Текст книги "Слушай, смотри, люби"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Ты такая милая и такая разумная, Темпера, – сказала она, – но ты хочешь отравить мне удовольствие, а мне так хорошо!

Она говорила, как ребенок, которому не разрешают взять еще одно пирожное. Но Темпера даже не улыбнулась. Почти с отчаянием в голосе она продолжала:

– Я желаю тебе счастья, матушка, всего самого лучшего на свете, но ты знаешь, что мы не можем себе этого позволить. Ты забыла, что дома нас ждут бесчисленные счета, налоги, жалованье Агнес и – и тысяча других расходов!

Леди Ротли встала и подошла к окну.

Она смотрела на море, но не любовалась видом.

– Признаться откровенно, Темпера, меня влечет к нему. Быть может, больше, чем к кому-либо когда-либо в жизни.

– Но он итальянец… католик. Он на тебе не женится, – сказала Темпера, – но может предложить тебе стать его любовницей.

– Мне кажется, это вполне может случиться, – тихо сказала леди Ротли, – и я, право, не знаю, что бы я ему ответила.

– Матушка!

Темпера была поражена. Ее тон заставил мачеху повернуться и взглянуть ей в лицо.

Она подошла к падчерице и обняла ее.

– Не смотри на меня так, дорогая, – умоляющим голосом проговорила она. – Это дурно с моей стороны – я знаю, что дурно, – но я ничего не могу с собой поделать.

На мгновение она прижала девушку к себе, а потом отошла и бросилась на постель.

– Теперь я знаю, – продолжала она, как будто говоря сама с собой, – что всю свою жизнь я была, что называется, холодной, бесстрастной женщиной. Я думала, что я влюблена в человека, с которым обручилась. Мне нравился Гарри, и я горько плакала, когда его убили, но его поцелуи оставляли меня равнодушной. – Она помолчала и, не глядя на Темперу, продолжала: – Когда я встретила твоего отца и он влюбился в меня, я им восхищалась, он казался мне обворожительным, и было так замечательно стать леди Ротли.

Темпера хотела просить ее не продолжать, но что-то ее удержало.

– Я была Фрэнсису преданной женой, – тихо говорила леди Ротли. – Я чувствовала себя с ним в безопасности, и никогда раньше я не представляла себе, что значит быть важной особой и встречаться с интересными людьми.

– Матушка… прошу тебя, – с трудом выговорила Темпера.

Но поняла, что мачеха говорит не с ней, а пытается разобраться в собственных мыслях.

– В интимные моменты я хотела доставить ему удовольствие и думала, что все, что требуется от женщины, – это покорность. Я не знала, я и понятия не имела, что смогу чувствовать так, как чувствую сейчас.

Темпера глубоко вздохнула и села на стул перед туалетным столиком.

– Когда граф говорит со мной, – почти шептала леди Ротли, – у меня мороз по коже, а когда он целует мне руку, мне хочется, чтобы он целовал меня в губы, и я хочу…

Она остановилась.

– Ты еще слишком молода, Темпера, чтобы мне можно было так говорить с тобой. Но иногда мне кажется, как будто ты старше меня, а я на самом деле молоденькая девушка, которая впервые пробудилась и осознала, что она – женщина.

На последнем слове голос леди Ротли дрогнул, и слезы полились из ее голубых глаз по бело-розовым щекам.

– Темпера, – воскликнула она дрожащим голосом, – что мне делать?

Темпера не могла не откликнуться на такой отчаянный зов. Она встала, подошла к кровати и обняла мачеху.

– Все хорошо, дорогая, не плачь, – стала успокаивать она. – Мы найдем какой-нибудь выход.

– Какой? Какой? – рыдала леди Ротли. – Ты права, Темпера, я уверена, он на мне не женится… но я его люблю! Это правда! Я люблю его горячо, страстно, до безумия! Я просто думать больше ни о чем не могу!

«Ничего более ужасного произойти не могло», – подумала Темпера.

Но видеть мачеху в слезах она не могла. Ведь она так редко плакала.

Темпера утирала ей слезы и говорила с ней, как с ребенком.

– Не плачь, будешь плохо выглядеть! А граф и герцог привыкли к тому, что ты красавица, самая очаровательная женщина на свете. Ты не должна их разочаровывать!

Леди Ротли села в постели и решительно высморкалась.

– А что, если ни один из них мне… ничего не предложит?

– Мы знаем, что тебе может предложить граф, – сказала Темпера с легкой иронией в голосе, – но судя по тому, что я о нем слышала, он – заядлый ловелас, и когда ты станешь герцогиней, ничто не помешает тебе с ним флиртовать.

– Но как… как я могу выйти за другого, если я… люблю его?

У нее был совершенно несчастный вид. Темпера подумала, что, пожалуй, мачеха была права, назвав себя молоденькой девушкой.

Она умела притворяться светской дамой, любила вращаться в обществе, где замужние женщины имели любовников, ведь браки в аристократической среде – это такие же сделки, как и во Франции; но вот теперь она влюбилась и потеряла голову, как любая простолюдинка.

Пока Темпера ее одевала, леди Ротли говорила только о графе, то превознося его достоинства, то впадая в отчаяние оттого, что ничего для него не значит.

Темпера, как обычно, попыталась перевести разговор в практическое русло.

– Тебе надо решить, матушка, что сказать графу, если он предложит тебе стать его любовницей.

Леди Ротли всхлипнула, но промолчала, и Темпера продолжала:

– Ты не хуже меня знаешь, что, если ты согласишься, ты навсегда потеряешь положение в обществе. Ты не можешь уехать с ним, а потом как ни в чем не бывало вернуться в Англию. – Она сделала небольшую паузу перед тем, как продолжить. – Судя по тому, что ты мне рассказывала, в аристократической среде любовники всегда очень осторожны. Когда кто-то приглашает их погостить у себя в усадьбе, их приглашают вместе, но все делают вид, что это получилось чисто случайно.

– Это верно, – пробормотала леди Ротли.

– А когда роман заканчивается, – продолжала Темпера, – они возвращаются к своим мужьям и женам, словно ничего и не произошло.

Поскольку леди Ротли молчала, Темпера решительно подвела итог.

– Но у тебя нет мужа, матушка, тебя некому защитить в случае скандала, который вызовут отношения с такой известной персоной, как граф.

– Он бы не оставил меня… нищей, – слабо возразила леди Ротли.

– Ну да, он бы оделил тебя деньгами. Но зачем тебе деньги, если тебя не будут приглашать на балы, приемы и рауты, которые ты так любишь? Ты знаешь не хуже меня, что двери таких домов, как герцогский, будут для тебя навсегда закрыты.

– Ты совершенно права, и все твои слова справедливы, но я люблю его, Темпера, я его люблю!

Чувствуя, что слезы вот-вот хлынут снова, Темпера постаралась успокоить мачеху, причесала ее по-новому и еще более к лицу и нарядила в одно из самых красивых платьев.

– Не думай о будущем и радуйся настоящему, – убеждала она ее. – Вчера ты имела успех, постарайся сегодня выглядеть еще лучше! Как говорил папа, когда раздражался: «Завтра сочтемся, а сегодня черт с ним!»

– Темпера!

Леди Ротли, казалось, была уязвлена, но немного спустя все-таки рассмеялась:

– Ах, Темпера, как я тебя люблю! Ну разве есть у кого-нибудь такая добрая и милая падчерица?

С внезапной переменой настроения лицо ее осветилось улыбкой.

– Солнце сияет, – сказала она. – Мы в гостях у герцога. И граф только и ждет, чтобы признаться мне в любви. Чего еще желать женщине?

– Ничего. Разве только быть похожей на тебя, – отвечала Темпера.

– Сейчас сойду вниз и всех поражу! – сказала леди Ротли. – Хоть одно утешение, что леди Холкомб готова мне глаза выцарапать!

Темпера засмеялась, но когда мачеха вышла, улыбка ее погасла, и она без сил опустилась на стул, размышляя о ситуации, в которой она оказалась.

Она старалась вспомнить, что в свое время говорил ей о графе отец.

Она видела его раза два или три, но он не обратил на девочку-подростка никакого внимания.

И все же что-то подсказывало ей, что ничто не ускользает от его темных глаз и память у него хорошая.

«Как бы там ни было, он не должен меня увидеть», – подумала она.

Ей внезапно пришло в голову, насколько это повредило бы мачехе, если бы стало известно, что собственная падчерица состоит у нее в горничных.

Такого рода сплетни мгновенно распространяются среди людей, которым нечего больше делать, как перемывать друг другу косточки.

Все это раздуют и преподнесут как сказку о злой мачехе, измывающейся над своей хорошенькой падчерицей.

«Я не должна попадаться на глаза не только графу, но и герцогу, и уж конечно, лорду Юстасу», – думала Темпера.

Она еще больше укрепилась в этом намерении, услышав за завтраком разговор мисс Бриггс и мисс Смит.

Она узнала, что леди Холкомб проиграла вчера значительную сумму в баккара и по этому поводу имела неприятный разговор с супругом.

Сэр Уильям, в свою очередь, выиграл маленькое состояние, и в казино вышел скандал, так как какая-то женщина обвинила его в том, что он забрал ее выигрыш вместе со своим.

Откуда камеристкам стали известны все эти подробности, Темпера не имела представления, но у них всегда находилось, что рассказать друг другу, и только Темпера не могла внести никакого вклада в разговор.

– Могу вам еще кое-что рассказать, – сказала мисс Бриггс, поднося к губам огромную чашку чая. Завтраки, обеды и ужины неизменно сопровождались у них чаепитием.

– А что такое? – осведомилась мисс Смит.

– Его милость снова принялся за свои проделки.

– Вы имеете в виду лорда Юстаса?

– А кого же еще? – презрительно протянула мисс Бриггс.

– И что же он сотворил теперь? – поинтересовалась мисс Смит.

– Когда я шла в спальню ее милости сегодня утром, я услышала, что кто-то в башне взвизгивает и хихикает.

– Да неужели! – воскликнула мисс Смит, и глазки у нее заблестели от любопытства.

– Я случайно уронила одну вещь и, наклонившись, чтобы ее поднять, увидела, как дверь из комнаты его милости отворилась и оттуда вышла Мадлен.

– Это которая? – спросила мисс Смит.

– Ну такая крупная, грудастая, и притом еще страшно дерзит, если мне удается понять, что она говорит.

– Я ее знаю, – заметила мисс Смит, – и никогда бы не стала ей доверять.

– И были бы правы, – согласилась мисс Бриггс. – Волосы у нее были растрепаны, передник измят, и пока она закрывала дверь, я успела увидеть его милость в неглиже.

– Ну и ну! – ахнула мисс Смит. – А я-то думала, что хоть горничных он оставляет в покое.

– Кто-кто, только не он, – с удовлетворением заявила мисс Бриггс – Он всегда и со всеми таков. Помню, года два назад, когда мы гостили на севере у герцога Хальского…

Она пустилась в подробный рассказ о похождениях лорда Юстаса и хорошенькой горничной, но Темпера уже не слушала.

Она вспомнила, как ей удалось счастливо избежать столкновения с ним сегодня утром и как одного его взгляда при первой их встрече ей хватило, чтобы понять, что надо держаться от него подальше.

Он был одним из тех типов, которые, как она слышала, соблазняют одиноких молоденьких гувернанток, а тех потом увольняют без рекомендаций.

«Негодяй, – подумала она. – Не могу поверить, что герцогу известно о его поведении, иначе он бы его не пригласил».

Ее, как ножом, пронзила мысль, что и герцог может считать прислугу легкой добычей. Но она тут же устыдилась этой мысли.

Как может человек, способный понять то, что она говорила про красоту ночи, которую нужно наблюдать и слушать, не быть порядочным и честным?

Как бы ни вел себя лорд Юстас, она была готова голову отдать на отсечение, что герцог чист и безупречен.

И все же и его придется избегать.

Эта мысль тяготила ее, но она дала себе слово, что не сделает ничего, что бы могло отвлечь его от мачехи.

Нелепо и думать, что она могла заинтересовать его как женщина, но она могла заинтересовать его как художник. Это, конечно, совсем другое дело, но все равно такое переключение внимания ни к чему.

Темпера была уверена, что, если бы герцог сделал мачехе предложение, она не стала бы флиртовать с графом. Она знала, как любит мачеха великосветское общество и как мечтает стать в нем звездой первой величины.

И от всей души надеялась, что леди Ротли не станет открыто показывать предпочтение, которое она отдает обольстительному графу.

Когда Темпера была ребенком, он казался ей стариком, потому что был почти ровесником ее отца. Но теперь, думая о нем, она припоминала его темные сверкающие глаза на худощавом лице с чертами подлинного патриция. Вспоминала его голос, бархатный и звучный, и еще ей теперь казалось, что он часто смеялся.

«Это как раз то, что нравится мачехе, – думала она, – игристое пенистое шампанское, которому ей придется предпочесть респектабельное английское меню».

Метафора ее позабавила, но она тут же вернулась к мыслям о серьезности своего положения.

Единственная случайность, которую она не предусмотрела в их рискованном предприятии, это возможность, что мачеха впервые в жизни влюбится.

Но именно это и случилось.

Она была влюблена, и единственное, что удерживало ее на стезе добродетели, был прирожденный снобизм.

Все это так беспокоило Темперу, что, вернувшись в свою комнату, она долго стояла в нерешительности, погруженная в путаницу своих мыслей, не в состоянии взять в толк, где находится.

Но наконец она сказала себе, что, если она намерена положить картину на стол герцогу, сейчас для этого самый подходящий момент.

Гости завтракали на террасе.

Еще и часа не прошло, как они сели за стол, а Темпера знала, что ланч длится вдвое, если не втрое, дольше.

Увитая бугенвиллеями терраса была восхитительна. Сидевших гостей защищал от солнца навес. Решетка отгораживала их от лежащей внизу пропасти. Темпере показалось, что терраса напоминает орлиное гнездо, высокое, но надежное и безопасное.

Это был ее шанс, которого она ждала.

Взяв картину, она осторожно спустилась вниз, подумав, что, если она кого-то встретит, лучше всего будет сказать, что она ищет потерянный носовой платок. Гостиная оказалась пуста, и только издали доносились голоса и смех.

Она бросила быстрый взгляд на картины, словно поздоровавшись с ними, как со старыми друзьями.

Вошла в кабинет герцога и, к своему облегчению, никого там не застала.

Она положила картину на стол, чувствуя себя так, будто сделала безвозвратный шаг к чему-то совершенно новому, повела себя так, как никогда раньше.

Она не повторит прежних ошибок, и больше нельзя выходить из дома ночью, она ни за что не рискнет еще раз встретиться с герцогом при лунном свете.

Это опасно не только для их с мачехой планов, но и для нее самой.

Она не стала копаться в причинах этого предчувствия: в глубине души она знала, в чем дело, но не решалась признаться даже себе самой.

На столе лежал огромный бювар с серебряными уголками и монограммой герцога на обложке, тоже из серебра.

Чернильница выглядела очень красиво. У Темперы не было сомнений, что она сделана еще при Карле Втором и представляет собой большую редкость.

Какое-то время Темпера рассматривала ее, прежде чем прислонить к ней свою картину. А потом, повинуясь непреодолимому порыву, она подняла взгляд на ангела Леонардо да Винчи.

Кто бы ни был автором копии, она была выполнена мастерски. Темпера была уверена, что художник копировал свою картину с оригинала в Лувре, а не с варианта, что хранится в Национальной галерее.

– Неужели я на него похожа? – спросила она себя.

Нежное, тонкое лицо ангела настолько запечатлелось в ее сознании, что стало ей знакомо так же, как ее собственное отражение в зеркале.

А что думает об этом герцог?

Темпера сказала себе, что, если бы он заметил в ней сходство с ангелом, которого видит перед собой каждый раз, когда садится за письмо, он бы наверняка упомянул об этом.

Прошлой ночью они были так близки, что она почти могла читать его мысли, и он тоже понимал все, что она хотела выразить. Когда они заговорили о картинах в его кабинете, он мог бы сказать, что ее лицо напоминает ему какой-то образ Леонардо да Винчи, написанный четыреста двадцать один год назад.

«Быть может, это придет ему на ум потом», – подумала Темпера и тут же испугалась скрытого смысла собственного предположения.

Она направилась к двери, но не устояла и задержалась, чтобы еще раз взглянуть на «Мадонну в храме».

«Она выделяется среди других сокровищ в этой комнате, – подумала Темпера, – как редкий алмаз».

Взгляд ее задержался на одеянии Мадонны, на венце на ее голове, сияющем в солнечном свете, проникавшем сквозь готические окна храма. И вдруг Темпера замерла на месте.

Она всмотрелась в картину, шагнула ближе и всмотрелась еще пристальнее.

Она закрыла глаза, сморгнула и повернулась чуть-чуть влево, чтобы посмотреть под другим углом зрения.

Что-то тут было странное, чего она раньше не замечала, – или она просто забыла?

Темпера никак не могла понять, в чем дело, но картина выглядела по-другому.

Она сказала себе, что это ей только кажется. Картина, конечно, была все та же, какую она увидела в первый раз, когда та так взволновала ее, как самое прекрасное творение из всех, какие она только видела.

Но теперь картина не вызывала у нее такого чувства. Не говорила с ней. Ее дух не затрагивал в ней ни одной струны.

Что случилось? В чем дело?

Темпера сняла картину с крючка и поднесла к окну. Несколько минут она вглядывалась в нее, а потом повернула обратной стороной.

И тут без всяких видимых доказательств на основании одного лишь глубокого убеждения она поняла, что перед ней подделка.

* * *

Пройдя под аркой калитки, Темпера вышла за ворота и, свернув с дороги, пошла по узенькой, извивающейся тропинке, ведущей в долину.

Миновав оливковую рощу и оказавшись там, где ее уже невозможно было увидеть из замка, она села на траву.

В любое другое время ее очаровали бы лиловые гиацинты, желтые и красные жонкили и дикие анемоны. Но сейчас она сидела, прислонившись к стволу старого оливкового дерева, погруженная во мрак собственных мыслей.

Словно после долгого пути по солнечной долине перед ней разверзлась пропасть, которую она не могла ни пересечь, ни обойти.

У нее не оставалось сомнений в том, что произошло на самом деле, словно кто-то ясно сказал ей, что подлинник «Мадонны в храме» заменили подделкой.

Не было также и никаких сомнений в том, кто именно это сделал. Зачем бы еще лорду Юстасу вставать в такую рань? Что ему делать в кабинете герцога? Зачем он там оказался?

Теперь Темпера поняла, что он стоял перед картиной. Он только что повесил подделку на место оригинала и отступил, чтобы оценить эффект.

Войди она в гостиную несколькими минутами раньше, она ничего бы не увидела. Даже узнав подделку, она бы не догадалась, кто мог бы украсть оригинал.

Никаких сомнений не оставалось, но вся трудность была в том, что она не знала, как ей поступить.

Она видела, что подделка превосходна. Она слышала о европейских художниках, так искусно копировавших картины, что они могли ввести в заблуждение даже экспертов.

Если бы она сама не так тщательно рассмотрела «Мадонну в храме» еще в первый раз, ее бы тоже ввела в заблуждение копия, висевшая сейчас в раме.

Но в оригинале было нечто совершенно особенное, вызывавшее у нее сердечный отклик. Как говорил отец, нужно уметь слушать, что говорит тебе картина. Трудно это объяснить, но это безупречный способ отличить оригинал от копии.

«Отца бы такая подделка не обманула ни на минуту, – подумала Темпера, – а меня сколько угодно, будь это какая-нибудь другая картина».

Этот шедевр имел для нее особое значение, как и для герцога. При мысли о нем Темпера стиснула руки и стала напряженно думать, что же теперь делать.

Будь она обычной гостьей, стоило ей рассказать ему, что именно произошло, и вор был бы пойман.

Но если она сделает такое заявление, притворяясь тем, кем она не является, последующий скандал непременно выявит, кто она такая на самом деле.

Даже если бы решили не вызывать полицию, что, как подозревала Темпера, в случае пропажи такой ценной вещи просто неизбежно, герцог и его управляющий начнут расспрашивать прислугу, и все будут ходить под подозрением, пока не обнаружится настоящий преступник.

При этих обстоятельствах подозрение непременно в первую очередь падет на нее.

Ведь уже известно, что она умеет писать маслом, и сразу стало ясно, что она не обычная камеристка, какой притворяется!

Темпера не сомневалась, что в конце концов ее бы оправдали, но все равно уже не удастся скрыть, что она – дочь своего отца.

Более того, задолго до конца расследования граф, несомненно, узнает ее, раз он собирается гостить в замке.

Воображение Темперы живо нарисовало ей картину общего переполоха, который последует, если она расскажет герцогу о случившемся. Все это не только крайне неловко, но и совершенно ужасно для мачехи.

Темпера закрыла лицо руками и пыталась сосредоточиться. Какой же еще может быть выход? Ничего не делать и надеяться, что они с мачехой покинут замок до того, как герцог узнает, что произошло с его картиной.

Но ее тревожили опасения, что задолго до того, как они уедут, граф, осматривая коллекцию герцога, что он не преминет сделать, так же, как и она, заметит, что с картиной что-то не так.

При повороте хода событий она в ловушке, выхода из которой она не видит.

«Ах, папа, – взмолилась она в душе, – где бы ты ни был, помоги мне! Мне так нужна твоя помощь!»