Текст книги "Онмёдзи (ЛП)"
Автор книги: Баку Юмэмакура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– С-слушаюсь, – ответила старуха, которая явно не понимала уже, что вообще происходит, но послушно поднялась выполнять приказ Сэймея.
6
– Эй, слушай, что и как произошло, а, Сэймей? – так спросил Хиромаса уже в повозке.
– Так ведь все произошло как произошло, Хиромаса. – Сэймей радостно улыбался, рассматривая Хиромасу.
– Знаешь, а мне вот до сих пор ничегошеньки вообще не понятно! Сэймей, прошу, объясни мне, что сейчас произошло?
– Ладно, ладно! – рассмеявшись, поднял руку Сэймей. – Помнишь, я сказал тебе, что госпожа Такако умерла? Это была ложь.
– Ложь?
– Ага.
– Ты, ты меня обманул, что ли, Сэймей?
– Ну, извини. Только я обманывал не тебя. Я обманывал волосы.
– Что?
– Волосы оторвались от лица госпожи Такако только потому, и именно потому, что решили, что госпожа Такако мертва. А я, когда держал ее голову, на самом деле пальцами обеих рук пережимал кровяную жилу, которая находится на шее.
– Кровяную жилу?
– Ну да. Если кровяную жилу некоторое время пережимать, то у человека дух на некоторое время куда-то исчезает, понимаешь ли.
Хиромаса молчал.
– Ну, а сердце в это время все равно работает. Поэтому мне было необходимо, чтобы волосы схватились и за твою руку. Ведь в этом случае волосы стали чувствовать биение твоего сердца. И им стало сложно различить, стучит ли сердце у госпожи Такако.
– Но ведь именно ты сказал, что она умерла, Сэймей.
– Если бы я так не сказал, волосы бы не отпустили госпожу Такако. И еще, волосы я смог обмануть именно потому, что ты поверил моим словам. Так что все благодаря тебе, Хиромаса.
– Знаешь, что-то я не могу порадоваться твоим словам…
– Это был критический момент, между жизнью и смертью. Если бы я там стал готовить заклинание, или табличку с заклинанием, а потом это все произносить, то госпожа Такако умерла бы на самом деле. Если бы я попытался сжечь те волосы огнем, то огонь перекинулся бы на волосы самой госпожи Такако…
– Ох…
– Все благодаря тебе, Хиромаса.
– Ну…
– Ты всех спас.
– Не может быть, Сэймей! Ты же не собирался все это устраивать с самого начала, когда мы собирались идти в усадьбу госпожи Такако, и ты говорил, что я тебе понадоблюсь?
– Не может этого быть. Я тогда обо всем этом даже не думал. Я ведь и про волосы ничего не знал.
– Ну, это точно. Но… – Что-то все же не давало покоя Хиромасе. Он недовольно поджал губы. – Это все понятно, Сэймей. Но вот скажи, ты сейчас куда направляешься?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Ага.
– Почему?
– А ты у него спроси! – И Сэймей протянул в сторону Хиромасы правую руку.
– Что?
– А, тебе не видно? Вот же! – И Сэймей подсунул правую руку еще ближе Хиромасе. Сложенными вместе указательным и большим пальцами Сэймей словно бы что-то держал, подняв кончики пальцев щепоткой вверх. Хиромаса поднял шторку, впустив внутрь повозки свет луны. Сэймей поднес сжатые пальцы в поток лунного света. Между его указательным и большим пальцами было зажато…
– Что это?! – Вскричал Хиромаса.
Это был один тонкий черный волосок. И кончик этого волоса указывал именно в ту сторону, куда двигалась повозка. Словно бы где-то там впереди существовала какая-то магнетическая сила, которая тянула к себе этот волосок.
– Я, перед тем, как волосы сжигать, отделил один. Этот волос должен нас привести…
– Куда?
– К хозяину волос. К тому, кто заклял волосы на убийство госпожи Такако, – сказал Сэймей.
7
Когда полная луна склонилась далеко на запад, повозка остановилась. Слышался шум реки на отмели. Сэймей и Хиромаса вышли из повозки. Они были в восточной части Столицы, на краю моста через реку Камогава.
На небе луна уже почти коснулась края гор на западе. А у моста, если приглядеться, виднелась тень человека, вобравшая в себя синий лунный свет.
Сэймей медленными шагами приблизился к этой тени. Женщина, женщина в накидке кацуги, из под которой виден только рот.
– Госпожа Такако мертва. Твои волосы задушили ее, – тихим голосом сказал Сэймей. И тут красные губы, единственное, что можно было разглядеть под накидкой, растянулись вправо и влево, показав белые зубы.
– Какая радость! – смеющимися губами произнесла женщина.
– Не могли бы Вы оказать нам любезность и рассказать, почему так произошло? – на вопрос Сэймея женщина начала медленно рассказывать.
– Это было четыре года назад. В ту пору господин мой Фудзивара-но Ясунори был правителем Тотоми-но Куни, а я в том краю была его женщиной. И вот, четыре года назад господин мой Ясунори уехали назад, в Столицу. – Голова ее была опущена, и говорила она спокойно. – Он крепко-накрепко обещался мне, что по приезде в Столицу, непременно вызовет меня к себе, но вот он уехал, год прошел, два прошло, три прошло, а он меня так и не позвал. Долго ли, коротко ли, вот и четыре года прошло, и с ветром прилетела мне весть, что у него появилась новая женщина, что к ней лежит его дорога… – Чем дальше говорила женщина, тем громче стучали ее зубы, клацали, то ли от гнева, а может быть, от горя.
– Проклятый Ясунори! – раз, и изо рта женщины проросли клыки и снова спрятались за губами. – Я должна была проверить искренность намерений господина моего Ясунори, и вот этою весною я одна-одинешенька ушла из своего дома в Столицу. Но по дороге настигла меня болезнь, истратила я все свои бедные сбережения в пути и с постоялого двора отправила господину моему письмо. Было это десять дней назад…
Ясунори явился. Почему-то он пришел совершенно один, без слуг. Увидел женщину, воскликнул: «Ах, любимая!», руки жал и слезы проливал крупные и частые. Когда женщина услышала от возлюбленного: «Идем же вместе в Столицу», вроде и болезнь ее излечилась, и она кое-как смогла встать на ноги, и когда они дошли наконец-то до реки Камогава, уже была ночь.
«Поскорее бы в Столицу!» – и вот, когда даже ночью гонимая этими только мыслями женщина первой начала переходить через мост, Ясунори вдруг ударил ее мечом в спину. И только получив удар, женщина вдруг осознала истинные намерения Ясунори: убить ее, помеху, здесь, в безлюдном на его счастье месте, а труп сбросить в реку Камогава и убежать… Вот почему он был один. И то, что к реке они пришли ночью, тоже было задумано с самого начала.
Решив, что с первого удара мечом «тачи» он лишил женщину жизни, Ясунори на мгновение привалился к перилам моста перевести дух. И тут женщина восстала, она выхватила у Ясунори меч и вонзила в его грудь, убивая. Ясунори умер, но и сама женщина была тяжело ранена, поэтому ей оставалось жить всего несколько ударов сердца.
– И тогда подумала я, стану я «икирё», живым призраком и убью женщину Ясунори, которая еще жива… – тут зубы женщины заклацали с новой силой. – Срезала я уд Ясунори, выколупала его глаза, а сама себя, вот! Кожу с головы! – и женщина резко сдернула кацуги.
– Ох! – это воскликнул Хиромаса.
От бровей и выше кожа с головы женщины была срезана, и виднелась залитая кровью черепная кость.
– Волосы черные мои, весь мой гнев вобравшие, убили они соперницу проклятую… – глаза женщины лопнули к вискам, а изо рта выросли клыки.
– А-а-а! – завыла она, запрокинув голову к небу. – Какая радость! Какое горе! Какая радость! Какое горе! – пока она так говорила, ее тело стал бледнеть, а когда совсем истаяло, стихли и крики: «Какая радость!» и «Какое горе!»
Настала долгая тишина. А потом:
– Все закончилось, Хиромаса, – коротко прошептал Сэймей. А Хиромаса в ответ только кивнул. Кивнул, а сам все смотрел туда, где исчез призрак женщины, и никуда не двигался. Сэймей и Хиромаса долго стояли на холодном осеннем ветру.
8
На следующий день послали искать под мостом через реку Камогава и со дна реки подняли трупы Фудзивара-но Ясунори и женщины без кожи на голове.
Рассказ 4
Бог заблудившихся в пути
1
Сакура в полном цвету. Цветов раскрылось столько, что от их тяжести ветки гнулись вниз. И ветра нет. Такое безветрие, что на цветущих деревьях не шелохнется ни один лепесток. А с синего неба льется на сакуру солнечный свет.
Усадьба Абэ-но Сэймея. Сидя на открытой веранде, Хиромаса вместе с Сэймеем любуются сакурой, цветущей в саду. Перед ними кувшин с сакэ и чашечки, каждому по одной. Чашечки из черного жадеита на ножке, выполненные в технике «чашечка ночного света».
Виноградное вино
В чашке из ночного света
Возжелаешь пить его
Берись за лютню и садись на коня.
– так воспевал эти привезенные из Китая чашечки поэт Оукан, живший в Ляньчжоу в начале VIII века.
Любуясь сакурой, они пригубливали сакэ, а потом ставили чашечки, и снова любовались сакурой. Так они сидели, как вдруг, внезапно, облетел лепесток сакуры.
Один-единственный лепесток.
Как будто бы солнечные лучи наполнили лепесток светом, и он, не выдержав этой тяжести, сорвался вниз.
– Сэймей! – Хиромаса сказал очень тихо, как будто боялся, что от его дыхания облетят остальные лепестки с цветов сакуры.
– Что? – спросил Сэймей совершенно обычным голосом.
– Я сейчас видел поразительную вещь!
– И что ты видел?
– Я видел, как в полном безветрии упал один лепесток сакуры.
– Хм.
– А ты, что, не видел?
– Видел.
– И что, ты ничего не почувствовал, увидев это?
– Ты о чем?
– Ну, вот получается, Сэймей! Смотри, сколько там цветет цветов на этой сакуре!
– Так.
– И вот, среди этих цветков, которым несть числа, сколько бы ты не пытался их сосчитать, из всех них – один, несмотря на то, что нет ветра, один единственный лепесток – упал.
– Так.
– И я это видел! Чрез несколько дней с этой сакуры один за другим начнут опадать лепестки. И никто уже не разберет, с какого цветка какой опал лепесток. А может быть тот цветок, который сейчас уронил единственный лепесток, это – самый первый цветок из зацветших на этом дереве этой весной?
– Хм.
– Как бы там ни было, я видел, как падал этот лепесток! Это ли не поразительно! – Хиромаса даже повысил голос до громкого шепота.
– И что? – а голос Сэймея как всегда, самый обычный.
– Ты тоже сейчас это видел, и неужели ты ни о чем не подумал?
– Ну, думать-то я думал…
– Подумал, значит!
– Да.
– А о чем?
– Например, как бы это сказать… Я подумал, что опавший с сакуры лепесток наложил заклятие, «сю» на тебя, Хиромаса…
Хиромаса сразу вроде не понял, что ему сказал Сэймей, и даже переспросил:
– Что ты говоришь? Какое отношение имеет падение лепестка сакуры к заклятиям «сю»?
– Ну, имеет, а можно, наверное, сказать, что и не имеет…
– Чего?!
– В твоем случае, Хиромаса, пожалуй, такое отношение было.
– Эй, подожди, Сэймей! Мне совершенно не понятно, о чем ты сейчас говоришь! Получается, что если в моем случае отношение было, то в чьем-то другом случае такого отношения не будет?
– Так оно и есть.
– Не понимаю!
– Понимаешь, Хиромаса.
– Что?
– Падение лепестка с ветки – это всего лишь падение, не более.
– Хм.
– Но вот если это падение однажды увидит человек, то тут и появится «сю».
– Опять «сю»? Когда ты начинаешь говорить про «сю», то у меня такое ощущение, что даже самый простой разговор становится запутанным!
– Ну, послушай, Хиромаса!
– Слушаю.
– Например, есть «красота».
– Красота?
– Да, «красивое», «приятное» и тому подобные чувства.
– И что?
– Хиромаса, вот ты играешь на флейте, так?
– Ага.
– И когда ты слышишь, как кто-то другой играет на флейте, ты думаешь о звуках, что они – «красивы».
– Ну, так.
– Однако, бывает такое, что услышав один и тот же звук, кто-то подумает, что это красиво, а другой человек так может и не подумать.
– Это же само собой разумеется!
– И тут – то же самое, Хиромаса!
– Что?
– Короче! Один лишь звук флейты сам по себе не красив. Он просто есть, как есть камень или ветка дерева. А понятие «красота» рождается в сердце человека, который слышит своими ушами этот звук!
– Хм…
– Поэтому, хотя звук флейты это всего лишь звук флейты, в сердцах одних слушателей он заставляет родиться понятие «красота», а в других – не может заставить.
– Хм.
– Красота – это сю!
– Ох…
– Когда ты увидел тот падающий лепесток сакуры, ты подумал, что это красиво, твое сердце было затронуто, и тогда в твоем сердце родилось сю под названием «красота»!
– Ну-у…
– Вот в чем дело, Хиромаса! И «пустота, ничто», о котором говорится в учении Будды, это то же самое!
– О чем ты?
– Согласно учению Будды, в основе всего, что существует в этом мире, содержится пустота…
– То, что в Сутре Сердца говорится: «Форма это и есть пустота»?
– Да. Некий предмет здесь находится, но он возникает только потому, что у смотрящего на него в сердце есть представление об этом предмете!
Хиромаса помолчал.
– Недостаточно того, чтобы сакура просто здесь цвела. Понятие красоты возникнет только тогда, когда это цветение увидит Хиромаса. Однако недостаточно того, чтобы просто здесь сидел Хиромаса. Должна быть сакура, должен быть здесь Хиромаса, и в тот момент, когда сердце Хиромасы будет тронуто цветением сакуры, только тогда и возникнет понятие «красота»! Другими словами, гм… В этом мире самые разные вещи существуют потому, что они трогают сердце с помощью «сю»… – закончил Сэймей.
– Сэймей! Ты всегда, глядя на сакуру, думаешь такие запутанные вещи? – разочарованно сказал Хиромаса.
– Не запутанные.
– Сэймей! Будь проще! Если ты увидел упавший лепесток сакуры и подумал, что он – красивый, достаточно просто так и подумать: «Красиво». А если подумал, что он чудесный, то и думай просто так: «Чудесно». И этого хватит!
– Вот как… Чудесно, значит? – пробормотал Сэймей, и сжал губы, задумавшись над чем-то.
– Эй, Сэймей! Что с тобой? – окликнул Хиромаса внезапно замолчавшего Сэймея. Но тот не ответил.
– Эй! – собрался было еще раз позвать его Хиромаса, но тут:
– Вот как! – воскликнул Сэймей.
– Что «вот как»?
– Сакура.
– Сакура?
– Сакура это и есть сакура. Мы же только что об этом говорили! – Но от слов Сэймея Хиромаса только еще больше запутался.
– Хиромаса, спасибо тебе!
– За что мне спасибо-то?
– Ты ведь мне рассказал про сакуру! Я тебе говорил, что сакура это всего лишь сакура, я говорил, а сам я этого не замечал!
Хиромаса ничего не понял, но кивнул:
– Вот как…
– Дело в том, что со вчерашнего вечера одно дело занимало мои мысли. И я все сомневался, что же это такое, но теперь-то я, наконец-то, понял, что и как следует сделать!
– Сэймей! Ты о чем?
– Я тебе потом все объясню. Но прежде, позволь тебя кое о чем попросить?
– О чем?
– На третьем проспекте, к востоку живет монах по имени Титоку. Не мог бы ты к нему сходить?
– Да это легко. А зачем мне идти к этом монаху Титоку?
– Ну, он только зовется монахом, а на самом деле он – онмёдзи из провинции Харима. Три года назад он приехал оттуда, и теперь живет в Столице. Ты сейчас сходи к нему и спроси следующее.
– Что?
– Спроси: «Где сейчас обретается преподобный мэтр Согю?»
– И?
– Скорее всего, он тебе ответит, что не знает. А ты не отставай. Сейчас я напишу тебе записку, и если он откажется отвечать, что ты эту записку передай монаху Титоку, пусть он сразу же при тебе эту записку прочитает.
– И что тогда будет?
– Наверное, он сразу же тебе все расскажет. И ты тогда прямо сюда возвращайся, пожалуйста. А я до тех пор окончу все приготовления.
– Приготовления?
– Приготовления к нашей поездке.
– Куда?
– В то самое место, которое тебе объяснит монах Титоку.
– Я толком не понимаю, Сэймей!
– Потом поймешь. А сейчас послушай, Хиромаса, я забыл тебе сказать: ни за что не говори монаху Титоку, что это я тебя послал!
– Почему?
– Да он и так поймет, и без твоих слов, когда прочитает записку. Прошу тебя! Не называй моего имени, когда ты будешь говорить с монахом!
Так и не поняв, что и почему, Хиромаса согласно кивнул головой, сказал: «Я все понял», и отправился на воловьей упряжке выполнять поручение.
2
Через некоторое время Хиромаса вернулся.
– Как я удивился, Сэймей! Все вышло как ты и говорил! – сказал Хиромаса. Он снова уселся на открытой веранде, на то же место, что и прежде. А Сэймей там так и сидел, попивая сакэ.
– Как там Титоку, здоров?
– Здоров или нет, но вот когда я ему показал твою записку, он аж посинел!
– Да уж, наверное.
– До этого момента он все говорил, что не знает ничего о преподобном Согю, но тут стал тихим, смирным и все подробно рассказал.
– Адрес?
– На западе Столицы.
– Вот как.
– Слушай, Сэймей! А что там было написано, в твоей записке? Титоку с испуганным видом все у меня выспрашивал, видел ли я, что там написано? А я сказал, что не читал, так тут он вроде успокоился, да давай снова спрашивать, точно ли я не видел, как будто ему плохо было бы, если бы я увидел!
– Это потому что ты – сакура, Хиромаса!
– Я – сакура?
– Да. Ты просто был собой, Хиромаса, и именно поэтому в сердце того Титоку само собой возникло «сю» беспокойства. Чем честнее и прямее ты говорил, что записки не читал, тем больше пугался Титоку.
– Именно так и было!
– Так и должно было быть.
– Слушай, Сэймей! А что же в конце-то концов было написано в той записке?
– Имя!
– Имя?
– Настоящее имя монаха Титоку.
– И что с того?
– Понимаешь, Хиромаса, люди, которые занимаются такой работой, как у нас с Титоку, обязательно имеют настоящее имя и ненастоящее имя и тщательно разделяют время, когда ими пользоваться.
– А почему?
– Потому что, если кто-то узнает твое настоящее имя и этот кто-то будет онмёдзи, то он легко может тебя заколдовать!
– Так, и у тебя тогда тоже есть другое имя, кроме «Сэймей»?
– Есть, конечно.
– А какое имя? – но сказав так, Хиромаса сразу же затараторил: – Ой, нет, лучше не говори! Если ты не хочешь сказать, так и сам не скажешь, даже если я тебя спрошу, а я не хочу тебя заставлять лишний раз переживать из-за того, что ты мне чего-то не сказал… Ты, лучше, скажи мне тогда, у тебя что, раньше, с монахом Титоку какие-то дела были?
– Ну, можно сказать, что и были…
– А что было?
– Чуть больше трех лет тому назад монах Титоку пришел меня испытать. Ну, а я тогда спрятал сикигами, служебных духов, которыми управлял Титоку. А когда он пришел и попросил меня вернуть сикигами, я их ему вернул. А он, тогда, своей рукой на табличке написал свое настоящее имя и отдал мне… Вот и все.
– Но как же он такое важное имя и тебе… – начал было говорить Хиромаса. – Сэймей! Ты ведь наверняка что-то тогда такое сделал, чтобы преподобный Титоку написал тебе свое имя!
– Может быть…
– Если бы он по своей воле написал тебе свое имя, он бы так не пугался, когда я к нему пришел.
– Да не все ли равно.
– Не все равно. Еще одно, Сэймей! Ты меня послал по делам, а сам все время здесь сидел, пил саке и любовался сакурой?
– Угу.
– Я-то пошел, потому что ты сказал, что тебе нужно приготовления всякие делать! И что ты сделал?
– Подожди, Хиромаса! Самому мне нельзя было туда идти! Поэтому я попросил тебя!
– А почему тебе нельзя?
– Если все так, как я думаю, то преподобный мэтр Согю – наставник монаха Титоку. И если бы Титоку сразу же рассказал мне, где тот находится, потому что спросил его я, Сэймей, то потом Титоку навлек бы на себя гнев наставника, так вот.
– А почему бы стал гневаться. Этот мэтр Согю? Ты что, с этим почтенным Согю поссорился из-за чего-то?
– Нет, до ссоры дело не дошло, но… Поэтому мне было необходимо, чтобы ты сходил спросить.
– Но ведь, когда я показал письмо, Титоку же понял, что вопрос от тебя, от Сэймея!
– И плохо было бы, если бы не понял! Он понял, и именно поэтому решил рассказать тебе то, что нужно.
– В таком случае, все равно, как если бы ты сам пошел!
– Не все равно. На записке нигде имя «Сэймей» не написано. Там написано только имя монаха Титоку, поэтому Титоку и перед самим собой, и перед своим наставником Согю сможет оправдаться, что Сэймею он ничего не говорил. Вот этот момент очень важен.
– Хмм…
– Как бы там ни было, мы теперь знаем, где находится мастер Согю, так что можем отправляться!
– Но, но… – Хиромаса хотел было еще что-то сказать, но проглотил свои слова и кивнул.
– Пойдем?
– Угу.
– Пошли.
– Пошли.
Так они и поступили.
3
Медленно тащилась вперед воловья упряжка. Огромный черный бык тащил на себе повозку, в которой сидели Сэймей и Хиромаса. Не было ни мальчика-грума, который вел бы быка, ни слуги, который шел бы, держась за ярмо. Просто бык сам по себе шел вперед.
– Ну, Сэймей! Объясни мне, прошу, что происходит и почему? – внутри повозки Хиромаса обратился с вопросом к Сэймею.
– Итак, что же, с чего начать рассказ? – Сэймей давно уже был готов к тому, что придется рассказывать.
– Все, с самого-самого начала!
– Что же, тогда придется, пожалуй, начать с истории господина Сугавара-но Корэмити.
– Это еще кто?
– Господин, живший на западной окраине Столицы. Он умер прошлой осенью.
– И что?
– Его супругу звали Фудзико, она еще жива… – Сэймей начал рассказывать.
4
Сугавара-но Корэмити родился в провинции Кавати-но куни. Молодым он приехал в Столицу, и так как обладал некоторыми способностями, устроился на службу ко двору. Он не учился у какого-либо мастера, но недурно играл на флейте. И у этого Корэмити была супруга Фудзико. Фудзико родилась в провинции Ямато-но куни, и вместе с отцом, который прибыл опять таки на службу ко двору, приехала из провинции в Столицу. Отец и Корэмити были шапочно знакомы, благодаря этому Корэмити повстречался с Фудзико, они стали обмениваться письмами и стихами, а в тот год, когда отец Фудзико скончался от эпидемии, стали мужем и женой. Жили они очень дружно. В лунные вечера Корэмити играл для Фудзико на флейте.
Однако на третий год после их свадьбы Корэмити, так же, как ранее отец, скончался от эпидемии.
– Это было осенью прошлого года, – сказал Сэймей.
Фудзико проводила все ночи в слезах. Как настанет ночь, так она вспомнит ласковые слова Корэмити, вспомнит силу его рук, обнимавших ее. Выйдет луна, так она вспомнит, как звучала флейта, на которой играл для нее Корэмити. И как подумает она, что больше никогда с Корэмити не встретиться, что никогда его руки больше ее не обнимут, что никогда больше она не услышит звуков его флейты… Так снова слезы переполняют ее глаза, и воспоминания сжигают ее.
И однажды решила она, что хочет встретиться с мужем, пусть даже и мертвым.
И с этим она пришла к монаху Титоку.
Со слезами упала она в ноги Титоку: «Хочу непременно встретиться с мужем! Сделайте что-нибудь!»
«Мне очень жаль, но… – ответил ей Титоку, – у меня нет таких умений, чтобы вернуть в этот мир мертвеца».
«Что же, тогда может быть Вы знаете кого-нибудь, кому это под силу? Ах, если бы это было исполнимо… Я бы отдала любые деньги!» – так сказала Фудзико. Дескать, отец и муж ей оставили кое-что после себя. А если нужно, дескать, она бы и дом с усадьбой могла продать.
«Хорошо», – кивнул Титоку.
– Ну, вот, и Титоку откуда-то привел преподобного мастера Согю, – сказал Сэймей.
– Понятно, – кивнул Хиромаса.
Мастеру Согю было немного за пятьдесят. Он сразу же забрал деньги и применил тайное искусство.
«Только сразу твой муж не появится! Пройти должно дней пять, семь, а в некоторых случаях может и десять дней понадобиться. Потому как дорога из того мира в этот мир куда как длинна…» – сказал Согю и ушел.
«Придет ли он сегодня? Придет ли он завтра?» – так прождала Фудзико, и на десятый день… Это был прекрасный лунный вечер. До слуха Фудзико, без сна лежавшей на постели, откуда-то донесся звук флейты. Насторожившись, прислушалась она, и поняла, что это тот самый, любимый напев, что играл когда-то на флейте Корэмити. И этот звук флейты постепенно приближался. Обрадовавшись, Фудзико вскочила с постели и стала ждать, когда же флейта приблизится. И звук был все ближе и ближе. И вот, чем ближе становилась мелодия, тем больше в сердце Фудзико поднималось беспокойство, а не радость.
«Ах, в каком же обличии он появится? Может быть, он стал демоном, и придет в демонском облике? А может быть, он явится как бесплотное привидение, летящее по воздуху?»
А еще, что же ей самой делать, когда она встретится с мертвым Корэмити? Однако, пусть он и мертвец, ей хочется с ним увидеться. Страшно. Страшно, но хочется увидеть его. И вот, пока ее сердце таким образом разрывалось на две части, звук флейты замер перед домом.
– Фудзико! Фудзи… – послышался тихий голос. – Открой мне…
Ошибки быть не может: это голос ее любимого Корэмити!
Осторожно она выглянула в щель между ставень и увидела в свете луны стоящего Корэмити. Он был несколько бледен, но в целом совершенно не отличался от того, каким был при жизни, и это было очень радостно и в то же время немного страшно.
На штанах хакама у него были развязаны завязки, и видеть это было очень привычно, и в душе поднялась волна нежности, но подать голос, позвать его, она так и не смогла. Открыть ли дверь, или не открывать?
И тут:
– Горюет одолевший гору мертвых от того,
Что не может он увидеться с любимой!
Корэмити произнес стихотворение. Оно означало: «Я перешел через гору смерти, и вот сейчас стою у запертой двери, и грустен я от того, что не могу увидеть тебя, любимая…»
Однако Фудзико дверь открыть не смогла.
«Ты так сильно любишь меня, что твоя любовь превратилась в пламя, и каждую ночь это пламя сжигает мое тело!» – Фудзико присмотрелась сквозь щель в ставне, и правда увидела, что тут и там на теле Корэмити вспыхивают огоньки. – «Я понимаю, у тебя есть причины бояться. Ведь ты так любишь меня, что живешь этой любовью, и мне было так жаль тебя, что я специально нашел свободное время и пришел к тебе. Но если тебе так страшно, то сегодня ночью я уйду…» – сказав так, Корэмити снова заиграл на флейте и удалился.
И так повторялось три ночи подряд, но…
– Госпожа Фудзико так и не смогла открыть дверь! – сказал Сэймей.
– Хм.
Когда Фудзико поняла, что так будет повторяться каждую ночь, ей наконец стало страшно. И тогда она со слезами прибежала к монаху Титоку. Дескать, пусть я уже больше мужа своего не увижу, но сделайте что-нибудь, чтобы ЭТО больше не приходило.
«Это называется искусством возвращения духа, и такому человеку, как я, с этим искусством справиться не под силу», – ответил ей Титоку.
«Тогда нельзя ли снова обратиться с просьбой к господину Согю?»
«Я не знаю, где сейчас Согю. А даже если бы и знал, вряд ли он бы согласился что-то делать. А если бы и согласился, это, наверняка, снова бы потребовало оплаты…» – вытолкал ее Титоку.
– Ну вот, и со своими слезами она пришла ко мне, к Сэймею.
– Вот как было дело…
– Однако искусство возвращения духов не каждому подвластно. В Столице, кроме меня, этим искусством владеет еще двое или один…
– И ты знаешь, кто?
– Ну, если говорить, знаю ли я, то – знаю.
– И кто? – спросил Хиромаса, но Сэймей в этот миг выглянул из-за шторки повозки наружу:
– Похоже, пришел! – прошептал он, и откинув шторку, стал смотреть наружу. – Точно, пришел!
– Кто?
– Проводник от мастера Согю!
– Проводник?
– Именно. Мастер Согю уже доподлинно знает, что мы сейчас направляемся к нему.
– Откуда знает?
– Ему рассказал монах Титоку.
– Монах Титоку сказал ему, что все разболтал Сэймею?
– Нет, он сказал только то, что произошло. А моего имени он скорее всего не называл. Но такой мастер, как Согю, и сам бы, наверняка, догадался, что все происходящее идет от Абэ-но Сэймея. И то, что он прислал нам провожатого, свидетельствует о том, что он действительно все понял. – С этими словами Сэймей еще выше поднял шторку и показал. Хиромаса выглянул за шторку, и увидел, что в небе над ними летает мышь, и пристально смотрит на повозку с быком. У этой мыши были крылья, она шумно взмахивала ими. Только это были крылья не как у птиц. Крылья летучей мыши. Однако это была не летучая мышь. Несомненно, это была простая амбарная мышь. Крылатая амбарная мышь, мелко тряся крыльями, полетела перед повозкой.
5
Повозка остановилась. Когда они вышли из повозки, оказалось, что они находятся на пустоши. Солнце уже склонялось к вершинам гор на западе, и его красный свет заливал весеннее поле косыми лучами. Перед воловьей упряжкой оказался заброшенный дом, залитый красным солнечным светом. Сбоку от заброшенного дома возвышалось огромное камфорное дерево.
Перед хмыкающим Сэймеем, разглядывающим дом, парила, шумно взмахивая крыльями летучей мыши, та самая амбарная мышь. Сэймей протянул левую руку, и мышь спланировала ему на ладонь, уселась и сложила крылья.
– Твоя работа на этом закончена, – с этими словами Сэймей сжал руку, а когда разжал ладонь, то мыши там уже не было.
– Что это было? – спросил Хиромаса.
– Сикигами, – сказал Сэймей и пошел в сторону заброшенного дома.
– Что ты собираешься делать, Сэймей?
– Пойду, поздороваюсь. С мастером Согю.
Хиромаса пошел следом за Сэймеем.
– И все же, какое противное имя, а. Со-гю. Мышь и бык. Первый и второй символ календарного цикла просто соединили, без всякого смысла… – с этими словами они вошли в заброшенный дом. Внутри была одно темное помещение. Половина его была с земляным полом, здесь был очаг. А дальняя от двери половина комнаты была с дощатым полом. Из окна внутрь падали красные лучи закатного солнца, и казалось, что на противоположенной от окна стене висит красная ткань в форме окна. Солнце пробивалось и сквозь щели в стенах, несколько лучей, как красные ниточки, тянулись вглубь дома. Слегка пахло кровью. На досках пола лежал мужчина в облачении буддийского монаха. Правым локтем он упирался между досками, и положив голову на ладонь правой руки он лежал, всем телом оборотившись в сторону Сэймея и Хиромасы. Волосы были длинные и растрепанные, а лицо заросло неопрятной щетиной. Перед мужчиной стоял кувшин, в котором, по всей видимости, было налито сакэ, и стояла выщербленная чашка. Запах сакэ тоже наполнял комнату.
– Пришел, что ли, Сэймей? – не вставая с пола спросил мужчина. Если говорить о возрасте, то ему можно было дать сильно за пятьдесят.
– Как давно мы не виделись, не правда ли, почтенный Доман. – Сэймей проговорил приветствие, сохраняя едва заметную улыбку на алых губах.
– Что? Сэймей! Как ты сейчас сказал? – воскликнул Хиромаса.
– Хиромаса, здесь перед тобой почтенный Согю, Асия Доман, – сказал Сэймей.
– Как же так…
Это был онмёдзи, хорошо известный в Столице, так же, как и Сэймей. В провинции Харима-но куни существовала группа онмёдзи, отличная от ветвей Камо и Абэ, а Асия Доман был самым известным онмёдзи из выходцев из провинции Харима. И вообще, провинция Харима с давних пор славилась онмёдзи и даосами, которые там рождались.
– Ну, как, Сэймей? Не выпьешь ли сакэ? – с усмешкой спросил Доман.
– Твое сакэ мне не по вкусу. – С этими словами Сэймей чиркнул взглядом по потолку. С потолка свисали две нитки, на концах которых были подвешены вниз головами мышь амбарная и мышь летучая. Из их пастей тяжелыми каплями капала кровь, и попадала в кувшин для саке и в чашку с отколотым краем, и капала так, видимо, уже довольно давно.
– Сэймей! Там! Это!
– Хиромаса, ты ведь тоже видел? Ну, мышь, недавно летавшую по воздуху. Ее, сикигами, духа-помощника, здесь вот таким образом создал господин Доман.
