Текст книги "Три недели в Париже"

Автор книги: Барбара Брэдфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 4

Жизнь Марии Франкони переменилась. Чудесным образом. В один миг. Последние несколько дней она словно летала по воздуху. Впервые за многие годы она была в приподнятом настроении, полна радостных предчувствий.

Перемены начались с прошлой пятницы, когда она вернулась к себе в офис с ленча. На письменном столе лежал белый конверт, на котором каллиграфическим почерком было выведено ее имя. Вынув из конверта открытку, она быстро ее прочла, и ее сердце затрепетало от радости. Как замечательно получить приглашение на день рождения Ани, какая честь быть ее гостьей на этом празднике!

Аня была самым лучшим человеком на свете. Это Аня разбудила в Марии творческое начало. Она была ей как мать, была ее защитником и другом.

Когда Мария начала учиться в Аниной школе, у нее появилось много друзей, и среди них три девочки, которые были ее ближайшими подругами – до той ссоры. Мария надеялась, что они приедут к Ане, ей не терпелось увидеться с ними, не важно, захотят они помириться с ней или нет. За семь лет все обиды должны забыться, разве не так?

Мария Пия Франческа Тереза Франкони, для родных и знакомых просто Мария, была твердо намерена отправиться в Париж на день рождения Ани. Она приняла это решение мгновенно. Париж был ее любимым городом. К тому же ей очень хотелось сбежать: от скучной работы, от семейного бизнеса, от личной жизни, унылой и бедной событиями.

Она поедет в Париж не только на выходные. В июне она собиралась взять отпуск, значит, она сможет остаться в Париже на неделю. Или даже на две. Или на три. Три недели в Париже. От этой мысли у нее захватило дух.

Даже теперь, в четверг вечером, почти через неделю после того, как пришло приглашение, Мария не находила себе места от радости. Она не могла дождаться своего брата Фабрицио, чтобы рассказать ему о своих планах. Мария ждала его к ужину. По четвергам Фабрицио, если он был в Милане, всегда заходил к ней поужинать. Но две недели назад Фабрицио по делам компании отправился в Вену, Мюнхен и Лондон. Он возглавлял отдел продаж в фирме «Франкони и сыновья», которая с 1870 года занималась производством дорогих тканей.

Мария проворно двигалась по кухне, проверяя, готовы ли спагетти, помешивая болонский мясной соус. Вынув из холодильника моцареллу и помидоры, она нарезала их тонкими ломтиками. Потом уложила на две тарелки, украсила листьями базилика и сбрызнула оливковым маслом.

Мария была рада, что Фабрицио придет обедать. Она не только любила его больше всех остальных родственников, но и считала своим союзником по бизнесу – он тоже считал, что многое в семейном производстве нужно модернизировать. Их отец был иного мнения.

За годы, прошедшие после окончания Аниной школы, Мария стала одним из ведущих дизайнеров на фирме Франкони. Фабрицио всегда похвально отзывался о ее тканях. Однако Марию угнетало подозрение, что она давно уже движется по накатанной колее.

Она тихо вздохнула, потом, запретив себе думать о грустном, переключилась на своего брата Фабрицио. Тому нравилось, как она готовит, и обычно они весело проводили время вдвоем. Как и она, Фабрицио не обзавелся семьей. Он устал от причитаний своей матери и обеих бабок, которым не терпелось понянчить внуков.

Законный наследник семейного дела, их старший брат Серджо, уже однажды был женат и развелся, так и не заведя детей, чем вызвал явное неудовольствие родственников.

Фабрицио был всеобщим любимцем и признанным красавцем. Высокий, голубоглазый, светловолосый, по виду он был истинным Франкони, тогда как она и кареглазый черноволосый Серджо пошли в Рудольфо. Фабрицио был самым умным, самым веселым, и работал он больше всех. В него влюблялись все подряд без всяких усилий с его стороны.

Десять минут спустя, когда ужин был почти готов, Фабрицио стоял в дверях ее кухни, потягивая белое вино.

Он рассказывал ей о своей поездке. Услышав, что именно благодаря тем новшествам, которые Мария внесла в знаменитую коллекцию «Ренессанс», компания получила дополнительную прибыль, она просияла.

– Мы получили кучу повторных заказов, – сказал Фабрицио. – Итак, сестренка, я пью за тебя.

Подняв бокал, Мария чокнулась с братом:

– Спасибо. Мне не терпится увидеть лицо отца, когда он об этом услышит.

– Мне тоже. Но это еще не все. Наши клиенты поют тебе дифирамбы. Я сказал, что в следующем сезоне покажу им совершенно новую линию.

– Да? – Мария посмотрела ему прямо в глаза.

– Теперь дело за тобой.

– Задача не из легких! Я попытаюсь. – Некоторое время она молчала. – Фабрицио!

– Что? Ты чем-то взволнована.

– На прошлой неделе я получила приглашение в Париж, на Анин день рождения.

Фабрицио слегка напрягся, хотя постарался это скрыть. На его лице не дрогнул ни единый мускул, когда он спросил как можно более небрежным тоном:

– А когда это будет?

– В начале июня.

– Понятно… – уклончиво пробормотал он.

– Разумеется, я поеду. Разве можно пропустить такое торжество? Я уже отправила открытку с согласием и собираюсь задержаться в Париже на две или три недели.

Брат нахмурился:

– На две или три недели. Это еще зачем?

– Я люблю Париж и хочу провести там отпуск.

– Но мы всегда проводим лето в нашем доме на Капри.

– А в этом году мы туда не поедем, во всяком случае я.

– Родным это не понравится.

– Ну и что? Мне двадцать девять лет, почти тридцать, и я для разнообразия могу провести отпуск одна.

– Да, конечно, ты уже взрослая. – Фабрицио ласково ей улыбнулся, решив закрыть эту тему.

Позже, после ужина, ему придется ей сказать, что она не сможет поехать в Париж. Его пугала одна мысль об этом.

Мария тайком наблюдала за братом, который явно наслаждался спагетти, ее фирменным блюдом. Поев немного, она сделала несколько глотков вина и сказала:

– Сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Не такой подавленной. Все эти дни меня грела мысль о поездке в Париж.

Это было последним, что хотелось услышать Фабрицио, и он съел еще немного спагетти, прежде чем отодвинул тарелку.

– Очень вкусно. Никто не умеет готовить так, как ты.

– Хорошо, что тебя не слышат наши бабушки, – заметила она, улыбнувшись. Потом встала, взяла тарелки и отнесла их на кухню.

– Тебе помочь? – крикнул ей вдогонку брат.

– Нет-нет. Я сама. – Через несколько секунд Мария вернулась с тарелкой печенья в руках. – Я не стала готовить десерт, зато сварила кофе. Налить тебе чашечку?

Фабрицио покачал головой:

– Нет, спасибо, я попью вина. – После некоторого размышления он мягко произнес: – Жаль, что ты уже приняла приглашение. Мне кажется, ты несколько поторопилась.

– Что ты имеешь в виду?

Он молча посмотрел на свой бокал, потом поднял глаза и сказал:

– Ты же знаешь, тебе нельзя ехать в Париж, потому что…

Она смотрела на него. Он смотрел на нее.

Перед ним было одно из самых прекрасных лиц, которые он только видел. Лицо Мадонны, достойное кисти великого мастера. Огромные, выразительные, черные, как обсидиан, глаза; копна густых, блестящих черных волос, ниспадающих на плечи; безупречный овал лица, ямочки на щеках.

Фабрицио с трудом выдержал взгляд Марии, когда она с дрожью в голосе проговорила:

– Ты не хочешь, чтобы я ехала, потому что я… такая крупная. Ты это имеешь в виду?

– Если тебе так уж хочется ехать, я не могу запретить. Говоря словами твоей подруги Джессики, ты свободная и совершеннолетняя. Но именно из-за Джессики я не советовал бы тебе это делать. А также из-за Александры и Кей. Ты не просто крупная, ты толстая и, увидев подруг, почувствуешь себя отвратительно. Потому что они такие же стройные, как прежде.

– Откуда ты знаешь? – воскликнула она и закрыла глаза.

Конечно, он прав. Они будут выглядеть потрясающе, а она будет казаться себе выброшенным на берег китом. И все же ей безумно хотелось в Париж. Поэтому она с вызовом сказала:

– Я все равно поеду. Пусть думают что хотят.

Фабрицио встал, подошел к дивану и сказал:

– Иди сюда и сядь рядом. Давай обсудим это вместе.

Когда она уселась, он взял ее за руку и заглянул в глаза:

– Раз тебе очень хочется ехать, есть один способ. Но он нелегкий.

– Что ты имеешь в виду?

– Во-первых, давай поговорим о твоей любви к кулинарии. Я понимаю, это приятное хобби, но ты занимаешься готовкой, потому что у тебя депрессия. Ты находишь утешение в еде.

Мария не проронила ни слова.

– Если ты хочешь в Париж, – продолжал Фабрицио, – я посоветовал бы тебе сбросить вес. У тебе в запасе целых три месяца. Если ты будешь лучше выглядеть, у тебя и настроение поднимется.

– Диеты мне не помогают, – пробормотала она.

– Помогут, если ты будешь их придерживаться, – возразил Фабрицио.

– Ты думаешь, у меня получится?

– Конечно, получится. Завтра я отведу тебя к моему диетологу, и она подберет для тебя режим питания. Ты можешь записаться в мой клуб здоровья и каждый день туда ходить.

Позже, после ухода Фабрицио, Мария подошла к большому зеркалу. Впервые за эти годы она взглянула правде в глаза. Все верно, я толстая, сказала она себе. Нет, не просто толстая, а очень толстая.

Она, чуть не плача, отвернулась от зеркала. Накинув шелковый халат, она бросилась на кровать и зарылась лицом в подушки. Мария плакала до тех пор, пока слезы не иссякли. Потом она без сил лежала на постели, думая об Анином дне рождения, о своих проблемах с весом и теперешнем состоянии. «Что мне делать? Что мне делать?» – повторяла она.

Фабрицио был прав. Нужно использовать оставшееся время, чтобы похудеть. Но она боялась, что у нее ничего не выйдет, боялась, что не выдержит упражнений и диеты.

Рикардо, внезапно подумала она. Все началось, когда родные изгнали из моей жизни Рикардо Мартинелли. Мария очень его любила, а он – ее, но он не нравился ее родителям, и они заставили их расстаться. Это случилось четыре года назад – тогда-то она и начала толстеть. Она утешалась едой, потому что потеряла Рикардо, потому что была безумно одинока.

Бежать. Вот чего она хотела. Бежать навсегда из Милана. От семьи. От работы.

Но от себя не убежишь, подумала Мария. У тебя огромное, толстое тело, и в этом виновата ты одна. Она поднялась, подошла к туалетному столику с венецианским зеркалом и внимательно вгляделась в свое отражение.

У тебя все получится. Получится похудеть. У тебя есть великолепная мотивация. Поехать в Париж, чтобы встретиться с Аней и вновь подружиться с Джессикой, Александрой и Кей. А если повезет, ты увидишься и с Рикардо. Она знала, где он живет. Знала, что он не женат.

Глава 5

Аня Седжуик была поражена. Она опустилась на диван, изумленно глядя на сидящего напротив мужчину. В ее глазах застыл немой вопрос. Поправив вышитые подушки, Аня, слегка нахмурившись, спросила:

– Но почему ты так поторопился? Это на тебя не похоже…

Николас Седжуик откашлялся:

– Пожалуйста, Аня, не сердись.

– Боже мой, Ники, я и не думаю сердиться.

Ники был ее любимцем, и, несмотря на отсутствие кровного родства, Аня относилась к нему как к сыну. Он занимал в ее сердце особое место.

– Ну, хорошо, – продолжала она. – Ты уже разослал приглашения, значит, отменить торжество невозможно. Лучше расскажи мне обо всем поподробнее. Начинай, я вся внимание.

– Мне хотелось устроить на твой день рождения что-нибудь совершенно необычное. Я знаю, ты обожаешь «Ледуайен», поэтому я снял ресторан на весь вечер. Сначала будет коктейль, потом ужин с танцами. И разумеется, несколько сюрпризов.

– Зная тебя, не сомневаюсь, что сюрпризов будет множество, – засмеялась она.

Ники кивнул, он был рад, что Аня не стала сердиться.

– Ты обязательно должна отпраздновать свой восемьдесят пятый день рождения. Пускай в этот день с тобой рядом будут все, кто тебя любит и кого любишь ты.

– Список приглашенных у тебя с собой?

– Конечно. – Ники смущенно улыбнулся. – Боюсь, я поступил коварно. Я попросил Лору дать мне адреса из твоего архива. Вот список.

Вынув его из кармана, Ники поднялся и сел рядом с Аней на диван.

После ленча, когда Ники наконец ушел, Аня вернулась в гостиную на втором этаже. Здесь хорошо было коротать время с семьей и друзьями, отдыхать, читать. И что не менее важно, здесь хорошо было работать в окружении любимых книг и предметов, собранных на протяжении жизни.

Пройдя по комнате, Аня задержалась у окна, думая о том, каким унылым кажется в этот холодный февральский день ее сад. Темные силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне ясного парижского неба, после проливного дождя мокрый булыжник отливал серебром. Трудно было поверить, что через месяц-другой сад украсится ярко-зеленой травой, кустами папоротников, розовыми звездочками цветущей вишни и крошечными бальзаминами, высаженными по краю газона. К тому времени деревянная изгородь сада заблестит свежей белой краской.

Аню всегда восхищали сад, необычный внутренний двор и живописный дом с черно-белым фасадом из дерева и кирпича. Казалось, его в целости и сохранности доставили сюда, в центр Парижа, прямиком из Нормандии. Дом находился всего в двух шагах от шумного бульвара Инвалидов, свернув с которого на рю дель Юниверсите вы оказывались в знаменитой школе Ани.

Она пришла в этот дом вместе с Мишелем Лакостом, любовью ее юности, первым мужем, отцом двоих ее детей, Дмитрия и Ольги. Дом принадлежал его матери, а после ее смерти перешел к Мишелю. Когда он умер, хозяйкой дома стала Аня.

– Мишель умер совсем молодым, – пробормотала Аня еле слышно и отвернулась от окна.

В последнее время ее одолевали воспоминания. Возможно, всему виной возраст. Но нельзя жить только прошлым. Николас Седжуик, ее племянник по второму мужу, Хьюго Седжуику, заставляет ее смотреть в будущее.

Сев за стол у камина, Аня принялась просматривать составленный Ники список гостей. Она одобрила его выбор родственников и друзей, а также некоторых из ее бывших учеников. Самых лучших и самых способных. В особенности приятно ей было увидеть имена четырех блестящих выпускниц 1994 года: Джессики Пирс, Кей Ленокс, Марии Франкони и Александры Гордон. Особенно Александры.

Аня думала об Александре и ее романе с бедным Томом Коннерсом, пережившим столько горя. Конечно, то была судьба. Она размышляла о роли судьбы в своей собственной жизни. Наверняка ей суждено было прожить именно такую жизнь, какую она прожила, и умереть в этом доме. Она всегда следовала велению сердца, верила в себя как в женщину и художницу. Она жила полной жизнью, никогда не жалела о сделанном – только о том, чего сделать не успела.

Аня Косиковская родилась в Санкт-Петербурге в 1916 году, буквально накануне русской революции, заставившей ее родителей покинуть страну. Когда она подросла, ее отец, князь Валентин, подробно рассказал ей историю их семьи.

Ее родители были русскими аристократами. Отец, происходивший из древнего, очень богатого рода, унаследовал земли в Крыму, заводы и фабрики в Москве и финансовые интересы за границей. Ее мать, Наташа, была дочерью графа Ильи Девенарского, также весьма состоятельного человека.

Ко времени рождения Ани ее отец уже был известен как необычайно талантливый художник. Через пятнадцать лет после отъезда из России Валентин будет признан одним из выдающихся русских художников наряду с Кандинским, Шагалом, Родченко, Эндером и Поповой.

Но в 1918 году, после расстрела царя и его семьи, Валентин думал не о славе, а о бегстве. Он предвидел революцию, был ее свидетелем и заранее предпринял некоторые шаги, чтобы спасти свое немалое состояние.

В январе 1919 года Валентину с Наташей и крошечной дочерью Аней удалось покинуть Россию. После нескольких недель, проведенных в Норвегии, они сели на английский пароход и добрались до Шотландии. Там их ждала старшая сестра Валентина Ольга, бывшая замужем за английским банкиром. Первые детские воспоминания Ани были связаны с Хаверли-Чейз – живописным поместьем ее тетушки в Кенте.

Прожив полгода в Кенте, Валентин с Наташей купили в Челси маленький домик со стеклянной оранжереей в саду – идеальным местом для мастерской, где Валентин мог бы писать картины. В этом прелестном старом доме и выросла Аня – в окружении старинных вещей, которые ее мать ухитрилась вывезти из России: серебряного самовара, из которого они каждый день пили чай, икон, стоявших на столе в гостиной рядом с фамильными фотографиями в рамках Фаберже.

Аня ела русскую пищу, учила русскую историю, которую преподавал ей отец, и русский язык – дома ее родители говорили между собой только по-русски. Она воспитывалась так же, как любая девочка из аристократической семьи воспитывалась бы в Санкт-Петербурге. И все же она была и английской девочкой, усвоившей обычаи приютившей ее страны.

– Во мне намешано много разного, – сказала она Мишелю Лакосту, когда они впервые встретились в Париже. – Но я знаю, душой я русская.

Дождь не омрачил хорошего настроения Николаса Седжуика. Пока он шел по бульвару Инвалидов к рю дель Юниверсите, хлынул ливень, но Ники решил, что апрельский дождь скоро кончится. Не успел он подумать об этом, как дождь перестал. Сложив зонт, Ники повесил его на руку и ускорил шаг. Он только что закончил эскизы декораций к новому фильму, который должен был сниматься на киностудии в Биянкуре и в долине Луары. Продюсеру и режиссеру его рисунки понравились.

Ничто так не способствует хорошему настроению, как успех, подумал он. Затем на его красивом лице промелькнула тень. Как профессионал он был на высоте, но похвастать счастьем в личной жизни не мог.

Его брак с английской актрисой Констанцией Эйкройд распался. Ники пытался его сохранить, но с каждым месяцем все больше отдалялся от жены. Теперь он хотел лишь одного – расстаться с ней как можно более мирно.

Ники с облегчением вздохнул, подумав о том, что, к счастью, у них нет детей. Когда они с Констанцией наконец расстанутся, их больше ничто не будет связывать. К тому же ему всего тридцать восемь. Еще есть время начать все сначала.

Пройдя половину рю дель Юниверсите, Ники вошел в широкие двери, ведущие во внутренний двор Аниной школы, где он преподавал сценографию. Входя в маленькую боковую дверь, закрывая ее за собой и шагая по коридору, Ники не мог не вспомнить историю этого места.

Раньше здесь была скромная художественная школа, которой руководила Анина свекровь Катрин Лакост. Надо отдать ей должное, Катрин удалось сохранить школу во время войны и немецкой оккупации, и в послевоенные годы школа пользовалась большим успехом. Поняв, что ей уже трудно справляться со своими обязанностями – ее замучил артрит, – Катрин попросила невестку ей помочь.

В Ане обнаружился талант педагога и организатора. Более того, она оказалась весьма дальновидной. Прежде в школе преподавали в основном живопись и скульптуру, но после смерти Катрин, в 1951 году, Аня ввела новые предметы для будущих модельеров, художников по тканям и театральных художников. К их общему с Мишелем изумлению, новые курсы приобрели огромную популярность.

Но в 1955 году произошла трагедия – Мишель скончался от тяжелого сердечного приступа. Ему было сорок пять.

Спустя три года после смерти мужа Аня познакомилась с дядей Николаса, Хью Седжуиком, английским бизнесменом, жившим в Париже, и попросила его помочь в финансовых делах школы. Еще через год они поженились, а школа впервые за всю историю своего существования стала приносить солидный доход. К середине шестидесятых от желающих учиться в Школе прикладного искусства Ани Седжуик не было отбоя, хотя плата за обучение была высока.

Глава 6

Они сидели вместе в в зимнем саду недавно отреставрированного отеля «Мерис» на рю де Риволи напротив сада Тюильри. Высоко у них над головами поднимался стеклянный купол с металлической арматурой.

– Этот стеклянный потолок обнаружили только при реставрации, – произнесла Аня. – Долгие годы он был скрыт от глаз. До начала работ никто и не подозревал, что потолок на самом деле сделан из стекла.

– Удивительно! Но еще удивительнее его состояние, – воскликнул Ники, следуя за ее взглядом. – Никогда не поверю, что это старое стекло.

– Конечно, нет. Весь купол выстроен заново, но в строгом соответствии с оригиналом. Правда, он очень красив? Я всегда была неравнодушна к «ар нуво».

Ники кивнул и с любопытством посмотрел на нее:

– Откуда ты все это знаешь? Про крышу, например.

Аня довольно улыбнулась:

– Один из здешних директоров – мой приятель.

– Всегда забываю о том, что ты получаешь информацию из первых рук.

Он поднял чашку, отпил немного чая и, поверх очков посмотрев на Аню, подумал, как хорошо она сегодня выглядит. На ней был недавно сшитый бледно-голубой шерстяной костюм и нитка натурального жемчуга. Слегка волнистые темно-русые волосы были, как всегда, аккуратно уложены, лицо сияло. Аня казалась на двадцать лет моложе своего возраста.

Прервав его размышления, она спросила:

– Много пришло положительных ответов?

– Да, много. На этой неделе надеюсь получить еще больше.

– А от Алексы письмо пришло? Она приняла приглашение?

– Еще не пришло, но я уверен, что придет со дня на день.

– Алекса может не приехать. Она не была в Париже с тех самых пор, как порвала с Томом Коннерсом. – Сделав паузу, Аня устремила на Ники проницательный взгляд: – У меня создалось впечатление, что она не хочет приезжать во Францию, особенно в Париж. Из-за Тома.

– Я много раз предупреждал ее насчет Тома. На него давит тяжкий груз отрицательных эмоций.

– Возможно, он отчасти избавился от этой ноши? За время, что они не виделись?

– Хотелось бы так думать, но я ничего не могу сказать… – Он запнулся. – Том очень скрытен.

– А ты продолжаешь с ним видеться?

– Мы не встречались около года. А может, больше. – Ники слегка прищурился. – А почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне очень хочется увидеться с Алексой. Я просто подумала, а вдруг он уехал из Парижа.

– Навряд ли. Том здесь родился. Это его город.

– Бывает, люди отходят от дел, меняют место жительства, переезжают куда-нибудь на юг, в Прованс.

– Только не Том, уверяю тебя. Кстати, я получил письмо от итальянки, которая училась вместе с Алексой. От Марии Франкони. Она прислала подтверждение одной из первых.

Анино лицо осветила широкая улыбка.

– Как я рада, что она приедет! Мария очень милая. И у нее огромный талант, который она растрачивает по пустякам.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Ники, нахмурившись.

– Она способна на гораздо большее, чем придумывать рисунок для тканей, выпускаемых устаревшим семейным предприятием. – Не дав Ники вставить слово, она продолжала: – Кей Ленокс тоже приедет, в этом я не сомневаюсь, а вот Джессика – нет. Не думаю, что она сможет приехать в Париж после всего, что случилось.

– Ты имеешь в виду исчезновение Люсьена?

– Да. Джессика тогда пришла в отчаяние. Только что она была полна жизни, безумно влюблена, и вдруг на нее обрушился такой удар. – Аня покачала головой. – В смерти есть что-то окончательное, но, когда твой возлюбленный исчезает, очень трудно справиться с горем.

– Потому что ничего не кончено?

– Ты прав. Нет тела. Нет похорон. И нет конца боли, потому что не знаешь, что произошло.

Некоторое время Ники помолчал, а потом спросил:

– А что случилось с Джессикой? Она вышла замуж? Вы с ней переписываетесь?

– О да. Время от времени я получаю от нее коротенькие письма или вырезки из «Архитектурного дайджеста» с построенными ею домами. Она не вышла замуж. Живет в Бел-Эр, проектирует дома для богатых знаменитостей.

– А Алекса?

– О, мы постоянно поддерживаем связь. Она присылает мне письма, открытки, фотографии, звонит по телефону.

– Наверное, я был немного в нее влюблен. Быть может, влюблен до сих пор. И знаешь почему?

– Нет, не знаю.

– Потому что Александра Гордон похожа на тебя. Вы сделаны из одного теста. Или, возможно, она старалась тебе подражать. Во всяком случае, у вас с ней много общего.

– Да, вероятно, ты прав.

Некоторое время они сидели молча. Им было хорошо друг с другом. Вдруг Аня задумчиво проговорила:

– Жизнь – странная штука, Ники. Вот мы сидим в «Мерисе», наслаждаемся жизнью, пьем чай. А всего шестьдесят лет назад в этом отеле жили нацисты. Как же мы их боялись и ненавидели. А потом все переменилось.

– Дядя Хьюго любил повторять, что в мире есть одна постоянная вещь – перемены.