефоном. Впрочем, молодой человек не испытывал ни малейшего желания заниматься всеми этими вещами – ему хотелось поехать на север и полюбоваться на PTE старого Глазго, не говоря уже о том, чтобы еще раз прокатиться на BART[8]8
  BART (Bay Area Rapid Transit) – близкая к метрополитену система скоростных электропоездов на западном побережье США, соединяющая агломерацию городов Сан-Франциско, Окленд, Беркли и т. д.


[Закрыть] в Сан-Франциско, глубокие туннели которого были проложены прямо под заливом. Он немного пополнял свои доходы, пописывая статейки о железных дорогах и преподавая в вечерней школе техническое обслуживание автомобилей. Джарвис ничего не смыслил в автомобилях, но как-то выкручивался, готовясь вечерами к очередной лекции по учебнику. Когда же становилось совсем туго, он нанимался маляром.

В тот день, когда его мать уехала, Стрингер сел на поезд на станции «Уимблдон-парк» по линии Дистрикт, приехал на станцию «Виктория» одноименной линии, пересел на Юбилейную в «Грин-парк» и отправился в Западный Хэмпстед. Это было длинное и неудобное путешествие, но молодой человек наслаждался им. Он никогда не уставал от подземки.

Полчаса спустя он поднялся на пешеходный мост, ведущий с южной стороны путей на северную. Рельсы внизу, изготовленные из блестящей стали, напоминали серебряную реку. Эстакада была укреплена металлическими балками, закрывавшими панораму, но в ее центральной части еще сохранились деревянные, покрытые лишайником брусья и такая же старая лестница. Отсюда можно было видеть заднюю стену «Школы», ее суровый красно-фиолетовый цвет и готические окна, больше подходящие для церкви. По сторонам, где когда-то располагались уютные домики, разрушенные во время бомбардировок, теперь высились отвратительные многоэтажки, построенные еще в детские годы Джарвиса.

Прогрохотал, не останавливаясь, поезд линии Метрополитен, идущий в Уэмбли-парк. Более медленный состав линии Юбилейная подъехал к платформе. Джарвис подумал, что неплохо было бы написать историю лондонской подземки, слушая при этом музыку поездов. Он сбежал по лестнице и прошел по узкой дорожке, вымощенной плиткой.

Воздух в «Школе Кембридж» был холодным и затхлым. Стрингер пересек вестибюль – просторное помещение с очень высоким потолком и поддельными консольными балками в средневековом стиле. Стены закрывали желтые сосновые панели, на которых были вырезаны имена учениц, хоть в какой-то мере достойных такой чести. Разлапистая массивная железная люстра свисала с потолка на высоте второго этажа. Лестничные пролеты вели на галерею, огороженную балюстрадой из все той же сосны. Деревянные панели, покрывавшие стены, были дурно отделаны и покрыты темными пятнами, что придавало помещению сходство с храмом. Лестничные пролеты имели оформленные под скамьи выступы, располагавшиеся через каждые несколько ступеней. Джарвис опустил свой чемодан на пол вестибюля, открыл его и достал печатную машинку. Ее он отнес в «переходный класс», где оставил на одной из парт, а свою одежду перетащил на второй этаж.

В «Школе Кембридж» никогда не существовало первых классов начальной школы: девочки начинали учиться с третьего. На двери, перед которой стоял теперь молодой хозяин дома, была выведена черная выцветшая римская цифра III. Четвертый класс, обозначенный, соответственно, цифрой IV, находился справа от него, сразу за углом был «Кабинет рукоделия», а в самом конце, за уборными – кабинет директора школы, напротив которого располагалась учительская. Панели из американской сосны, украшавшие здесь стены, теперь потемнели, сделавшись кое-где темно-коричневыми, а кое-где, напротив, приобретя насыщенный шафранный цвет. Пол был покрыт все теми же сосновыми досками, иногда прикрытыми линолеумом. Все это выглядело древним и ветхим. Джарвис вспомнил, что читал или, может быть, слышал от кого-то, что жучки-древоточцы особенно активны в мае. Но, несмотря на то что уже наступил сентябрь, везде виднелись небольшие конусы опилок, похожих на сухой имбирь, причем выглядели они вполне свежими. Когда молодой человек открыл дверь в третий класс, ему на голову посыпалась древесная труха.

Он решил спать здесь, потому что из этой комнаты открывался самый лучший вид на Юбилейную линию, которую не заслонял сад. Джарвис пересек комнату, подошел к окну и выглянул наружу: за деревьями и буйными зарослями ревеня серебряной стрелой мчался на юг поезд. В комнате имелся камин, так же, как в «переходном классе» и вообще во всех помещениях второго этажа, а именно: в младшем и старшем шестых классах и в учительской. Пока погода стояла теплая, но приближались холода, и хозяин понимал, что скоро ему нужно будет подумать об отоплении. А еще ему был нужен свет. Дом был отключен от электросети уже по крайней мере два года.

Джарвис был, конечно, оригиналом, и большинство знакомых именовали его «очень странным», но и у него имелись свои методы работы. В частности, он никогда не откладывал дело в долгий ящик, так что никто не назвал бы его бездельником. Пообедав тем, что принес с собой (сэндвич с салями, рогалик с джемом и ореховый шоколадный батончик), он направился в Вест-энд, чтобы посетить газовую и электрическую компании, разузнать насчет прочистки каминов и повесить объявление о сдаче в аренду части дома на доске объявлений.

Но прежде, чем он туда добрался, Стрингер повстречал на Фоули-роуд Тину Дарн, свою двоюродную тетю, с маленьким мальчиком и девочкой помладше.