Текст книги "Отшельник"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

* * *

Поздним вечером, около двенадцати часов ночи, дверь ресторана «Шконка» распахнулась, и на улицу вышли двое. В темноте их нельзя было разглядеть, но у двух стоявших напротив ресторана черных машин, «мерседеса» и «лексуса», сразу же загорелись фары и заурчали двигатели.

Провожавший припозднившихся посетителей метрдотель расторопно открыл перед каждым из них дверцы машин, потом подобострастно поклонился и, оглядевшись, вернулся в ресторан.

Черные автомобили уехали, и на пустынной полутемной улице настала тишина. Ресторан «Шконка» находился на окраине Томска, место здесь было тихое, и никто не увидел, как через некоторое время из кустов вышел человек в темной одежде.

Он долго стоял, прислонившись к толстому стволу дерева, и внимательно осматривался. Потом, убедившись, что на улице и в самом деле никого нет, он подошел к висевшему на стене детского сада железному ящику с нарисованными черепом и костями, со скрипом открыл его и вынул оттуда небольшой чемоданчик. Еще раз осмотревшись, он закрыл трансформатор и скрылся в кустах.

* * *

Знахарь и Тимур сидели перед компьютером и смотрели, как глава администрации Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый, решают судьбы своего народа. Тимур шевелил скулами и шепотом матерился, а Знахарь как человек, привычный ко всему, просто внимательно смотрел и слушал.

– … так что все путем, – сказал Кислый, – с этим французским детским садом мы все решим. Братва пробьет директора, а с самими французами мы тоже разберемся. Не хрен тут благодеяниями заниматься, когда у уважаемых людей денег не хватает!

Вертяков засмеялся и сказал:

– Садик этот – семечки. Ты вот лучше скажи, что с кедровником делать будем. Михайлов сказал, что…

– Подожди, – перебил его Кислый, – кто этот Михайлов, напомни, а то у меня с памятью что-то… Столько дел!

– Ну, как кто! Депутат он, в думе сидит.

– Сидят на зоне, – поучительно заметил Кислый, – а в думе заседают.

– Какая разница, – ответил Вертяков, – сегодня он в думе заседает, завтра на зоне сидит, а потом снова наоборот – сам знаешь!

– И то верно, – согласился Кислый, – ну так что там этот Михайлов?

– Он сказал, что не сможет прикрывать нас вечно. Мы должны сами решать все вопросы. Документы он нам продвинул и считает, что на этом его работа выполнена. Но если они там решат, что все нужно вернуть, как было – то есть все-таки признать кедровник заповедником, – он не сможет ничего сделать и даже будет поддерживать большинство.

– Ну, дает, – Кислый сузил глаза, – как бабки хавать, так он первый, а как за базар отвечать, то – как большинство скажет?

– Получается, что так, – кивнул Вертяков.

– Но ведь он же, падла, сказал, что все тип-топ, что мы можем не беспокоиться, что он прикроет нас по-любому!

– Сказать-то он сказал, но у него в Москве дела поважнее наших будут, так что, если ему будет выгодно, он нас продаст и глазом не моргнет. А сам отмажется, будь уверен.

Вертяков знал, что говорил.

Михайлов действительно был продажным на все сто процентов и поэтому был опасен. Его нужно было устранить, но Вертяков хотел, чтобы инициатива исходила от брата, а не от него, и поэтому умело разжигал в Кислом злобу и ненависть к московскому взяточнику.

– Значит, говоришь, он нас не прикроет… – сказал Кислый задумчиво.

– Нет, не прикроет, – согласился Вертяков.

– И в случае чего сдаст, не думая…

– Сдаст.

Кислый помолчал немного, потом слегка хлопнул себя по колену и, вздохнув, сказал:

– Значит, надо его валить.

– То есть как – валить? – притворно обеспокоился Вертяков.

– А вот так – пиф-паф! А потом по новостям посмотрим, как мертвое туловище в труповозку грузят, и выпьем за его упокой.

– А может…

– Никаких может.

– Ну, как скажешь, – Вертяков развел руками, – я против тебя идти не могу.

– Вот так и скажу, – Кислый взглянул на брата и подмигнул ему, – да ты не беспокойся, все будет в ажуре. Первый раз, что ли? Давай-ка по рюмахе!

Они налили и выпили.

Кислый захрустел огурцом, а Вертяков положил на ломтик белого хлеба полную ложку черной икры и с аппетитом откусил кусок.

Некоторое время они молчали, потом Вертяков сказал:

– А что с этими крестьянами делать, я просто ума не приложу. Через три дня приезжает комиссия из Москвы, специально по этому делу. Пять убитых селян – это тебе не хухры-мухры! Здешние менты схвачены, сам знаешь…

– Начальник милиции у меня – вот где!

И Кислый сжал костлявый кулак.

– Правильно, – кивнул Вертяков, – но это – здешние. А если за дело возьмется московская прокуратура, то сам понимаешь, гореть будем, как свечечки. Они ведь наверняка захотят показательное дело организовать – дескать, смотрите, как мы с коррупцией боремся.

– С коррупцией, с коррупцией… – Кислый вертел в пальцах вилку и о чем-то усиленно думал.

Потом он поднял голову и, взглянув на Вертякова, спросил:

– А сколько там всего крестьян-то этих?

– Восемьдесят два человека, – Вертяков несколько часов назад просматривал документы, касающиеся села Ореховое.

– Восемьдесят два… – Кислый налил себе водки и залпом выпил, – а ты помнишь, что сказал Отец всех народов?

– Он много чего наговорил, – резонно ответил Вертяков.

– Правильно. Он сказал: нет человека, нет проблемы.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вертяков и налил себе водки.

Он давно уже привык к тому, что Кислый иногда любит выпивать, не соблюдая никаких условностей застолья.

– А то и имею. Надо бы устроить у них в деревне эпидемию, причем такую, чтобы всех под корень.

– Это как? – удивился Вертяков.

– А вот так! Что там имеется – чума, холера, ящур какой-нибудь…

– Ящур – он для коров.

– Ну, не ящур, а что-нибудь другое. В общем, так. Завтра же найди выход на санэпидстанцию, у них должны быть все эти, как их там… возбудители, и послезавтра чтобы в Ореховом была полная чума. Если они там все передохнут, то про этих пятерых покойников никто и не вспомнит.

– Ну, ты даешь! Восемьдесят два человека…

– А что, это тебя сильно беспокоит? Ты лучше подумай, каково тебе на зоне будет сидеть, если нас прихватят как следует. Мне-то что, я авторитет, вор в законе, человек привычный, а ты ведь любишь в мягком кресле сидеть и секретаршу свою за мохнатый сейф щупать, а? Давай-ка еще водочки!

И Кислый похлопал брата по плечу.

– Кстати, что там у тебя с этим радио?

– Ты имеешь в виду «Русский Шансон»? – уточнил Вертяков.

– Ага, его.

– А что с ним сделается! Все путем. Приходил человечек, денег заслал, и пусть себе передает.

– Это хорошо, – кивнул Кислый, – правильное радио. Братве нравится, только его тут хрен поймаешь. Разве что через спутник.

– А теперь и так можно будет. Они уже антенну строить начали, так что – как там, в этой песне… «В натуре, в натуре!»

– Ладно, давай водочки.

Тимур остановил запись, и на экране застыли два человека, один из которых имел благообразное, но неприятное лицо, а на лбу другого стоял отчетливый штамп: «урка».

– Нет, ты понял? – Тимур ошарашенно взглянул на Знахаря, – и ты можешь спокойно смотреть на все это?

Знахарь пожал плечами и ответил:

– А что, всякое бывало.

– Что значит – всякое? Это что, у тебя такое бывало?

– Нет, не у меня, но я с этим сталкивался не один раз.

– И что?

– А ничего, – Знахарь посмотрел на взволнованного Тимура, – только ты не суетись на ровном месте.

– Что значит – не суетись? – Тимур вскочил, – они ж крестьян потравят!

– Не потравят… Вообще, конечно, это полный бред – завалить одним махом целую деревню, при современной-то медицине! Это я тебе как бывший врач говорю. Однако кое-какие меры принять следует. Собирайся, поедем в Томск, – спокойно сказал Знахарь и неторопливо поднялся из кресла.

– Прямо сейчас?

– Конечно. Ты ведь сам рвешься крестьян спасать, вот мы их и спасем.

– Ну… Как скажешь. Что брать-то?

* * *

В тенистой аллее парка Молодоженов, на чугунной, покрытой черным лаком скамье сидели Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый. Вертяков был вне себя. Он то вскакивал, то снова садился, то вытаскивал из кармана пачку сигарет, то убирал ее обратно, так и не закурив…

Кислый был внешне спокоен, но сузившиеся глаза и нервно шевелившиеся узловатые пальцы выдавали внутреннее напряжение, и тот, кто знал его давно, мог бы с уверенностью сказать, что в этот момент к нему лучше не подходить. Такие глаза и руки бывали у Кислого перед каждым убийством, а убийств этих на его веку было не меньше пятнадцати. Сегодня Кислый не знал, кого нужно убить, и это портило ему настроение еще больше.

– Но это же явная подстава!

Вертяков в очередной раз вскочил со скамьи, и Кислый, бросив на него злобный взгляд, резко сказал:

– Сядь, не дергайся!

Вертяков нахмурился, но, признавая главенство старшего брата, уселся на скамью и закурил.

На соседней скамье сидели несколько братков из команды Кислого. Они с равнодушным видом смотрели по сторонам, но за этим безразличием скрывалась готовность в любой момент решительно и безжалостно пресечь любые действия, которые могли бы угрожать персоне их уголовного шефа.

Кислый, вздохнув, достал из кармана пачку «Парламента», и один из его людей расторопно вскочил и поднес пахану зажженную зажигалку. Прикурив, Кислый едва заметно кивнул, и бандюк вернулся на место.

Глубоко затянувшись, Кислый посмотрел на брата и сказал:

– Так, давай без нервов. Еще раз – что сказал Бильдюгин?

(Александр Игоревич Бильдюгин был начальником управления внутренних дел Амжеевского района и принадлежал Вертякову душой и телом. Он настолько глубоко увяз в вертяковском леваке, что выход из ситуации для него был только один – в могилу. Он понимал это и давно уже махнул на все рукой. Иногда он мечтал о том, что неплохо было бы волшебным образом скрыться, но для того чтобы воплотить эту наивную, но вполне выполнимую мечту в жизнь, у него не хватало ни ума, ни умения жить среди нормальных людей.)

Вертяков нахмурился, собирая мысли в кучку, вздохнул и сказал:

– Бильдюгин позвонил мне и сообщил, что санэпидемстанция сгорела, а на панели перед пожарищем нашли надпись, сделанную аэрозолем – «Привет от Кислого». Надпись менты уничтожили, Бильдюгин распорядился, но эти гниды журналисты успели сфотографировать ее, и теперь неизвестно что будет.

– А ничего особенного не будет, – хладнокровно ответил Кислый.

Он уже взял себя в руки и выглядел совершенно нормально.

– Так ведь фотографии… – простонал Вертяков.

– А кто их увидит, эти фотографии? – резонно заметил Кислый, – газеты все – наши, без нашего разрешения ничего не напечатают, так что радуйся, что на панели не написали «Привет от Вертякова».

Вертяков представил себе такую надпись и ужаснулся.

– Надпись – мелочь, – сказал Кислый, – а вот то, что там сгорели все эти, как их… бактерии, вот это настоящий геморрой. Нужно думать не о том, что скажут про вора в законе Кислого, а о том, как с крестьянами этими быть. Теперь ведь никакой чумы у них не будет…

– Не будет, – Вертяков понуро кивнул, – может, им денег дать?

– И что? – Кислый с сомнением посмотрел на брата, как бы сомневаясь в его умственных способностях.

Но Вертяков уставился в неизвестную точку перед собой и, подняв палец, шевелил губами.

– Есть! – радостно воскликнул он, – придумал.

– Ну, давай, что ты там придумал, – скептически отозвался Кислый и достал еще одну сигарету.

Братан с соседней скамьи шустро поднес ему огоньку, и Кислый снова едва заметно кивнул.

– Значит, так, – Вертяков нервно потер руки, – мы даем им денег, а они заявляют, что те трупы постреляли друг друга в пьяной ссоре.

Кислый поднял брови и посмотрел на брата с интересом:

– А ты соображаешь! И сколько денег ты хочешь им дать?

– Сколько денег…

Было видно, что в этот момент в Вертякове боролись могучая «жаба» и не менее сильное желание поскорее закрыть опасную тему.

– Сколько денег… Ну, скажем, по сто тысяч рублей, – Вертяков отчаянно махнул рукой, – хрен с ними, по двести!

– Это получается… лимон на всех, – подсчитал Кислый.

– Да, – Вертяков кивнул, – лимон на всех. И пусть заткнутся. Они таких денег в жизни не видели.

– А кто будет с ними разговаривать?

– Отправь кого-нибудь из своих, но поприличнее, не таких, как эти, – Вертяков покосился на соседнюю скамью.

– Лившиц поедет, мой юрист, – уверенно сказал Кислый, – возьмет с собой нескольких пацанов и договорится с крестьянами. Вообще ты это нормально придумал. Молодец, Борюня!

– Да, нормально, – Вертяков облегченно вздохнул, – должно получиться. Мертвых уже не вернуть, а живым по двести тысяч – очень даже полезно будет. Вообще-то хватило бы и по десять…

– Эй, очнись! – оборвал его Кислый, – жадный платит дважды – забыл?

– Ладно, ладно, это я так…

Выход был найден, и Вертяков почувствовал, что жизнь снова повернулась к нему своей приятной стороной.

Он откинулся на спинку скамьи, положил ногу на ногу и сказал:

– А насчет французов этих… Тут мы с Эллой Арнольдовной подумали…

* * *

Лиза Русинова сидела в салоне бизнес-класса, и серебристый лайнер с надписью «Сибирские авиалинии» нес ее в далекую и таинственную Москву. Она никогда не была в столице, и волнение от предстоящей встречи с первопрестольной то наполняло ее, то снова отступало, когда Лиза возвращалась мыслями к тому, что лежало у нее в сумке. А лежал там лазерный диск, на котором имелась видеозапись откровенной и ужасающей беседы вора в законе с главой района. Неопытная и наивная девушка, она была знакома с превратностями журналистской судьбы только понаслышке и не подозревала, в какую опасную авантюру ввязывается.

Конечно же, она знала о том, что журналистов калечат, похищают и убивают, но это было где-то далеко, и пока никак не коснулось ее. Ей повезло в этом, но у такого везения была и обратная сторона. Если бы Лиза имела хоть какой-нибудь печальный опыт в этой области, то она трижды подумала бы, прежде чем связаться со своим бывшим университетским однокашником, Лешкой Гончаровым, который теперь работал в одной из столичных газет.

Получив диск, Лиза позвонила Лешке, и он, выслушав ее, сказал: материал хороший, сейчас такое нужно, так что приезжай, что-нибудь придумаем. Воодушевленная Лиза рассказала об этом Знахарю, и тот, улыбнувшись, выдал ей деньги на билет и на расходы. Лиза помчалась в кассу, а московский Лешка в это время, нюхая на богемной хате кокаин, сказал себе: ну, теперь-то я ее точно трахну.

Еще в Томске, когда они учились в одной группе, он имел на Лизу весьма горячие виды, но завалить ее в койку так и не удалось. И теперь у него появилась возможность взять реванш. Если красивая провинциальная журналистка попадает в столицу и рассчитывает на какой-то успех, она должна быть готова раскидывать ноги везде, где будет нужно. И первым в этой очереди был он, Алексей Гончаров, носивший фамилию великого русского писателя.

Глава седьмая
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Как хорошо выйти рано утром из дома, причем обязательно в семейных трусах, и, почесывая живот, направиться к грядкам с клубникой! Клубники у меня, правда, еще не было, это теперь только на следующий год, но лук с редиской уже вылезли, и я, сидя на маленькой деревянной скамеечке, трудолюбиво и неторопливо пропалывал грядку.

Солнце грело мою и без того загорелую спину, в лесу чирикали птички, где-то долбил дятел, в траве жужжали букашки, в общем – рай, да и только.

Афанасий с Макаром возились в сарае, и оттуда время от времени доносились то ли молитвы, то ли заклинания. Когда мы с Тимуром несколько дней назад пришли к ним, так сказать, на экскурсию, я удивился. Внутренность сарая преобразилась до неузнаваемости. По стенам вперемешку с православными образками висели амулеты и какие-то темные деревянные идолы, напоминавшие уродливых людей, пахло травами и смолой, пол был чисто подметен, в углу был устроен очаг, сложенный из камней, и над ним, как в фильме про колдунов, висел закопченный котел, в котором булькало какое-то подозрительное варево. На еду оно не было похоже, да и несколько пучков сушеных мышей и лягушек, висевших на гвоздиках, вовсе не наводили посетителей на кулинарные мысли.

Я пропалывал грядку, Тимур нагло храпел в своей комнате, а две собаки, принадлежавшие Афанасию с Макаром – Кусай и Жучка, – валялись в тени, вытянув лапы. Несмотря на такие странные и несерьезные имена, это были породистые сибирские лайки, и службу они знали крепко. Я убедился в этом, когда сходил с моими индейцами на охоту. Там же я впервые увидел, что на самом деле обозначает выражение «белку в глаз». Афанасий тогда взял с собой мелкашку и к ней особые патроны – вместо пули в мелкашечный патрон была вставлена дробина.

А дальше – как в книжке. Кусай засек белку, облаял ее и загнал в удобное для охотника место, Афанасий приложился, и – бац! – зверюшка упала на землю. Кусай подбежал к ней и дисциплинированно уселся на хвост, а Макар, подобрав белку, показал мне ее и невозмутимо сказал:

–  Однако, в глаз. Шкурка целая.

Убрав добычу в сумку из оленьей кожи, обшитую бисером, он подмигнул мне, и мы пошли дальше. Когда Жучка облаяла следующую белку, я попросил у Афанасия мелкашку и, понятное дело, промазал. Для меня это было все равно что попытаться попасть в клопа, сидящего на кресте Исаакиевского собора.

Итак, я копался в грядках, ханты-манси занимались своим вуду, а собаки дремали в тенечке. Над землей висел жаркий летний полдень, и все было – лучше не придумаешь.

Вдруг Кусай поднял голову и, зарычав, уставился куда-то в сторону. Жучка тоже забеспокоилась и вскочила. Шерсть на ее загривке встала дыбом, и, приподняв переднюю лапу, собака застыла в охотничьей стойке.

Я посмотрел туда, куда были устремлены собачьи носы, но там был забор, и я, конечно же, ничего не увидел. Тут собаки, как по команде, бросились к воротам и, выскочив за ограду, исчезли. Мне стало интересно, и, с кряхтением поднявшись со скамейки, я пошел за ними. За забором раздался звонкий лай, такой же, как при появлении белки, и я понял, что это было обращение ко мне, дескать – иди сюда, посмотри, что тут есть!

За месяц я успел привыкнуть и к моим шаманам и к их собакам, и даже стал различать некоторые слова собачьего языка. Сейчас меня звали, и, пробормотав «иду, иду», я вышел за ворота.

Пройдя вдоль ограды и повернув за угол, я увидел, что обе собаки уткнулись мордами в кусты, на что-то лая. Но делали они это без особого азарта и без злобы. Мне стало еще интересней, и я подошел поближе.

–  А ну-ка цыц мне тут! – объявил я собакам, и они умолкли.

Как видно, они тоже научились меня понимать.

И тут из кустов раздался стон.

Я подскочил от неожиданности, а стон повторился. Стонал мужчина.

Ну, что тут делать! Если кто-то стонет, надо посмотреть, что там такое – может, человеку плохо. Правда, иногда люди стонут оттого, что им хорошо, но я все-таки остановился на том, что кому-то нужна помощь.

Отогнав собак, я вломился в кусты и увидел крупного мужика в серой робе, который, закрыв глаза, лежал на спине и тихо подвывал. Его ступня была неестественным образом вывернута, обложена кусками коры и обвязана тряпками. Я понял, что это импровизированная шина, а шина, как известно, применяется при переломах или вывихах, значит…

Значит, мужику и на самом деле было плохо.

Я как бывший реаниматолог убедился в том, что тот жив, и решил для начала перенести раненого в дом, а там уже тщательно осмотреть; сказал собакам, чтобы они с него глаз не спускали, и пошел обратно. Войдя в свой терем, я набрал в грудь воздуха и старшинским голосом скомандовал:

–  Па-а-адъем! Тр-р-ревога!

В одной из комнат второго этажа послышался грохот, потом ругательства, и на галерею, опоясывавшую мою высокую гостиную, выскочил Тимур в одних трусах.

–  Что ты орешь? – обеспокоенно спросил он, продирая глаза, – какая, на хрен, тревога в мирное время?

–  Спускайся, сейчас узнаешь, – ответил я.

–  Оружие брать? – по-деловому поинтересовался Тимур, шлепая босыми ногами по дубовым ступеням лестницы.

–  Отставить.

Что-то меня сегодня потянуло на казарменную тему…

Мы вышли на улицу, и я сказал Тимуру:

–  Зови индейцев.

–  Обоих?

–  Обоих.

Тимур пошел в сарай, а я неторопливо направился к воротам.

Через полминуты все трое нагнали меня, и мы вышли за ограду. Собаки сидели перед кустами и спокойно сторожили того, кто там лежал. Услышав наши шаги, они обернулись, и Кусай завертел хвостом.

Забравшись в кусты, мы окружили мужика, который уже не стонал, а просто лежал на спине и тихо сопел. Глаза его были чуть приоткрыты, и, похоже, он был без сознания.

Окружив мужика, мы осторожно взялись и вчетвером вытащили его из кустов.

–  Поаккуратнее, – предупредил я, – у него нога сломана.

Тимур, который держался как раз за эту ногу, кивнул и сделал вид, что несет хрустальную вазу.

Мы внесли мужика во двор, и Афанасий сказал:

–  В сарай, однако. Будем ногу лечить.

Затащив мужика в сарай, мы осторожно положили его на подстилку, и Афанасий, повернувшись ко мне, сказал вежливо, но непреклонно:

–  Уходите.

Мы с Тимуром пожали плечами и вышли.

Решительное заявление Афанасия слегка задело мое профессиональное, то бишь врачебное, самолюбие, и я пробормотал:

–  Ишь, блин… Гиппократ нашелся!

Тимур усмехнулся и сказал:

–  Ничего, все нормально. Они поставят его на ноги быстрее, чем городские специалисты, вот увидишь.

–  Ладно, посмотрим, – ответил я, – давай-ка самовар запалим. Выпьем чаю, а может быть, и лекарям нашим кипяток понадобится.

В это время из сарая донеслось буханье шаманского бубна и хриплые завывания.

Я забеспокоился и спросил Тимура:

–  А ты уверен, что они не угробят его своими первобытными плясками?

–  Не боись, – ответил Тимур, – это только в коммунистических книжках про шаманов глупости писали. На самом деле они знают, что делают. И никакой кипяток им не понадобится.

–  Ну-ну, – скептически хмыкнул я, – а если не справятся?

–  Тогда этим мужиком мы откроем наше местечковое кладбище.

–  Зашибись, – восхитился я, – типун тебе на язык!

–  Ладно, не нервничай, наливай самовар, а я шишек принесу.

В другом сарае, попроще, там, где хранились лопаты и прочий инвентарь, у нас было несколько мешков сосновых шишек, которые, как известно, являются самым лучшим топливом для самовара.

Недовольно бурча под нос, я налил в самовар родниковой воды, а Тимур, насыпав в топку шишек, поджег их. В самоваре, стоявшем на толстой дощатой столешнице, затрещало, и из закопченной трубы, изогнутой буквой «г», заструился жаркий прозрачный дымок.

Мы уселись на скамьи из толстых досок, стоявшие у стола, и стали трудолюбиво ждать, когда самовар закипит. Занятие было ответственное, и, понимая важность момента, мы молчали.

В это время из сарая выскочил молодой Макар, который, потрясая украшенной ленточками палкой, нарезал по двору несколько кругов и снова скрылся в сарае. Я, открыв рот, проводил его взглядом и повернулся к Тимуру.

–  Ты уверен, что это… это… – я не находил слов, чтобы назвать то, что увидел, – поможет человеку с вывихнутой ногой? – спросил я у Тимура.

Он засмеялся и ответил:

–  Не думай, что все ограничится плясками и заклинаниями. Они и с нормальной медициной знакомы. Не со столичной, конечно, а со своей, народной, но умеют и кровь остановить, и рану обработать…

Из сарая послышался крик боли, потом еще один, но уже потише, потом голос Афанасия забормотал что-то успокаивающее.

–  И вывих вправить, – закончил Тимур, ткнув большим пальцем через плечо в сторону сарая.

–  А как же насчет наркоза? – язвительно поинтересовался я.

–  У настоящего мужчины боль вызывает только улыбку, – гордо ответил Тимур.

–  Ты себя имеешь в виду? – спросил я еще более ядовито.

–  Нет, – грустно вздохнул Тимур, – я слабый городской отросток… Куда мне!

Дверь сарая распахнулась, и из нее неторопливо вышли Афанасий и Макар. Вид у них был, как у гинекологов, только что успешно принявших роды у слонихи. Подойдя к столу, они сели рядом с нами, и Афанасий сказал:

–  Он спит. Нога заживет через два дня.

Я уже привык к лаконичности его высказываний.

А Макар – так тот вообще не произносил слов, исключая случай, когда они приволокли и взгромоздили на стол, за которым мы сидели сейчас, огромную двухметровую рыбину.

–  Таймень, – сказал тогда Макар.

И все.

Больше я от него никогда ничего не слышал. Любой финский или эстонский «тормоз» рядом с ним выглядел бы обладателем бешеного темперамента.

Самовар зашумел, и Тимур пошел в дом за заваркой, чашками и прочими атрибутами чаепития.