Текст книги "Рождество в Индии"

Автор книги: Барбара Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 10

Мои ощущения после увиденного были настолько противоречивы и сумбурны, что как ни хотелось мне каким-либо образом запечатлеть их на бумаге, из этого ничего не выходило. Я пыталась провести аналогию между христианством и открывшимся мне безграничным простором индуизма. Но знаний моих не хватало. Что же мне было делать, читатель? Темная духовная даль, словно космическое пространство, необъяснимо звала меня, пробуждая все существо. Я трепетала душой, пребывая в состоянии, близком к блаженству.

Осознав беспредельность своей натуры, я в собственном ощущении стала чем-то размытым, я по-другому стала видеть людей.

Я сейчас говорю, но не знаю, сама ли я говорю, иногда мне кажется, что во мне говорят другие, люди далекой Индии, этой волшебной страны, хотя теперь-то я понимаю, что нет разницы между ними и мною и что никто не знает, от чьего имени говорит и сам ли он говорит. Разрушив границы своей личности, вступив в новое обиталище своего «я», блуждая в нем, я чувствовала себя потерянной в необозримости… Где же я? Где же моя заблудшая душа?

Едва дождавшись рассвета, я выпорхнула из дома. Навстречу мне вышел Радж. Он, как обычно, приветствовал меня почтительной улыбкой, ни словом не обмолвившись о том, что произошло накануне.

– Послушай, Радж! – обратилась я к нему.

– Чем могу вам услужить, миссис Рочестер?

– Мне очень хотелось бы посмотреть, как живут индуистские монахи – санньяси, кажется, так их называют?

– Да, миссис. Но ближайший монастырь находится не так близко. Нужно идти через лес.

Сердце мое затрепетало. Я взяла юношу за рукав и горячо прошептала:

– Радж, если ты проводишь меня к индуистскому ашраму, я буду навеки счастлива!

Молодой индус призадумался. Но скоро согласился:

– На все воля Бога.

Через несколько минут у нашего дома появилась повозка, запряженная двумя лошадьми. Не сказав никому ни слова, мы с Раджем поехали через лес. Мне казалось, что сумрачный коридор из деревьев никогда не кончится. Но вот перед нами открылась поляна. Сквозь кроны деревьев пробивались солнечные лучи.

Вскоре мы достигли ашрама, высеченного в базальтовых скалах. Это была высокая каменная стена, а внизу – ворота с навесным портиком. Когда мы приблизились, к нам навстречу вышел монах в оранжевом одеянии. Его голова была обрита, только на макушке оставлен пучок волос. На ногах – деревянные сандалии. Стоя в проходе, он поклонился нам.

Мы оставили лошадей, подошли к нему и поздоровались. Он ответил на наше приветствие, приложил ко лбу сложенные лодочкой руки, низко поклонился и спросил что-то у Раджа.

Радж ответил ему сначала на своем языке, затем добавил для меня по-английски:

– Миссис Рочестер хотела бы познакомиться с санньяси.

Монах ответил тоже по-английски. Произношение его было довольно сносное:

– Миссис – христианка, поэтому – прошу!

Во дворе монастыря я увидела висящих на деревьях вниз головой обнаженных мужчин. От неожиданности я даже вздрогнула. Сделав еще несколько шагов, я чуть было не наступила на чью-то голову: несколько монахов были зарыты в землю по шею, другие лежали на острых колючках. Мне стало как-то не по себе. Я посмотрела на Раджа. Но его, казалось, зрелище ничуть не удивляло.

Монах ввел нас в ашрам. Везде были узенькие коридоры, площадки с колоннами, ниши, в которых стояли фигурки индуистских богов. Многие из них были размалеваны краской, синей или желтой, осыпаны пеплом сандалового дерева или обмазаны коровьим навозом.

Затем нас ввели в зал, где монахи сидели на полу, раскрыв толстые книги, и читали с застывшими лицами. Они не проявили к нам никакого интереса, когда мы входили и уходили. Казалось, для них существует только то, что написано в книгах.

Как пояснил сопровождающий, они изучали небесные светила, космическую энергию, силы природы и их влияние на духовную жизнь человека.

Гораздо интересней было в большом зале, где множество санньяси сидели в позе лотоса. Все они смотрели на кончик своего носа и непрерывно шептали священное слово: «Рам, рам, рам…»

– Что они говорят? – спросила я тихо.

– Наша цель – научиться управлять своими чувствами, – пояснил сопровождающий. – Иначе никогда не достигнешь слияния с богом.

– А что для этого нужно?

– Необходимо овладеть восемью ступенями йочанги. Первая – яма, запрещает лгать, воровать, владеть имуществом; вторая – нияма – требует стать аскетом, исполнять все обряды индуизма, изучать веды; третья ступень – асана – умение принимать различные позы; четвертая – пранаяма – умение управлять своим дыханием; пятая – пратьядхара – контроль над своими ощущениями; шестая – дхарана – управление своим вниманием; седьмая – дхьяна – постоянные размышления об истинах, содержащихся в благородных ведах, и наконец восьмая ступень, или самадхи, требует везде и всегда пребывать в покое, полностью погрузившись в себя.

– И все санньяси достигают этой цели? – спросила я.

– Нет. Многие не выдерживают испытаний и возвращаются к мирской жизни. Иногда умирают.

Я вздрогнула. И перекрестилась.

– Скажите, а что влечет индусов в ашрам?

– Мокша – спасение.

– А могла бы я увидеть садху?

– Они живут отшельниками в скальных пещерах, – ответил монах.

Мне не терпелось увидеть садху. Усевшись с Раджем на коней, мы двинулись в сторону предгорий. Местность была холмистой. Между редкими деревьями мелькали большие потрескавшиеся скалы с множеством пещер.

Мы остановились. Лошадей оставили пастись, а сами направились искать садху.

Одного из них мы застали в нижней пещере. Я поразилась: каким изможденным и высушенным был этот отшельник – кожа да кости. И только глаза его были полны света.

Я попыталась заговорить с садху. Но он даже не взглянул на меня, не дрогнула ни одна его мышца, будто это был не человек, а видение.

Мне так и не удалось с ним поговорить. И мы с Ра-джем вернулись на ферму.

Глава 11

Наступило новое утро. Солнечные лучи раскаляли воздух. Я открыла глаза.

Гортанное пение, раздававшееся из-за окна, стук барабанов, звуки рожков сразу же дали знать о приближении какого-то праздника.

Щурясь от яркого света, я, глубоко вздохнув, вышла на веранду.

Радж принес мне завтрак.

– Доброе утро, миссис, – улыбнулся он.

– Доброе утро, Радж.

– Чем могу быть полезным?

Я рассматривала его смуглое, безупречное лицо индуса и наконец решилась спросить:

– Расскажи о своей жизни, Радж. Я так мало знаю о вашей стране и ее людях, а мне хотелось бы познакомиться с ними поближе.

Радж едва заметно улыбнулся:

– Вот моя жизнь, миссис, если вам это интересно. Я знал Рамана, спавшего под открытым небом, Белого Бизона, орудовавшего в схватках дубиной, потому что, как он говорил, «грешно проливать кровь», знал Ахтара, научившего меня подражать крику птиц. Он когда-то лежал умирающий в моем шалаше и выздоровел. Когда он выздоровел, он сказал, что отыскал тайник. Господь указал ему путь…

Радж умолк. Глаза его были полны восторга и благоговения.

– И это все? – с удивлением спросила я.

Радж наклонил голову:

– Это главное, миссис.

Затем, помолчав, он добавил:

– Я бы проводил вас, миссис Рочестер, на праздник упанаяны сына маханта храма Шивы, но у меня много обязанностей на ферме. Вам придется идти туда одной.

– Спасибо за приглашение, Радж. Я обязательно приду.

Радж низко поклонился, показывая этим, что он разговор закончил.

Не долго раздумывая, я отправилась к храму Шивы. У его дверей, украшенных гирляндами цветов, меня встретил сам махант храма вождь племени Шибу. Он приветствовал меня, прижав ладони ко лбу и низко поклонившись. Затем он провел меня на середину храма, где стояла большая бронзовая статуя коровы. У ее ног лежали круглые циновки, на которые Шибу пригласил меня присесть, а сам ушел.

Я стала разглядывать храм. Меня привлекла стоящая у дальней стены громадная бронзовая скульптура Шивы. Шива грациозно развел свои четыре руки, и словно оцепенел в танце. На его лбу, на месте третьего глаза, сверкал драгоценный камень. Талию обвивали три змеи, из раскрытых пастей которых высовывались раздвоенные языки.

Я долго всматривалась в Шиву. Он олицетворял вечную схватку между жизнью и смертью. Поэтому в нем как бы воплощались несколько богов. Он был и свирепым, грозным Рудром, и не знающим пощады Кали, но вместе с тем и милосердным Шанкаром, и защитником всех людей Пашупой.

Обо всем этом я узнала гораздо позже…

Я долго стояла и всматривалась в Шиву.

У подножья скульптуры был сооружен пандал, оплетенный цветами. Это было место для совершения обрядов. Держа в руках сосуды со священным маслом, у пандала собрались брахманы, пуррочиты, гуру. Зазвонили колокольчики и появился вождь Шибу со своим пятилетним сыном. Мальчика усадили на циновку у пандала. Он, словно кого-то благославляя, протянул руки. К нему подошел брахман и подрезал ножницами ногти на руках и на ногах, а волосы на голове остриг, оставив лишь небольшой пучок на макушке.

Брахманы умастили свои лбы священным маслом, пропели в честь Шивы гимн:

 
– Ты танцуй, танцуй,
Свирепый Шива!
 

Затем мальчика вывели во двор храма. Я вышла следом.

Сверкала на солнце вода в реке. Вокруг росли высокие веерные пальмы. В их кронах резвились маленькие обезьяны. Одна из обезьянок прыгнула мальчику на плечо и дружески погладила пучок волос на его макушке.

Раздался звон колоколов, и брахманы стали читать очистительные мантры. Затем вождь Шибу разделся сам и, раздев мальчика, вошел с ним в пруд, чтобы совершить обряд очищения.

После этого все вернулись в храм. Другие священнослужители-индусы уселись на циновках напротив статуи Шивы и зажгли сандаловые палочки. Аромат распространился по всему храму.

Вождь, взяв с золотого подноса веревочку, сплетенную из трех ниток и обозначающую тримурти, запел гимн. Его пение сопровождалось приглушенным гулом барабанов и звоном колокольчиков. Затем он опоясал веревочкой талию мальчика. С этого момента он стал брахмагарием – учеником. Двенадцать лет ему предстояло изучать веды – священные книги индуизма. Затем вождь Шибу окурил мальчика ароматной амброй и увел.

Через минуту мальчик вернулся. Индусы стали складывать у его ног подарки.

После окончания обряда вождь Шибу пригласил меня на трапезу в другой храм.

Мы двигались медленно, в глубоком молчании, по пальмовой аллее. У дверей храма нас встретили индианки, одетые в белые сари. Они посвятили себя тримурти. Это были либо вдовы, либо те женщины, которые не могли рожать. Женщины надели на меня гирлянду цветов и проводили внутрь храма.

В одной из ниш на ковре были приготовлены угощения. На громадных серебряных подносах возвышались горы жевательной массы из ароматного сандалового крема и растертых листьев бетеля с сушеными орехами. В вазах красовались оранжевые апельсины, огромные плоды манго, ароматные финики и гроздья бананов.

Прямо напротив меня была статуя Шивы, сидящего в позе лотоса. Угрюмое, задумчивое лицо, губы сжаты, на шее ожерелье из черепов.

– Отчего у него такой суровый вид? – спросила я тихо у одной из индианок.

– Могучий Бог размышляет о быстро текущем времени и о смерти, миссис, – ответила она, сложив ладони.

Молча и сосредоточенно сидела я вместе со всеми. Тем временем женщины разложили на банановых листьях нейведию, любимое блюдо индусов, дали каждому по большому хрустальному бокалу хмельной соты и пригласили угощаться.

Я присмотрелась к окружавшим меня женщинам. В носу у них поблескивали золотые кольца, кольца сверкали также на пальцах рук. Волосы – гладко причесаны на пробор. Все женщины храма были на редкость красивы.

Когда я поела, одна из женщин предложила мне глиняную трубочку. Трубочка была набита какой-то травой, которую индусы очень любили. Я сделала несколько затяжек и впала в какое-то блаженное состояние.

Я услышала музыку, необыкновенную, божественную музыку. Нежная мелодия возводила на небо дневное светило, ее звучание как бы вовлекало в себя звездные хоры… Перед моими глазами сверкали во всем великолепии миллионы звезд…

Передо мной всходило и заходило солнце. Словно бестелесное облако, я парила в вышине, мои волосы развевались, как звездная пыль, как чуткое нежное пламя…

Я летела к звезде, озарявшей утро…

И видела, как внизу деревья окаймляли берег, их тени плавно поднимались по склонам гор, уходили в глубь побережья, а вода омывала прибрежную кромку песка… Мне казалось, что я проникла в самую суть, в сокровенный смысл бытия. «Беззвучная музыка космоса», – кто-то прошептал мне эти слова, улыбнувшись знакомой улыбкой. Бескорыстно-отрешенной, странно-трогательной, зябкой, ясной была эта улыбка, в ней была невыразимая тоска, порыв и призыв унестись навеки в несказанную глубокую даль небес…

Глава 12

Протекающая возле нашей фермы река была так красива, что я полюбила ее с первого взгляда. Совсем мелкая, глубиной по колено или по пояс. Из воды выступали большие камни. Лишь у подножья скал, где паслись отары овец, было по-настоящему глубоко. Там, на каменистых отмелях, гнездились чайки, а еще дальше, на недоступной людям территории, жили стаи белых и розовых лебедей.

День был жарким. Веял легкий ветерок. «Как было бы хорошо, если бы кто-нибудь сейчас разделил со мной мое одиночество!» – подумала я, выходя из воды на берег.

На ум мне пришли строчки стихов, которые я впервые услышала из уст Джона Стикса. Они на всю жизнь останутся у меня в памяти.

 
– Одна на крыше взор свой обращаю на север.
Молнии сверкнули ввечеру —
То отблески шагов твоих – я знаю.
Вернись, любимый, или я умру… —
 

прочла я вслух и, усевшись на коня, поскакала в гору, в глубь лесной чащи.

Сверху открывался живописный изгиб реки.

Я видела двоих ребятишек, резвящихся на берегу. Рядом проходила темнокожая пожилая женщина.

Ребятишки, увидев ее, сразу же плюхнулись в реку и стали самозабвенно барахтаться в воде.

Я остановила коня и подумала, что если на этой земле все настолько покойно, то, наверное, и бояться мне нечего. Вряд ли в лесах могли водиться дикие звери. Я набросила ремень ружья на луку седла и, привязав лошадь к дереву, отправилась в чащу по узенькой извилистой тропе.

Я думала об индусах и о нас, приехавших в эту удивительную страну с далекого запада. «Насколько мы равнодушней к чужому страданию, хотя исповедуем христианство, – думала я, – насколько равнодушней к своему «я», к человеческой душе…

…Иногда мы делаем добро, заботясь о материи, о больных и слабых, часто бываем способны сострадать… Но все это – компромисс…»

Да, все наши добрые деяния показались мне теперь компромиссом. Как мне хотелось быть по-настоящему кому-то нужной. Как хотелось предать себя в руки справедливости, и пусть поздно, но по-настоящему пожертвовать собой во имя чего-то или кого-то…

Ветер шелестел в ветвях.

Я снова почти пропела вслух запомнившиеся мне строки:

 
Базар уж пуст. В межгорье свой ночлег
устроил караван. Проснутся поутру
верблюды, пленники – успешен твой набег,
вернись, любимый, или я умру.
 

Незаметно для себя я оказалась в глубокой чаще. Ветви деревьев сомкнулись над головой. Но вот передо мной открылась поляна. Где-то за спиной раздался чуть слышный шорох листвы. Вздрогнув, я повернулась в ту сторону, откуда слышался шорох.

Яркие лучи солнца проникали в лес, освещая пространство между деревьями. И вдруг на освещенной солнцем поляне я увидела тигрицу. Заметив меня, та остановилась как вкопанная. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Затем тигрица наклонила голову, встряхнула ею, словно пытаясь избавиться от моего взгляда, выгнула спину и, как мне показалось, приготовилась к прыжку.

Вне себя от страха и бессилия, я упала на колени, взывая к Господу. Губы мои сами собой зашептали:

– Пречистая, благословенная дева Мария, спаси и сохрани! Помилуй!

Сердце мое было готово выпрыгнуть из груди. В одно мгновение мне вдруг вспомнилась VI глава от Матфея, которую каждое воскресенье вечером меня заставляли читать наизусть, когда я жила девочкой в Ловудском приюте.

И я прошептала:

 
Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя Твое,
Да придет царствие Твое,
Да будет воля Твоя,
И на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день,
И прости нам долги наши, как и мы
Прощаем должникам нашим,
И не введи нас в искушение,
Но избавь нас от лукавого,
Ибо Твое есть царство и сила и слава вовеки.
Аминь!
 

И моя мольба к Господу была услышана. Совсем рядом за моей спиной раздался голос Джона Стикса.

– Я бы на вашем месте не шевелился… Иначе зверь подумает, что он вас может съесть…

Затаив дыхание, я медленно повернула голову и прошептала:

– Дайте ружье!

Но Джон Стикс, спокойно наблюдая за тигрицей, не спешил нажать на курок.

Тигрица еще немного потопталась на месте, принюхиваясь, затем сделала несколько шагов в мою сторону.

Душа моя затрепетала, сердце готово было выскочить из груди.

– Стреляйте! – с ужасом пробормотала я, не глядя на Джона. – Ну, стреляйте же! Пожалуйста! Стреляйте!

Я услышала щелчок. Почувствовала горячее прерывистое дыхание Джона за своей спиной.

Тигрица подошла еще ближе. Между мной и зверем оставалось не более пяти шагов. Голова у меня закружилась.

– Боже мой, стреляйте… – взмолилась я. Слезы стояли у меня в глазах.

Но Джон спокойным голосом произнес:

– Она уже позавтракала. Она уйдет.

Будто поняв эти слова, тигрица довольно вильнула хвостом и скрылась в чаще.

Джон подошел ко мне и, взяв под руку, помог добраться до лошади, ибо я от волнения и растерянности едва стояла на ногах.

Мы неспеша поехали по лесной тропе.

– Боже мой, – сказала я ему, – как близко вы ее подпустили!

В голосе моем прозвучало негодование. Джон рассмеялся:

– Что из того! Вам надо было только не бежать.

– Но тигрица могла растерзать меня!

– Нет, – спокойно сказал Джон. – У вас есть ружье?

– Да. Оно было на седле.

– Вам лучше держать ружье с собой.

Мы подъехали к ферме. Я наконец-то овладела собой и, поблагодарив своего спасителя, попросила слуг принести нам по чашке кофе.

На открытой веранде мы сидели втроем: Джон, я и приятель Джона, Марк.

Мужчины пили виски, а я наслаждалась после пережитого волнения покойным размеренным плеском волн, голосами, долетающими с берега реки, шелестом ветра. День близился к концу. Со стороны гор, там, где находился храм Шивы, несколько раз ударил колокол и загудели раковины.

– Мы пойдем дальше? – услышала я голос Джона.

– Нет, нет, – отозвался Марк, – мне еще надо получить немного слоновой кости…

– Надеюсь, вам повезет в этой охоте, – сказала я.

– Да, – засмеялся Марк, – наше занятие гораздо интересней вашей возни здесь, на ферме, миссис Рочестер… На мой взгляд, не с вашим сердцем и способностями заниматься выращиванием чая…

– Надо сказать вам, Марк, – горячо отозвалась я, – какой я была дурочкой… когда согласилась на все это…

– У вас недостаточно денег? – усмехнулся Джон, разглядывая меня.

– У меня недостаточно их, чтобы скупить все, что здесь есть стоящего, – ответила я.

– А где же мистер Рочестер? – спросил Джон.

– Он охотится!..

– И его долго не будет?

– Да…

Марк оживленно воскликнул:

– Прекрасная возможность для развлечений! Может быть, Джон, мы с тобой пока останемся здесь?

– Боюсь, что мне нечего будет здесь сказать, – усмехнулся Джон, глядя на меня.

– Я хотела бы, чтобы вы остались, – сказала я Марку.

– Ну, Джон? Как?

– Не знаю… – он неуверенно вертел в руке бокал с недопитым вином. – А вы поете? – вдруг спросил он у меня.

– Никогда не пела.

– Ну… тогда… может быть, вы что-нибудь расскажете нам?

– Раньше я рассказывала всякие замечательные истории…

– Я верю вам, – вдруг оборвал меня Джон, поднялся со стула и вышел с веранды.

Заметив мое смущение и замешательство, Марк взял меня под руку и предложил войти в дом.

– Ну, и что же, миссис Рочестер, мы с вами не договорили, как идут наши дела по выращиванию чая?

– Пока не знаю… Всякий раз, как я пытаюсь приблизиться к людям, работающим на плантациях, они немедленно убегают.

Марк засмеялся.

– Да, да, адиваси – это дикари, пожалуй, самые дикие из всех индусов, живущих здесь…

– В доме есть один из слуг. Он этого племени, – с живостью сказала я, – он тоже ведет себя довольно странно…

– Вот как? – улыбнулся Марк. И, помолчав с минуту, добавил: – Да, миссис, они, действительно, все очень странные, эти адиваси, не интересуются ничем… И даже не соблазняют чужих жен!

Он снова громко рассмеялся, пожав мою руку.

Глава 13

Как часто, чувствуя себя защищенной мистером Рочестером, доверчиво отдавалась я его успокоительной власти, не думая ни о чем из прошлого, не думая о будущем, лишь настоящее, подобно листьям перед глазами отдыхающего под деревом путника, колыхалось и блестело, скрывало все дали…

Но непродолжительным было это затишье…

Смолкала или нет та музыка, которая отрывала мое беспокойное «я» от глубоких раздумий? Все равно. Теперь она воскресла, усиливаясь и заставляя витать в небесах. Она мощно зазвенела, и демон напоминания, в образе ли забытом, любимом, в надежде ли, протянувшей белую руку свою из черных пустынь грядущего, – сел, смежив крылья, у моих ног и поцеловал в глаза…

С тех пор как я связала свою судьбу с мистером Рочестером, жизнь моя стала как бы неправильной. Не сразу я заметила это.

Поначалу неизменной текла внешняя моя жизнь, но, подтачивая спокойную форму, неправилен стал свежий, холодный тон души. Не было больше в душе ни гнева, ни сожаления, ни разочарования, ни грусти, ни зависти; холодно отвернулась она от грез, холодно взглянула на то, что вставало непокорным перед ее волей. Я стала жить ни грустно, ни весело, по сравнению с моей предыдущей жизнью, – лишь просторнее и общительнее…

И вот однажды, это было перед моей поездкой в Индию, после беспокойного сна… Еще чуть светало… Я проснулась и села, не зная, как вернуть сон; сна не было, ни мыслей не было, ни раздражения – ничего.

Мой взгляд блуждал по полу и мебели, направляясь вверх в поисках опорной точки для мысли. И я увидела, что спальня моя высока и светла, что музы и гении, соединившиеся на фигурном плафоне, одержимые полетом, в чудовищной живости предстали передо мной.

«Они летят, летят», – подумала тогда я. И посмотрела душой выше и дальше, в бескрайнюю пустоту неба.

Тогда я увидела тень, лицо, которое вспоминаю теперь, как самое дорогое лицо на свете. Я увидела Джона… Да, теперь я ничуть не сомневаюсь. Это была его тень, его движения и лицо. Он мчался, свистя, как брошенный нож.

И во мне не осталось ни малейшего уголка сознания, в котором бы не запылал нестерпимый свет нового переживания… Хор ударил по моему лицу звучной мелодией и в утреннем небе всплыл, как поднятая вверх свеча, человек с прекрасным и ужасным лицом.

Да, теперь я знаю, это был Джон.

Но в тот миг, когда мне впервые причудилось его лицо, я испугалась, вскочив с постели. В уверенной тишине спальни царила роскошная пустота. А в этой пустоте всплыло и двинулось из моей трепещущей души все, равное высоте; тени ярких птиц, неосязаемость облаков и существа, лишенные формы, странные фантастические существа.

Я держу руку у сердца, будто боясь потерять его. Словно оглянувшись назад, я тогда вспомнила, что мне всего двадцать девять лет, что отчужденность, какая теперь присутствовала в наших отношениях с мистером Рочестером, гасила постоянно желания, лишая сердце золотого узора и цветных гирлянд бесчисленных наслаждений.

Несмотря на то что я была рядом со своим супругом, королевой общества, счастьем и целью столь многих людей, ничто не тревожило моего сердца. Ни балы, ни приемы, ни охота, ни вечера не привлекали меня.

Я заметила, как в моем присутствии остроумнее становились остроумцы, наряднее – щеголи, особый восхитительный свет сообщался даже некрасивым и старым лицам.

Все обращались ко мне, но ничто не задевало меня. Чем дальше, тем страшней мне становилось жить.

Теперь же, когда при свете огромных звезд мы остались вдвоем с Джоном перед распахнутым настежь окном, я не могла отвести взгляда от его реального, вполне реального лица.

– Вы в самом деле не против? – мягко спросил он.

Я посмотрела на Марка. Тот сидел в кресле и листал какой-то красочно иллюстрированный журнал.

– Не против чего? – тихо переспросила я.

– Чтобы я виделся с вами иногда… Это дает мне возможность заботиться о вас… Наверное, вы и сами сегодня в лесу поняли: нужно, чтобы кто-то заботился о вас.

– Ах, нет.

– Спасибо, – произнес Джон Стикс смиренно.

– Я хотела сказать, что мне не нужно, чтобы обо мне заботились.

– Но вам это, во всяком случае, не противно?

– Это очень мило с вашей стороны, мистер Стикс… – начала я, но в эту минуту к окну подошел Марк и позволил себе перебить меня.

– Миссис Рочестер, как вы думаете, – начал он совершенно серьезным тоном, – почему всегда воспевают в стихах глаза, грудь, губы – и ни слова о ногах?

– Не знаю…

– А по-моему, здесь какая-то проблема, – сказал Джон.

– Мне кажется, это совершенно не важно, – довольно резко прервала я, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Может быть, может быть, – задумчиво произнес Джон. – Кто-то ведь приходит босоногим, – добавил он едва слышно.

Я с удивлением посмотрела на него. Глаза его были полны какой-то затаенной грусти.

– А теперь хорошо бы нам послушать какую-нибудь историю, – обратился ко мне Марк.

Я зажгла свечи и присела на ковер, разостланный на полу.

– Когда я была маленькой, мы часто рассказывали всякие страшные истории, – сказала я. – Всегда кто-нибудь говорил первую фразу, а я продолжала…

– Что же мне придумать? – спросил Джон.

– Что угодно.

Не отрывая глаз от его лица, я прислушивалась к стуку своего сердца.

– За далекими живописными холмами находился древний парк, – начал Джон Стикс глубоким, тихим голосом. – Этот парк был покинутым, не обозначенным ни на одной карте.

Я глубоко вздохнула. Вздрогнуло пламя свечи и качнулась моя тень на стене.

– В глубине этого парка находился замок, – проговорила я шепотом. – Это произошло несколько столетий назад…

Я видела, что Джон Стикс и Марк слушали мой рассказ, затаив дыхание. Это придало мне силы и пробудило воображение.

– В таинственной тени деревьев стояла каменная урна, – продолжала я, согретая их вниманием. – Густые ветви укрывали ее от непогоды…

В урне отражалось мерцание звезд, а тень от исполинского дуба, величественно торчащая из земли, была похожа на вход в подземелье.

Парк будто ждал чего-то или кого-то, кто должен был прийти. И действительно, послышались шаги… Это были шаги молодой матери, пришедшей из замка, чтобы броситься к стволу священного дерева…

Но в тени дерева стоял человек, не замеченный ею. Присутствия его здесь она даже не подозревала…

Он, выкравший в сумерках ее дитя из колыбельки и ожидавший здесь ее прихода час за часом, был ее мужем, привлеченный домой издалека мучительными снами.

Он, прижав лицо к стволу дерева, слушал, затаив дыхание, ее молитвы.

Этот человек очень хорошо знал душу своей жены. Он знал, что она непременно придет сегодня к этому дубу. Он видел это во сне. «Она должна прийти сюда, чтобы здесь искать свое дитя!» – думал он.

Шумели листья и ветки, предостерегая молящуюся, ночная роса падала ей на руки. Но женщина опустила взор, чувства ее были глухи, глаза – слепы. Мучила тоска о пропавшем младенце.

Женщина молилась, а тот, кто слушал ее слова, обращенные к Господу, хотел быть безжалостным палачом.

И мольба несчастной все яснее превращалась в признание…

«Не обвиняй меня, Господи! Прости женщине прелюбодеяние…» – плакала она…

И тогда громко застонали замшелые ветви дуба. Порыв ветра промчался по парку.

И снова наступила тишина…

Я смотрела на Джона и будто бы читала в его сердце свой рассказ, как позднее прочла свою судьбу…

Пламя свечи трепетало между нами.

– Молящаяся у старого дерева женщина упала, – прошептала я, – и лежала, словно скованная сном.

Тогда тихо-тихо повернулась каменная крышка, руки человека белели во тьме…

Они медленно, беззвучно ползли по краю урны.

Ни звука не было слышно во всем парке.

Но вот неверный луч месяца осветил орнамент на урне, где возник горящий ужасный глаз, который уставился в лицо мужчине.

Тот, подгоняемый ужасом, помчался через парк. Треск деревьев испугал молодую мать…

Затем шум стал слабее… Замер…

Но женщина, уже не обращая на это внимания, прислушивалась в темноте к какому-то другому, едва слышному звуку. Как будто бы это был тихий плач… Где-то совсем рядом.

Она, затаив дыхание, вслушивалась. Кровь в ее жилах бурлила… Женщина слышала каждый шорох. Слышала, как скребутся жучки в коре деревьев, как колеблются на ветру чахлые ростки и травинки…

Между тем плач, звучащий высоко вверху и расстилающийся внизу, становился громче.

Руки женщины похолодели от ужаса.

«Господи! – взмолилась она. – Помоги найти его!»

В отчаянии она бросилась на поиски ребенка. Но шум ее первых же шагов заглушил тихий плач, и она остановилась, как вкопанная.

Снова услышала она свое дитя. Лунный свет прорвался сквозь кроны деревьев и фосфорическим потоком низвергся на урну, как белый мрамор.

Тени деревьев указывали: здесь, здесь твое дитя, разбей камень. Скорей, скорей, пока оно не задохнулось!

Но мать не видела и не слышала.

Отблеск света обманул ее. В беспамятстве бросилась она в чащу, до крови царапая руки, оставляя на кустах клочки одежды. Ее душераздирающие вопли летели по парку.

Она обезумела и умерла в ту же ночь, и дитя задохнулось, и никто не нашел маленького трупа. Урна хранила его, пока тот не превратился в пыль…

С той поры деревья в парке засохли, также и старый священный дуб.

Никогда больше они не сказали ни единого слова любви…

Я окончила рассказ, вытирая с лица слезы.

Джон Стикс и Марк наградили меня громкими аплодисментами.

– Великолепно, миссис Рочестер! – воскликнул Марк. Джон Стикс с грустью и нежностью смотрел мне в глаза.

– Спасибо, – прошептала я, – спасибо… Я хотела бы, чтобы вы с Марком приезжали сюда почаще…

– Нам это тоже понравилось, – улыбнулся Марк. – Однако пора расходиться… Спокойной ночи, миссис Рочестер!

– Спокойной ночи!

Не обмолвившись ни единым словом с Джоном Стиксом, мы расстались.

Мысли и чувства в тот день переполняли меня и столь утомили, что я мгновенно уснула.

На следующее утро я встретила Джона Стикса возле дома. Он запрягал свою лошадь.

– Вы спасли мне жизнь, мистер Стикс, – неуверенно произнесла я.

– Нет, просто тигрица не хотела есть, – улыбнулся он.

– Так… вы думаете, я не была… в опасности? Обиженная его холодностью и равнодушием, я сразу же разволновалась.

– Нет, конечно, – ответил Джон Стикс. – Возьмите это в подарок.

Он протянул мне книгу.

– Что это?

– Это стихи.

– Да… я вижу…

– Стихи моего любимого поэта Джона Китса… Мы здесь платим тем, кто рассказывает нам истории, – добавил он с небрежностью.

– Очень красивая книга, – сказала я. – Но я рассказываю свои истории бесплатно. А ваш подарок слишком хорош.