Текст книги "Рождество в Индии"

Автор книги: Барбара Форд

Я хотела вернуть ему книгу. Но он отвел мою руку:

– Возьмите, миссис Рочестер!

Не глядя на меня, он ловко вскочил в седло.

– Будьте осторожны! – сказала я. Он повернул ко мне лицо и спросил:

– Может быть, вам называть меня Джон? Я смутилась и опустила глаза.

– До свидания, миссис Рочестер! – донеслось издали. Я смотрела ему вслед, до боли сжимая в руках книгу.

Смотрела до тех пор, пока он не скрылся за высокой скалой.

Глава 14

Наступил недолгий сезон дождей.

Воспользовавшись непогодой и одиночеством, я тщательно занялась изучением книг, которые одну за другой брала из комнаты, где раньше жил Джон Стикс.

Постепенно перед моим внутренним взором стал раскрываться мир этого человека, сложный, полный печали и в то же время кристально чистый, как глаза ребенка.

После долгой отлучки вернулся мой муж.

Он вернулся так же незаметно, как и уехал. Не поздоровавшись со мной, он тотчас стал заниматься какими-то неотложными делами, бумагами, кредитами и счетами…

Наше общение сводилось к очень простым вещам: разговорам о погоде, о росте чая, иногда я пыталась увлечь его воспоминаниями об Англии, о наших общих знакомых, и тогда в его глазах проскакивала та искра теплоты, которая когда-то сблизила нас.

Однажды утром в дом вошла женщина-индианка. Лицо ее было скрыто покрывалом.

Подойдя ко мне, она бросилась к моим ногам:

– Помогите мне! Помогите, пожалуйста! – закричала женщина. – Я родила троих сыновей, и боги забрали их всех, а напоследок и моего мужа…

– Но что я могу сделать? – воскликнула я, помогая ей подняться.

– Мой сын болен! Вы когда-то лечили в доме, здесь, его ногу…

– Подождите, как имя вашего сына?

– Рао…

– Конечно, я его помню! Где же он теперь?

Женщина заплакала:

– Возле дома.

Я выбежала на крыльцо. У порога стоял Рао. Я взглянула на его распухшую ногу и ужаснулась:

– Тебе немедленно нужно в больницу!

Но мальчик будто не слышал моих слов. Я обняла его за плечи и заглянула в глаза.

– Ты слышишь меня, Рао?

– Да, миссис… Но я не пойду в больницу…

Женщина снова заплакала.

– Помогите, помогите мне, я знаю, вы можете помочь… О, мой сынок, дитя моего сердца… Помогите мне… Я не знаю, как говорить с сильными мира сего…

– Но вашему сыну нужно идти в больницу! – попыталась объяснить я.

– Больницы больше нет, – сказал Рао.

– Кто тебе это сказал?

– Наши люди были там и ушли… Туда ходить нельзя. Это значит, что пути туда нет и больницы – тоже…

– Эти ваши люди – просто глупцы! – не выдержала я. – А тот сумасшедший жрец, что заставил их сделать это, ничего не смыслит…

– Понимаете, – снова запричитала женщина, обнимая мои ноги, – понимаете, они все говорят, что лекарства заколдованы, что все, кто примет их, – умрут и души их отправятся к дьяволу…

– Но как это может быть? – нервно засмеялась я. – Откуда и кто знает, какая сила заключена в лекарстве!

Но женщина не слышала моих слов. Она рыдала и покрывала поцелуями мои ноги.

Тогда я снова обратилась к Рао.

– Послушай, Рао… нога будет вести себя так, как ей захочется… Но если ты пойдешь в больницу, я уверена, это будет мудрый поступок… А мудрого человека я взяла бы к себе в дом…

– А сколько мне будут платить здесь? – неожиданно спросил мальчик.

Мне едва удалось сдержать улыбку.

– Ну… больше во всяком случае, чем ты зарабатываешь сейчас…

С минуту помолчав, Рао сказал:

– Я пойду в больницу.

Женщина, издав вопль подступившей к сердцу радости, поцеловала мне руку:

– Спасибо, спасибо, – забормотала она. – Боги услышали мои молитвы… Я родила троих… и детей моих Боги забрали… Спасибо вам, миссис…

Я попросила Раджа проводить их в больницу и каждый день стала читать молитву за спасение Рао…

Глава 15

Снова наступила жара.

Я проснулась в совершенной темноте ночи и услышала, как мистер Рочестер, не зажигая свечей, стал одеваться с необычной для него сноровкой человека, обладающего глазами кошки и ногами мышонка.

Все это было похоже на приготовление к отъезду или к тайной прогулке…

Я следила за ним, сдерживая дыхание.

Он постоял несколько минут в глубоком раздумье, как будто чему-то улыбаясь, затем подошел к окну и долго, с напряжением, слушал стрекотание цикад. Затем он отворил дверь; я слышала, как он спустился по лестнице. И вышел из дома. Через несколько минут я услышала, как слабо заржала его лошадь. Наверное, он потянул ее за собой.

Я подняла голову, встала и подошла к окну. Вместе со мной смотрела ночь.

Прошло несколько часов. Я, наконец, услышала знакомый стук копыт и легла в постель.

Через минуту в комнату тихо вошел муж. Он зажег свечи и стал укладывать свои вещи в кожаный чемодан. Я лежала, боясь пошевелиться. Странное оцепенение сковало мое тело.

В комнате горели две свечи. Одна у окна, другая у противоположной стены.

Наконец я не выдержала.

– Почему ты не сказал мне, что уезжаешь? – спросила я.

Мистер Рочестер вздрогнул. Мой вопрос застал его врасплох.

– Потому что ты не очень-то интересовалась моими делами, Джен, когда мы встретились… в последний раз…

– Но я не хочу, чтобы ты слова уезжал! – воскликнула я с горечью. – Неужели тебе со мной так плохо?

– Плохо? – повторил он. – Я вовсе и не собирался заниматься с тобой проблемами фермы… Но эта земля… не оправдала моих надежд… В этой стране достаточно, конечно, природных и прочих ресурсов… это, конечно, хорошая страна… Но земля, то место, где сейчас находится наша ферма, не будет давать прибыли. Вождь племени сказал, что вчера по звездам увидел грозящие этой земле стихийные бедствия: наводнения, пожар… Словом, Джен, я должен позаботиться о новом вложении денег. На более благодатной почве…

– Да, да, – повторила я едва слышно. – Именно поэтому ты хочешь оставить меня одну…

– Джен, вчера в мужском клубе было собрание… Все об этом говорят… Барон Тави предложил мне свою помощь…

– Да, да… Барон Тави…

Я глубоко вздохнула.

Мистер Рочестер, сжалившись надо мной, обнял меня за плечи.

– Джен… Как хорошо, что ты со мной, – сказал он.

Я вздрогнула.

– Больше так никогда не говори со мной, Эдвард! – сказала я.

– О Господи! – простонал он. – Почему?

– Понимаешь в чем дело, – начала я как можно более спокойнее. – Я не принадлежу больше тому миру, в котором живешь ты… И о котором ты мечтаешь… И даже отдаленная возможность этого исключена… Ты давно не говорил со мной по-настоящему… Не знал, что творилось в моей душе… Я устала от того общества, в котором мы с тобой жили… И теперь… – слезы душили меня, – словом, прошу тебя, смотри на меня как на монахиню… впрочем, ты и так это делаешь… Смотри на меня, как на человека, который отринул все радости, отказался от счастья, оставив себе лишь работу… на этой ферме…

– Гм, – удивился мистер Рочестер. – Можно я закурю?

Я кивнула, и он зажег сигару.

– Я рад, что смогу принять участие в торжественной церемонии, Джен, – произнес он.

– Какой церемонии?

– Твоего пострижения в монахини. Но я думаю, что этого не случится.

– Почему же?

Он что-то пробормотал, не вынимая сигары изо рта. Потом поднял на меня глаза.

– Готов поручиться, Джен, ты не примешь вновь постриг. Я знаю тебя, Джен, я знаю…

Я сцепила руки на коленях.

– Но ведь ты знаешь, что мне будет плохо без тебя. Как, по-твоему, я буду спать, не зная, где ты и что с тобой… Я ничем не смогу облегчить твои муки… Ну, пожалуйста, не уезжай!

Мистер Рочестер несколько минут вертел в руке сигару, а потом сказал:

– Джен, мне хочется, поверь, чтобы даже тень огорчения миновала тебя. Долго ли я буду отсутствовать? Я и сам не знаю…

– Мне будет очень тяжело без тебя… Может быть, ты возьмешь меня с собой?

Мистер Рочестер долго раздумывал.

– Вот что, – заявил он, поднимая голову, – мы лучше поедем вдвоем… когда… я найду место… у нас будет много денег…

Я улыбнулась, закрыв глаза.

Мистер Рочестер наклонился и поцеловал меня. Это, по-видимому, прибавило ему решительности.

– Если я понадоблюсь тебе, – сказал он, – попроси кого-нибудь из слуг разыскать меня. А теперь усни. Почему ты не спишь сегодня так долго?

– Нет, – сказала я. – Я выйду и похожу немного. Как душно… мне душно… Мне душно и я не знаю, отчего это. Мое сердце торопится и стучит…

Я потянулась, стремительно обняла мужа, спустилась по лестнице в сад.

Торжественный мрак скрывал землю. Ночь дышала безмолвием; полное, совершенно чистое, как ключевая вода, молчание стерегло землю, бесконечно затопив мир, уходило к небу и царствовало. В нем созвездиями толпились невидимые деревья, их цветы кружили голову тонким, но сильным запахом, щедрым и стойким, волнующим и привольным, влажным и нежным, тревожили миллионами воздушных прикосновений.

Я бессознательно остановилась в глубине сада. Руки мои прильнули к горячему лицу и медленно опустились. Неугомонно стучало сердце, немой голос его не то звал куда-то, не то спрашивал. Я снова прижала ладони к груди и, сама не зная чему, рассмеялась.

Наверное, недолго простояла я, но уже показалось, что нет ни дома, ни земли под ногами, что бесконечно добрая пустота вокруг, а я вновь стала маленькой и беззащитной, и от этого мне сделалось весело.

Чуть слышный призрачный звон ночи пришел ко мне из бархатных глубин мрака – звон маленьких индийских колокольчиков, пение земли, взволнованная жизнь крови.

Звон шел волнами ко мне, я стояла недвижная, улыбаясь всем телом, чем-то растроганная, благодарная неизвестному. Я испытывала желание стоять так вечно, и дышать и трогать свое сердце – оно ли это стучит. Оно влажное и теплое, я и сердце – и никого больше…

Вдруг позади себя я услышала чей-то вздох.

– Это ты, Эдвард? – спросила я. – Это пришел ты. Я успокоилась, и мне хорошо. Иди… Я сейчас вернусь.

Но это был не Эдвард Рочестер.

– Кто это? – воскликнула я.

Глухая боль внезапного женского страха кольнула в сердце. Едва слышно я прошептала:

– Неужели вы, мистер Стикс? Нет, мне просто послышалось. Из мрака вышел Радж. Он кивнул мне и протянул свою руку.

– Не беспокойтесь, миссис Рочестер. Пока здесь Радж, вам ничто не грозит… И ваших тайн никто не услышит. Это ваша рука, – добавил он, сжимая мою руку смуглыми пальцами. – Ваша белая рука, а это – рука Раджа.

Он улыбнулся и проводил меня в дом.

Глава 16

После отъезда мистера Рочестера я усиленно занялась чтением книг Джона Стикса и рисованием. Тоска по духовной пище, скопившаяся в моем сердце, вырвалась наружу, с потрясающей силой всколыхнув воображение. Складывались стихи, образы.

Запасясь карандашами, красками и бумагой, я обычно уходила в глубь леса. Иной раз с высоты гор запечатлевала пейзажи удивительной волшебной страны.

Отсюда, с высоких базальтовых утесов, виднелась далекая полоска моря. И самым сокровенным моим желанием стало увидеть этот волнующий простор. Я рисовала море так, как себе его представляла, таким, каким оно было описано в книгах, которые я читала.

Долгое время я была полностью предоставлена самой себе. И это было мне очень по душе. Лишь иногда с короткими визитами ко мне приходили слуги, но, получив указания, касающиеся работы на ферме, они быстро исчезали, несколько раз верхом приезжала ко мне Ханна. Пожалуй, кроме нее, других подруг у меня не было. Впрочем, это никогда не являлось чертой моего характера – иметь много друзей…

Душа моя, как бы заново переродившаяся здесь, под южным палящим солнцем, искала новый, указанный ей звездами, путь. И я повиновалась ей, прислушиваясь к ее тревожному трепету.

Наступил день, когда от мистера Рочестера пришло письмо, в котором он высказывал пожелание увидеть меня и просил Раджа и других индусов способствовать моему скорейшему прибытию.

Выслушав это известие, Радж глубоко задумался.

– Там, где сейчас находится ваш муж, миссис Рочестер, – сказал наконец он после долгого молчания, – не место женщине… такой, как вы… Я не понимаю, как мистеру Рочестеру могла прийти в голову такая мысль…

Однако другого выхода у нас не было. В письме не излагались причины, из которых вытекало решение. И через неделю мы отправились в путь.

В течение десяти дней пятеро замкнутых, молчаливых индусов сопровождали меня. Этими людьми руководил Радж. Путешествие наше укладывалось на своеобразной карте индусов в несколько линий, в которых я не понимала ничего. Какими-то сложными знаками помечались стоянки, опасные места, ущелья. От периферии карты они стягивались, кружась, к некоему центру.

День и ночь двигались мы в знойных песках, переходили горные кручи, и моя душа, искавшая опору для себя в этом путешествии, затосковала, подойдя к мрачной черте.

День за днем мы глубже и глубже проникали в горы, у нескольких моих спутников началась лихорадка. У Раджа, волокущего на своей спине поочередно то одного, то другого из изможденных спутников, оказалась светлая и чистая душа, готовая на жертвы ради спасения ближних.

В тени больших лесов, по дубравам, пушистым и перистым от папоротников, вверх по голым склонам гор, скользким от сожженной солнцем травы, а затем вновь в прохладе лесов, неутомимо шагал Радж.

В сумерках, оглядываясь на гигантские хребты, оставленные позади, Радж намечал новые переходы, а иногда, задержавшись на вершине какого-нибудь перевала, со страстью протягивал руку к ослепительно белому солнцу.

На рассвете застывшая голубизна неба вспыхивала буйным пламенем, и мне иногда удавалось запечатлеть это чудо на бумаге.

Через несколько дней мне показалось, что мы сбились с дороги.

– Радж, – обратилась я к своему провожатому, – нельзя же все время идти только прямо… Мы могли бы, наверное, держаться какой-нибудь тропы или дороги…

Но Радж, как истинный индус, не мог не шагать напрямик по косогорам или крутым осыпям. Он объяснял мне, что человек, выросший в горах, как он, способен угадывать направление.

Таким образом, задыхаясь, мы должны были карабкаться в гору еще и еще, обходить по краю обрывы, спускаться лесом на дорогу.

Под холодным лунным светом мы поднялись на перевал, вышли на травянистые склоны и, пройдя через лес, снова попали на луга.

Я совершенно отчетливо почувствовала, что мы заблудились.

Радж, взойдя на новый холм, вдруг заметил, что какой-то рог у дальней горы чуть-чуть изменил очертания… И нам нужно было идти прямо…

В конце концов мы вступили в совершенно обособленный мир – обширную долину, где высокие холмы, казалось, были сложены просто из щебня, или отбросов с горных отрогов…

Дневной переход по этим местам совершенно измотал меня.

– Радж! – воскликнула я. – Мы с трудом огибали эту гору… И что же?.. Она оказалась лишь горкой… – голос мой сорвался.

Радж молчал.

Округлый луг, когда мы взбирались на него, оказывался просто складкой земли, за которой следовала другая такая же складка, третья…

– Наверное здесь обитают боги, – сказала я, подавленная тишиной и причудливыми тенями облаков, плывущих во все стороны и тающих после дождя. – Это не место для людей, Радж!

Радж присел на землю и пробормотал:

– Очень давно это было… Всевышнего спросили, вечен ли мир. На это он не дал ответа… Но я знаю, что это настоящие горы… И мы идем по верному пути…

Мы разбили палаточный лагерь, решив остановиться здесь на ночлег. Изнуренные долгой ходьбой и лихорадкой, некоторые из индусов не могли продолжать путь, и Радж решил просить помощи у Всевышнего. Ночью он зажег несколько костров. Окутав голову, сидел Радж у дымящегося костра. Из его глаз текли слезы, он ужасно потел, но с усердием подбрасывал в огонь ветки, чтобы тот не погас. Дым был единственным спасением от несметного количества насекомых. Время тянулось медленно. Где-то вверху раздавалось громкое: «ки-и-и!» Это был крик павлина. Издали слышалось глухое рычание…

Я слушала таинственные голоса.

От костра доносились стоны, вздохи индусов, бормотание.

Радж, глубоко вздохнув, сложил руки у лба и тихо запел:

 
Я есть обряд, я – жертвоприношение,
возделанная предком целительная трава,
трансцендентальное воспевание,
Я – масло, и огонь, и подношение.
Я – отец этой вселенной и мать,
Я – опора и прародитель.
Я – тот, кого познают, и тот, кто очищает,
И слог Ом,
Я также Риг, Сама и Яджур Веды…
Я – цель, опора, хозяин, свидетель.
Обитель, убежище и самый близкий друг.
Я – творение и уничтожение,
Основа всего, место покоя и вечного сна.
Я даю тепло, и я удерживаю и посылаю дождь.
Я – бессмертие,
Я также – смерть.
И дух и материя
Во мне.
 

Его простертая рука в крайнем утомлении не могла шевельнуться. И все же он приближался, приближался, несмотря ни на что, к божественной бездне неба.

Это была песня благостная и хрупкая, сильная и нежная, как слоновая кость. Мне казалось, что вместе с этим высоким смуглым индусом пели сами воздушные сферы…

Лиц остальных индусов я не видела, я слышала только один голос. Он стал звонким и властным, путеводной была его песня, открытой вечности, открытой покою, ибо лишь покой указывает путь. Лишь покой. Лишь единственный миг покоя открывается бесконечности, один-единственный миг жизни, простертый до целого, простертый до круга, я это понимаю только сейчас…

А тогда… тишина наступающей ночи затягивала светлым шелком купол неба.

Не в силах противостоять нахлынувшему чувству, я села ближе к огню и, вместе с поющим Раджем, стала читать едва слышно слова, которые знала наизусть… Слова, звучащие здесь, под бескрайним звездным небом, как песня, божественная песня любви и скорби. Это была седьмая глава от Матфея.

– И пошел дождь. И родились реки, и подули ветры и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне.

А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке.

И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот, и он упал, и было падение его великое.

И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению его.

Ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи.

Когда же сошел Он с горы, за Ним последовало множество народа…

В палаточном лагере все спали уже несколько часов, как вдруг раздался страшный концерт, доносившийся, по всей видимости, из долины.

Мягкое рычание сопровождалось мяуканьем, похожим на кошачье, но более звонким и громким. В ответ снова раздался рык, еще более приглушенный.

Наши буйволы протяжно замычали, сбиваясь в кучу.

– Ты слышишь эту дикую музыку, Радж? Что случилось? – закричала я.

– Это рычание, миссис Рочестер, в точности похоже на рычание тигра, – ответил Радж.

– Кажется, что крики несутся из долины?

– Да, это так.

– Как странно, – прошептала я.

– Благоразумнее будет посмотреть, что там происходит, – ответил Радж. – Хотя по голосу я слышу, что это тигрица. Она хочет скорей порезвиться, чем утолить голод.

– Я полагаюсь на тебя, Радж! – сказала я. – Будь осторожен. Возьми на всякий случай ружье, надо быть наготове.

Радж пересек долину и скрылся в зарослях. Боясь оставить его одного без помощи, я осторожно последовала за ним. Буйволы протяжно мычали, чувствуя хищного зверя.

Раздвигая ветки, я вдруг увидела огромную кошачью морду. Тигрица, не заметив меня, прошмыгнула через заросли, и в два прыжка оказалась возле буйволов.

Где-то рядом раздалось рычание еще нескольких тигров.

«Они зарежут наших буйволов, и нам ни за что не выбраться отсюда!» – пронеслось у меня в голове.

Раздался резкий кошачий крик и я увидела, как огромная тигрица напала на самого сильного буйвола, который тянул нашу повозку.

Буйвол дико взвыл, другие сбились в кучу.

Забыв об осторожности, я бросилась спасать буйволов.

– Радж! Где ты! Радж! – кричала я.

Тигрица, услышав мой голос, резко повернула голову.

Я в тот же миг схватилась за висевшую передо мной ветку, сломала ее с силой, которую сама не могла предположить в своем тщедушном теле, и, бросившись на тигрицу, принялась стегать ее, гневно восклицая что-то, не имеющее смысла.

И что поразительно, вместо того чтобы разозлиться на подобное обращение, тигрица тут же успокоилась и ее рычание стало не таким грозным.

– Убирайся! Убирайся! – закричала я.

В это мгновение рядом раздался выстрел.

Радж и двое индусов оттащили мертвую тигрицу от буйволов.

Затем Радж подхватил меня на руки и отнес в палатку. Все тело мое было в кровоточащих ранах. Остатками воды индусы промыли их.

– У вас идет кровь, миссис Рочестер, – тихо сказал Радж. – Надо быть осторожней с этими щепками… У нас теперь нет вола…

– Что же мы будем делать, Радж? – спросила я. Радж, помолчав, сказал:

– Вы очень смелая женщина, миссис Рочестер. Я никогда не видел такой женщины. Но – будьте осторожней. Господь еще играет с нами.

Больше я ничего от него не услышала. На следующее утро, босые и изможденные, мы пересекали знойную пустыню.

Запас воды был исчерпан, индусы падали от лихорадки.

– Куда мы идем, Радж? – спросила я. – Когда кончится этот путь?

– Не знаю, – глухо ответил индус.

Собрав последние силы, я стала молиться Господу. И чудо свершилось.

У самого горизонта показались всадники.

– Что это? – спросила я у Раджа. – Ты видишь?

– Да…

– Радж! Ты действительно видишь?!

Почти так же, как и в тот раз, когда я выглянула из вагона, мчащего меня по Индии, и впервые среди знойной пустыни увидела Джона Стикса, он предстал передо мной снова. Я увидела смутные очертания коней; не рассмотрев лиц всадников, я сердцем угадала, что это был Джон.

– Неужели я сплю среди белого дня, – пробормотала я, протирая глаза.

На белом песке слились тени.

– Миссис Рочестер, – услышала я знакомый печальный голос. – Как вы себя чувствуете?

Превозмогая слабость, я улыбнулась:

– Спасибо, мистер Стикс…

Он поднес флягу к моим потрескавшимся губам и вытер влажной ладонью мне лицо.

– Я еду к мужу, – произнесла я, едва ворочая языком. – Но мы заблудились, и теперь Господь внял моим молитвам…

Я закрыла глаза.

Перелив всю воду в мою флягу, Джон Стикс положил мне в ладонь небольшой предмет, напоминающий карманные часы. Это был компас.

Подозвав Раджа, он объяснил, как пользоваться компасом, и точно так же, как и в первый раз, сев на коня, растворился в мгновение ока среди песков.

– Через три дня вы будете у мужа, – донесся до меня голос Джона.

У меня был компас, который мне подарил Джон. Он сказал сверяться с ним. Лишь потом я поняла, что мы шли разными путями… Может быть, он знал это тогда, а я – нет… Но земля создана круглой… И мы не могли смотреть далеко вперед.

Все чаще в своих снах я стала видеть уходящее вдаль пространство пустыни, насыщенное воспоминанием, призрачное от воспоминания, оно то просветлялось, то затуманивалось, наполненное всеми образами земного бытия.

Белый песок, наполненный сумятицей земных голосов, дурманом, мукой, томлением, тишиной берегов и трепетных полей, исчезающих горных вершин…

О вершины! Обители одиночества Индии! О равнины, обители многолюдных городов! Сон и явь, покоящиеся друг в друге, готовые к пробуждению.

И он тоже ждал… Да, он ждал и внимал немоте пылающих под раскаленным солнцем песков. Но ни одна птица не пересекала просторов, в которых парило его одинокое сердце…