Текст книги "Волнующее приключение"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Он не замедлил рассказать им о катастрофе на железной дороге, на что они откликнулись с сочувствием и тут же обеспокоились тем, чтобы профессор устроил удобнее на свободном стуле свою поврежденную ногу.
Пьер Бувье заранее припас несколько подушек, подложил месье Демону под спину, и таким образом седовласый музыкант восседал за столом, словно король на троне.
Закуски и вино были тотчас поданы, но Заза отметила про себя, что большинство мужчин уже успели разгорячиться спиртным и отдавали должное с большей охотой живительной влаге, чем сытной пище.
Она позволила Пьеру Бувье заказать отдельно кушанья, которые, как он считал, должны были ей понравиться. И действительно, когда их принесли, она нашла его выбор безупречным, а вкус отменным. Все, что он ни делал, ей почему-то очень нравилось. По его заказу принесли еду и для профессора, но тот был слишком увлечен беседой, чтобы даже прикоснуться к поставленным перед ним блюдам, и они уже успели остыть, пока он наконец не взялся за вилку.
Вначале профессор вспоминал былые дни, говорил о письмах, которыми он обменивался со старыми друзьями, рассказывал о своей тоскливой жизни в Мелхаузене и пел восторженные гимны столице мира Парижу.
Этот монолог занял почти час и несколько утомил слушателей. В конце концов, один из друзей профессора позволил себе прервать его словоизлияния.
– Кое-что здесь изменилось, Дюмон, с тех пор, как вы последний раз встречались с нами. И мы тоже теперь другие.
– Как – другие? – опешил профессор.
– Мы сейчас занимаемся не только литературой, живописью и музыкой. Мы это все предоставили тем, кто собирается в «Золотом солнце».
– Не может быть! – воскликнул профессор.
– Все течет, все изменяется, – философски заметил один из собеседников. – Мы переросли этих молокососов и играем теперь в другие игры.
– По какому же поводу вы решили покинуть «Золотое солнце»и переместиться сюда? – удивился профессор. – Мне об этом никто не писал. Мне казалось, что оба этих кафе и компании, собирающиеся в них, связывает тесная дружба.
– Да, так было раньше. Но пару недель тому назад мы решили заняться более серьезным делом. Их пустопорожняя болтовня нас не устраивает.
– А что же вам нужно? – несколько агрессивно спросил профессор.
Его собеседник настороженно огляделся по сторонам, явно опасаясь, не подслушивает ли кто их разговор. Только удостоверившись, что поблизости нет никого из посторонних, он ответил:
– Мы разочаровались в реформах. Нам надоело сидеть и ждать у моря погоды. Мы решили действовать.
– Что вы подразумеваете под словом «действовать»? – поинтересовался профессор.
– А то уважаемый Дюмон, что, только объявив войну государству, мы можем как-то продвинуться вперед.
– Помню, раньше мы частенько обсуждали эти методы но не пришли к согласию, – миролюбиво заметил профессор. – Да, мы все жаждем свободы. Да, мы все хотим вбить в головы правящей во Франции буржуазии наши идеалы. И когда-нибудь, я надеюсь, буржуа поймут, что мы несем им свет разума и новой жизни.
Всеобщий вопль за столом был ответом на его неосторожное высказывание.
– Буржуа! Вот кто наши враги. Их мозги не могут воспринять ничего нового!
– Все буржуа должны быть уничтожены любыми способами!
Профессор чуть было не упал в обморок, губы его задергались. Он откинулся на подушки и едва слышно пробормотал:
– Уничтожены?
– Мы должны стереть всех буржуа с лица земли! – ответил ему один из его друзей. – Сколько можно рассуждать и топтаться на месте? Теперь мы подкрепляем нашу пропаганду конкретными делами.
Профессор затряс седовласой головой.
– Не торопитесь, друзья мои! Конечно, я понимаю, что вы устали от ожидания, но терпение необходимо в таком деле, как обращение человечества в нашу веру. Это благородная, но поистине трудная задача.
– Трудная? Да! – воскликнул один из сидящих за столом. – Но скажите, профессор, что труднее – годами метать бисер перед свиньями или разом вспороть ножом брюхо жирной тупой свинье, которая и слушать тебя не хочет?
– А еще лучше подложить в этот свинарник хорошую бомбу! – предложил один из сидящих за столом.
При этих словах Заза пробрал озноб. Ее испугал не сам смысл этого высказывания, а та горячность, с которой оно было произнесено.
Она поняла, что люди, собравшиеся за столом кафе «Де Шамс», настроены весьма серьезно.
Девушка украдкой взглянула на Пьера Бувье, но тот хранил непроницаемый вид и не вмешивался в разговор. Может быть, он обо всем этом догадывался заранее? Может быть, для него не явился неожиданностью такой поворот беседы, а лишь только она, наивная принцесса из Мелхаузена, удивляется всему этому?
В памяти ее всплыли недавние газетные сообщения о беспорядках во Франции, о том, как некий юный фанатик взорвал что-то в здании Парижской фондовой биржи, а другой юноша устроил там стрельбу, выпустив три пули из револьвера, к счастью, не принесшие никому вреда.
Обозреватель единственной в Мелхаузене правительственной газеты обозвал этих молодых людей «чокнутыми»и жестоко высмеял их.
Затем последовала новость о вспышке революционного безумства в самом французском парламенте. Сначала одна группа депутатов полезла с кулаками на другую, а когда потасовка достигла апогея, рядом взорвалась настоящая бомба, брошенная с галереи для публики и начиненная стальными гвоздями.
Взрыв охладил темперамент депутатов, хотя никто из них не был убит, но многие из бывших противников оказались на больничной койке.
Заза прочитала в газете, что бомбометатель – молодой человек по имени Август Воланд – был пойман. О нем писали, что он прожил долгие годы в нищете и полностью разочаровался в жизни.
Очутившись в руках полиции, он громогласно заявлял направо и налево, что его поступок есть не что иное, как вопль отчаяния угнетенного класса, который требует права на сносное человеческое существование.
«Неужели люди так бедны и несчастны и так обижены на судьбу, – подумала Заза, – что готовы убивать себе подобных и сами обрекают себя на смерть?»
Ей было жаль молодого террориста, потому что его приговорили к гильотине, хотя в результате взрыва в парламенте никто не погиб. Она сочла приговор суда несправедливым и поделилась своим мнением с профессором, но конечно, не со своим отцом, который, несомненно, придерживался такого мнения, что всех этих негодяев надо казнить без всяких проволочек.
Профессор же, однако, разделил печаль девушки и тоже счел приговор слишком суровым.
Молодой человек умер достойно, выкрикивая на пути к гильотине:
– Смерть всем буржуа! Да здравствует анархия!
Он был мучеником извечной войны классов, и Заза поняла, что друзья профессора разделяют его взгляды и ненависть к государству, которое подавляет и эксплуатирует обиженных судьбой бедняков.
Однако ей казалось, что они только болтают о своих грандиозных планах по сооружению баррикад и изготовлению бомб, а на самом деле вовсе не хотят встретиться лицом к лицу с гильотиной. Их слишком занимала словесная шелуха, чтобы воплотить ее в конкретные дела вне стен облюбованного ими кафе.
Профессор наклонил голову, прислушиваясь к тому, что говорил ему один из старых друзей, с которым он постоянно переписывался.
– Вы не думайте, что мы одни. Таких, как мы, много.
Многие желают быстрых перемен.
– И сколько же вас? – поинтересовался профессор.
– Вы слишком долго жили в своем сонном Мелхаузене и поэтому ничего не знаете. Сотни анархических групп рассыпаны по всей стране, и все готовы к действию.
Профессор явно был озадачен и не на шутку перепуган. Между тем его друг продолжил свой монолог:
– Жители Парижа настолько напуганы, что даже многие домохозяева отказываются сдавать квартиры судейским чиновникам и полицейским.
Говоря это, он зловеще ухмыльнулся, – Вы хотите сказать, что объявили войну всем, кто служит государству? – спросил профессор.
– Вы попали в точку! – воскликнул его сосед по столу. – Только разрушением всего государства и уничтожением всей буржуазии мы добьемся своей цели.
– Но это же немыслимо! – вскричал месье Дюмон.
– Почему?
На какой-то момент воцарилась тишина, после чего собеседник профессора торжественно провозгласил:
– Вы, конечно, не слышали, наш уважаемый друг, что сказал Эмиль Анрио, когда его схватили шпики и поволокли в тюрьму после взрыва в кафе «Терминос» близ вокзала Сент-Лазар.
Профессор нахмурил брови, изображая сосредоточенное внимание.
– Это когда двадцать человек случайных прохожих были ранены?
– Да-да. И к тому же Эмиль Анрио взял на себя ответственность за изготовление бомбы, которая прикончила пятерых жандармов при взрыве в полицейском участке на рю де Инфант.
– Расскажи, расскажи профессору, что произнес Анрио перед судьями, – вмешался один из сидевших за столом, молодой мужчина с удивительно нежной внешностью и мягким музыкальным голосом.
– Скажи ему сам.
И тогда юноша с восторгом процитировал слова известного террориста:
– «Мы должны изгнать из своего сердца всякую жалость, забыть такое слово, как» милосердие «, если мы хотим, чтобы революция победила во всем мире».
После этих слов все присутствующие молча встали. Тишина продолжалась около минуты. Потом снова подал голос самый активный оратор:
– Мы организовали множество типографий по всей стране, где печатаются прокламации и даже газеты, из которых наши читатели могут узнать способы, которыми можно уничтожить угнетающее их государство.
– И что же это за способы? – Профессор позволил себе некоторую иронию.
– Мы публикуем подробные инструкции, как строить баррикады, а также изготовлять бомбы в домашних условиях.
– Но если кто-то последует вашим советам, он рискует затем отправиться на гильотину, – весьма резонно заметил профессор.
– Только если его схватят. Но на всех свободолюбивых людей Франции не хватит полицейских рук.
– Да-да, конечно, – опять же с иронией согласился профессор. – Но даже до моих непросвещенных ушей дошло, что правительство принимает жесткие меры против анархистов и намеревается закрыть клубы, подобные нашему собранию.
– Правительство впало в панику, – провозгласил один из сидевших за столом. – Все министры дрожат от страха, как загнанные зайцы. И только и думают о том, кто из них будет следующей нашей жертвой.
Заза окинула взглядом лица присутствующих. Конечно, она не ожидала, что друзья профессора, о которых он говорил с таким восторгом, окажутся столь безжалостными анархистами, забывшими о высоких идеалах символизма в поэзии и музыке, о бескрайних горизонтах мышления. Почему-то они отказались от поисков прекрасного и все мысли устремили на уничтожение себе подобных божьих созданий, причем, как ей казалось, только для удовлетворения собственного неуемного тщеславия.
Заполняя короткую паузу в оживленном споре, профессор сказал:
– Разумеется, мы все жаждем свободы и хотим сбросить с себя оковы буржуазной эксплуатации, но я не думаю, что ваши методы способны привести нас к желанной. Цели.
Заза обрадовалась. Слава богу, что ее учитель несобрается швырять бомбы в парламенте или где бы то ни было еще.
В ответ на слова профессора за столом разразилась буря. Все заговорили разом, перебивая друг друга. Но в основном господствовало мнение, что правительство уже настолько напугано террором, что готово сдать позиции.
С большим трудом профессор добился того, чтобы его речь была услышана друзьями.
– И все же я думаю, что вы избрали не лучший способ для достижения наших целей. По вашей вине может так случиться, что лучшие умы Франции попадут в тюрьмы. И факел истинной свободы угаснет.
– Нет! Нет! Ты не прав! – раздалось с разных сторон, и дискуссия вспыхнула вновь.
Все это продолжалось еще более часа, пока Пьер Бувье не положил конец словесному сражению.
– Я считаю, – произнес он на удивление спокойным, но уверенным тоном, когда разгоряченные спорщики приостановились, чтобы смочить пересохшие глотки вином, – я считаю, что профессор должен отправиться в постель. Он нездоров и, наверное, устал. Завтра, господа, как я надеюсь, мы сможем продолжить эту дискуссию с новыми силами.
Поначалу все уставились на этого наглого смельчака с изумлением.
На протяжении всего вечера он не произнес до этого ни слова, и Заза была уверена, что все члены клуба анархистов посчитали его глухонемым. Теперь, решив, что он нуждается в поддержке, она поспешно заговорила:
– Месье Бувье прав. Мой дядюшка очень утомился. Доктор советовал ему побольше находиться в покое, и я уверена, что он рассердится, если узнает, в какие горячие дискуссии ввязался его пациент.
– У вас на удивление хорошенькая сиделка, профессор, – поспешил заявить самый яростный из оппонентов старика.
И все тотчас же разразились смехом и пришли в хорошее настроение.
Пьер с помощью друзей профессора отнес старика наверх.
Заза сопровождала их и услышала, что, несмотря на усталость, профессор был готов спорить до бесконечности.
– Они не правы! Абсолютно все не правы! – восклицал он, пока Пьер Бувье укладывал его в постель и помогал раздеться.
– Вы скажете им об этом завтра, – мягко, словно заботливая нянюшка, произнес Пьер. – А сейчас вам надо уснуть, и тогда все будет хорошо.
Он многозначительно посмотрел на Заза, и она поняла что Пьер просит ее покинуть спальню профессора.
– Спокойной ночи, дядюшка Франсуа. И спасибо за такой интересный и впечатляющий вечер.
– Да уж, весьма впечатляющий, – буркнул профессор.
Заза улыбнулась в ответ и удалилась.
В своей комнате, расположенной напротив, она начала раздеваться, размышляя о том, что раньше не могла и представить себе, что встретится за ужином с подобными людьми. Да, действительно, пребывание в Париже уже преподнесло ей столько сюрпризов.
Неужели друзья профессора способны выполнить то, о чем они так горячо толкуют? Ей по-прежнему казалось, что они просто чешут языки, словно молодые солдаты, не нюхавшие пороху, которые клянутся, что если они попадут на войну, то перебьют сотню врагов.
В то же время кое-что из сказанного людьми в кафе запомнилось девушке и не могло не привести ее в трепет.
Как мог ее учитель, столь восторженно отзывавшийся о символистах, об их поэзии, живописи и музыке, так горько ошибиться? Как могли в один миг прекраснодушные интеллектуалы превратиться в ужасных чудовищ?
Она вдруг ощутила, что и ее жизни угрожает опасность.
Любой европейский двор трепетал в эти годы, потому что покушения следовали одно за другим – то на короля Италии, затем на германского императора, короля Испании и русского царя.
Ей вспомнились усиленные меры предосторожности при выездах отца и ее покойной матери из дворца даже на недалекую прогулку по улицам их столицы.
Очень часто за обеденным столом возникал разговор об ужасах анархизма и о том, чем это движение грозит всем коронованным особам. А теперь не только короли, герцоги и принцы должны бояться подобных типов, но и представители среднего класса.
Неужто мир совсем сошел с ума?
Стук в дверь прозвучал в ее ушах как взрыв бомбы. Она взвилась чуть не до потолка и спросила дрогнувшим от страха голосом:
– К-кто… там?
– Это я, Пьер.
Заза почувствовала, что теплая волна накрыла ее с головой. Страх ее мгновенно улетучился, и она поспешила к двери.
– Что случилось? – спросила она через дверь.
– Я только хотел сказать вам, что ваш дядюшка в полном порядке и уснул прежде, чем я успел раздеть его до конца.
– Спасибо вам… огромное спасибо. Я так вам благодарна…
На какое-то мгновение воцарилось молчание, иона подумала, что он ушел. Затем Заза услышала:
– Надеюсь, мы увидимся утром. Вы со мной позавтракаете, мадемуазель?
– Позавтракать?! С вами?
– А что тут особенного? Внизу есть маленький ресторан, где бесплатно кормят завтраками всех постояльцев отеля. Давайте встретимся там в половине девятого. Или для вас это слишком рано?
– Нет, почему же… это будет для меня удобно, – тут же откликнулась Заза.
– Я буду вас ждать. Доброй ночи, мадемуазель.
– Спокойной ночи, месье. И спасибо вам… еще раз спасибо за все!
Она, приникнув ухом к двери, прислушалась, как ботинки его простучали по не покрытому дорожкой паркету коридора. Потом она улеглась обратно в постель, и уже никакие страхи не одолевали ее. Наоборот, ее душа пела.
Завтра она увидится с ним;
Глава 4
Заза стояла в тени дерева, чувствуя» что жара становится просто нестерпимой. Она сняла с головы шляпку в надежде, что ветерок с Сены охладит ее пылающий лоб.
Это была та самая единственная шляпка, которую она захватила с собой в путешествие, – простой соломенный головной убор с трогательной голубенькой ленточкой. Хотя Пьер Бувье смотрел на эту шляпку с восторгом, как, впрочем, на все, что принадлежало Заза, ей все же подумалось, что следует приобрести нечто более элегантное для дальнейших их прогулок по Парижу.
Платье на ней тоже было простенькое – из розового муслина. Когда они вышли на улицу, она первым делом остановилась возле торговца цветами.
– Как я не догадался раньше? – воскликнул Пьер. – Впрочем, я собирался купить вам букет на обратном пути по дороге в отель.
– Мне не надо букет, мне достаточно одного цветка. – Заза одарила его скромной улыбкой.
Пьер с удивлением заметил, что она открывает сумочку, чтобы расплатиться с цветочницей, и тотчас же решительно положил ладонь на ее руку.
– Я обязан подарить вам хотя бы этот цветок, – настоял он.
Заза выбрала розу нежного кремового цвета, которая только-только начала распускаться. Взглянув на свое отражение в стекле ближайшей витрины, она прикрепила бутон к своей шляпке и была этим очень довольна, как будто только этого ей и не хватало, чтобы выглядеть более совершенной.
– Великолепно! – восхитился Пьер Бувье зрелищем, которое предстало перед его глазами.
Это еще больше улучшило настроение Заза, ей показалось, что с цветком на шляпке она уже стала частью Парижа, слилась с публикой, заполняющей тротуары прекрасного города.
А теперь, вдыхая прохладный ветерок, дующий со знаменитой Сены, она вообще почувствовала себя абсолютно свободной. Это было то ощущение, о котором она столько мечтала.
Утро началось вообще замечательно. Охваченная возбуждением, которое она вряд ли бы осмелилась описать словами, Заза мимоходом заглянула к профессору, торопливо поздоровалась, стуча каблучками, спустилась по лестнице, чтобы встретиться с Пьером, ожидающим ее в маленьком ресторанчике в подвальном этаже.
Это заведение посещали те постояльцы отеля, которые предпочитали принимать пищу в тишине и покое, а не в шумном кафе этажом выше.
Сейчас там завтракали лишь двое постояльцев, и Заза отметила про себя, как приятно сидеть за столом в полупустом помещении рядом с молодым человеком и не бояться, что их разговор может быть кем-то услышан. Еще ей доставила удовольствие мысль о том, как устрашающе фыркнула бы графиня Гинсбург, увидев, что ее воспитанница проводит время столь неподобающим образом.
– Сегодня, – заявил Пьер Бувье, – я предлагаю вам совершить прогулку по Парижу. Погода столь замечательна, что было бы грешно забираться куда-нибудь внутрь зданий, а не провести весь день на открытом воздухе.
– Конечно, – с радостью согласилась Заза. – Я мечтаю увидеть Париж, отстроенный бароном Османом, о котором столько читала. Ведь этот город по праву считается самым красивым в Европе.
– Для французов это действительно так, – сказал Пьер Бувье.
– Но ведь вы француз?
– Да, – с едва заметной заминкой подтвердил молодой человек.
– Я тоже француженка, – скрывая свое смущение, произнесла Заза.
Он взглянул на нее с любопытством, и она поспешила объяснить:
– В моей семье были люди разной национальности. Но сегодня я хочу чувствовать себя истинной француженкой, частичкой прекрасной Франции.
– И, позволю себе заметить, весьма привлекательной ее частицей, – лукаво поблескивая глазами, сказал Пьер.
Почему он все время так настойчиво осыпает ее комплиментами, как будто испытывает на прочность ее скромность?
Однако ей невозможно было скрыть свой восторг и приподнятое настроение, когда они прогулялись по рю де Риволи, прошли через сады Тюильри, посетили пляс де ля Конкорд и наконец очутились на набережной Сены.
– Давайте остановимся здесь, – попросила Заза, – я хочу полюбоваться рекой и подышать свежим воздухом.
И вот теперь она видит перед собой позолоченную солнцем водяную поверхность, и река кажется ей более широкой, более мощной и красивой, чем она раньше себе ее представляла.
Прекрасные здания на том берегу, мосты, перекинутые через реку, баржи, медленно проплывающие под ними, – во всем этом была какая-то чарующая красота.
– Как хорошо! Боже, как хорошо! – громко воскликнула она.
– Полностью с вами согласен, – откликнулся Пьер Бувье, но смотрел он не по сторонам, а все свое внимание сосредоточил на личике девушки.
После приличествующей паузы молодой человек вдруг неожиданно спросил:
– Не скажете ли вы свои впечатления о вчерашнем вечере в кафе?
Заза давно ждала этого вопроса. Подумав немного, она произнесла озабоченно;
– Я совсем другого ожидала от друзей моего дядюшки.
– А что же вы ожидали?
– Того, что эти друзья будут именно такими, как мой учитель… – тут она быстро поправила себя, – ., как мой дядюшка описывал мне их – бескорыстными идеалистами, живущими только искусством, музыкой и поэзией в мире грез, созданном их воображением.
– Очень точное описание, – подметил Пьер.
– А прошлым вечером… – при воспоминании о жутких словах, произнесенных за столом, у девушки перехватило дыхание.
– Так вот я и хотел узнать ваши впечатления о прошлом вечере, – настаивал Пьер Бувье.
– Они ведь не могли говорить это всерьез, как вы считаете? – спросила Заза.
Пьер пожал плечами и ничего не ответил.
– Во всем этом было что-то фальшивое, театральное. В письмах к моему дяде они не упоминали о своих планах.
– А что же они, интересно, писали в письмах к профессору?
– Ну… о разных течениях в символизме, ну, конечно, о борьбе с ограниченностью буржуазной культуры… Но там не было ни единственного намека на насилие…
Девушка заметила, что Пьер Бувье слушает ее с напряженным вниманием. Это показалось ей немного странным.
– В письмах, которые мне показывал дядя Франсуа, речь шла только о таинствах души, видениях и мистических знаках, отраженных в поэзии и в искусстве.
– Ну, это обычный лексикон символистов, – согласился Пьер Бувье.
– Я в этом мало что понимаю, но мне кажется, что символисты хотят сблизить литературу и живопись с музыкой.
– Очень тонкое замечание. Я восхищаюсь вашим умом и проницательностью. Символистов интересует не столько материальный мир, сколько отражение его в сознании.
– Но ведь это не имеет никакого отношения к насилию! – воскликнула Заза. – Как эти люди могли так быстро перемениться?
Девушка в отчаянии всплеснула руками.
– Неужели вы думаете, что мой дядя способен кого-то убить?
Пьер Бувье помолчал, а потом задал ей очередной вопрос:
– Значит, вы придерживаетесь мнения, что все это несерьезно?
– А вы как считаете?
– Даже не знаю, что вам ответить. Я был изумлен и шокирован вчера, пожалуй, не меньше, чем вы. Конечно, все это может быть просто игрой в громкие слова.
– Я уверена в этом, – убеждала Пьера и себя саму Заза. Но тут же не удержалась от печального вздоха. – Я была так расстроена.
– Чем?
– Я рассчитывала послушать хорошую музыку и стихи, прочитанные их авторами, ведь там собрались лучшие современные поэты Франции.
Пьер Бувье таинственно улыбнулся и продекламировал нежно:
Ты соткана из солнечных лучей.
И озаряются глухие переулки
И мрачные дворы и лестницы,
Когда подходишь ты
К дверям обители моей тоски…
Заза издала восторженный возглас и захлопала в ладоши.
– Маларме!
– Вы угадали.
– Именно это я и ожидала услышать, хотя, признаюсь, нахожу его поэзию трудной для понимания. Я читала почти все, что он написал, и все думала, думала… но никак не могла понять, что же он хочет в конце концов сказать.
– А может быть, не надо ничего объяснять, а просто слышать музыку стиха и просто отдаваться своим чувствам?
Заза ничего не ответила. Может быть, зря она честно призналась Пьеру, что не совсем разбирается в символистской поэзии?
Между тем Пьер Бувье произнес с легкой усмешкой в голосе:
– Забудем про Маларме, и разрешите мне представить стихотворения, которое вам будет, пожалуй, гораздо понятнее.
Она вскинула на него глаза, а Пьер продекламировал с чувством:
Бог создал мир,
Ив мире этом
Он разместил и радугу,
И солнце, и луну,
И ваше личико,
Исполненное радости и света…
Заза была так ошеломлена, что некоторое время не могла произнести ни слова. Потом она» робко осведомилась:
– Это вы сами сочинили?
– Да. Прошлой ночью. Специально для вас. Она залилась краской, но постаралась овладеть собой и произнести спокойным голосом:
– Я вижу, что вы очень способный Поэт, потому что стихи ваши весьма хороши.
– Конечно, они хороши, – сказал Пьер без ложной скромности и добавил:
– Они хороши хотя бы потому, что посвящены вам.
– Я так польщена тем, что вы посвятили мне свои стихи! Никто Прежде мне не писал стихов.
– Мне все чаще начинает казаться, что вы прежде жили в какой-то высокой башне и ваш жестокий дядюшка не допускал к вам никаких менестрелей.
Заза подумала, что Пьер почти угадал. Поэты во дворец герцога Мелхаузена не допускались, а сама мысль, что кто-либо из придворных вдруг разразится стихами, заставила ее невольно улыбнуться.
Пьер не преминул поинтересоваться:
– Чему вы улыбаетесь? Надеюсь, вы не подсмеиваетесь над моей неуклюжей попыткой выразить свои чувства к вам в стихах?
– Нет, конечно, нет, – поспешила успокоить его девушка. – Просто я подумала, как отличалась моя жизнь в Мелхаузене от того, как я провожу время здесь.
– А вы все время жили в доме своего дядюшки?
– Нет. Я воспитывалась у других родственников.
– И они придерживались других взглядов, чем профессор?
– Да-да, абсолютно других. Они не интересовались ни музыкой, ни поэзией и не ценили свободу мышления.
– Значит, вы всего достигли своим умом?
– Я мало чего достигла.
– Позвольте не согласиться с этим, – покачал головой Пьер Бувье. – Но теперь я хотя бы стал кое-что понимать о вас, что раньше меня озадачивало.
Испугавшись, что Пьер стал на путь догадок, Заза постаралась сменить тему разговора.
– Я пыталась писать стихи, но мне показалось, что я гораздо ярче могу выразить свои чувства игрой на рояле. – Как бы я хотел послушать вашу игру!
– Вы должны послушать игру моего дяди. Вот он действительно прекрасный музыкант!
– И все же мне хотелось бы услышать, что способны сказать ваши нежные пальчики, – проговорил Пьер Бувье.
Заза была не в состоянии выдержать его обжигающего взгляда и отвернулась, глядя на пейзаж и думая о том, что эту волшебную картину она запомнит на всю жизнь.
Когда она вернется во дворец в Мелхаузен, вернется к прежнему унылому существованию, воспоминания об этих днях будут хоть как-то утешать ее.
– Почему вы так грустны? – спросил Пьер Бувье. – Что вас заботит?
– То, о чем я не хотела бы говорить сейчас, – быстро ответила Заза.
– А почему? – настаивал он. – Мы познакомились уже достаточно близко и можем разговаривать и спорить на любые темы, вы должны открыться мне. Я не могу видеть, как ваши глаза потускнели, а губки ваши опустились в печальной гримаске.
Его сочувствие так согревало ее, что Заза была готова признаться ему во всем.
Но тут же она подумала, что если расскажет Пьеру о своей безумной авантюре, то он сейчас же откажется от нее и посоветует принцессе вернуться в ее позолоченную тюрьму.
Ее грустная участь вряд ли бы вызвала у простого французского символиста сочувствие. Разве могут затронуть его ее заботы? Принцесса поменяет один замок на другой, выйдет замуж за принца, которого она никогда не видела, и поменяет одну клетку на другую, может быть, еще более разукрашенную. И в этом вся разница.
Своим признанием она только поставит в неудобное положение профессора да и своего нового, такого симпатичного знакомого. Этот вдохновенный поэт-символист вел себя по отношению к ней пока безукоризненно, так что даже графине Гликсбург не было бы в чем упрекнуть его.
Пьер Бувье был вежлив и предупредителен, заботился о том, чтобы она не голодала, всюду сопровождал ее и взвалил на свои плечи нелегкие заботы о больном профессоре.
И все же он постоянно стремился остаться с ней наедине, что по дворцовому этикету Мелхаузена было недопустимо. И еще он обещал отвезти ее на танцы, куда-то на Монмартр или на набережную Сены.
Состоятся ли эти танцы? Ей бы очень хотелось. В своем воображении она уже танцевала польку в его объятиях. Ее размышления прервал мягкий голос Пьера Бувье.
– Вы так красивы, что у меня в голове мгновенно рождаются десятки стихов, посвященных вам. Но я жалкий дилетант и понимаю, что они недостойны вас. Еще не родился поэт, который способен воспеть все ваши прелести.
– Вы заставляете меня краснеть, – откровенно призналась Заза. – Но почему-то я не смущаюсь. Может быть, воздух Парижа так действует на меня, что я утеряла всю свою прежнюю робость. И на вас он действует тоже? Вы слишком переоцениваете меня, как мне кажется.
– Вас невозможно переоценить, – твердо заявил Пьер Бувье. – Вы сокровище, которому на любом аукционе невозможно назначить цену. Я не хочу знать всех ваших тайн, но на один вопрос вы должны мне ответить откровенно. Когда-нибудь вас целовал мужчина?
Заза была изумлена его вопросом, но, прежде чем она смогла что-либо возразить, его лицо склонилось к ее лицу. Теперь она наконец-то поняла, что рядом с ней находится не просто поэт-символист и услужливый кавалер, но к тому же еще и молодой привлекательный мужчина.
С большим трудом она подыскивала нужные слова.
– Я… так думаю, месье, что вам не следует задавать мне… подобные вопросы.
– Да, мне не следует спрашивать вас, ведь я заранее знаю ответ, – сказал он уверенно. – Вы никогда не целовались прежде, и мне приятно, что я буду первым.
Заза собиралась объявить ему, что, каким бы Пьер ни был симпатичным, он все-таки не должен делать подобные вещи. Но только она собралась сказать это, как Пьер уже прижался к ее рту своими губами и тем самым парализовал ее волю.
Она не понимала, как это случилось, но почему-то весь мир вокруг нее стал вдруг невидимым, и осталось только солнечное сияние, о котором писал поэт Маларме.
Куда делись все ее прежние переживания, ее папаша и графиня Гликсбург? Дворец Мелхаузен и даже любимая сестрица Рейчел? Ничего не осталось, кроме их губ, слившихся в поцелуе.
Нет, не совсем так! Еще оставались глаза Пьера, устремленные на нее, и, чтобы избежать его взгляда, ей пришлось прикрыть глаза ресницами и полностью отдаться поцелую.
Разумеется, принцессе надо было возразить, а может быть, и убежать прочь, но собственное тело не подчинялось этим благим намерениям.
