Текст книги "Ковер царя Соломона"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Люди не любят, когда их снимают в то время, пока они идут на работу или возвращаются с нее. Они же не на пляже, в самом деле! Большинство из них если и не возмущались прямо, то ускоряли шаг и делали сердитые лица. Какой-то ребенок принялся строить в камеру рожицы, приложив к ушам растопыренные ладошки.

Фотограф был молодым бородатым брюнетом с ярко-голубыми глазами. Одет он был в черные джинсы и черный свитер. Тем из прохожих, которые все же разрешали себя сфотографировать, он протягивал свои визитки. На них не было ничего, кроме странных бессмысленных иероглифов, и люди сразу же выбрасывали их, замусоривая и без того грязный пол.

Вот он направил объектив на мужчину, несшегося огромными шагами по переходу. Воротник куртки этого человека был поднят, а козырек кепки надвинут на глаза, но и они не могли скрыть его на редкость уродливой физиономии, утиного носа и заячьей губы, которую не исправила даже хирургическая операция.

Прохожий подошел к фотографу:

– Я хочу эту пленку.

Фотограф улыбался. Он вообще выглядел веселым и довольным.

– Я сказал, что хочу эту пленку, – повторил незнакомец.

– Вы не желаете получить на память свое прекрасное лицо?

– Не желаю. Пожалуйста, отдайте мне сейчас же пленку.

Прохожие начали оглядываться. Происходящее становилось куда интереснее, чем просто возможность быть сфотографированным и получить на руки дурацкую визитку.

– Я ничуть не слабее вас, – предупредил фотограф и, подумав, добавил: – А может быть, даже и сильнее. Впрочем, я охотно отдам вам ее, но на одном условии: мы с вами отправимся пропустить по стаканчику.

Он открыл камеру, достал пленку и с улыбкой отдал ее обладателю утиного носа.

Глава 7

От кого родились ее дети, Тина Дарн не знала. Знала она только, что отцы у них – разные. Ну, могла еще очертить примерный круг потенциальных кандидатов, а остальное было покрыто мраком. Все это молодая женщина держала в большом секрете. Не то чтобы она руководствовалась какими-то моральными соображениями – ей и в голову не могло прийти, что дети имеют право знать, кто их отец, или хотя бы считать таковым сожителя или мужа своей матери. С ее точки зрения, это был полный вздор. Мисс Дарн хранила тайну, потому что, если бы Брайан узнал, что на самом деле не является отцом Джаспера и Бьенвиды, он перестал бы платить пятьдесят фунтов в неделю на их содержание.

Ни в коем случае не должна была знать об этом и мать Тины. Она рассматривала Сесилию как своего рода страховой полис, а ее дом – как гавань, где при случае можно укрыться от непогоды. Если бы мать узнала правду о Джаспере и Бьенвиде, это могло бы поколебать ее взгляды на право детей рассчитывать, что двери родительского дома будут всегда для них открыты. Тина возвращалась в материнский дом (отец умер, когда ей было пятнадцать лет) всякий раз, когда ей некуда было податься. Последний раз она прожила там три месяца, перед тем как встретила Джарвиса на Фоули-роуд. Брайан выгнал ее, обвинив в какой-то чепухе, которую он, как идиот, назвал «супружеской изменой». Замужем мисс Дарн никогда не была, хотя ее мать не теряла надежды на то, что рано или поздно свадьба дочери состоится. Брайан нравился Сесилии Дарн: он был первым внушающим доверие мужчиной, с которым познакомилась ее девочка. Она считала, что это прекрасно, если неженатый работающий человек, чье имя находится в списке квартиросъемщиков районного совета Ламбета, заинтересовался такой девушкой, как Тина. Это был, можно сказать, первый шаг к замужеству. Сесилии было ясно, что для такой женщины, как ее дочь, на это потребуется время. Ей пришлось пересмотреть точку зрения, которую ей внушили в детстве: мужчины не любят, не уважают и не женятся на женщинах, которые им «легко отдаются». Все, что пожилая дама наблюдала теперь вокруг себя, все, о чем она читала и что видела по телевизору, опровергало эту теорию.

Наступили такие времена, когда всем казалось абсолютно нормальным, что мужчина и женщина, прежде чем пожениться, вступают в сексуальную связь. Брайан обязательно женился бы на Тине, это был только вопрос времени. Может быть, он ждал, пока Тина не забеременеет? Как замечала миссис Дарн, внебрачная беременность, еще недавно считавшаяся законченным бесчестьем, ныне была, скорее, поводом для официального объявления о бракосочетании, и невесты шли к алтарю, с гордостью выставив напоказ округлившийся животик.

Брайан Эльфик состоял в списке съемщиков муниципального жилья Ламбета уже двенадцать лет. Он пролез в этот список, обручившись с женщиной, на которой, само собой, так и не женился. С тех пор он врал в жилищном департаменте, что все это время жил с престарелой тетушкой, на самом деле давным-давно умершей. Брайан подговорил своего дружка, у которого был гараж на тетушкиной улице, подтвердить, что тот ежедневно видит там Эльфика. Квартира, которую ему предложили, находилась в отвратительном блочном доме, и район тоже был не очень, но ни Брайан, ни Тина не придали этому значения. А Сесилия Дарн была очень счастлива за дочь.

Она никогда не слышала ни о Пегги Гугенхайм, ни о том, как та хвасталась, что переспала со всеми мужчинами, попадавшимися ей на пути. Если бы Сесилия знала, что ее дочь может сказать о себе то же самое, то очень бы расстроилась. Тина могла бы поведать об этом матери во время одного из задушевных разговоров, но ей это никогда не приходило в голову, и не потому что она стыдилась, а просто потому, что считала такое поведение нормой.

Отцом Джаспера мог быть маляр, беливший квартиры в их доме и зашедший на чашечку чая. Или один из давнишних любовников мисс Дарн, которого она встретила на Денмарк-Хилл. Или сосед по дому, съезжавший из шестнадцатой квартиры и заглянувший попрощаться, пока его девушка запихивала вещи в нанятый фургон. В любом случае, это не мог быть Брайан, поскольку в благополучные для зачатия дни Тининого месячного цикла он уезжал по работе в Абердин. Эльфик был электриком.

Ему или любому другому мужчине, желающему быть уверенным на сто процентов, что ребенок родится именно от него, потребовалось бы уехать с Тиной на необитаемый остров. Когда была зачата Бьенвида, Брайан никуда не уезжал, но подхватил простуду и поэтому не хотел заниматься любовью. Они оба были приглашены на одну вечеринку, и он попросил ее не отказываться от развлечения из-за его болезни. Тина сделала ему горячего питья, включила телевизор и пообещала, что вернется к утру.

Но на вечеринке она напилась и почти не помнила, что случилось после полуночи. Придя в себя на постели рядом с рыжебородым мужчиной, Тина, по ехидным замечаниям и косым взглядам остальных, заключила, что бородач вряд ли был единственным, с кем она переспала той ночью. Бьенвида родилась с рыжими волосами, но потом они потемнели, так что вопрос о ее отце оставался открытым. Брайан никогда не замечал, что оба ребенка были совершенно не похожи на своих светловолосых, голубоглазых и худощавых родителей. Он не делал соответствующих выводов даже после того, как заставал Тину в постели с другими мужчинами. Но когда такое случилось в третий раз за восемь лет, он объявил, что, по его мнению, мисс Дарн его больше не любит. Именно тогда он и произнес свою знаменитую фразу о «супружеской измене».

И Тина вернулась к своей матери, в единственное место, куда она могла вернуться.

Тина Дарн была единственной женщиной, с которой переспал Питер Блич-Палмер. Точнее, это она переспала с ним. Их дружбу ни Дафна, ни Сесилия никогда не понимали, хотя одно время обе матери надеялись, что за дружбой «последует свадьба». Питер был пианистом, деньги у него вроде бы водились, поэтому в глазах миссис Дарн он выглядел завидным женихом. Она не знала, что молодой человек играл в баре «для гомо– и/или гетеро-» на Фрит-стрит.

Когда Тина с детьми переехала в «Школу», Сесилия испытала одновременно смятение и предательское облегчение. В голове у нее все перемешалось: вдруг это она сама вынудила дочь уйти из дома, не пожелав заплатить за обустройство новой ванной? И как еще поведет себя Джарвис? Нельзя сказать, чтобы внучатый племянник ей не нравился, она ко всем относилась хорошо, но Сесилия не доверяла ему, поскольку он был холостяком без определенных занятий, а его дом – она была в этом совершенно уверена – рано или поздно должен был пойти с молотка.

Невзирая на собственный опыт и наблюдение за другими, в глубине души миссис Дарн полагала, что мужчина и женщина, живущие под одной крышей, даже если дом очень большой, рано или поздно окажутся в одной постели. Она не подозревала, что Тина, в соответствии со своими жизненными принципами, уже переспала с двоюродным племянником, хотя это случилось всего один раз и много лет назад. У обоих не было никакого желания повторять тот опыт. Сесилия еще живо помнила время, когда Тина впервые отправилась жить в «Школу» и основала там коммуну, а также слухи, быстро распространившиеся об этом месте. Тем более что дом Джарвиса находился по соседству – достаточно было вспомнить о случае с колоколом.

Но тогда у Тины еще не было детей. Дети вообще очень беспокоили ее мать, совершенно убежденную, что никакой мужчина по доброй воле не взвалит на себя заботу о чужих отпрысках.

– Я ужасно беспокоюсь о внуках, – как-то сказала она Дафне.

– Знаешь, как зовут таких детей в Америке? – спросила та. – Бабушкины дети.

– Как бы там их ни называли, а я волнуюсь. Они же бегают везде, орут как резаные, ты же понимаешь, какие они в этом возрасте. Боюсь, Джарвису быстро надоест такая жизнь. Да и дом ведь не совсем его, если ты догадываешься, о чем я.

– Конечно, есть ведь еще и его мать, – сообразила разумная миссис Бинч-Палмер. – Но сам Джарвис сделан из другого теста: он вряд ли вообще что-то заметит. Вечно витает в облаках, точнее, в своих туннелях.

– Мне никогда не нравился этот дом, эта «Школа», как они ее зовут. Нужно было снести здание сразу после того, как умер мой брат. Тебе не кажется, что насильственная смерть оставляет в доме некий энергетический отпечаток? То самое, что люди принимают за привидения?

– Нет, не кажется, – покачала головой Дафна.

– Что ж, может быть, ты и права. Но мне там всегда становится не по себе. Так и мерещится, что кто-нибудь вдруг распахнет дверь и прыгнет на меня.

– И этим кем-то непременно будут Джаспер или Бьенвида, – рассмеялась миссис Бинч-Палмер.

– Ну, не люблю я туда ходить, – продолжала Сесилия, – в особенности из-за того колокола. Ты не думаешь, что моей племяннице следовало бы снять его? Сам-то Джарвис ничем не интересуется, кроме своих поездов, но Элси я не могу понять. И еще. Даже из моего дома слышно, как грохочут эти поезда, а «Школа» прямо-таки трясется от них. Похоже на землетрясение, как я его себе представляю.

Тем не менее миссис Дарн продолжила регулярно ходить в ненавистный дом, бывая там даже чаще, чем навещала Дафну в Уиллсдене. Отправляясь за покупками в Вест-Энд-лейн, нужно было миновать «Школу» и железнодорожный мост. Короче говоря, Сесилия проходила мимо «Школы» сотни раз и сотни раз туда заходила, но так и не смогла избавиться от чувства отвращения к дому. Миссис Дарн казалось, что другие прохожие не обращают внимания на колокол, висящий в тени колокольни и скрытый за невысокими колоннами, поддерживающими ее крышу. Снизу он выглядел как чуть более светлое пятно на темном фоне. Пожилая женщина напоминала себе, что если не поднимать глаз и не смотреть на колокол, то можно вообще избавиться от привычки думать о нем, но все-таки каждый раз упорно искала взглядом колокольню.

В тот раз Сесилия, шагая через кварталы, навсегда оставшиеся для нее «новыми домами», заметила Джаспера, шмыгнувшего с тремя мальчиками его возраста в переулок, ведущий к железнодорожному мосту. Девятилетний Джаспер был широкоплечим темноволосым крепышом, притом довольно хорошеньким. Его карие глаза отливали странным фиолетовым цветом.

С точки зрения миссис Дарн, то, что этот ребенок настолько не походил на своих родителей, было лишь странной игрой природы. Ничего другого ей в голову не приходило. С присущей ей добродетельностью бабушка принялась размышлять о том, как это мило, что у внука есть товарищи его возраста, с которыми он может поиграть во время каникул, а то, когда он жил с Тиной в том кошмарном блочном доме в Уолворте, об этом не могло быть и речи. Она предавалась таким размышлениям, пока не поравнялась с просветом в ограде, где прежде были ворота «Школы», и ее взгляд неудержимо не потянуло вверх, к колоколу. Должно быть, именно школьный колокол надоумил ее, что каникулы еще не начались. Почему же Джаспер не на занятиях?

Сесилия собиралась уже войти в дом, когда дверь его распахнулась, и на пороге показалась та самая Алиса, с которой они вместе слышали звук взрыва. Квартирантка Джарвиса была одной из самых красивых женщин, которых когда-либо встречала миссис Дарн. Она напоминала ей портрет Марии Замбако кисти Берн-Джонса, любимой картины ее отца, висевшей в холле их дома в Хендоне. Она досталась Эвелине еще в те времена, когда картины этого художника стоили сущие гроши, и один только бог знает, что сестра с ней сделала. У Алисы была такая же лебединая шея, грациозная фигурка и мягкие полные губы, как у женщины на портрете, только волосы были не рыжими, а каштановыми.

– Здравствуйте, я только загляну в комнату Тины, – сказала она Алисе.

Сейчас в «Школе» было куда чище, чем во времена, когда там располагалась коммуна. Все выглядело, в общем, не так уж и плохо, а неприятный запах исчез. Откуда-то доносился шум, источник которого Сесилия никогда не могла понять, но как-то не хотела никого спрашивать о его происхождении. Это был какой-то скрип, похожий на крик птицы в зоопарке. В этом доме даже во времена коммуны миссис Дарн всегда робела. Пожилая женщина старалась передвигаться как можно тише, не задавать лишних вопросов и ни во что не вмешиваться. Она чувствовала, что буквально не находит здесь себе места. И это еще было мягко сказано! Может быть, отчасти из-за возраста – а она по всем стандартам была уже далеко не молода – или из-за привычной одежды: серой твидовой юбки, зеленой блузки от «Виелла», серо-зеленого кардигана в клеточку, чулок, туфель-лодочек, напудренного носа, тонких напомаженных губ и перманента в волосах.

В коридоре ей навстречу попался мужчина, который вечно вонял каким-то гнилым мясом. Сесилия отлично помнила дни, когда холодильники еще считались роскошью – у них дома он появился только в 1952 году. В те годы она, как сейчас, ощущала запах куска мяса, если его неосмотрительно покупали в пятницу для воскресного обеда. Так вот, этот мужчина пах именно так. Он сказал ей: «Привет», и миссис Дарн пожелала ему доброго утра, подумав, не болеет ли он чем-нибудь опасным.

Она постучала в дверь Тины. Было десять минут первого. Сесилия всегда старалась заходить к дочери уже после полудня, так как не хотела видеть ее в постели. Заставая Тину спящей, миссис Дарн ни словом, ни жестом не выказывала недовольства, а просто присаживалась к ней на кровать и несколько минут болтала о пустяках, как будто они вдвоем сидели на диване. Если же Тина была уже на ногах, то она воображала, что дочь – совершенно нормальный человек, а она сама – хорошая мать.

Сегодня, к ее удовольствию, Тина не только проснулась, но даже хлопотала по хозяйству. На старой грязной кухне, стены которой были выкрашены еще при Эрнесте и Элизабет в далеком 1926 году, она стряпала торт ко дню рождения Бьенвиды. Миссис Дарн на такой кухне не позволила бы себе даже очистить картофелину. Впрочем, она ни за что не призналась бы в подобных мыслях. Сесилия не удивилась бы, увидев дочь в джинсах, свитере или футболке, но сегодня поверх них на ней был лоскутный фартучек, один из тех, которые шила сама миссис Дарн и дарила девушке, в надежде, что та когда-нибудь ими воспользуется. Это зрелище доставило ей огромную радость.

Работало радио. Исполнялось там что-то совершенно непонятное: скорее, это напоминало не песню, а какие-то вопли. Еще откуда-то сверху доносилась музыка – похоже, играли на скрипке. Из подвала время от времени слышались удары молотка. Как только гостья села, то сразу же почувствовала «землетрясение» – прошел поезд.

– Ты куда сейчас? – спросила Тина, дотронувшись испачканными в муке пальцами до рукава Сесилии.

– Мы с Дафной обедаем в «Эвансе», – ответила ее мать, превозмогая стыд при упоминании имени подруги.

– Господи, вы до сих пор туда ходите? А помнишь, когда я была маленькой и мы с тобой пошли туда, меня стошнило в лифте?

Сесилия помнила. Слово «маленькая» навело ее на мысль о внуке. Навещая Тину, она всегда старалась формулировать свои вопросы так, чтобы они не выглядели вопросами.

– Наверное, Джаспер был немного бледен сегодня утром, и ты на всякий случай не отправила его в школу, – сказала она небрежно. – Что же, я рада, что он почувствовал себя лучше и смог отправиться погулять с друзьями.

Едва она договорила, как ей показалось, что слова прозвучали ехидно, обвиняюще и саркастически, хотя ничего такого пожилая дама не хотела. Просто она надеялась узнать кое-что и не выглядеть при этом критиканкой. Но, слава богу, как бы ни прозвучала эта фраза, Тина поняла ее правильно и рассмеялась.

– Может быть, им разрешают уходить на обед? – предположила Сесилия, догадавшись, что внук вовсе не болел и утром был отправлен учиться.

Но стоило ей произнести эти слова, и она тут же сообразила, что видела Джаспера еще до полудня, когда для обеденного перерыва было рановато. В любом случае, как бы там ни было, ее внуки посещали школу на Вест-Энд-лейн, а до нее было добрых пятнадцать минут ходьбы. Впрочем, о своих соображениях по этому поводу Сесилия ничего не сказала, наблюдая, как Тина ставит торт в духовку, настолько грязную и закопченную, что это не укладывалось у миссис Дарн в голове. Гостья молча ожидала ответа на прямой вопрос, которые задавала так редко. Но она уже почти забыла, о чем спрашивала, когда дочь наконец отозвалась:

– Ой, да эта школа просто кошмар! Они там вообще все им позволяют и совершенно не следят за детьми. Джаспер и Бьенвида ненавидят ее, а я… что я могу сделать? Учителя вечно бастуют, но я этих бедняг не виню.

Все эти ужасные, с точки зрения Сесилии, вещи дочь произнесла совершенно безмятежным тоном.

Наверное, на ее лице отразилась тревога. Тина, вновь весело рассмеявшись, положила руки на плечи матери, обняла ее и сказала, назвав ее так, как та особенно любила и втайне всегда надеялась услышать:

– Не волнуйся, мамулечка, с детьми все будет в порядке, они – такие же, как и я. А сейчас иди на обед с тетей Дафной и поцелуй ее за меня.

– Ты всегда можешь вернуться жить ко мне, Тина, – сказала миссис Дарн, поднимаясь. – Ты ведь это знаешь, правда? Ведь это и твой дом тоже.

– Не испытывай судьбу, – ответила молодая женщина, – а то в один прекрасный день я действительно могу вернуться.

Пообещав купить в «Селфриджес» все продукты, которые попросила Тина, весьма, кстати, дорогие, Сесилия шла к станции, думая о том, что ей самой нравится жить независимо, а кроме того, в семьдесят шесть лет ей было бы затруднительно иметь возле себя Джаспера и Бьенвиду, хотя она и была к ним нежно привязана. Это еще если не вспоминать о дружках Тины, ее странном режиме и привычке валяться в кровати до полудня. Ей становилось стыдно, когда все эти мужчины (миссис Дарн всегда добавляла про себя слово «подозрительные») спускались по утрам по лестнице, просовывали головы в двери и говорили ей: «Приветик!» Наверное, ради счастья дочери и будущего ее детишек пожилая женщина смогла бы вытерпеть все это. Сделала бы хорошую мину при плохой игре, улыбалась, приглашала этих заходить еще. И устроила бы гостевую ванную на верхнем этаже.

Но на самом деле существовала одна-единственная персона, которую Сесилия была бы совершенно счастлива видеть у себя в доме: Дафна Блич-Палмер. Однако та проживала в собственном доме в Уиллсдене, и миссис Дарн была уверена, что подруга ни за что не захочет его покидать, хотя он стоял в ряду отвратительных домов из белого кирпича. Нрав Сесилии весьма отличался от характеров большинства людей: она не испытывала злорадства или потаенного удовольствия от своего превосходства над другими. Так что миссис Дарн искренне сожалела о том, что Дафна живет в худших условиях, чем она сама, и имеет меньший доход.

Пожилая дама спустилась по лестнице, ведущей налево к станции «Западный Хэмпстед», и встала на платформе, ожидая поезда из Килбурна. Ей отнюдь не требовался Джарвис, чтобы объяснить феномен вибрации платформы или пения рельсов при приближении поезда. Для нее все это давным-давно стало обыденными вещами, на которые она не обращала внимания. Зато Сесилия заметила полустертые граффити на серебристом боку поезда, уже переставшие казаться делом человеческих рук. Подумав, миссис Дарн решила, что это – ржавчина или следствие усталости металла.

На табличках в подземке можно прочитать: «В случае чрезвычайной ситуации для получения своевременной помощи по прибытии на станцию вы можете нажать красную кнопку. При движении поезда это приведет к его остановке, поэтому нажимайте красную кнопку только в случае действительной необходимости».

В тексте проявляется абсолютное непонимание человеческой психологии, ведь эта кнопка может быть нужна только на перегонах. Случись что в то время, пока поезд находится на станции, первым побуждением людей будет стремление покинуть вагон и как можно скорее избавиться от проблем.

Поезда Юбилейной линии, особенно в центре Лондона, да еще в середине рабочего дня, довольно редко оказывались заполнены людьми, так что вместе с Сесилией в вагоне находилось всего три пассажира. Один мужчина сидел напротив дверей, второй – в левом углу в конце вагона, а в противоположном от него углу устроилась женщина. Тина наверняка плюхнулась бы на первое попавшееся сиденье, даже если бы половина его была уже занята, но миссис Дарн, в соответствии с правилами приличия, выбрала самую пустую часть вагона, усевшись спиной к окну. За неимением книжки или журнала она начала рассматривать рекламу на стенках вагона: магазины дьюти-фри в Хитроу, круиз в Голландию по суперцене, приглашение на какой-то «коучинг для временных сотрудников», почти не поддающееся расшифровке. Наконец поезд подъехал к станции «Финчли-роуд».

В вагон вошли еще два пассажира: человек и медведь.

Увидев зверя, Сесилия в течение нескольких секунд была уверена, что это – галлюцинация. Потом она разглядела в распахнутой пасти человеческое лицо и сразу же отвернулась, сделав вид, что заинтересовалась чем-то за окном. Эксцентрично одетые люди, всякие там типы в масках и вообще все подобное приводило ее в смущение.

Поезд тронулся и въехал в туннель.

За окном не осталось ничего, что можно было бы разглядывать, и миссис Дарн вынуждена была оторваться от его созерцания. Мужчина с «медведем» прошли в конец вагона, туда, где сидела женщина чуть моложе самой Сесилии. «Медведь» встал напротив нее, чуть согнув колени и прижав «передние лапы» к груди, как песик, просящий подачку.

Было заметно, что человек, пришедший вместе с «медведем», держал в руках цепь, намотанную на шею «зверя». Он был молод, темноволос, с короткой темной бородой и одет в длинное чудно́е пальто, доходящее ему чуть ли не до щиколоток. В таких пальто ходил еще отец миссис Дарн, до того как начал свое дело. Она подумала, что неплохо бы выйти на следующей станции, «Свисс-Коттедж», даже если ей в итоге придется опоздать на встречу с Дафной, назначенную на час.

Женщине, которой досаждал парень с «медведем» – по крайней мере, Сесилия воспринимала ситуацию именно так, – посчастливилось иметь при себе журнал, который она упорно читала, пока «хищник» кривлялся перед ней. Разумеется, это было не что иное, как притворство, и миссис Дарн отлично понимала пассажирку. Любой на ее месте при виде такого безобразия тоже испытал бы мучительную неловкость, смешанную со страхом. «Нет, не любой, – тут же поправила пожилая женщина саму себя, – Тина бы не испугалась и не засмущалась. Напротив, она бы начала смеяться, хлопать в ладоши, а то и погладила бы «зверя».

Похоже, этого и добивался парень, водивший по вагонам «медведя». Сейчас они уже приставали к одетому в костюм мужчине среднего возраста, сидевшему у дверей. Тот с натужной улыбкой включился в игру. Потрепал «зверя» по лохматой башке и смущенно почесал его за ухом, поглядывая на его товарища, будто спрашивал: «Ну, что? Этого достаточно? Теперь вы наконец оставите меня в покое?»

«Медведь» с рычанием бросился на него, так же, как делает невоспитанная собака, когда кто-то со страхом пытается ее приласкать. Мужчина от неожиданности вскрикнул и отшатнулся. Сесилия икнула и прикрыла рот ладонью. Водивший «хищника» парень дернул цепь, почти повалив его на спину.

– Просто кошмар, – сказал он пассажирам, по очереди их оглядывая. – Чуяло сердце, что добром это не кончится. Усекли? Добром не кончится! Это ведь мишка!

Наконец, к огромному облегчению миссис Дарн, поезд подошел к «Свисс-Коттедж». Она было приподнялась, но в этот момент человек с «медведем» встал напротив дверей вагона. Это были двери той конструкции, которые открывались, только если кто-то внутри или снаружи нажмет на кнопку. На платформе никого не было, и никто из пассажиров в вагоне также не намеревался выходить. Для того чтобы выйти, необходимо было пройти мимо «медведя», либо попросив того посторониться, либо оттолкнув. Сесилия опустилась обратно на сиденье. Поезд тронулся.

Стыд сменился страхом. Пожилая пассажирка была уверена, что стыд – это тот же страх, только в зачаточном состоянии, примерно так же, как зуд можно с некоторой натяжкой назвать болью. То, что она чувствовала сейчас, было самым настоящим страхом. Она боялась не физического нападения, но унижения, которому могут подвергнуть женщину ее возраста. Миссис Дарн вообще замечала, что в наступившие времена пожилые женщины превратились в объект насмешек. Ее сердце начало биться все сильнее, будто готово было вот-вот выскочить из грудной клетки.

Человек и «медведь», стоявшие сначала спиной к ней, развернулись, и фальшивый «зверь» заковылял к Сесилии. Ее сердце гулко стучало. Она открыла сумочку в отчаянной попытке найти хоть что-нибудь, чем можно было бы занять свои глаза. Там обнаружились только чековая книжка и блокнот в кожаном переплете, подаренный ей Джаспером на Рождество, куда она, чтобы порадовать мальчика, аккуратно переписала все скопившиеся за долгую жизнь адреса и телефоны. Возможно, внук своим подарком спас ей жизнь. Едва она успела водрузить на нос очки, «медведь» подошел к ней, встал рядом и начал кривляться, выпрашивая подачку, так же, как он делал прежде, досаждая женщине в конце вагона. Сесилия открыла маленькую красную книжечку и сразу же увидела имя Блич-Палмер. Строчки расплывались перед ее глазами, сердце продолжало тревожно стучать.

«Хищник» ворчал и рычал, а его жертва медленно переворачивала страницу за страницей, тщательно изучая каждую, как будто там было что-то очень занимательное. Она была решительно настроена ни в коем случае не поднимать глаза, чтобы, не дай бог, не посмотреть на этого «медведя». Остальные пассажиры делали вид, что ничего не замечают. Миссис Дарн их не винила, ведь она и сама вела себя точно так же, когда приставали к ним, и тоже не пришла им на помощь. Даже если «зверь» нападет на нее, скорее всего, никто не вмешается. Ее руки начали дрожать, а затем дрожь постепенно распространилась на все тело. «Медведь» положил «лапу» ей на колено.

Сесилия даже не вскрикнула. Позже она сама себе удивлялась: как ей удалось сдержаться, учитывая то, как колотилось ее сердце. Через твид юбки, нижнюю юбку, отделанную натуральным шелковым кружевом, и чулок она чувствовала эту отвратительную горячую волосатую лапу. Испуганная женщина замерла и даже перестала переворачивать страницы, но глаз так и не подняла. Она чувствовала это прикосновение кожей, а его тяжесть – чуть ли не костью.

Женщина так и не поняла, испытал ли вожатый «медведя» сочувствие к ней или ему просто все окончательно наскучило. Но вместо того, чтобы дернуть «зверя» за поводок, он внезапно со всей силы ударил его по голове, и тот повалился на спину, задрав вверх грязные подошвы «лап». Сесилия так сильно сжала кулаки, что ее ногти впились в ладони. «Хищник» начал приподниматься, а поезд как раз подошел к станции «Сент-Джонс-вуд».

К этому времени миссис Дарн позабыла, что боялась пройти мимо «медведя», нажать кнопку и выйти из вагона. Сейчас она готова была столкнуть со своего пути любого – неважно, медведя, удава, ротвейлера или саблезубого тигра. Она смело переступила через «лапу» валявшегося на полу «зверя». Его товарищ утробно захохотал. Но женщина, лишь сильнее прижав к себе пакет и сумочку, подошла к дверям. Те открылись – кто-то из стоявших на платформе нажал кнопку. Сесилия вышла. В глазах у нее стоял туман, все вокруг казалось нечетким, и только через несколько томительных секунд она сообразила, что очки до сих пор находятся у нее на носу.

Поезд тронулся и отъехал от станции, унося с собой вожатого и его «медведя». По телу миссис Дарн пробежала судорога, она опустилась на одну из серых скамеек, чтобы успокоить дыхание, и вдруг расплакалась.