Текст книги "Слушай, смотри, люби"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Королева рассердилась? – спросила леди Ротли.

– Нет. Она тут же повиновалась, но впоследствии называла Элис Ротшильд «всемогущей».

– Забавно, – сказала леди Ротли, которую всегда занимали анекдоты из великосветской жизни. – Интересно, знает ли герцог эту историю?

– Наверно, знает. И если он станет тебе ее рассказывать, притворись, что ты никогда ее не слышала.

К тому времени, как мачеха оделась и лакей постучал в дверь и доложил, что экипаж подан, полдень уже давно миновал, и Темпере пора была присоединиться к другим камеристкам за ланчем.

Когда она вошла в маленькую гостиную, они уже почти заканчивали и вскоре ушли к себе отдыхать.

Темпера с удовольствием поела в спокойном одиночестве, наслаждаясь зрелым сыром, который мисс Бриггс назвала «отвратительным», и салатом, который обе не пожелали и попробовать.

«Нет на свете людей, более предубежденных и закосневших в своих привычках, чем английская прислуга», – подумала Темпера. Как жаль, что нельзя посмеяться над ними вместе с отцом! Как ей не хватало его, с его чувством юмора! Он всегда умел обнаружить комическую сторону любой, даже самой трагической ситуации. Много раз он рассказывал ей о промахах, допускавшихся гостями у Ротшильдов и в других подобных местах, когда гости притворялись более опытными в светской жизни, чем были на самом деле.

Вернувшись в свою маленькую комнату, она сразу же заметила на кровати большой сверток.

Она заранее знала, что в нем, и, вскрыв, не удивилась, увидев полдюжины холстов в рамках.

Они были небольшие, но прекрасно натянутые и из превосходного материала.

«Выходит, герцог не забыл», – подумала она.

Она со страхом вспомнила об условии, что он должен увидеть все написанные ею картины.

Вчера вечером ей казалось, что она уже закончила начатую работу. Но поднеся ее сегодня к окну, она увидела множество деталей, которые можно было изобразить более удачно.

«Пойду-ка я туда, где я была вчера, – решила она, – и посмотрю, насколько верно передала освещение».

Сегодня-то уж герцога там никак не могло быть. Ведь он тоже поехал со всеми на виллу «Виктория», названную так мисс Ротшильд в честь королевы.

Темпера не сомневалась, что превосходный ланч затянется. Ротшильды всегда славились своей кухней.

«Путь свободен, – решила она – Если герцогу суждено увидеть эту картину, она должна быть как можно более совершенна».

Взяв широкополую шляпу, она поспешила в сад, слишком поглощенная предстоящей задачей, чтобы обращать внимание на водопады или белеющие вдали вершины гор.

Цветы, которые она написала, уже совсем распустились, но Темпера подумала, что может усилить впечатление прозрачности лилий и сделать розы более яркими.

Некоторое время спустя ей стало казаться, что она перестаралась. Отец говорил, что многие художники впадают в эту ошибку.

Но потом она мысленно пожала плечами, подумав, что в любом случае, лишь раз взглянув на ее картину, герцог немедленно отправит ее в мусорную корзину.

Усилием воли она заставила себя остановиться, оставив цветы такими, какими они получились. А потом направилась обратно в замок, наслаждаясь по пути красотами сада, чего не могла позволить себе раньше.

Сад был настолько хорош, что Темпера не могла понять, как можно желать находиться где-то еще, обладая таким сокровищем.

Затем она напомнила себе, что нужно еще много всего сделать для мачехи и что хватит уже наслаждаться.

И вернулась в замок.

Вокруг стояла тишина. Единственным нарушавшим ее звуком было жужжание пчел на увивавших террасу цветах.

«Все, наверно, отдыхают, – подумала Темпера, – даже полковник Анструзер».

Укрепив свою решимость этим предположением, она прошла в гостиную, а оттуда в кабинет герцога.

Положила картину ему на стол, а потом, повинуясь внезапному порыву, взяла карандаш и написала на обороте фламандскую пословицу, ту же самую, что и ван Эйк: «Als Ik Kan».

Герцог поймет, что это большее, на что она была способна.

Она понимала, насколько жалкой должна казаться ее работа в комнате, украшенной величайшими мировыми шедеврами.

Положив картину так, чтобы она попалась на глаза герцогу, Темпера еще раз взглянула на «Мадонну в храме» и подумала, что она еще прекраснее, чем помнилось.

Рядом с ней она заметила небольшое полотно Петруса Кристуса. Это был портрет молодой девушки, и Темпера вспомнила, что Кристус был учеником ван Эйка.

Было еще много картин, которые ей хотелось посмотреть, но она понимала, что время идет, а ей не хотелось, чтобы ее обнаружил полковник Анструзер или кто-то еще в кабинете герцога.

Она кинула последний взгляд на ангела.

– Если бы я действительно так выглядела, я бы очень гордилась, – проговорила она чуть слышно.

Темпера уже прошла было к двери, и тут ее охватило непреодолимое желание забрать с собой свою картину.

А что, если герцог вздумает показать ее гостям? Что, если об этом услышат другие слуги и решат, что она хочет таким образом привлечь к себе внимание?

Она вдруг поняла, какую глупость совершила.

Схватив маленькую картину, она прижала ее к груди и выбежала из гостиной.

У себя в комнате она взглянула на ожидавшие ее холсты и поняла, что не имела права их принимать и еще меньше права разговаривать с герцогом. Этого никак нельзя было допустить. Если он подумает, что она нарушила обещание, какие это может иметь последствия?

Он просто забудет о ней, и это самое лучшее, что может случиться.

Темпера не спеша спрятала холсты в комод, чтобы они не попались на глаза убиравшей ее комнату горничной, потом легла на кровать и закрыла глаза.

Несмотря на то что ей удалось поспать несколько часов до возвращения мачехи, она чувствовала себя усталой и впала в какое-то странное состояние, полуявь-полудремоту.

Вздрогнув, она очнулась, так и не поняв, то ли она думала о герцоге, то ли увидела его во сне.

«Этот человек превратился для тебя в какое-то наваждение, – сказала она себе. – Помни, что единственно важный для тебя человек – это матушка. И ей не поможет, если герцог станет интересоваться твоими картинами. Я повела себя очень глупо».

Когда мачеха вернулась, Темпера постаралась возместить ей то, что та считала недостатком внимания, и была особенно заботлива с ней.

Однако все, что надо было леди Ротли, так это чтобы кто-то выслушал про комплименты, которыми ее осыпали у Ротшильдов. Только после того, как она пересказала их слово в слово, Темпера заинтересованно осведомилась:

– А как тебе вилла? Очень хороша?

И поняла, что мачехе стоит большого труда вспомнить, что же она там видела.

– Там очень богатая обстановка и ужасно тесно, ну знаешь, как будто положили слишком много паштета из гусиной печенки.

Темпера рассмеялась.

– Ты повторяешь чьи-то слова. Ведь ты не сама это придумала!

Леди Ротли улыбнулась:

– Это герцог сказал на обратном пути. А лорд Юстас взглянул на меня и многозначительно добавил: «Некоторые паштеты настолько восхитительны, что их не бывает слишком много!»

Безнадежно было добиться от мачехи каких-то впечатлений, и Темпера решила больше не приставать к ней с расспросами.

И терпеливо выслушивала все сплетни о знаменитостях, живущих в настоящее время в Монте-Карло, которые леди Ротли сочла нужным ей поведать, пока мачехе не пришло наконец время отдохнуть.

– Сегодня вечером еще один прием, – зевнув, сказала та. – Наверно, мы не вернемся до рассвета, потому что, где бы мы ни ужинали, потом мы всегда едем в казино. – Глаза у нее заблестели, и она добавила: – Быть может, я снова выиграю.

– Ты не должна играть, если рядом не будет герцога, – предостерегла ее Темпера.

– Там есть и другие мужчины, и побогаче его.

– Нас они не интересуют, – твердо объявила Темпера. – Что бы ты ни делала, держись рядом с герцогом и помни, что все мужчины, осыпающие тебя комплиментами, останутся здесь, а мы вернемся в Лондон.

– Буду помнить, – пообещала леди Ротли. – Но, Темпера, ведь это так чудесно, когда за тобой ухаживают и у мужчин туманится взгляд от желания к тебе прикоснуться. – Она откинулась на подушки. – Иногда я испытываю порывы страсти, которые я раньше совсем не знала.

– Так сосредоточь их на герцоге, – сказала Темпера.

Она задернула открытые окна шторами.

– Постарайся уснуть, дорогая, – сказала она, направляясь к выходу.

– После того, что было съедено и выпито, я, конечно, засну. – Леди Ротли снова зевнула. – Это было чудесно, но меня и правда клонит в сон.

Темпера осторожно прикрыла дверь. По дороге к себе она подумала, что, если мачеха и дальше будет столько есть и пить, ее новые платья придется выпускать.

Но когда леди Ротли приготовилась к отъезду, уже в другом платье, она выглядела так, словно сошла с полотна Тициана.

Белые плечи утопали в газе, а туго затянутая Темперой талия придавала фигуре идеальные очертания.

Темпера уже слышала от мисс Бриггс и мисс Смит, что их хозяйки ужасно завидуют леди Ротли, особенно леди Холкомб.

Эта дама считалась красавицей, но блеск леди Ротли решительно затмил ее рыжие волосы и зеленые глаза.

– Пока меня не будет, постарайся отдохнуть, как прошлой ночью, – ласково посоветовала леди Ротли уходя. – Я знаю, очень эгоистично с моей стороны не давать тебе лечь раньше. Но я все возмещу тебе, дорогая, когда стану герцогиней.

– Сплюнь через левое плечо, – засмеялась Темпера – Ты же знаешь, что хвастаться опасно – судьба подслушивает.

Леди Ротли поцеловала падчерицу и отбыла. Темпера прибрала в комнате, отложила вещи для стирки и пошла ужинать.

Две пожилые камеристки пребывали в худшем настроении, чем обычно.

– Становится слишком жарко, – ворчала мисс Смит. – Я говорила ее милости, что уже поздно ехать на юг. Надо было собраться сразу после Рождества.

– Жара мне нравится, – заметила мисс Бриггс, – если бы только не нужно было работать. От одной мысли о раскаленном утюге меня просто трясет!

Мисс Смит, перегнувшись через стол, сказала доверительно:

– Как мне стало известно, здесь есть женщина, которая может все за нас погладить за несколько сантимов.

– Какая полезная информация, – отозвалась мисс Бриггс. – Это та же женщина, что и стирает?

Мисс Смит кивнула:

– Я думала, вы ее знаете, раз вы уже бывали здесь.

– Я о ней не упомянула, так как думала, что она уже здесь не работает.

При этом у нее был такой смущенный вид, что и мисс Смит, и Темпера поняли, что она об этом умолчала нарочно.

– Я дала ей погладить блузку ее милости, – сказала мисс Смит, – и через час получила ее в отличном состоянии.

– Я вижу, мне тоже придется возобновить с ней знакомство.

Мисс Бриггс говорила таким искусственным тоном, что было совершенно ясно, что она уже это осуществила.

Но Темпера понимала, что они с мачехой не могут позволить себе тратить деньги на то, что она может сделать сама.

Кое-что из выигранных леди Ротли накануне пятнадцати фунтов можно было бы потратить на материю на новые ночные рубашки для леди Ротли и на ленты и кружева для отделки старых платьев.

Темпера была уверена, что во Франции это бы обошлось дешевле, чем в Англии, и решила, как только представится возможность, спросить полковника Анструзера, можно ли ей съездить в Болье, а еще лучше в Ниццу.

Она знала от других камеристок, что им часто предоставляли ландо для поездок за покупками.

Закончив стирку белья мачехи, она повесила вещи сушиться в ванной.

Темпере вспомнилось, как чудесно играл на море лунный свет, когда она смотрела в окно прошлой ночью.

Она решила воспользоваться моментом, когда в замке никого не было, и прогуляться по краю утеса, чтобы взглянуть на море и оглядеть побережье внизу.

Она видела из окна тропинку, огороженную от края низкой кирпичной стеной, увитой бугенвиллеей.

Там было невозможно пройтись днем, так как дорожку было видно с террасы, но сейчас в замке не осталось никого, кроме прислуги, а полковник Анструзер, как ей удалось узнать, ложится рано.

Темпера надела бледно-лиловое платье, которое сшила себе после смерти отца.

Оно было очень простое, но белая шифоновая оборка вокруг шеи придавала ей очень юный вид.

На случай прохлады она захватила легкую шерстяную шаль, потихоньку выскользнула из дома и пошла по дорожке.

Вспыхнула первая вечерняя звезда, мир был залит вечерним светом, как будто ночь окутала сон смертных своим волшебством.

Цветы издавали сильный аромат, и с каждым шагом Темпере все больше казалось, что она погружается в какое-то доселе неведомое ей очарование.

Тропинка становилась уже и вилась теперь меж душистых кустов, поднимаясь все выше, словно в зеленом туннеле.

Наконец Темпера оказалась на мраморной площадке с четырьмя греческими колоннами, на которых покоилась плоская крыша.

Площадку окружала кованая балюстрада, предохранявшая гуляющих от падения в пропасть, на голые скалы.

Темпера присела на мраморную скамью и испустила вздох наслаждения.

Она чувствовала себя всемогущей, как должны были чувствовать себя богини, созерцая мир с высот Олимпа.

Глядя на звезды, она произнесла благодарственную молитву за то, что ей дано было узреть это дивное место.

Наступил момент, когда, как учил отец, она должна была смотреть и слушать.

Перед ней открывался вид, который пытались запечатлеть великие мастера, но даже при всей их гениальности они не смогли во всей полноте воспроизвести совершенство природы.

Темперу охватило такое же чувство, с каким она смотрела на «Мадонну в храме», как будто эта красота проникала ей в душу, вызывая отклик, который она раньше никогда не испытывала.

Она не знала, сколько просидела в задумчивости – не то в молитвенном состоянии, не то в экстазе.

Исчез последний отблеск дня, и в небе засиял серебряный полумесяц, дополняя своим мистическим светом величие звездного неба.

Внезапно Темпера услышала шаги, и между ней и небом возникла темная тень. Она вглядывалась в нее, стараясь понять, была ли эта тень реальностью или одним ее воображением.

– Я так и знал, что найду вас здесь, – услышала она знакомый голос – Ни один художник не может устоять перед этой панорамой.

Темпера промолчала.

Она почувствовала, что так и должно было случиться, чтобы герцог оказался здесь в эту минуту, но в то же время какой-то голос твердил ей, что надо встать и уйти.

Он присел рядом с ней. Темпера взглянула на него и тут же, робея, отвернулась.

– Кто бы, как вы думаете, мог воспроизвести такую красоту? – спросил он.

Поскольку он вызывал ее на разговор, Темпера ответила откровенно:

– Наверно, Тернер мог бы отдать ей должное.

– Вы имеете в виду «Лунную ночь в Гринвиче»?

– Да, но здесь гораздо красивее.

– Согласен с вами, и, вероятно, у Тернера все-таки лучше получаются восходы.

– «Восход с морскими чудовищами»… – пробормотала Темпера. И вдруг опомнилась: – Если все… вернулись… ее милость… она меня ждет.

Она хотела подняться, но герцог удержал ее за руку.

– Никто еще не вернулся, – сказал он. – Я терпеть не могу рулетку и предпочитаю любоваться лунным светом.

Прикосновение его руки вызвало у нее странное чувство. Это было что-то, что она ощутила в глубине души, в биении собственного сердца. Но это было не только ощущение, но еще и мысль, и даже нечто большее.

Испугавшись собственных мыслей, она сказала:

– Я должна… поблагодарить вашу светлость за холсты.

– Вы закончили картину?

– Да.

– Я почти надеялся, что она меня ждет.

Темпера промолчала, и он продолжал:

– Вы ее покажете мне? Это было мое условие, если вы помните.

Он убрал руку, и у Темперы возникло странное желание попросить его, чтобы он ее не убирал.

– Я… сегодня положила картину вам на стол… но потом убрала ее обратно.

– Почему?

– Мне показалось, что картины в вашем кабинете… смотрят на нее с презрением.

– Не могу поверить, чтобы нашелся кто-то среди великих мастеров, кто станет презирать заинтересованных и преданных учеников.

– Я не могу привести примера, – возразила Темпера, – но уверена, что они… презирали… самонадеянных.

– А я уверен, что это качество вам никак не присуще.

Темпере снова подумалось, что какой-то странный получается у них разговор и ей вовсе не следовало бы вести его с герцогом.

– Я хочу увидеть вашу картину, теперь, когда вы ее закончили, – сказал он, – и буду считать, что вы нарушили слово, если вы не отдадите ее мне завтра.

– Как она могла вас заинтересовать? – с жаром спросила Темпера. – Когда вы обладаете такими замечательными, такими совершенными полотнами, что все, о чем бы я мечтала в жизни, это смотреть на них и слушать, что они мне… говорят.

Эти слова вырвались у нее как будто против воли. Она услышала, как голос у нее замер, и снова подумала, как это все предосудительно.

– Какая именно из картин вызывает у вас такое чувство?

Темпера молчала.

Она хотела предоставить мачехе возможность сказать о картине, которая больше всего волновала ее саму, и чувствовала, что было бы предательством произнести это сейчас.

– Скажите, – настаивал герцог, – я хочу знать.

Это прозвучало как приказание. Его тон волновал ее и вынуждал сказать ему правду.

С самой первой их встречи, подумала Темпера, он только и делает, что вынуждает ее вести себя так, как она не хочет. Он вынуждает ее открывать ему сокровенные мысли, принадлежавшие ей и только ей.

Словно заметив, что она противится его настойчивости, он добавил уже совершенно другим тоном:

– Я жду. Скажите же мне, пожалуйста.

Долее противиться ему было невозможно.

– «Мадонна в храме», – проговорила Темпера.

Даже не глядя на него, она почувствовала, что он улыбнулся.

– Я мог бы и сам догадаться. Это моя любимая картина, ее я купил сам. В отцовской коллекции ее не было.

– В ней… есть что-то особенное, – пролепетала Темпера.

– Верно, – согласился герцог. – Этого не выразить словами, но оно есть, и мы оба это чувствуем.

– Наверно, такие мастера, как ван Эйк, писали то, что видели не глазами… но сердцем.

Темпера и сама не знала, зачем пытается выразить то, что герцог уже определил как невыразимое.

Она повернулась к нему и увидела, что он ближе к ней, чем она предполагала, и в лунном свете она смогла разглядеть его лицо.

Он смотрел ей в глаза, и у нее возникло такое чувство, будто он смотрит ей в сердце и их души ведут между собой разговор.

Молчание длилось долго.

Почти что с физическим усилием она поднялась со скамьи и пробормотала:

– Мне… мне надо идти… ваша светлость. Благодарю вас за вашу доброту, но… уже становится поздно.

– Не настолько поздно, чтобы возвращаться из игорного рая.

В его голосе прозвучало явное презрение, и Темпера поняла, что он действительно ненавидит рулетку. И виновато подумала, что ей следовало предупредить мачеху, чтобы та сделала вид, что игра ей наскучила.

Мачеха должна была вернуться вместе с ним, это ясно. Уже второй раз он ускользает от нее, когда она остается в казино.

– О чем вы думаете? – спросил герцог.

Он медленно поднялся, и ей показалось, что он возвышается над ней.

– Я… мне… мне трудно облечь мои мысли в слова, ваша светлость.

– И не нужно. И благодарить меня не нужно. Лунный свет и море принадлежат всем, кто может их понимать.

Темпера почувствовала, как все ее существо отозвалось на эти слова, и было кое-что – эта его близость и внезапная мысль, что они – мужчина и женщина – рядом и одни.

Широко раскрытыми потемневшими глазами она взглянула ему в лицо.

И потом, потому что ей страстно хотелось остаться и она понимала, что он тоже этого хочет, поспешно ушла.

Быстро спустилась по ступенькам и прошла по зеленому туннелю, куда серебристыми лучами проникал лунный свет.

А потом она побежала, словно охваченная внезапной паникой, по направлению к безопасному приюту – замку, залитому луной.

Глава 4

Только когда Темпера помогла мачехе раздеться и лечь и сидела у себя в комнате одна в темноте, она смогла мысленно вернуться к тому, что сказала герцогу в их беседе при лунном свете.

Она опять повела себя крайне предосудительно, твердила она себе, а ее поступку с картиной и вовсе не было никакого оправдания.

Ведь на самом деле все было так просто.

Он уделил ей от своих щедрот несколько холстов и взамен попросил показать написанные ею его цветы.

Почему же она повела себя, как истеричная школьница?

Всего-то и требовалось положить картину ему на стол, как она и намеревалась, и если бы он выразил желание оставить ее у себя, у нее не было никаких оснований возражать.

Он щедро вознаградил ее, так что твердить, что ее работа недостаточно хороша, и прочие глупости было просто нелепо. Она была уверена, что у отца это не вызвало бы ничего, кроме презрения.

Он не выносил художников, которые нарочно принижали качество своих работ в надежде, что их станут опровергать.

«Больше всего меня бесит, – часто повторял он, – излишнее смирение. Гордыня куда предпочтительнее».

Темпера смеялась.

«Я тебе не верю, папа! Ты бы осадил всякого, кто стал бы хвастаться картиной, которую ты бы не счел достойной похвалы».

«Художник должен быть уверен в своем творчестве», – уклончиво отвечал он.

Но она понимала, что он имел в виду, и теперь ей казалось, что она была чрезмерно, унизительно скромна, вместо того чтобы оценить свою работу по достоинству, как это, видимо, готов был сделать герцог.

В чем она была не права, так это в том, что, вместо того чтобы воспринять его интерес как проявление доброты аристократа к прислуге, она говорила с ним почти как с равным.

«Все пошло не так с того момента, как он застал меня за работой в саду», – говорила она себе с сожалением.

Но у нее хватило честности признать, что она испытала настоящее блаженство, любуясь вместе с ним прекрасной панорамой неба и моря и зная, что он разделяет ее чувство.

Много ли из тех, кто остался играть в казино, могли бы понять то, о чем они говорили – но уж, конечно, никто из знакомых мачехи.

Но она тут же сказала себе, что ступает на опасный путь.

Герцог не должен заинтересоваться ею, даже самую малость. Он должен сосредоточить свое внимание на мачехе.

«Я не должна повредить мачехе, – думала она. – Мы с ней в разных категориях». Но в то же время всякое уклонение от их главной цели было опасно.

Она вертелась с боку на бок в постели, стараясь придумать, как выпутаться из этой неловкой ситуации.

Глупо притворяться, что герцог ею вовсе не заинтересовался. И в самом деле, какая горничная умеет так рисовать?

Но в то же время невозможно было не признать, что их беседа о живописи была совсем другого рода, чем могла бы быть с мачехой.

«Я не должна его больше видеть», – твердила себе Темпера и чувствовала, как все ее существо восстает против этой мысли.

Нужно подойти к сложившейся ситуации трезво: первым делом надо выполнить обещание насчет картины и надеяться, что, получив ее, герцог уберет ее куда-нибудь с глаз долой и забудет о ней.

Чем скорее картина окажется у него, тем лучше.

Как и любого мужчину, его раздражает невозможность получить желаемое.

Как жаль, что она не оставила картину у него на столе, куда сначала и положила.

Заснуть она так и не смогла, и, когда звезды уже стали гаснуть, она решилась.

Она проберется вниз, пока все спят, отнесет картину в кабинет герцога и будет стараться больше не попадаться ему на глаза, чтобы ему не пришло в голову посмотреть и другие картины, которые она сможет еще написать.

Она отлично знала, что нужно заняться этим как можно скорее. Днем вокруг будет много людей, и ее могут увидеть.

Ей не хотелось рассказывать о том, что произошло, даже мачехе. А от одной мысли снова столкнуться с лордом Юстасом ее бросало в дрожь.

Но если спуститься вниз на рассвете, ей ничего не будет угрожать. Она знала, что герцог, всегда очень внимательный к гостям, распорядился, чтобы в гостиных, расположенных под спальнями, не убирали по утрам слишком рано, чтобы не беспокоить спящих.

Небо только начинало светлеть, когда Темпера спустилась в холл.

В тонком белом пеньюаре поверх ночной рубашки, она в полумраке походила на привидение. Если бы кто-то из горничных увидел ее, они бы завизжали от страха, подумала Темпера с улыбкой.

Но никто из прислуги еще не проснулся, и в огромном прохладном холле стояла тишина, пропитанная ароматом лилий.

В туфельках без каблуков она проскользнула по мраморному полу. Можно было попасть в кабинет из холла, но она предпочла пройти туда через гостиную.

Шторы были задернуты, но сквозь них проникало достаточно света, чтобы различить путь.

Рубенс и Риччи, темневшие на фоне белых стен, выглядели совсем иначе, чем днем, когда они сияли всеми красками.

Обходя диваны и кресла, Темпера приблизилась к двери, ведущей в кабинет герцога. Она держала в руках картину, рассчитывая прислонить ее к серебряной чернильнице на письменном столе. Если он повернет картину обратной стороной, то сразу увидит на ней подпись.

Дверь была открыта, и она уже сделала шаг, чтобы войти, но вдруг поняла, что там кто-то есть.

Темпера застыла на месте, и сердце у нее дрогнуло, то ли от страха, то ли от радостного предвкушения.

Портьеры были раздвинуты, и она увидела, что человек, стоявший к ней спиной, это вовсе не герцог.

По тому, как он держал голову, она сразу же узнала лорда Юстаса.

Какое-то время она не могла ни двигаться, ни дышать. А потом, повернувшись на цыпочках, она опрометью бросилась из гостиной – через холл и вверх по лестнице.

Только оказавшись в своей комнате и поняв, что в безопасности, она поняла, как часто бьется у нее сердце и как она тяжело дышит.

Лорд Юстас! Она могла столкнуться с ним – а ведь она неодета! Она не сомневалась, какая бы последовала реакция, и никто не был бы виноват в этом, кроме нее самой.

Вероятно, он, как и она, не мог уснуть.

Темпера поняла, что он ушел к себе, когда вернулась мачеха и гости прощались на лестнице.

– Спокойной ночи, леди Холкомб, – сказала леди Ротли, слегка повышая голос, чтобы разбудить Темперу.

– Спокойной ночи, леди Ротли. Уверена, вы приятно провели сегодняшний вечер.

В голосе леди Холкомб прозвучала недобрая нотка, и она особенно подчеркнула слово «приятно».

– О да, конечно, – отвечала леди Ротли. – Спокойной ночи, леди Барнард.

– Спокойной ночи, милочка. Все восхищались вами сегодня. Те, кто вас не знал, спрашивали, кто вы.

– Благодарю, – отвечала леди Ротли. – Вы очень добры.

– Стараюсь, – сказала леди Барнард, и Темпера услышала, как она прошла по коридору по направлению к своей спальне.

Леди Ротли вошла к себе и, бросив накидку на кровать, подошла к зеркалу. Услышав голос герцога, Темпера задержалась в дверях.

– Спокойной ночи, Джордж, – сказал он лорду Холкомбу. – Спокойной ночи, Юстас.

– Спокойной ночи, Вельде, – отозвался лорд Юстас.

– Надеюсь, вам удобно в башне, – сказал герцог. – Обычно там сплю я, вид оттуда лучше, чем из любой другой комнаты в замке.

– Ваше гостеприимство безгранично, Вельде, – отвечал лорд Юстас. – Единственное, на что я могу пожаловаться, так это на то, что несколько одиноко.

Герцог засмеялся.

– Этот изъян я восполнить не в состоянии.

Оба рассмеялись, и вскоре их голоса доносились уже издалека, и Темпера не могла расслышать, о чем они говорят.

По какой-то причине утром лорд Юстас спустился очень рано, и ей очень повезло, что он ее не заметил.

«Вот кого мне еще следует избегать», – подумалось ей.

Темпера легла в постель, но заснуть так и не могла.

* * *

Все утро Темпера ломала голову над тем, как бы положить картину на стол герцогу.

Она опасалась, что если ее увидит полковник Анструзер, то непременно спросит, что она тут делает, а ей очень не хотелось, чтобы кто-то узнал, что она написала эту картину и пообещала ее герцогу.

В душе она была уверена, что герцог поймет ее чувства и не станет говорить о картине с управляющим и, уж конечно, с другими гостями.

Никаких оснований так думать не было, а вот уверенность, что герцог понимает ее чувства и уважает их, почему-то была.

Утром навалилось много дел. У одного из платьев мачехи отпоролся подол, а на самой дорогой и нарядной модели Люсиль появилось пятно.

Удалять его пришлось очень осторожно, чтобы не пострадал цвет, и на это у Темперы ушло много времени, гораздо больше, чем на то, чтобы подшить подол.

Утром леди Ротли была невыспавшаяся и капризничала. Она всегда была ленива, физические упражнения для нее ограничивались танцами и неспешными прогулками по газону. Она не привыкла ложиться поздно, как было принято на юге Франции.

– А может, сегодня и не вставать? – полувопросительным тоном проговорила она, позавтракав.

Темпера посмотрела на нее с ужасом.

– Как тебе могло такое прийти в голову, матушка? Ты же знаешь, нам дорог каждый час, каждая минута! А к тому же я узнала, что сегодня здесь будет ланч.

– Ну конечно, – воскликнула леди Ротли. – И граф приедет! Он мне вчера говорил. Это прекрасно. Я чувствую себя уже лучше. Я приму ванну, Темпера, а потом ты меня причешешь и сделаешь настоящей красавицей.

– Что за граф? – спросила Темпера. – Мы уже не раз говорили о нем, но ты так и не назвала его имени.

– У него ужасная фамилия! Я с трудом могу ее выговорить, – отвечала леди Ротли. – Караваджио! Граф Винченцо Караваджио. Боже, ну и имечко!

– Ты уверена? – спросила Темпера.

– Разумеется, уверена.

– Но Винченцо Караваджио был другом отца.

– Знаю. Он мне сам говорил.

– Но послушай, матушка, мы с ним встречались. Не сболтни лишнего в разговоре с ним.

– Ты вряд ли произвела на него впечатление. Он ни разу о тебе не упомянул, хотя говорил о твоем отце. Вероятно, у них были общие интересы.

– Ну еще бы! – нетерпеливо перебила ее Темпера. – Разве ты не слышала, что у графа Винченцо Караваджио одно из самых знаменитых собраний скульптуры в Италии? Вилла Караваджио неподалеку от Рима почти так же известна, как вилла Боргезе, и папа часто о ней говорил.

– Меня не интересуют его коллекции, и если ты начнешь описывать мне какие-нибудь статуи, я с ума сойду! Меня интересует граф. Если бы ты только знала, какие прелестные вещи он говорит своим чудным, музыкальным голосом!

– Послушай, матушка, – взмолилась Темпера. – Я слышала папины рассказы о графе с самого детства. Я знаю, что он рано женился и был очень несчастлив в браке. Он вдовеет уже десять или пятнадцать лет, и я уверена, у него и в мыслях нет снова жениться.

– Он говорит не о женитьбе, а о любви!

– Матушка, ну как ты можешь его слушать? Ты не хуже меня знаешь, что сотни мужчин готовы твердить тебе о любви, потому что ты такая красивая. Но нам для тебя нужен муж!

– Знаю, – согласилась леди Ротли. – Ты права, Темпера, но мужья никогда не говорят такие очаровательные вещи и так красноречиво, как граф.

Темпера готова была ломать руки от отчаяния.

– Ну что мне еще сказать? Ты знаешь, зачем мы здесь, герцог тобой интересуется, иначе он бы тебя не пригласил. А ты проводишь время не с ним, а с этим итальянцем, который, я просто уверена, о браке и не помышляет.

Леди Ротли, рассматривавшая свое отображение в зеркале, повернулась к падчерице.