Текст книги "Слушай, смотри, люби"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
«Вот чем я должна заняться, – сказала себе Темпера, – потому что другой такой возможности у меня не будет».
Завтракала она в полдень вместе с двумя другими камеристками в их маленькой гостиной.
Меню было и французское и английское, и если мисс Бриггс и мисс Смит фыркали на все незнакомое и казавшееся им странным, Темпера наслаждалась салатом из мидий и цыпленком по-провансальски.
– Я собираюсь прилечь, – сказала мисс Бриггс, когда завтрак закончился. – Я никогда не сплю в дороге, а от всего этого распаковывания и раскладывания я устала до бесчувствия.
– Я тоже намерена хорошенько вздремнуть, – отозвалась мисс Смит. – Ночью нам будет не до сна.
– А вы что, не ложитесь, пока не вернется хозяйка? – удивилась Темпера.
– Ну, конечно нет, – в унисон отвечали явно шокированные мисс Бриггс и мисс Смит.
– Уж не думаете ли вы, что ее милость могла бы сама раздеться? – презрительно заметила мисс Бриггс. – И ни одна уважающая себя камеристка не допустила бы горничную ей помогать.
– Последний раз, когда я была здесь, я до шести утра не ложилась, – добавила мисс Смит. – Ее милость всегда возвращалась на рассвете. Это в ее-то возрасте!
Мисс Бриггс засмеялась.
– Мою леди из казино не вытащишь, пока она не спустит последний пенни или двери не запрут.
– Должно быть, на следующий день вы просто с ног валитесь от усталости, – сочувственно заметила Темпера.
– Что и говорить! Вот поэтому, мисс Райли, послушайтесь моего совета, поспите днем, если представится такая возможность. Одно можно сказать об этом месте: постели здесь удобные!
– Мне нужен еще один стул в мою комнату, – сказала мисс Бриггс – Я уже просила об этом горничную-француженку, но она меня не поняла. Придется попросить мистера Бэйтса поговорить с полковником Анструзером Я не намерена мириться с неудобствами.
Темпера подумала, что особых неудобств ни у той, ни у другой нет. Когда обе удалились к себе, она вернулась в свою комнату, но только не затем, чтобы лечь спать.
В ее багаже были краски и холст в рамке, занимавшие очень мало места. Она любила заниматься живописью еще при жизни отца, и он поощрял ее, оплачивая уроки, с того момента, как только она смогла держать в руках кисть.
Темпера не имела никаких иллюзий относительно возможности стать великим художником, но живопись она очень любила и знала, что, изучив методы великих мастеров, она может создавать привлекательные и приятные для глаз картины.
Она решила, что должна увезти с собой хоть что-нибудь на память о южной Франции, и, надев широкополую шляпу, выскользнула из дома и отправилась осмотреть сад.
Темпера и вообразить себе не могла, что может существовать нечто настолько прекрасное и изысканное, но впоследствии она узнала, что старый герцог, вынужденный по состоянию здоровья провести остаток дней на юге Франции, распорядился доставлять ему цветы со всех концов света.
Тут были и азалии с Гималаев, и лилии из Вест-Индии, и орхидеи из Малайи, не говоря уже о массе английских цветов. Эти последние, особенно розы, в полутропическом климате приобрели особую экзотическую пышность.
Так как сад находился на склоне холма, водопады наполняли бассейны с водяными лилиями и золотыми рыбками, а оттуда вода стекала дальше вниз, образуя декоративные пруды с поросшими папоротником берегами.
Аллеи сада охраняли, как часовые, темные кипарисы, и неожиданно то тут, то там мелькали мраморные статуи, белея на фоне темных деревьев и напоминая Древнюю Грецию.
Темпера бродила как во сне. Иногда ей встречались садовники, занятые прополкой или пересаживанием растений. «Bonjour, Mademoiselle», – бормотали они, и она отвечала им на их родном языке.
Затем, когда она отошла от замка уже довольно далеко, она оказалась в небольшом цветнике, где вдоль каменной стены, увитой плющом, тянулся цветочный бордюр.
Цветы манили к себе бабочек и пчел, и все вместе они представляли собой столь прелестную картину, что Темпера, присев на мраморную скамью, почувствовала, будто перенеслась в какой-то волшебный мир. Только отец понял бы ее ощущения.
Она смотрела на цветы и вдруг поняла, что непременно должна их нарисовать. Тут были и лилии, и розы, такие пышные, что чем-то напоминали ей мачеху.
Были здесь и изящные маленькие цветочки в форме колокольчиков, название которых было ей неизвестно, отличавшиеся фантастической легкостью.
Темпера открыла коробку с красками и взялась за кисть. Ей бы хотелось иметь мольберт, но приходилось держать холст на коленях.
Она начала писать.
Начала она с лилий, потом добавила к ним розы, а затем и другие цветы.
Как и другие художники, писавшие цветы, она изобразила и бабочек, и пчел, и капельки росы на бархатных лепестках.
Сосредоточившись на работе, которую она так любила, стараясь воспроизвести на полотне окружавшую ее красоту, она забыла обо всем, даже о времени.
Сидя в тени, она сняла шляпу, а так как было очень тепло, она расстегнула воротничок своего сурового платья, чтобы с большей свободой отдаться работе.
Прошло, наверно, часа три, а может, и больше, когда она услышала рядом с собой голос:
– Очень хорошо.
Темпера вздрогнула и обернулась. Это было так неожиданно, что на мгновение она забыла, где находится и кто бы мог с ней говорить.
Перед ней стоял человек с непокрытой головой, в белом костюме и странным выражением на лице.
Он был очень хорош собой, и в то же время в нем было что-то, отличавшее его от всех мужчин, которых она когда-либо видела.
Темпера не смогла бы выразить, что именно.
Она смотрела на него, не в силах заговорить, чувствуя, что он как будто вернул ее на землю с высот, где ощущала себя почти в ином мире.
Они довольно долго смотрели друг на друга, пока незнакомец не сказал:
– Позвольте мне взглянуть на вашу работу, это явно что-то в манере де Хема или Босшерта.
– Я бы не осмелилась претендовать… претендовать на столь высокие сравнения, – отвечала Темпера не понимая, почему голос ей изменяет. – Это только… «как могу… но не так, как хотелось бы».
Слова эти сорвались с ее уст невольно, так как перед глазами у нее все еще стояла картина ван Эйка. Увидев удивление на лице незнакомца, Темпера вспомнила, кого она должна из себя представлять.
– Простите, – сказала она тихо, – мне, наверно, даже и не подобает здесь быть.
– Кто вы?
– Я… я камеристка леди Ротли.
– Значит, и вы моя гостья. И позвольте заметить, что я восторге, что вы пожелали написать мои цветы.
Темпера широко раскрыла глаза.
Стало быть, это герцог! Сам герцог – и она даже не догадалась!
Она встала и проговорила не совсем внятно:
– Прошу прощения у вашей светлости… но я не знала, кто вы.
– Вам и незачем было знать, – возразил герцог. – Но я признаюсь, надеясь не показаться невежливым, что у вас несколько необычный талант для камеристки.
Он взглянул на картину и взял ее из ее рук.
– Я рисую для развлечения, ваша светлость.
Темпера закрыла коробку с красками и взяла со скамейки шляпу.
– Вы, несомненно, должны продолжать, – сказал герцог. – Я приятно удивлен, что вы предпочли обессмертить мои цветы. Большинство художников приезжают сюда писать пейзажи.
– Цветы, разумеется… легче, – слегка улыбнулась Темпера.
– Подозреваю, вы предпочли их не по этой причине.
Темпера не нашла, что ответить, и, секунду помолчав, сказала:
– Я думаю, ваша светлость… мне следует вернуться… в замок. Я могу понадобиться ее милости.
– Ее милость все еще в Монте-Карло. Я вернулся раньше, потому что я не выношу игру. Если вы желаете продолжать вашу работу, торопиться некуда.
– Пожалуй, закончу в другой раз… если, конечно, приходя сюда, я не злоупотребляю добротой вашей светлости.
– Мой сад в вашем распоряжении. – Герцог сделал легкий жест рукой. – И могу я приобрести у вас эту картину, когда вы ее закончите?
– Нет!
Темпера проговорила это почти резко, так ее удивила его просьба. Он приподнял брови, как будто озадаченный ее тоном, и она поспешно добавила, заикаясь:
– Я… я очень благодарна вашей светлости за ваш щедрый порыв, но я сознаю мое несовершенство как художника… в чем вы сами могли убедиться.
Герцог улыбнулся, как будто понимая, что она пыталась сказать.
– Если вы сравните вашу работу с шедеврами моей коллекции, конечно, разница есть. Но так как вы написали это в моем саду и так как я желал бы видеть мои цветы на полотне, я был бы рад купить эту картину.
Поскольку она смотрела в сторону, он через минуту добавил несколько иным тоном:
– Быть может, вы мне ее подарите?
Темпера молчала.
– Если, конечно, вы не предназначаете для кого-то, близкого вашему сердцу?
– Нет… никого такого нет.
– Тогда я смогу ее получить? – продолжал настаивать герцог.
Темпера не могла понять, зачем ему понадобилась ее картина, но после небольшой паузы она сказала:
– Если… вашей светлости угодно.
– Буду искренне благодарен. И может быть, я могу попросить вас написать и другую часть сада?
Темпера отрицательно покачала головой.
– Нет? – удивился он. – Но почему?
В уголке ее рта образовалась ямочка, как намек на улыбку.
– Потому что у меня больше нет холстов, ваша светлость, а я… я люблю рисовать.
Он посмотрел на нее, словно сомневаясь, действительно ли она такое сказала.
– Вы хотите сказать, что вы собирались смыть вашу работу и начать снова?
– Ну да. Это то, что я всегда делаю со своими картинами, чтобы не оставлять свидетельств своего… несовершенства.
– Но так нельзя! – воскликнул герцог.
Он отдал ей картину, которую все еще держал в руках.
– Вот вам ваша работа, заканчивайте ее, а я прослежу за тем, чтобы у вас была возможность написать еще несколько, пока вы гостите у меня.
Темпера смотрела на него, не зная, что ей говорить или делать. Она не видела ничего предосудительного в том, чтобы принять несколько холстов в подарок от герцога, и в то же время была уверена, что этого разговора между ними вообще не должно было быть.
Все это никак не вязалось с той ролью, которую она на себя взяла.
– Могу сказать вам, что хотя я и являюсь меценатом и покровителем искусств и в какой-то мере авторитетом в этой области, – сказал герцог слегка насмешливым тоном, – мне никогда еще не случалось обеспечивать художников холстами.
– Тогда, быть может, вашей светлости не стоит и начинать, – сказала Темпера.
– А почему бы и нет? Я просил бы только в благодарность за то, что вы называете моей щедростью, разрешения видеть ваши работы, когда вы их заканчиваете.
– Я бы… предпочла, чтобы вы… их не видели.
– Но я хочу их видеть. У вас очень необычный дар, мисс?..
Он улыбнулся:
– Вы себя не назвали.
– Темпера, – сказала она и после небольшой паузы добавила: – Райли.
– Темпера, – повторил он. – Какое необычное имя! Впрочем, в вас все необычно. Я уверен, нет необходимости рассказывать вам, что этот вид живописи характеризуется блеском и прозрачностью, которых невозможно достичь никаким другим способом.
– И трещины на таких картинах, как считается, образуются реже, но этого нельзя утверждать наверняка.
Говоря это, она подумала, как глупо было с ее стороны, изменив фамилию, назвать свое собственное имя.
Такое имя, как Темпера, мог дать своей дочери только художник, и она поступила крайне неосторожно, отвечая герцогу не подумав.
Герцог засмеялся, а потом задумчиво сказал:
– Я еще не встречал никого по имени Темпера. Очаровательное имя, мисс Райли, подобающее, как и следовало ожидать, такой необычной особе, как вы.
– Но во мне нет ничего необычного. Я хочу только служить ее милости, как она того от меня ожидает. Побывать в южной Франции для меня огромная честь, ваша светлость, и я надеюсь, я не сказала ничего лишнего или… неподобающего.
– О вас ничего нельзя сказать наверняка, мисс Райли, – сказал герцог.
– Благодарю вашу светлость за снисхождение.
Темпера сделала реверанс и пошла по извилистой тропинке среди кипарисов, которая и привела ее к замку.
У нее все время было такое чувство, что герцог следит за ней взглядом, и она с трудом заставила себя не оглядываться.
Только скрывшись в тени деревьев, она спросила себя, как такое могло случиться?
Как она могла разговаривать с герцогом так легко и непринужденно?
Он, должно быть, нашел ее весьма странной камеристкой, если еще не кем-то похуже, а ни ей, ни мачехе совсем не нужно, чтобы он так думал.
– Не надо мне было сюда приезжать, – сказала Темпера вслух.
Но, даже произнося эти слова, она знала, что это ложь.
Глава 3
Когда Темпера вернулась в замок, голова у нее кружилась так, что было невозможно собраться с мыслями.
Как она могла так откровенно проговориться герцогу?
Потом она решила, что он никак не может связать ее с ее отцом, в конце концов, может же камеристка, как и любая другая прислуга, обладать талантом.
Это соображение, впрочем, ее не успокоило, и все время до возвращения леди Ротли из Монте-Карло Темпера вспоминала свой разговор с герцогом и сожалела, что он состоялся.
Герцог, несомненно, был самым красивым и привлекательным мужчиной из всех, кого она только видела, но она с первого же взгляда заметила, было в нем еще что-то, что отличало его от других красивых мужчин.
Не потому ли он показался ей особенным, что она смотрела на него сквозь призму его картин? Может быть, в ее воображении вокруг него создался ореол, которого он и не заслуживает?
Коллекцию-то собрал его отец, и следовало ожидать, что он оценил ее по достоинству. Но это не означает, что он сам знаток и ценитель, подобный ее отцу, чьи суждения пользовались общим признанием и уважением.
«Будь герцог подлинным ценителем живописи, – твердила себе Темпера, – его бы не заинтересовали ее любительские картинки».
Она смотрела на свою неоконченную работу и видела, что, хотя получилось и неплохо, это никак нельзя назвать даже подражанием де Хему, которого упомянул герцог.
Она умела довольно точно копировать великих мастеров, и поскольку ее обучали специалисты, ее работы были по-своему хороши.
Но она знала, что у нее нет той искры гениальности, по которой отец всегда умел отличить подлинник от подделки.
– Я сама не что иное, как подделка, – сказала себе Темпера и подумала, что это справедливо во всех смыслах.
Она ненастоящий художник и ненастоящая камеристка. Будь герцог более проницателен, он бы и сам догадался.
Темпера вздрогнула от страха.
Она бы никогда себе не простила, если бы лишила мачеху возможности выйти за герцога.
Она ходила по комнате леди Ротли, и впервые со времени приезда в замок вид из окна ее не радовал.
Она пыталась придумать какое-нибудь объяснение, которое мачеха смогла бы дать герцогу, когда он спросит о ее камеристке, ведь она не сомневалась, что это обязательно произойдет.
Леди Ротли вернулась с самыми приятными впечатлениями от прошедшего дня.
– У герцога фантастическая яхта! – восторгалась она. – Такая огромная, комфортабельная, а Монте-Карло оправдало все мои ожидания. До чего же мне здесь нравится, Темпера!
– А герцог почему-то вернулся один, – заметила Темпера.
– А ты откуда знаешь? Он сказал, что терпеть не может Монте-Карло, и мы оставили его на яхте. Когда мы вышли из казино, нас ожидали экипажи.
– Герцог застал меня в саду и говорил со мной.
– Вот как? – совершенно спокойно сказала леди Ротли. – Так теперь ты знаешь, как он хорош? В казино был еще один очаровательный человек, который завтра приедет сюда.
– Ты, кажется, не понимаешь, о чем я тебе толкую, матушка, – проговорила Темпера медленно. – Герцог увидел меня, когда я писала картину, и я уверена, что он счел это странным занятием для камеристки.
– А почему тебе нельзя заниматься рисованием, если хочется? – Леди Ротли изучала свое отражение в зеркале. – В конце концов, все камеристки вышивают. Не вижу большой разницы между вышивкой и рисованием.
– Боюсь, что поскольку я – твоя горничная, он может как-то связать это с моим отцом.
– Он только раз упомянул твоего отца и при этом всего-то и сказал, что его отец, старый герцог, им восхищался. Я даже сомневаюсь, что они когда-нибудь встречались.
– Я тоже так думаю, – сказала Темпера с облегчением.
– Стало быть, дочь твоего отца никак не может его заинтересовать, – продолжала леди Ротли. – Не беспокойся, Темпера. Раз он узнал, что ты интересуешься живописью, это может как-то компенсировать в его глазах мои недостатки.
Она засмеялась, но Темпера оставалась серьезной.
– Отнесись к этому благоразумно, матушка. Скорее всего, герцог расскажет тебе о нашей встрече, и я придумала, что тебе ему нужно на это сказать.
– И что же? – равнодушно поинтересовалась леди Ротли.
– Ты должна сказать, что тебе мало что обо мне известно… что меня тебе рекомендовала приятельница, когда понадобилось срочно нанять горничную. Говори небрежно и скажи еще, что ты меня, вероятно, уволишь.
– Ну уж нет, – возразила леди Ротли. – По правде сказать, я бы не смогла без тебя обойтись!
– Пожалуйста, матушка, послушай меня, – принялась убеждать ее Темпера. – Герцог наверняка станет любопытствовать, ведь я и в самом деле не очень похожа на камеристку.
Темпера вспомнила про ангела, на которого, по словам отца, она похожа. Ведь картина висит прямо напротив письменного стола герцога.
А вдруг он тоже заметит сходство?
Но она тут же возразила себе, что это было бы уже совсем невероятно.
Разве станет он присматриваться к ней, чтобы сравнить ее с образом на картине одного из величайших художников?
Ее лицо внезапно осветила улыбка.
– Ты права, матушка. Я делаю из мухи слона. Отнесись равнодушно ко всему, что бы ни сказал тебе герцог. А вот что я тебе еще хотела сказать…
– Граф делал мне прелестные комплименты, – мечтательным тоном прервала ее леди Ротли, и Темпера поняла, что мачеха ее не слушает.
– Я всегда считала, что у итальянцев обворожительные манеры, – продолжала та, – но даже самая откровенная лесть звучит у них, как голос сердца.
– Да выслушай же меня, матушка! Я хочу рассказать тебе о картине, которую ты могла бы упомянуть в разговоре с герцогом. Это работа ван Эйка, я уверена, ты запомнишь эту фамилию. Это замечательное полотно, настоящее совершенство!
– Именно так граф назвал меня. «Вы – совершенство! – сказал он. – Воплощение солнечного света!»
Темпера сделала еще одну попытку.
– Ты меня совсем не слушаешь, матушка.
Леди Ротли встала.
– Я ничего не хочу слушать, Темпера. Я устала, и у меня болит голова. Расскажешь мне о картине в другой раз.
– Но лучше бы ты поговорила о ней с герцогом сегодня за ужином.
– Мы здесь не ужинаем. Мы ужинаем в Монте-Карло, у принцессы Плесской. Как я поняла из слов леди Холкомб, там будет только избранный круг, и я должна надеть свое лучшее платье.
Темпера прекратила напрасные попытки поговорить с мачехой.
«Может быть, завтра это удастся лучше», – подумала она и принялась помогать леди Ротли раздеться, чтобы та могла прилечь перед ужином.
Поужинав сама, Темпера вернулась к себе в комнату и, достав краски, стала доканчивать картину, которую начала в саду.
Розы уже на ней были, как и очертания лилий. Остальные цветы она к счастью, обнаружила в вазах в комнате мачехи. Одну вазу она принесла к себе, поставила на туалетный столик и, присев на кровать, стала пытаться передать на холсте их форму и цвет.
Она понимала, почему герцог удивился, что она не взялась писать пейзаж, но ей как-то особенно нравились цветы.
Один из ее учителей всегда поощрял ее писать именно цветы, а не портреты или пейзажи.
Она полагала, что он считал, что цветы более подходящий объект для женщины, но Темпера любила цветы просто так.
В спальне ее матери висело несколько из ее ранних работ.
– Эти наверняка можно продать, – сказала мачеха, когда они снимали картины со стен после смерти отца.
– Боюсь, не получится, – возразила Темпера. – К тому же в скором времени они могут оказаться единственным украшением, какое мы сможем себе позволить.
– Мне кажется, что они очень миленькие, – сказала леди Ротли, явно с намерением поддержать падчерицу, – гораздо красивее, чем некоторые из тех картин, что висели у твоего отца.
Темпера засмеялась и поцеловала ее, но восприняла ее слова не как комплимент, но как свидетельство ее невежества.
И вот она смотрела на свою картину и вспоминала, как восхищался ею герцог.
«Это была простая вежливость с его стороны», – сказала она себе. Но у него ведь не было никаких оснований обращаться так изысканно вежливо с какой-то непримечательной особой, даже до того, как он узнал, что она всего лишь горничная.
«Может быть, мне удастся даже немного подзаработать этим, когда вернемся в Лондон», – подумалось ей.
И тут она поймала себя на том, что уже смирилась с крушением надежд леди Ротли.
«Мачеха достаточно хороша для герцога, – продолжала она размышлять. – Беда лишь в том, что он слишком умен, и ему нужна женщина, с которой он мог бы поговорить на интересные темы».
Но, возможно, она рассуждает чересчур пессимистично. Ведь и отец был очень умен, однако же был счастлив со своей второй женой.
Он обращался с ней, как с ребенком Он, несомненно, восхищался ее красотой, но Темпера чувствовала, что, любуясь ею, он пропускает мимо ушей все, что она говорит.
Около полуночи Темпера закончила картину и по опустевшим коридорам, в тишине, прошла в комнату мачехи.
– Я буду дожидаться тебя, – сказала она ей перед отъездом – Все остальные камеристки ждут своих хозяек, и они пришли бы в ужас, если бы я не стала этого делать.
– Я готова зайти к тебе и разбудить, чтобы ты помогла мне раздеться, как у нас заведено, – сказала леди Ротли. – Или могу нарочно громко заговорить в коридоре, чтобы ты услышала, что мы вернулись. Но знаешь что, Темпера, лучше тебе лечь и поспать в моей постели до моего возвращения.
– Если бы меня кто-нибудь увидел, он бы в обморок упал от такого зрелища.
– Запри дверь, – возразила леди Ротли. – Когда вернусь, я тихонько постучу.
Темпера поцеловала ее.
– Ты так добра и внимательна ко мне, матушка.
– А как же иначе? Ты сама так добра ко мне, Темпера, и ты только что сказала, что я прекрасно выгляжу. Но это все потому, что ты так ловко меня причесала.
Леди Ротли и в самом деле выглядела великолепно, подлинная тициановская богиня.
– Желаю приятно провести время, – сказала ей Темпера – И не забывай – все внимание герцогу!
– Если там окажется граф, будет трудно не слушать его комплименты, – поддразнила ее леди Ротли. Но увидев выражение лица Темперы, поскорее добавила: – Не волнуйся. Я отлично помню, что я – наживка, а герцог – рыбка, которую мы хотим поймать. И ему от меня не ускользнуть!
Она засмеялась и, подхватив атласную сумочку, куда Темпера не положила денег, спустилась вниз.
Будучи встревожена – очень встревожена, как она призналась самой себе, – Темпера не стала ложиться в постель, а подошла к окну.
В небе появился месяц, и звезды отражались на неподвижной морской глади.
Зрелище было настолько прекрасное, что ее удивило, почему тысячи художников не стремятся запечатлеть это на полотне.
Внизу светились огоньки деревушки Балье. Правее, совсем далеко, в Вильфранш, мерцали огни судов и яхт в порту. «Как все это прекрасно, как мирно и тихо, – думала Темпера – Какое значение, по сравнению с этим, имеют мои глупые мелкие проблемы! Наверняка они разрешатся как-нибудь сами собой».
Она долго стояла у окна, глядя на море.
Когда она затем легла в постель, ей показалось, что прохладная успокаивающая рука опустилась ей на лоб, и она мгновенно погрузилась в сон.
* * *
На следующее утро, завтракая с двумя другими камеристками, Темпера слушала их жалобы по поводу позднего возвращения хозяек.
– Всегда так, когда мы на юге, – ворчливо сказала мисс Бриггс – Я подумываю сказать ее милости, что, если так и дальше пойдет, я поищу себе другое место.
И мисс Смит, и Темпера хорошо понимали, насколько это маловероятно: мисс Бриггс служила у леди Холкомб двенадцать лет и, несомненно, была привязана к ней.
И все-таки Темпера им сочувствовала. Она не сомневалась, что ни одна не нарушила бы столь вопиющим образом все приличия, улегшись в хозяйскую постель.
Прошлой ночью, услышав голоса на лестнице, Темпера проснулась и дожидалась леди Ротли у открытой двери.
Когда мачеха обернулась, чтобы попрощаться с леди Холкомб и леди Барнард, Темпера мельком увидела задержавшихся в холле джентльменов.
Герцога можно было узнать сразу. Он был выше всех гостей и отличался от них уверенными манерами.
Но тут леди Ротли вошла к себе, и Темпера больше не могла его видеть.
Утро уже подходило к концу, когда она снова появилась в спальне мачехи. Леди Ротли выглядела сонной, но явно была вне себя от своих успехов накануне.
– Десятки мужчин просто осаждали меня со своими комплиментами, – сказала она. – Скажу без ложной скромности, Темпера, я произвела сенсацию!
– Я счастлива, дорогая, но ешь, пожалуйста, пока завтрак не остыл. Повара шокировало, что дамы потребовали английский завтрак, хотя он уже привык готовить его для джентльменов.
– Ой, забыла! – воскликнула леди Ротли. – Я же выиграла вчера кучу денег!
– Сейчас посмотрю и посчитаю, сколько.
Она знала, что мачеха имеет самое смутное представление о французской валюте, а так как все монеты приблизительно одного размера, она уверена, что франк то же самое, что соверен.
– Они у меня в сумочке.
Темпера окинула взглядом комнату:
– Не могу вспомнить, была ли она при тебе, когда ты вернулась. Мне следовало бы быть внимательней.
– Если ее здесь нет, должно быть, я оставила ее внизу. Я помню, что в экипаже она была при мне, потому что я то и дело хваталась за нее, чтобы убедиться, что я ее не потеряла.
– Ты заходила в гостиную, когда вернулась?
– Да, мужчины выпили шампанского, а я – бокал лимонада.
– Значит, там ты ее и оставила.
– Беги скорее! – воскликнула леди Ротли. – Вот ужас, если ее украл кто-то из прислуги!
– Едва ли такое возможно. Французская прислуга здесь уже несколько лет, и полковник Анструзер им полностью доверяет.
Темпера была уверена, что в доме, полном художественных ценностей, которые стоят тысячи фунтов, мелких краж не бывает. Но поскольку мачеха так переживала, она спустилась в гостиную, надеясь не столкнуться там с герцогом.
В поле зрения никого не было, и она подумала, что гости уже, наверно, вышли на террасу.
Но стоило ей наконец обнаружить сумочку на маленьком столике возле дивана, как она услышала, что кто-то вошел в гостиную.
Темпера обернулась, ожидая увидеть герцога, но вместо него увидела джентльмена, тоже недурного собой, однако совсем не похожего на того, кого она ожидала.
Он посмотрел на нее и улыбнулся, что придало ему еще больше привлекательности.
– Кто вы? – спросил он. – Я вас, кажется, раньше не видел.
Темпера сделала почтительный реверанс:
– Я – камеристка леди Ротли, милорд.
Она поняла, что перед ней лорд Юстас.
Темпера заметила еще двух джентльменов на вокзале Виктория, выходя из поезда в Вильфранш.
Мисс Бриггс и мисс Смит рассказали ей историю лорда Юстаса. Он был очень недурен собой, но в его внешности было что-то, отражающее его беспутную натуру.
– Камеристка – и прехорошенькая! – сказал он. И то, как он это сказал, сразу же не понравилось Темпере.
С сумочкой мачехи в руках она направилась к двери, но он как-то незаметно преградил ей путь.
– Не спешите, – продолжал он. – Мне так хочется, чтобы вы рассказали о себе. Сколько у вас кавалеров, и как вам понравилось Средиземноморье?
– Очень понравилось, благодарю вас милорд, – холодно отвечала Темпера. – А теперь, с вашего разрешения, ее милость меня дожидается.
– Ее милость может и подождать! – отрезал лорд Юстас – Я нахожу вас столь же очаровательной, как ваша хозяйка. Вас это не удивляет?
Темпере показалось, что он продвинулся к ней еще ближе. Она выпрямилась и, глядя ему прямо в глаза, отчетливо проговорила:
– Это меня нисколько не удивляет, милорд. Это вполне соответствует тому, что я уже слышала о вашей милости.
Она увидела на его лице удивление и, прежде чем он успел ее остановить, поспешила к двери.
На лестнице до нее донесся его смех.
– Вот твоя сумочка, – сказала она, входя в комнату мачехи. – Я встретила в гостиной лорда Юстаса Тебе лучше держаться от него подальше, матушка. Другие камеристки рассказывают, что он – нехороший человек.
– Это всем известно, – возразила леди Ротли. – Но ведь он остроумный и забавный, а сэр Уильям со всеми его деньгами – зануда.
Темпера улыбнулась:
– В этой жизни невозможно обладать всем.
– Ну да, – согласилась леди Ротли. – Но должна признаться тебе, Темпера, что с герцогом мне беседовать трудновато.
Темпера присела на кровать.
– Матушка, выслушай, что я хотела тебе рассказать об этой картине.
Леди Ротли закрыла себе уши руками.
– И слышать ничего не хочу о картинах, – сказала она тоном обиженного ребенка – Я хотела рассказать тебе о себе, и какие мне вчера делали комплименты. Знаешь, что сказал граф?
Темпера встала.
– И слышать ничего не хочу ни о графе, и ни о каких других мужчинах, которых ты встречаешь в Монте-Карло. Мы здесь ради одной-единственной цели. И ты прекрасно знаешь, матушка, что мы уже истратили все деньги.
– Ну какая же ты нехорошая, – надулась леди Ротли. – Посмотри лучше, сколько я выиграла франков. Их было бы еще больше, но остальное герцог проиграл.
«Что толку сердиться», – подумала Темпера. Что бы она ни сказала, мачеха останется самой собой, и можно только надеяться, что с ее красотой ей все сойдет с рук.
Франков в ее маленькой атласной сумочке набралось на пятнадцать фунтов. «Не так уж много, но все же это полезный вклад в их сильно истощившиеся сбережения», – думала Темпера, убирая деньги в надежное место.
– Что ты сегодня делаешь? – спросила она, приготовив мачехе ванну.
– Нас ожидает ланч на вилле Ротшильдов… – начала было леди Ротли, но Темпера перебила ее, с восторгом воскликнув:
– Какое счастье, что ты побываешь там, матушка! Прошу тебя, ради меня, приглядись ко всему, что ты там увидишь. Папа просто говорить не мог ни о чем другом после своего визита туда. Он показывал мне репродукции тамошних картин и фотографии великолепной французской мебели.
Темпера тихонько вздохнула.
– Он рассказывал мне и про усадьбу Ротшильдов в Бэкингемшире. Там чудесные…
Она осеклась.
Какой смысл продолжать, когда мачеха ее не слушает!
– Я расскажу тебе одну забавную вещь, матушка. Это поможет тебе не забыть похвалить мисс Элис Ротшильд ее сад.
У леди Ротли сделался скучающий вид, но Темпера продолжала:
– Однажды виллу должна была посетить королева Виктория. Чтобы сделать королеве сюрприз, мисс Элис Ротшильд приказала выровнять и расширить горную дорогу. Можешь себе представить? И работы были закончены в три дня! А ведь пришлось убрать большие камни, засыпать рытвины щебенкой и изменить направление горного ручья!
Темпере показалось, что ей удалось завладеть вниманием мачехи.
– Восхищаясь садом, королева Виктория наступила на свежую клумбу. Мисс Ротшильд пришла в негодование. «Сойдите немедленно!» – потребовала она.
