Текст книги "Влюбленная в море"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Матрос отцепил фонарь и поднялся по трапу на ют. Лизбет понимала, что счет идет на секунды. Она быстро подошла к двери каюты, уже успев заметить, что ключ торчит в замке, и повернула его. Дверь распахнулась, на пороге возник дон Мигуэль. В темноте они едва видели друг друга. Лизбет почувствовала, как его рука обвилась вокруг нее, и ощутила его губы на своих губах.
– Спасибо, любовь моя, жизнь моя, – выдохнул он, затем с быстротой, которая показалась Лизбет сверхъестественной, пробежал через палубу и нырнул в море.
Лизбет услышала всплеск. Один из вахтенных крикнул, его крик подхватил другой на противоположном конце корабля:
– Человек за бортом! Человек за бортом!
Часовой с фонарем уже бежал вниз по трапу:
– Что тут происходит, сюр?
Вопрос замер у него на губах, стоило ему увидеть распахнутую дверь. Он, безусловно, сразу догадался, что произошло, а то и сам успел увидеть, как дон Мигуэль прыгал с борта в море.
Поднялась суета, матросы с криками забегали по палубе. Лизбет знала, что только несколько человек из них умеют плавать, но без приказа они не смели бросаться вдогонку за сбежавшим пленником. Пока бегали за Родни, дон Мигуэль успел выиграть бесценное время.
– Что случилось? Только не говорите одновременно, – поморщился Родни, когда на него обрушился гвалт голосов. – Мастер Гэдстон, объясните вы, в чем дело!
Гэдстон прибежал на палубу всего за несколько секунд до появления Родни и успел узнать лишь основной факт.
– Пленник бежал, сэр!
– Кто? Де Суавье? – переспросил Родни и увидел открытую дверь каюты и толпившихся рядом матросов. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы получить сведения от стоявшего на часах матроса. Расспрашивать Лизбет не имело смысла. Лицо безнадежно выдало ее, и стоило Родни бросить на нее лишь один взгляд, как он догадался, что она сделала. Он всмотрелся в окружавшую их темноту.
– Сегодня уже ничего не поделаешь, – сказал он. – Если завтра останется время, мы поищем его, но сомневаюсь, что поиски что-либо дадут.
Он повернулся и направился к своей каюте. Он ничего не сказал Лизбет, но она последовала за ним без всякого приказа. Даже при свете фонарей она увидела, как потемнело его лицо, и внезапно ее сердце екнуло от страха.
Он вошел в свою каюту и остановился, поджидая ее. Сделав огромное усилие, Лизбет заставила себя посмотреть ему в глаза.
– Его отпустили вы, – сказал Родни.
Это был не вопрос, а утверждение. Лизбет кивнула. Она чувствовала, что не сможет объяснить Родни, что испытывала по отношению к дону Мигуэлю. Прежде всего, он не понял бы ее. Он привык к невзгодам и стал бы презирать мужчину, который испугался тюремного заключения.
– Вы были влюблены в него?
Вопрос застал ее врасплох. Она ждала, что он обрушит на нее обвинения в предательстве, но не предвидела настолько простого вопроса. Какое счастье, что ей не придется лгать.
– Нет, я не была влюблена в дона Мигуэля, – ответила она. – Но я его жалела. Он очень молод и впечатлителен. Теперь он вернется домой в Испанию, к своей семье.
– Вы любили его! – В его словах прозвучали укор и презрение.
– Если бы я его любила, я убежала бы с ним, – сказала Лизбет и увидела, что в глазах Родни промелькнуло изумление, и почувствовала внезапно, как в груди закипает гнев. – Неужели вам недостаточно того, что вы уже сделали? – спросила она. – Вам непременно хочется большего? А ведь вы могли проявить великодушие, высадить его на берег вместе с теми несчастными туземными рабами. Но вы хотели притащить его в Англию за своей колесницей победителя, чтобы потешить свое тщеславие. Но у вас и без него есть чем похвастаться. Он всего лишь мальчик, пусть и носит громкий титул и владеет большим состоянием. Вы уже столько отняли у него, что могли бы, по крайней мере, подарить ему свободу.
Родни молча смотрел на нее. Он не успел ничего ответить, потому что Лизбет изо всей силы топнула ногой, ее волосы взметнулись и вспыхнули вокруг лица огненным ореолом.
– Мне кажется, я вас ненавижу! – воскликнула она и, не сумев сдержать рыданий, выбежала из каюты, хлопнув дверью.
Глава 11
Погода испортилась, над морем висел густой туман, сильно штормило. Качка на тяжелой «Святой Перпетуе», глубоко зарывавшейся носом в свинцовые волны, очень отличалась от качки на «Морском ястребе», и Родни даже пожалел, что находится не на своем первом корабле меньших размеров.
До дома оставалось восемь дней пути, мысли путешественников устремлялись вперед к родимым берегам, и каждый предвкушал радость возвращения на английскую землю. Беспокойство и ожидание проявлялись во всем, что бы ни делали матросы. Даже за работой они переговаривались громче и возбужденнее, а насвистывали более нетерпеливо.
И не только мечты об ожидавшей по возвращении награде вдохновляли людей. Да, им предстояло временно разбогатеть, а потом, промотав богатство, снова пуститься в плавание в надежде на новую добычу. Нечто более глубокое и основательное будоражило умы.
Возможно, их тревожил неосознанный страх, что за эти последние дни деньги могут ускользнуть от них… Воды, в которых плыли сейчас корабли, считались опасными. Не было на борту человека настолько глупого или беспечного, который не сознавал бы этого, за исключением разве что туземных волонтеров. Но те страдали от перемены климата и едва ли могли чувствовать что-либо еще, кроме физического дискомфорта.
Несчастных угнетал не только холод. Вскоре после того, как Канары остались позади, на борту «Морского ястреба» вспыхнула желтая лихорадка. Заболели десять человек.
Барлоу сообщил об эпидемии Родни, который не стал распространяться об этом факте среди своей команды. Он подозревал, что если Лизбет узнает, то непременно начнет настаивать, чтобы ей позволили ухаживать за больными.
Родни знал, что заболевшему желтой лихорадкой мало чем можно помочь. Так и случилось – все десятеро заболевших умерли, и казалось более чем вероятным, что и остальные туземцы не дотянут до Плимута.
Команде «Святой Перпетуи» до сих пор чрезвычайно везло. Со времени захвата на ее борту умерли только пятеро англичан и семь туземцев. Эта цифра была необыкновенно мала по сравнению с обычным уровнем смертности в подобных путешествиях. Но все могло измениться за одну ночь.
Родни чувствовал, что из последних сил удерживает зубами свою удачу и ни в коем случае не должен даже на секунду ослаблять хватку, пока они благополучно не войдут в Ла-Манш.
На другое утро ветер усилился. С одной стороны, это было на руку, поскольку позволяло развить отменную скорость. Но Родни чувствовал, что замерзает в своем продуваемом насквозь тонком камзоле. Не удивительно, что привыкшие к тропическим температурам туземцы мучительно страдали от холода.
Только бы добраться до Англии! По прибытии он щедро расплатится с ними, а они, неделю славно погуляв в Плимуте, найдут корабль, плывущий на запад, если только их насильно не завербуют на королевский флот.
Туман слегка рассеялся, и можно было увидеть низко нависшие над морем свинцовые дождевые облака. Родни поговорил с матросом, стоявшим за штурвалом, велел ему взять на два румба влево и отошел в сторонку, чтобы разогреть заледеневшие мышцы, но тут услышал пронзительный крик дозорного с грот-мачты:
– Вижу парус… два паруса, сэр! Это… это испанцы!
Впрочем, в сообщении дозорного уже не было необходимости. Туман быстро рассеивался, и Родни в тот же момент сам увидел корабли. Они находились на расстоянии не более пяти миль и быстро приближались. Это были галионы такой же величины, как «Святая Перпетуя», если не больше. Родни понял, что испанцы держат курс на Канары, скорее всего, это были торговые суда, возвращавшиеся в Гавану.
Родни быстро рассчитал, что в этом случае они идут порожняком и не представляют интереса с точки зрения добычи. Но они принадлежали испанцам, и этого было достаточно, чтобы подбородок его грозно выдвинулся вперед, а губы решительно сжались.
– Испанцы, сэр! Испанцы! – с горящими глазами повторял стоявший рядом Гэдстон, едва не приплясывая от волнения.
– Да, я вижу, мастер Гэдстон. Приготовиться к бою.
Он мог и не говорить этого – матросы уже со смехом и шутками выкатывали пушки. Клочья тумана низко пролетали над морем, отчего корабли то исчезали из поля зрения, то снова появлялись. В один такой момент отчетливой видимости Родни заметил, что ближайший к ним галион, пребывая в счастливом неведении, дружески салютует им вымпелом, и порадовался, что «Святая Перпетуя» идет без флага. Он решил, что поднимет красный крест святого Георгия в самый последний момент и окончательно развеет сомнения испанцев в том, какому государству принадлежит корабль.
– Полный вперед, мастер Гэдстон, – резко скомандовал он.
– Есть, сэр! – весело ответил тот, словно получил от своего капитана не приказ, а кошелек с золотом.
Родни умышленно взял Гэдстона на борт «Святой Перпетуи», чувствуя, что лучше, чем Барлоу, сумеет сдерживать его порывы. Теперь он только порадовался энтузиазму молодого человека. По мнению Гэдстона, иметь дело с испанцами можно было только одним способом – атаковать их, невзирая на риск, как бы ни были малы шансы на успех.
Даже не оглядываясь и не окликая дозорного, Родни знал, что «Морской ястреб» еще не показался на горизонте. Барлоу делал остановку, чтобы произвести мелкий ремонт, и хотя вскоре должен был нагнать их, ждать его не имело смысла. Если они собирались схватиться с испанцами, это следовало сделать сейчас или никогда.
Родни быстро стал прикидывать в уме план сражения, которое неминуемо приближалось. Ветер благоприятствовал «Святой Перпетуе», галионам же приходилась двигаться против ветра. Родни уже видел первый из кораблей сбоку и понимал, что недооценил его размеры. Галион был намного больше «Святой Перпетуи», значит, и пушки на нем были более мощными и дальнобойными. Тоннаж второго из кораблей казался примерно таким же.
По обычаю испанцев, галионы держались настолько близко друг к другу, насколько представлялось возможным. Родни решил, что проскочит между ними, и отдал команду:
– Всех к орудиям, мастер Гэдстон. Огонь открывать только по приказу.
Матросы у пушек слышали его и поняли, что он задумал. Они, как и Родни, знали, что преждевременный залп может испортить все дело.
Родни вызвал на палубу матросов, вооруженных аркебузами и луками. Они прибежали в тот момент, когда «Святая Перпетуя» снова вошла в облако тумана. Родни приказал им спрятаться за фальшбортом и не показываться до решающего мгновения.
Спустя несколько секунд они вышли из тумана, и Родни хорошенько разглядел галион. На нем была четырех этажная рубка, придававшая кораблю оригинальный и внушительный вид. Как большинство испанских кораблей, в длину галион был почти таким же, как в ширину, с покрытой сетью средней палубой, чтобы предотвратить абордаж. Реши Родни захватить испанский корабль, это послужило бы серьезным препятствием, но он понимал, что у него нет никаких шансов, поскольку кораблей два.
Единственное, что он мог сделать во славу Англии, – это потопить их или разрушить настолько, чтобы они затонули сами при первом же шторме. В непогоду галионы плохо слушались руля и делались почти беспомощными при встречном ветре. Но Родни прекрасно понимал опасность, какую представляли на близком расстоянии их пушки.
Галионы имели на вооружении какие-то особенные катапульты, а испанские стрелки из аркебуз славились своей меткостью.
Корабли сближались, туман опять рассеялся, и Родни видел, как блестят латы на столпившихся на носу испанцах. Они начали беспокоиться, почему «Святая Перпетуя», которая неуклонно приближается к галиону, не отвечает на сигналы, догадался Родни. Он отдал команду, и матросы начали поднимать флаг Святого Георгия. Через несколько секунд стало ясно, кому принадлежит «Святая Перпетуя».
– Приготовиться открыть огонь! – крикнул Родни Гэдстону.
Корабли встретились нос к носу, затем резво, словно дебютантка на первом балу, «Святая Перпетуя» проскользнула между двумя галионами. Родни увидел, как испанские офицеры показывают на грот-мачту «Святой Перпетуи», услышал, как они выкрикивают команды, и различил в голосах панические нотки.
Прислуга у носовых пушек нагнулась к прицелам. Мастер Гэдстон отдал команду. Пушки вдоль обоих бортов дали залп, изрыгнув шквал огня, и корабль окутался дымом.
– Огонь! – снова крикнул Родни. Наконец-то оправдали себя долгие часы тренировок под палящим тропическим солнцем. Едва жерла пушек успели прочистить после первого залпа, как порох, шомпола и ядра уже были тут как тут для нового выстрела. Матросы слаженно и быстро выполнили требуемые действия, и орудия прогрохотали снова.
Стрелки из аркебуз и лучники поразили намеченные заранее жертвы. Пушки же прямой наводкой ударили по верхней палубе. Когда развеялся дым, Родни увидел, что галион по левому борту пострадал сильнее, он находился ближе к «Святой Перпетуе», чем второй корабль. Грот-мачта его наклонилась вперед, как сломанное птичье крыло, палуба превратилась в груду обломков и обрывков парусины, среди которых вповалку лежали убитые.
Второй корабль потерял бизань-мачту [12]12
Бизань-мачта – самая задняя мачта парусного судна.
[Закрыть], в борту чернели ужасные пробоины, но команда его оказалась расторопнее, чем на первом корабле, и в «Святую Перпетую» полетели ядра испанских пушек. Прямо над головой Родни в нескольких местах лопнули снасти, во все стороны брызнули щепки, которые поражали сильнее, чем пули испанских мушкетов. Но в следующую минуту «Святая Перпетуя» ускользнула за пределы досягаемости.
– Право руля! – крикнул Родни рулевому. – Приготовиться открыть огонь из орудий по левому борту.
Сложный маневр с разворотом корабля и наведением пушек на кормовую часть второго галиона был выполнен быстро и слаженно. Спустя несколько секунд, пораженный сзади, и второй испанский корабль оказался в таком же плачевном состоянии, как первый. Бизань-мачта была снесена начисто, паруса упали в воду и волочились за кораблем. Кормовые пушки испанцев продолжали стрелять, но беспорядочно и абсолютно безуспешно. Родни догадался, что команда полностью деморализована, что нередко случалось с испанцами в сражениях.
– Приготовиться лечь на другой галс, – скомандовал он, и матросы закричали «ура», увидев, что бой окончен и «Святая Перпетуя» снова берет курс на Англию.
Но победа далась не без потерь. Была повреждена верхняя палуба, резьба, которой, должно быть, очень гордились трудившиеся над ней мастера, оказалась во многих местах ссечена и смята, в парусах зияли прорехи. На палубе, среди обломков, лежали люди, сраженные испанскими ядрами.
Родни подумал, что их не так мало, и тут воскликнул в ужасе, увидев среди них Гэдстона.
Молодой офицер полулежал, прислонясь спиной к борту, поджав ноги, а красное пятно на груди, быстро расплывавшееся по камзолу, говорило само за себя. Рядом с ним на коленях стояла Лизбет. Только сейчас до Родни дошло, что она находилась на палубе с самого начала сражения.
Когда Лизбет подбежала к первому упавшему человеку, то обнаружила, что он мертв. В грохоте пушек она едва расслышала, как к ней обращается матрос:
– Мастер Гэдстон, сэр! Он упал!
Лизбет кинулась на другой конец палубы. Пока она бежала, в плечо ей ударила щепка, но застряла в пышном буфе и не поранила тело. Лизбет только почувствовала укол, но не обратила на это внимания. Все ее мысли были заняты Гэдстоном.
Она присела рядом с ним, инстинктивно пригибая голову.
– Мы славно их отделали, да? – с усилием проговорил молодой человек.
– Еще как славно, – ответила Лизбет.
– Вот это победа! – Он пытался бодриться, но слова давались ему все с большим трудом. – Мы победили этих проклятых ис…
Голос его прервался, он упал на руки Лизбет, и она поняла, что он умер, но продолжала прижимать к груди его голову, не зная, что еще может сделать. Она была оглушена грохотом, потрясена видом убитых и умирающих вокруг людей. Она поймала себя на том, что громко молится, продолжая прижимать к себе тело Гэдстона…
Спустя долгое время Лизбет открыла глаза и увидела, что рядом с ней стоит Родни, и поняла, что молилась не о себе, а о нем. Наступившая тишина болезненно давила на уши. Глаза жгло от дыма, горло першило. Лизбет закашлялась и тут заметила, что плачет, сама того не желая.
Она почувствовала, что Родни помогает ей встать, услышала, как он распоряжается, чтобы унесли тело Гэдстона. Потом он повел Лизбет в ее каюту. Здесь царил страшный беспорядок. Картины попадали со стен, стулья опрокинулись, позолота осыпалась на ковер.
– Выпейте вина, – негромко сказал Родни, и его спокойный тон привел ее в себя быстрее, чем коричневатое чилийское вино, которое он заставил ее выпить.
– Сидите здесь, – велел Родни. – Мне надо вернуться на палубу. Меня ждут дела…
Он ушел, едва договорив фразу, но через несколько минут Лизбет последовала за ним.
– У нас пятнадцать убитых и тридцать раненых, – сообщил ей мастер Ганнер.
Это было ее дело, и Лизбет приступила к нему, отметив, что условия на «Святой Перпетуе» гораздо лучше тех, с которыми она столкнулась на «Морском ястребе». Сразу же после того, как они захватили «Святую Перпетую», она осмотрела каюту хирурга и порадовалась тому, что там обнаружила.
На этот раз можно было не выпрашивать у Родни aqua vitae, у испанцев имелся специальный уксус для промывания ран и для компрессов, и Лизбет уже испытала его действие на матросах, которые получали порезы и ссадины, исполняя свои рутинные обязанности. Здесь нашлись и скатанные в аккуратные рулоны полосы полотна для перевязок, коробочки и баночки с лечебными мазями и настойками.
Некоторые из них были незнакомы Лизбет, чтобы она могла без риска воспользоваться ими, в целебных свойствах других она уже успела убедиться.
Незаметно пролетело несколько часов, прежде чем Родни пришло в голову справиться о мастере Гиллингеме. Посланный на поиски почетного гостя матрос появился в кубрике в тот самый момент, когда Лизбет заканчивала бинтовать последнего раненого. Едва она поднялась на палубу, как поняла, что корабль сильно качает. Волны перехлестывали через борт, палуба была залита водой. Даже за это непродолжительное время команда «Святой Перпетуи» сотворила чудеса. Корабль был совершенно очищен от последствий сражения. Боцман и его помощники латали снасти, плотники еще трудились вовсю, но поврежденные, пришедшие в негодность паруса уже успели заменить новыми.
Это действительно была тяжелая работа, учитывая качку, но матросы справились, несмотря на то что палуба то вздымалась вверх, то уходила из-под ног, а соленые брызги немилосердно орошали всех трудившихся на палубе.
Самую серьезную проблему представлял сейчас факт, что команда была слишком малочисленной, чтобы благополучно привести корабль в порт.
Матрос помог Лизбет пройти по палубе, но не успела она укрыться в кают-компании, как оттуда выбежал Родни, едва не сбив ее с ног.
– Молчите! – крикнул он, хотя Лизбет и так молчала. – Вы что-нибудь слышите?
Услышать что-либо было довольно сложно в посвисте ветра, плеске волн и скрипе брусьев. Но матрос, уловив слова Родни, ответил:
– Это пушки бьют, сэр, клянусь Богом!
Теперь и Лизбет услышала отдаленные пушечные выстрелы, но они показались ей эхом тех, которые звучали в ушах несколько часов назад.
– Это «Морской ястреб»! – воскликнул Родни. – Я везде узнаю грохот его тридцатидюймовки! Это «Морской ястреб», и он добивает испанские галионы.
Разумеется, это была всего лишь догадка, но она подтвердилась в полной мере, когда еще до сумерек их догнал «Морской ястреб». Родни приказал лечь в дрейф и ждал с нетерпением, которое умудрялся скрыть ото всех, кроме Лизбет. Она слишком хорошо читала признаки волнения на его лице.
Матросы не находили нужным сдерживать свои чувства, и, несмотря на ненастье, большинство из них при приближении «Морского ястреба» вышли на палубу.
– Вижу корабль! – выкрикнул дозорный и секундой позже весело добавил слова, которых ждал Родни: – Это «Морской ястреб», сэр.
Вокруг закричали «ура», а через некоторое время Лизбет услышала, как внизу кричат «ура» раненые, которым сообщили радостную новость.
– Он цел и невредим, – с облегчением выдохнула Лизбет.
Родни обернулся к ней. Ветер растрепал ее кудри, отчего она выглядела настолько женственно, что несколько месяцев назад он не на шутку испугался бы, как бы ее секрет не сделался общим достоянием. Но теперь его переполняли иные чувства. Храбрость Лизбет заставила его испытать гордость за нее, а ее усталое осунувшееся личико вызывало желание позаботиться о ней.
– И вы, слава богу, тоже, – произнес он еле слышно, но Лизбет расслышала его сквозь шум ветра.
– Родни, вы были великолепны. – Она не могла не высказать ему своего восхищения.
Он взял ее под руку и воскликнул с ликованием:
– Мы это сделали вместе, малышка Лизбет!
И Лизбет почувствовала себя принцессой крови, которой возложили королевскую корону на голову.
«Вместе»! Она задрожала от радости. До чего она любила этого человека – каждым биением своего сердца, каждым дыханием, каждой капелькой крови! Родни – победитель, Родни – гроза морей, предмет ее грез, ее Прекрасный Принц…
А ликующие крики не смолкали. «Морской ястреб» в самом деле был невредим, за исключением расщепленной стеньги и нескольких дыр в парусе. Волнение на море не помешало Барлоу подняться на «Святую Перпетую» и рассказать в подробностях свою историю.
– Они пальнули в нас, но ядра пролетели слишком высоко, – усмехнулся он, объясняя отсутствие сильных повреждений у «Морского ястреба».
Одним из недостатков галионов было то, что огромные корабли частенько допускали промах по кораблям меньших размеров, подплывших к ним на слишком близкое расстояние.
– Мы слышали ваши пушки, сэр, и догадались, что происходит, – продолжал Барлоу. – Когда мы поравнялись с галионами, они беспомощно дрейфовали и черпали воду. Мы подумали, едва ли им удастся дотянуть до берега, но все же решили перестраховаться.
– Отлично, Барлоу, вы все сделали правильно, – одобрил Родни.
Чтобы сменить уставших матросов «Святой Перпетуи», прибыла помощь с «Морского ястреба», и на заре оба корабля снова двинулись вперед, хотя плотники еще целый день трудились над внутренними повреждениями.
И вот наконец на горизонте показалась земля. После этого оставалось только приукрасить корабли и ввести их с гордо поднятыми флагами в плимутскую гавань. Для Лизбет последние несколько дней промелькнули с невероятной быстротой. С тридцатью ранеными на руках, требовавшими постоянной заботы, она не имела времени предаваться праздным и бесполезным раздумьям. Ночью в ее дверь то и дело стучали, И приходилось вставать и бежать в кубрик.
К тому времени, как они обогнули Лендс-Энд, пятеро раненых умерли, но остальные, несмотря на тяжелые раны, постепенно поправлялись. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, выбрались на палубу. Каждому хотелось видеть изумленные лица моряков встречных кораблей, которые, потрясенно взирая на «Святую Перпетую», догадывались, что это – добытый в бою трофей.
Все эти дни Родни был занят не меньше, чем Лизбет. Когда они в последний вечер сидели в просторной, обшитой дубовыми панелями кают-компании «Святой Перпетуи», Лизбет почувствовала, что у нее внезапно сжалось сердце. Она ясно поняла, что плавание подошло к концу, и это, должно быть, последний раз, когда она осталась наедине с Родни.
На этой неделе ей то и дело приходило в голову, что ее любовь так же невыносима, как страдания раненых, за которыми она самоотверженно ухаживала. Но раненые находились на пути к выздоровлению, тогда как ей не излечиться никогда. Любовь к Родни проникла слишком глубоко в ее душу. Лизбет знала с той необъяснимой прозорливостью, отличавшей ее с детства, что какое бы будущее ни ожидало их обоих, она станет любить Родни до самой смерти.
Лизбет сама не знала, откуда взялась эта убежденность. Она была просто уверена, что каждый ее нерв, каждая жилка ее тела сделались частью Родни. Ей уже было все равно, зол он на нее или, наоборот, доволен ею, ласков или груб, она в любом случае принадлежала ему. И ничто, кроме смерти, не в силах избавить ее от страданий, которые причиняла ей ее любовь, думала Лизбет с отчаянным упорством.
Весь прошедший вечер после ужина они сидели и беседовали, пока не оплыли свечи. Разговаривали они не о будущем, а о прошлом. О том, что могло произойти в Англии за те сто шестьдесят шесть дней, что они находились в плавании. О разных забавных происшествиях, случавшихся во время их путешествия, и снова смеялись над ними, как смеялись тогда.
Они вспоминали мастера Гэдстона, его пылкость, ненависть к испанцам, и эти воспоминания вызвали слезы на глазах у Лизбет и придали голосу Родни траурные ноты.
Они говорили о лазурном небе и прозрачных водах Карибского моря, о попугаях и макао с их алмазным опереньем. Многие птицы погибли по дороге домой. И о рыбках, которые водились в коралловых рифах и которых невозможно было изъять из привычной для них среды и сохранить в живых даже на несколько часов…
Но под серым, осенним, таким английским небом как-то трудно было вспоминать сверкающую красоту тропических морей. Иногда Лизбет приходило в голову, что и весь их груз тоже потеряет свой блеск и ценность, перемещенный от золотых песков и роскошной флоры карибского побережья в прозаические доки Плимута. Ведь даже выложенный драгоценными камнями орнамент на обеденном столе словно бы потускнел и уже не переливался так, как прежде.
Лизбет догадывалась, что это ожидание неизбежного расставания окрашивает все вокруг в унылые серые тона.
Как-то она чуть было не призналась Родни в чувстве, которое испытывала к нему, и не попросила снова взять ее с собой в плавание. Но миг безумья пролетел, и она только горько усмехнулась про себя над этой мыслью. И все же Лизбет с трепетом ждала того момента, когда ей придется расстаться с Родни и вернуться к прежней, реальной, подобающей ей жизни в женском облике.
Сейчас путешествие казалось Лизбет волшебным сном, лишения, тревоги и даже страдания забылись или стали представляться незначительными по сравнению со счастьем, которое они переживали в те времена, когда ее и Родни соединяло чудесное чувство товарищества, никогда прежде ею не испытанное. И которое никогда уже больше не суждено испытать, думала она.
Придется вернуться в Камфилд, к отцу, мачехе, Френсису и Филлиде, к домашнему очагу. Сейчас вся прежняя жизнь казалась Лизбет такой банальной и незначительной по сравнению с жизнью, которой она жила на корабле Родни, рядом с Родни. И вот завтра они прибывают в порт. И ничего ей не останется сделать, как попрощаться с ним с достоинством и сдержанностью, которые она сможет в себе найти.
А Родни молча смотрел, как Лизбет сидит напротив, поставив на стол локти, положив маленький круглый подбородок на ладони. Белый гофрированный воротник оттенял золото ее волос, зелень атласного камзола перекликалась с изумрудами глаз.
– Вы довольны нашими достижениями? – спросил он, заранее предвидя ответ.
– Никто не мог бы достигнуть большего!
Ее голос дрогнул, и Родни испытал огромное удовольствие от этих слов, хотя и ждал именно их.
– Мне просто невероятно повезло.
– Как я вам и предсказывала!
Он улыбнулся:
– Вас когда-нибудь сожгут на костре как ведьму. Но я, ей-ей, побаиваюсь ваших предсказаний.
– Почему же, если они сулят вам благополучие? – удивилась Лизбет.
– Вы сами очень непредсказуемая особа. Явились на мой корабль переодетой. Вы – женщина и тем не менее принесли мне удачу. Если бы все вышло наоборот, я решил бы, что виноват ваш дурной глаз.
– Но раз все кончилось благополучно, чем вы меня наградите? – шутливо спросила Лизбет, и глаза ее, в которых отражались огоньки свечей, блеснули.
– Чем бы вас наградить? Может быть, изумрудным ожерельем?
Родни впервые заговорил об изумрудном ожерелье после того памятного разговора, когда он несправедливо обвинил ее, и они поссорились.
– Оно принадлежит всем компаньонам, – холодно напомнила Лизбет.
– К которым отношусь и я, к тому же я капитан удачливого корабля и имею право выбирать первым. Если не ошибаюсь, Дрейку выделили добра на десять тысяч фунтов, прежде чем поделили остальной груз.
– Спасибо, но у меня нет желания владеть этими изумрудами, – сказала Лизбет. Она знала, что не сможет смотреть на ожерелье без того, чтобы не вспомнить о доне Мигуэле. Лизбет до сих пор отчетливо слышала голос молодого испанца, говорившего ей о любви, видела страдание в его глазах. – Мне ничего не надо! – с внезапной горячностью воскликнула она.
– Кроме воспоминаний, – усмехнулся Родни мрачно.
«Он понял, почему я не хочу брать изумруды, почему мне делается не по себе даже при мысли о них», – подумала Лизбет и вслух сказала:
– Да, воспоминания теперь мои – навсегда.
В ее словах прозвучал вызов, подбородок слегка вздернулся. Но в ответ Родни протянул ей руку сердечным дружеским жестом, которого она нисколько не ожидала:
– Простите меня, Лизбет. Что бы я ни подарил вам, это не окупит того, что вы сделали. Вашей доброты к раненым, вашего мужества в опасности и того, что вы перенесли все без жалоб и упреков.
Она вложила руку в его ладонь. Прикосновение его теплых сильных пальцев заставило ее дыхание участиться.
– За вас, Лизбет! – Другой рукой он поднял кубок с вином.
– Спасибо. – Ее голос задрожал, как задрожало все тело от прикосновения его руки, и Лизбет испугалась, что Родни заметит ее волнение.
Он поставил кубок на стол и взглянул на ее пальчики, лежавшие в его ладони.
– Такая маленькая и такая храбрая, – произнес он тихо.
Он говорит это, не придавая словам особого значения, просто повинуясь сентиментальному порыву, поскольку путешествие подошло к концу, решила Лизбет. Она осторожно отняла у него свою руку и тоже подняла кубок с вином.
– За будущее, – сказала она. – Пусть оно принесет вам все, чего вы от него ждете.
Говоря это, Лизбет подумала о Филлиде, поставила кубок на стол и поднялась.
– Пора спать, – сказала она нарочито небрежным тоном. Если он снова скажет что-то ласковое, я разрыдаюсь, подумала она, охваченная внезапной паникой.
– Спокойной ночи, милая ведьма. Да пребудет с вами Божья благодать.
Лизбет с трудом, но все же отыскала дверь, а когда добралась до своей каюты, слезы в два ручья струились по ее щекам. Но это были слезы счастья – Родни сказал ей спасибо! Она не ждала от него благодарности. Но как выдержит она прощание с ним завтра, если она такая слабая, если его доброта лишает ее сил, деморализует полностью?
Лизбет промучилась всю ночь без сна, но, когда наступило утро, все оказалось намного проще, чем она воображала.
События начали происходить с того момента, когда они достигли Саунда, и Родни, перевесившись через борт, прокричал команде проплывавшего мимо корабля, которая глазела на них с открытыми ртами:
