Текст книги "Благоухающий Цветок"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Думаешь, скоро начнется война? – спросил капитан Уидкомб.
– Ее можно было бы избежать, – ответил лорд Шелдон, – но наши умники решили подстраховаться и увеличить численность гарнизона в Гонконге на случай, если китайцы зашевелятся, пока наши основные силы будут действовать в других регионах.
– Так вот почему ты туда отправляешься?
– Хотелось бы мне, чтобы это была единственная причина моей поездки!
– А что же еще?
– Ты мне не поверишь, дружище, – ответил лорд Шелдон, – но в настоящий момент в Гонконге разыгралась настоящая драма местного значения.
– Что такое?
– Нелепые и смешные дрязги между армией, то есть гарнизоном Гонконга под командованием генерала Донована, и губернатором. – Он немного помолчал и продолжил: – Все мелко и страшно глупо, но тем не менее приобрело такие масштабы, что меня направляют туда Министерство колоний и Военное министерство, чтобы я развел по углам этих забияк и строго-настрого наказал им хорошо себя вести.
Капитан Уидкомб запрокинул голову и расхохотался:
– Просто невозможно поверить! Боже, Мервин, неужели тебе, боевому офицеру, не раз бывавшему в опасных переделках, предназначили роль няньки?
– Да еще рассыльного у леди Осмунд и ее девиц, охотящихся за мужьями, во время всего плавания! – с горечью добавил лорд Шелдон.
– Что же представляет собой губернатор Гонконга? – поинтересовался капитан Уидкомб уже более серьезным тоном.
– Его имя Поуп-Хеннеси. Посвящен в рыцарское звание совсем недавно. Очевидно, он крайне бестактен, что заставило генерала Донована написать на него десятки жалоб в Военное министерство. – Лорд Шелдон издал невеселый смешок. – Ты не поверишь, Джордж, но двадцать шестого мая, в день именин королевы, когда по традиции гарнизонный оркестр должен играть в доме губернатора, обстановка так накалилась, что это чуть не привело к скандалу.
– Что ж, вполне разумная традиция, – кивнул капитан Уидкомб.
– Это тебе так кажется, – ответил лорд Шелдон. – Однако генерал Донован отказался отпустить оркестр и устроил торжества в честь королевы у себя в гарнизоне.
Капитан Уидкомб оглушительно захохотал:
– Просто не могу поверить! И теперь тебе придется улаживать эту запутанную и опасную проблему.
– Не только, – унылым голосом произнес лорд Шелдон. – Сэр Джон Поуп-Хеннеси получил там прозвище Китайский Политик. Он произвел реформу тюрем, отменил публичную порку и смертную казнь через повешение.
– Видно, это и вызвало недовольство! – воскликнул капитан Уидкомб.
– Ты угадал, – признал его друг. – Более того, он разрешил китайцам строить здания там, где им вздумается, да еще к тому же – что самое возмутительное – приглашает индусов, малайцев и китайцев на разные официальные церемонии и завел среди них друзей!
– Какой ужас! – воскликнул капитан Уидкомб. – Да он просто настоящий революционер.
– Что-то очень близкое к этому, – признал лорд Шелдон. – Ну что, теперь ты понимаешь мои трудности?
– А что думает по этому поводу Военное министерство?
– Ты еще спрашиваешь? – удивился лорд Шелдон. – Туземцы должны знать свое место. Нам надлежит непрестанно демонстрировать им превосходство белой расы, иначе это бог весть к чему приведет.
– Ну что ж, я тебе не завидую! – воскликнул капитан Уидкомб. – Нет, лучше я буду охранять Букингемский дворец. Не нужен мне никакой Восток.
– Ты невыносим, Джордж, и очень заблуждаешься! – ответил лорд Шелдон. – Если бы тебя отправили куда-нибудь в отдаленную точку империи, чтобы ты на себе почувствовал тяжкое бремя белого человека, это пошло бы тебе на пользу. Возможно, твой кругозор тогда бы немного расширился – разумеется, если бы при этом тебе удалось выжить.
– Я отнюдь не испытываю потребности расширять свой кругозор, – фыркнул капитан Уидкомб. – Разве что меня отправят туда против воли.
Тут Азалия услышала, как они поднялись с места.
– Пошли, Мервин, отряхнем со своих ног прах этого мавзолея и повеселимся где-нибудь в другом месте. Мне рассказали про новый клуб с прехорошенькими пташками. Большинство из них француженки, а они, на мой взгляд, гораздо веселей и занятней, чем английская разновидность этих птичек.
– Что ж, охотно верю, – ответил лорд Шелдон. – Однако предпочитаю вернуться домой. У меня слишком много работы. Я не могу сейчас тратить время, гоняясь за прелестницами, как бы это ни было приятно и заманчиво.
– Мервин, какая жалость, что ты становишься слишком серьезным! Если забудешь про осторожность, то вскоре обнаружишь, что тебя уже ведет к алтарю какое-нибудь эфирное создание с железными коготками.
– Джордж, как тебе могло прийти такое в голову? – воскликнул лорд Шелдон. – Я вовсе не собираюсь жениться. Ты дружишь со мной уже много лет и должен знать, что я люблю срывать только-только распустившиеся бутончики.
– А как насчет того цветка, с которым я видел тебя в последний мой приезд в Лондон? – поинтересовался капитан Уидкомб. – Редкостной красоты, ничего не скажешь. Думаю, во всем ресторане не нашлось мужчины, который бы не завидовал тебе.
– Благодарю, – ответил лорд Шелдон. – Я рад, что ты одобряешь мой вкус, Джордж.
– Никто в нем и не сомневается, – засмеялся капитан Уидкомб.
Азалия услышала, как оба джентльмена поставили бокалы и направились к двери, продолжая разговаривать.
Она с облегчением вздохнула, постояла еще немного для верности, а потом медленно опустилась на корточки.
При этом легком движении деревянная половица, не застланная у окна ковром, предательски скрипнула.
Она затаила дыхание, однако разговор не прервался, и она решила, что шум остался незамеченным.
Азалия снова застыла и еле дождалась, когда закроется дверь.
Поднявшись на ноги, вся продрогшая от проникающего в оконные щели мартовского ветра, она отодвинула штору в сторону, намереваясь наконец-то погреться у огня.
И застыла от ужаса.
Один из джентльменов остался в комнате. Он стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, и смотрел на нее. По ее предположениям, это мог быть лорд Шелдон.
Поначалу она не в силах была даже пошевелиться, затем, когда ее расширившиеся от испуга глаза встретились с его глазами, он сделал шаг в ее сторону.
– Маленькая шпионка, надеюсь, вам показалось интересным все, что вы подслушали? Не сочтите за нескромность, если я спрошу, что заставило вас притаиться в комнате?
Азалия отошла от окна, при этом штора за ее спиной чуть колыхнулась. Девушка замерла в испуге.
– Я… я вовсе не… собиралась… подслушивать, – еле слышно произнесла она. – Просто… спряталась, когда услышала… шаги.
– Зачем? – Вопрос прозвучал резко и раздраженно.
– Мне не хотелось, чтобы меня… кто-то увидел.
– Интересно знать, почему?
Азалия слабо всплеснула руками:
– Я не одета для бала.
– Верно, не одеты. Это заметно, – ответил лорд Шелдон, окинув взглядом ее фигуру в фартуке. – Какое же положение вы занимаете в этом доме?
Азалия промолчала, и он чуть погодя произнес, словно рассуждая сам с собой:
– Для служанки вы говорите слишком правильно. Для экономки чересчур молоды. Видимо, вы компаньонка и вас привлекли к подготовке бала.
Азалия и на это ничего не ответила, и лорд Шелдон добавил:
– Я могу показаться вам слишком навязчивым, но уверяю вас, что моя должность состоит в том, чтобы подозревать всех на свете, тем более привлекательных девушек, прячущихся за занавесями и подслушивающих конфиденциальные разговоры двух мужчин.
Азалия молчала, и он, еще раз взглянув на ее лицо, поинтересовался:
– Вы не походите на англичанку. Кто вы по национальности?
По его слегка раздраженному тону и встревоженному взгляду девушка поняла, что он заподозрил ее в каких-то низменных мотивах, заставивших ее спрятаться и подслушать разговор приятелей. От такой догадки в ее душе закипело возмущение.
– Уверяю вас, милорд, – спокойным голосом сказала она, – мне абсолютно не интересно ничего из того, что было вами сказано.
– Как я могу быть в этом уверен? – прищурился лорд Шелдон.
– Вам, вероятно, придется поверить мне… на слово.
– Что ж, иного выхода у меня нет, – ответил он. – Но в то же время я, пожалуй, был слишком неосмотрителен во время этого сугубо личного разговора. Поэтому мне, конечно, было бы интересно узнать вашу реакцию.
Что-то в его тоне вызвало у девушки раздражение.
Он явно делал из мухи слона. Слов нет, с ее стороны нехорошо прятаться и подслушивать чужой разговор. И в то же время она решила, что если бы он вел себя как настоящий джентльмен, то просто бы посмеялся над этим небольшим недоразумением и сказал ей, что все случившееся не имеет ровно никакого значения.
Она пригляделась к лорду Шелдону повнимательнее. Он был хорош собой и держался очень властно, что трудно было предположить по его голосу.
Во взгляде его серых глаз было что-то колючее, неприятное, и это вызывало в ее душе желание противоречить, чего не случалось с ней прежде по отношению к малознакомым людям.
Она гордо вскинула голову.
– Вам это и вправду интересно?
Это был уже вызов. Лорд Шелдон если и почувствовал его, то не подал вида. Он ответил с ноткой сарказма в голосе:
– Разумеется! Найдется ли у вас достаточно искренности – или храбрости, – чтобы сказать мне правду?
Такой ответ вызвал у Азалии еще большее раздражение.
Она всегда гордилась именно своей решительностью и теперь без малейших раздумий заявила:
– Что ж, прекрасно. Я скажу вам. Ваши замечания насчет женщин показались мне нетерпимыми, самонадеянными и глупыми. Что же касается Гонконга, то подобных слов я могла бы ожидать от любого ограниченного англичанина, уверенного в том, что превосходство над теми, кто был покорен силой оружия, можно удержать лишь путем дальнейшего насилия и унижения! – Она увидела, что удивление, вызванное ее словами, отразилось на лице высокомерного лорда. Но она уже не думала о последствиях своих слов и продолжала: – Вам никогда не приходило в голову, насколько все изменилось бы к лучшему, если бы мы как нация относились к народам других стран с милосердием, тактом и пониманием? – И, переведя дух, закончила: – Я кое-что читала про Гонконг и знаю, что три года назад лорд Рональд Гоуэр был шокирован высокомерием и презрением, с каким молодые офицеры Семьдесят четвертого полка относятся к уроженцам Востока.
Лорд Шелдон молчал. Выражение его лица в тот момент показалось Азалии не менее высокомерным, и она сердито выпалила:
– Лорд Гоуэр тогда писал: «Нет ничего удивительного, что нас, англичан, недолюбливают везде, где бы мы ни появлялись. Для людей других наций нет ничего более отвратительного, чем самодовольный англичанин. Бóльшую ненависть способен вызвать лишь англичанин в военном мундире!» – Азалия беспомощно всплеснула руками. – Вам эти слова ничего не говорят? – поинтересовалась она. – Впрочем, что я спрашиваю! У меня нет сомнений, что если вы и слышали об этом заявлении лорда Рональда, то просто отмахнулись от него, назвав слишком гуманным. Чтобы вам, с вашим презрительным отношением ко всем остальным нациям, обращать на это внимание!..
– Что ж, жесткие слова! – сказал лорд Шелдон, когда Азалия замолчала, переводя дыхание. – Очень жесткие, и я мог бы ответить на них не менее твердо. Но вместо этого процитирую вам одну китайскую поговорку.
Он говорил очень спокойно, и Азалия почувствовала, как ее злость начинает улетучиваться.
– Поговорка гласит: «Лаской можно добиться большего, чем плеткой».
Когда он это произнес, на губах его появилась улыбка. Потом, к изумлению девушки, он неожиданно обнял ее и привлек к себе.
– Мне понравилась ваша храбрость, – совсем другим тоном сказал он. – А сейчас я хочу посмотреть, не убедительней ли будет… ласка.
Не успела Азалия ничего ответить, даже просто пошевелиться, как он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. И потом, удивленная и сбитая с толку, она почувствовала его губы на своих губах.
На миг Азалия остолбенела от замешательства. Но тут же спохватилась и уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая от себя, хотя прикосновение его губ вызвало в ее душе странное смятение.
Такого она не испытывала еще ни разу в жизни – что-то теплое и нежное окутало все ее тело, поднялось к горлу и замерло на губах, невольно ответивших на поцелуй.
Она и представить себе не могла, не догадывалась, что подобное существует. Что-то чудесное, неизвестное ей доселе, вдруг пробудилось в душе и мгновенно стало частью всего ее существа.
Она не понимала, что происходит, не верила, что такое возможно, но не могла пошевелиться, не могла оторвать свои губы от его губ.
Руки мужчины крепче обняли ее, а она все никак не могла оттолкнуть его прочь.
Казалось, к ней вернулись яркие краски Индии, ее дивная музыка, теплое солнце, по которым она так тосковала в дождливой, промозглой, скучной Англии.
Все присутствовало там, в блаженстве и обаянии этих мгновений, и все благодаря этому мужчине, чьи губы показались ей такими… волшебными.
Когда он поднял голову, Азалия заглянула в его глаза и поняла, что он заворожил ее и что собственный разум уже больше не принадлежит ей, а сделался, как и губы, его собственностью.
Внезапно очнувшись от этого наваждения, она слабо вскрикнула и бросилась прочь из комнаты, охваченная паникой…
Глава вторая
«Зачем только я позволила ему это? Зачем?» – Азалия не находила себе покоя и в последующие после бала дни тысячу раз задавала себе этот вопрос.
Впрочем, времени на размышления у нее почти не оставалось. Дни проходили за упаковкой вещей перед отъездом в Гонконг, однако в глубине сознания вопрос всплывал вновь и вновь, и тут же она говорила себе: «Ненавижу его! Как я его ненавижу!»
Лорд Шелдон воплощал собой, на ее взгляд, то, что было больше всего ненавистно и отцу, и ей: спесь, надменность англичанина, презирающего весь мир и все народы, кроме собственного.
Она понимала, что злиться на него бесполезно, но когда вспоминала его слова, которые подслушала, стоя за шторой, то злость вновь поднималась в ее душе, подобно океанскому приливу.
В тот вечер, когда он практически обвинил ее в том, что она за ним шпионила, самообладание ее покинуло, и слова, срывавшиеся с ее уст, были уже неподвластны контролю.
Теперь она раскаивалась в том, что повторила мнение, высказанное лордом Рональдом Гоуэром.
О нем она прочла в папке, переданной генералу в Военном министерстве после его назначения в Гонконг.
Азалия понимала, что не имеет права даже прикасаться к этим бумагам, не то что читать, тем более что на папке стояла надпись «Гонконг – строго секретно».
Но когда после возвращения в Олдершот генерал случайно оставил ее на своем письменном столе, она не устояла против искушения и заглянула внутрь.
Увидев же, о чем там речь, она не сумела совладать с любопытством и не успокоилась, пока не прочла все донесения до конца.
Ей удалось это сделать, так как она упаковывала имущество генерала перед переездом в Лондон и вновь распаковывала, когда семейство обосновалось в Батлесдон-Хаусе, принадлежавшем прежде ее родному деду.
Каждый день Азалии приходилось вытирать пыль и наводить порядок в кабинете генерала, и постепенно она читала все новые и новые записки и сообщения, лежавшие в папке с надписью «Гонконг».
Бóльшая часть корреспонденции была от генерала Донована, жаловавшегося на новую политику губернатора; если верить его словам, она не только приводила в ярость военные власти в колонии, но и вызывала тревогу и беспокойство у всех европейцев.
Фактически поведение военных критиковал лишь лорд Рональд Гоуэр.
Его высказывания были доведены до сведения военного ведомства, поскольку он отказался ехать в Японию с группой офицеров Семьдесят четвертого полка, где они намеревались провести отпуск, возмущенный их, как он выразился, «деревенской надменностью».
Азалия не сомневалась, что дядя направляется в Гонконг с твердым намерением установить там жесткий порядок, за который так настойчиво ратовал генерал Донован.
– Донован мыслит правильно, – заявил он как-то жене за обедом, на котором присутствовала и Азалия. – Я буду придерживаться его методов, чтобы держать в узде бунтовщиков. Пусть знают, что их ждет в случае непослушания. Программа «милосердия», проводимая в жизнь губернатором, оказалась совершенно несостоятельной.
– Почему же, дорогой? – поинтересовалась леди Осмунд, но по голосу тетки Азалия поняла, что эта тема не слишком ее интересует.
– Разбой, убийства и случаи поджогов все учащаются. Ведь губернатор показал населению, что он слаб и сентиментален.
– А что за преступления они совершают? – не удержавшись, спросила Азалия.
– Грабежи, разумеется, наиболее «доходные», если можно так выразиться, из всех преступлений, – ответил ей дядя. – Китайцы, всегда отличавшиеся большой изобретательностью, через водостоки под землей пробираются в подвалы банков, ювелирных лавок и на склады богатых торговцев.
– Боже! – с ужасом воскликнула леди Осмунд. – Так они заберутся и в нашу резиденцию!
– Нет нужды беспокоиться об этом, дорогая, – ответил генерал. – Наша резиденция находится под надежной охраной. Кстати, когда в Западной Индии грабители проникли в хранилища Центрального банка, их добычей стали тысячи долларов банкнотами и золотые слитки стоимостью в одиннадцать тысяч фунтов.
– Какие ловкачи! – непроизвольно вырвалось у Азалии.
Дядя смерил ее своим обычным презрительным взглядом.
– Ловкачи? Я не стал бы применять такое слово к преступникам, – холодно заметил он. – После вступления в должность я немедленно возобновлю публичную порку и казни, а также позабочусь о том, чтобы в «гуманных тюрьмах», устроенных губернатором, негодяи чувствовали себя как можно неуютней.
– Неужели вы и вправду верите, что такие жестокие методы помогут обуздать преступность? – удивилась Азалия.
– Я позабочусь об этом, – зловещим тоном ответил генерал.
Леди Осмунд не проявила никакого интереса к разговору. Она была занята другим – покупкой элегантных платьев для дочерей и для себя, ибо не намеревалась отказываться от приемов в доме губернатора, как бы сурово ее супруг ни отзывался о его хозяине.
В каждой британской колонии дом губернатора являлся средоточием светской жизни, и леди Осмунд не сомневалась, что только там Виолетта и Маргарита смогут встретить достойных молодых людей, которые станут в дальнейшем богатыми и почтенными супругами.
Однако, вернувшись как-то раз в Батлесдон-Хаус с чаепития у вдовы одного из бывших командующих гарнизоном, она выглядела немного встревоженной.
– Знаешь, Фредерик, что сказала мне леди Кеннеди? – спросила она генерала, как только вошла в дом.
– Не имею представления, – ответил муж.
– Она сказала, что китайцы там пытались убить всех англичан, примешивая яд в хлеб, подававшийся им на завтрак! Это верно?
Генерал чуть поколебался, а потом ответил:
– Такое действительно случилось, но очень давно, в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году.
– Но я поняла, что леди Боуринг, чей муж был в то время губернатором колонии, потеряла рассудок и была вынуждена вернуться в Англию, где вскоре и умерла.
– Полагаю, что это весьма спорный вопрос – вызвана ли смерть леди Боуринг действием яда, – ответил генерал. – На самом деле донесения, поступавшие в Военное министерство, не подтверждали, что следствием заговора стала чья-либо смерть, хотя некоторые считали, что их здоровье пострадало.
– Но, Фредерик, как мы можем ехать вместе с девочками в такое ужасное место, где рискуем быть отравленными?
– Уверяю тебя, Эмилия, история сильно преувеличена. Только в одной пекарне, которую европейские хозяйки считали лучшей, обнаружили более-менее значительные количества яда в черном и белом хлебе.
– Какой ужас! Даже подумать об этом страшно! – воскликнула леди Осмунд.
– Согласен, что существует определенный риск, – признал генерал. – Впрочем, тот заговор был организован мандаринами, китайскими чиновниками из Кантона, как своего рода «война нервов», и строгое наказание, которое понесли зачинщики, является надежной гарантией того, что подобные мысли больше никому не придут в голову.
– Я в это не верю! – заявила леди Осмунд. – И вообще, Фредерик, я не намерена подвергать риску жизнь своих детей, а также свою собственную и ехать к этим ужасным китайцам!
– Эмилия, поверь мне! Сейчас нет оснований для таких страхов. Ты все преувеличиваешь, – попытался успокоить ее супруг.
– А пираты? – не унималась генеральша. – По словам леди Кеннеди, они постоянно угрожают всем судам, появляющимся в их водах.
– Это верно, – вынужден был признать генерал.
– Тогда почему же власти колонии никак не могут покончить с подобными безобразиями?
– Потому что нам не известно ни где укрываются пираты, орудующие в окрестностях Гонконга, ни кто их снаряжает, хотя мы и подозреваем, что это где-то возле Кантона.
– Но ведь наш флот может что-то сделать?
– В гавани и вдоль берега патрулируют канонерские лодки, а еще мы создали специальный суд, разбирающий случаи пиратства, и запретили китайским джонкам перевозить оружие и боеприпасы.
– Но всех этих мер оказалось недостаточно! – воскликнула леди Осмунд.
– Пираты представляют собой меньшую угрозу, чем разбой и грабежи, совершаемые вооруженными бандами на суше, – возразил генерал.
– Вооруженными? – Голос леди Осмунд поднялся уже до визга.
– Их, безусловно, поощряет мягкая политика нынешнего губернатора.
– Тогда ты должен все изменить!
– Именно это я и намерен сделать, – сурово ответил генерал.
– Что ж, пока ты не наведешь в Гонконге порядок, ноги моей там не будет!
Генералу пришлось приложить немалые усилия, чтобы успокоить разволновавшуюся супругу. Леди Осмунд вновь и вновь повторяла, что боится ехать в Гонконг.
У Азалии от страха сжималось сердце. Если генеральша продолжит упорствовать, то плавание на «Ориссе» будет отменено и ей тоже придется остаться вместе с ними в ненавистной промозглой Англии.
К счастью, весьма солидная должность, которую предстояло занять генералу в Гонконге, пересилила страхи, и наконец, после немного преувеличенной демонстрации своих опасений, тетка согласилась на переезд.
Азалия уже прочла про «заговор отравителей» и могла понять ужас, охвативший живших в Гонконге европейцев, когда однажды январским утром едва не за каждым столом раздались крики «Хлеб отравлен!».
Донесение об этом происшествии тоже лежало в генеральской папке. Из него она узнала, что доктора, сами страдающие от болей в желудке, выполняя свой долг, ездили из дома в дом и раздавали нуждающимся в помощи лекарства и противоядие.
Впрочем, Азалию интересовали не только трудности, с которыми сталкивались европейцы в Гонконге.
Она была любознательным ребенком. Еще в детстве ее буквально завораживали огромные пространства Китая, об этой стране и ее тайнах она слышала множество самых противоречивых рассказов.
Мать говорила ей, что китайцы великолепные ремесленники, от нее Азалия немного узнала и об их обычаях, культуре, познакомилась с конфуцианством.
Ее дед, Иван Хорьков, был писателем и философом, что побудило его к изучению восточных религий.
Он жил на юге России, где и люди, и климат отличаются мягкостью и благожелательностью. Еще сравнительно молодым отправился в Индию, увлекшись индуизмом, в особенности йогой.
А там поселился в предгорьях Гималаев, где и продолжил свой писательский труд и знакомство с различными восточными философскими течениями.
Приехав в Лахор, Иван Хорьков повстречался с дочерью русского посланника.
Он влюбился, безумно и страстно, и после свадьбы молодые решили навсегда остаться в Индии, стране, которую оба обожали.
Мать Азалии, Надежда, их единственный ребенок, была красива, обаятельна и умна, чего и можно было ожидать от дочери таких необыкновенных родителей.
Ее яркая красота сразу же привлекла внимание Дерека Осмунда, когда в дни отпуска он отправился посмотреть индийские древности.
Он часто говорил дочери:
– Я влюбился в твою мать с первого же взгляда. Она была самой красивой девушкой, какую я только встречал в своей жизни.
Потом Азалия поняла, что он любил в жене не только красоту, но и ее ум, и способность к пониманию и сочувствию, и даже ее странный мистический настрой.
Далеко не всякому европейцу удалось бы понять ее стремление к духовному. Впрочем, с Дереком Осмундом они жили необычайно счастливо, и Азалия не могла припомнить ни одной ссоры, которая бы случилась у отца с матерью.
Они оба любили людей, старались делать окружающим добро. Азалия часто вспоминала об этом, оставаясь одна.
Именно мать научила ее видеть красоту не только в природе – цветах, птицах, снежных вершинах, но и в пестрых многоголосых базарах, в непрерывном калейдоскопе людей, приезжавших из всех княжеств Индии, а также в вере тех, кто совершал омовения в священной реке Ганг.
Мама умела видеть красоту повсюду, часто вспоминала впоследствии девушка. И после грустных раздумий она пыталась примириться с холодным неуютным домом, с резкими голосами дяди и тетки, их презрительными взглядами и словами.
Все это было так ужасно, и все же она старалась, правда без всякого успеха, хоть как-то оправдать и дядину напыщенность, и мелочную придирчивость леди Осмунд, так как не сомневалась, что ее мать смогла бы это сделать.
В ее памяти навсегда запечатлелись рассказы матери о прекрасном камне жадеите, из которого китайцы научились вырезать фигурки давным-давно, тысячи лет назад, и об их живописи, более искусной и тонкой, чем произведения европейских художников.
А еще она рассказывала дочери, что китайцы наделены исключительным чувством чести и очень щепетильны в вопросах порядочности: и то и другое – неотъемлемая часть их национального характера. И это так противоречило рассказам дяди о китайцах из Гонконга.
«Как замечательно, что я смогу увидеть все своими глазами, – подумала Азалия, – и составить собственное мнение».
И все же ее не оставлял страх, что из-за какой-нибудь случайности либо теткиного каприза, а то и по приказу Военного министерства их поездку в последний момент отменят.
Генерал уже отбыл два дня назад на военном транспорте, перевозившем в колонию подкрепление.
Но даже после этого Азалия боялась, что болезнь либо какое-нибудь непредвиденное происшествие помешают им добраться до Тилбери. К счастью, ее опасения не оправдались!
Когда они сошли с поезда и увидели стоящий у причала корабль, сердце Азалии забилось от восторга, какого она не испытывала с тех пор, как уехала из Индии.
В последние пару дней леди Осмунд была еще более придирчивой, чем всегда, и Азалии порой начинало казаться, что она ничего не умеет делать правильно.
Ей приходилось распаковывать уже подготовленные к отправке сундуки. Вещи, которые генеральша поначалу распорядилась оставить дома, внезапно оказывались жизненно необходимыми в Гонконге, а дорожные платья для Виолетты и Маргариты менялись раз десять.
В самый последний момент от портного прибыли новые наряды; потерявшийся зонтик внезапно нашелся на кухне, хотя никто не мог объяснить, как он туда попал.
Когда они наконец отъехали от Батлесдон-Хауса, Азалия была настолько измучена, что боялась заснуть еще до того, как они доберутся до железнодорожного вокзала.
Генеральша принялась расспрашивать ее про десятки разных предметов, уже упакованных в сундуки и чемоданы. Она почему-то была уверена, что их забыли взять.
К счастью, память у Азалии была хорошая.
– Шляпки кузин в сундуке с выпуклой крышкой… – отвечала она. – Нюхательная соль в большом кожаном саквояже… Шкатулка с украшениями в кованом сундуке… Зонтики от солнца в коричневом чемодане…
У нее был готов ответ на любой вопрос, и тетка в конце концов успокоилась.
Близнецы всю дорогу молчали, хотя порой о чем-то перешептывались и хихикали.
Это были красивые девушки, почти неотличимые друг от друга; светловолосые и голубоглазые, белокожие и розовощекие, они являли собой превосходный образец настоящих англичанок. Но при этом отличались непроходимой глупостью, хотя это мало кто замечал.
Казалось, их не интересовало ничего на свете, кроме них самих. Даже молодые люди, которых заманивала для них генеральша, строго следившая, чтобы те обладали достаточно громким именем и внушительным состоянием, слышали от барышень Осмунд только односложные ответы и бесконечные девичьи смешки.
Однажды Азалия случайно услышала, как одна дама, считавшаяся приятельницей генеральши, ядовито заметила:
– У них один умишко на двоих, при этом совсем крошечный!
Девушка не могла не признать справедливость этого высказывания. И все-таки она любила своих кузин, да и они всегда хорошо к ней относились.
В новых дорожных платьях розового цвета, весьма элегантных, а также в отороченных мехом жакетах и капорах с завязанными под подбородком атласными лентами они выглядели необычайно привлекательно.
Рядом с ними Азалия особенно остро сознавала собственный жалкий вид.
Из старых платьев Виолетты и Маргариты не нашлось ничего подходящего, что она могла бы надеть в дорогу, и леди Осмунд, всегда старавшаяся экономить на племяннице, отдала ей собственное дорожное платье и жакет, которые ей чем-то не нравились.
Они были коричневого цвета, наспех подогнаны по тонкой фигурке девушки пришедшей на дом портнихой, и, хотя Азалия исправила небрежную работу своими искусными руками, что можно было поделать с унылым, землистым цветом? Из-за него лицо ее казалось нездоровым, а фигура бесформенной.
«До чего же оно безобразное! – ужаснулась Азалия, увидев платье перед отправлением. – Как я его ненавижу!»
Ей до боли захотелось иметь собственные красивые платья. Она с тоской вспомнила свои яркие наряды из нежного шелка и прозрачные газовые шарфы, какие любила носить и ее мать.
В них Азалия выглядела совсем по-другому: кожа сияла нежным светом, подобно слоновой кости, в волосах мерцали синие и лиловые огоньки, вечерами казавшиеся порождением лунного света.
А сейчас у Азалии было лишь это нелепое коричневое одеяние. Подниматься на борт корабля при мартовском ветре и дожде в одном из тех тонких линялых платьев, что достались ей от Виолетты или Маргариты, было просто немыслимо.
«Все равно никто на меня не посмотрит, – рассудила Азалия, – к тому же я буду постоянно занята».
Но она не могла предвидеть, что предстояло ей в дороге.
Леди Осмунд ясно дала понять, что если она хочет ехать вместе с ними, то должна будет исполнять обязанности горничной для всех троих.
– Мне следовало бы отправить тебя в каюте второго класса на нижней палубе, – заявила она племяннице, – но тогда ты не сможешь приходить к нам. Так что, считай, тебе невероятно повезло, раз ты можешь ехать первым классом.
– Спасибо, тетя Эмилия, – ответила Азалия, зная, что от нее ждут именно этого.
Однако, когда она увидела свою каюту, чувство благодарности мгновенно пропало.
Каюты леди Осмунд и ее дочерей выходили на палубу первого класса. Просторные и светлые, они были и обставлены приличествующим для важных особ образом.
