Текст книги "Один против всех"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Стоять! – приказал я и поднял с земли арматурный прут.

– Ой, – ответил мужик и рухнул лицом вниз на пол.

Я потрогал его концом кроссовки, убедился, что скрываться он не думает, и пошел на поиски веревки. Обрывки бечевок валялись повсюду, но были или коротки, или грязны, или сгнили от долгого беспутного лежания. Тогда я выдернул из стены кусок провода, который доисторические строители проложили, чтобы когда-нибудь их потомки провели сюда ток и освещали жизнь людям далекого будущего.

– Вставай, – сказал я.

Мужик дополз до стены и сел, на большее он был уже не способен.

– Говори! – приказал я и стегнул проводом стену рядом с его головой.

Мужик закрыл лысину руками и что-то простонал.

– Что? – грозно спросил я.

– Пить, – простонал мужик уже отчетливей.

– Извини, братан, шампанского нема! Говори, если есть чего сказать, и я пойду. Мне преступления совершать надо, а не с тобой тут валандаться…

– Гы-гы-гы, – произнес мужик.

– Смеешься! – горько сказал я. – С вором в законе и поговорить не хочешь, гордый, как белорусский партизан. Смотри, сейчас пытку тебе учиню, – и я потряс проводом.

– Го-го-го, – сказал мужик и добавил. – Бу-бу-бу.

– Чего? – переспросил я. – Богу своему молишься?

– Говорить буду, – ему с трудом, но удалось составить слоги в слова.

– Говори, гнида непотребная! Ты знаешь, что с вором в законе разговариваешь? Ты знаешь, говно поросячье, что меня сам Дядя Федя в тюрьме крестил?

– Да, – прошептал мужик.

– Ну так я тебя сейчас! – с пафосом воскликнул я и сделал из провода удавку. – Видел, волчья сыть? Говори!

И мой преследователь рассказал, что братва собрала малый сход, на который не позвали ни Кирея, ни Сергачева, ни Гену Есаула, то есть всех тех, с кем я контактировал в блатном мире. Не позвали потому, что знали – они будут защищать меня и требовать, чтобы я пришел на большой воровской сход и дал свои объяснения.

Так что вступиться за меня было некому, и братва постановила – казнить Кастета лютой казнью, но прежде вызнать, что я хочу делать и нет ли во всем этом какого вреда воровскому сообществу. Все это было понятно, предсказуемо, и кассету Черных записывал именно с целью вызвать такую реакцию.

– Хорошо, – сказал я, выслушав рассказ «языка». – Вставай, гнида! – и я растянул удавку под размер его головы.

– У-у-у! – завыл мужик.

– Не запугаешь! – заверил я его. – Вставай!

Он с трудом поднялся на ноги, отчего остро запахло мочой.

– Передай своим наймитам, что Кастет в городе, Кастет не один, и тот, кто протянет к нему свои поганые лапы, захлебнется в собственном дерьме. Говорить я буду, но только с правильными ворами, а не со всякой шоблой, вроде тебя. Все понял? – я задержал дыхание, сделал шаг вперед и показал лазутчику проволочную удавку.

– Понял, – отчетливо произнес мужик. Главное для себя он, действительно, понял: я возвращаю ему жизнь и свободу, а остальное пока не так и важно.

– У тебя часы есть? – спросил я.

– Есть, – сказал мужик и принялся расстегивать ремешок наручных часов.

– Я сейчас ухожу, а ты выйдешь отсюда не раньше чем через полчаса, – сказал я ему. – Сверим время!

Уточнять хронометраж он не стал, а вместо этого выронил кепку и сам повалился вслед за ней в лужу собственной мочи.

– Уринотерапия, – констатировал я и добавил: – Ети ее мать!..

* * *

С большим трудом отмывшись от запахов российской стройки и надев все чистое и ароматное, я отправился на свидание к Светлане. Во-первых, чтобы увидеться, пообщаться и, если представится такая возможность, предаться усладам любви, а во-вторых – чтобы в деревенской тиши поразмышлять о будущности России и составить план, с помощью которого мы, три немолодых уже мужика, могли бы остановить экспансию Романова и, самое главное, спасти из его лап Светлану.

Дорога до поселка Тайны была недолгой, но томительной и грустной. Томительной от ожидания встречи с любимой, которая внезапно стала очень значительной частью моей жизни. Существенной и неотъемлемой, как часть тела, жизненный орган или брат-близнец, родство с которым, как говорят, чувствуется на расстоянии, и всякая боль, переживаемая им, становится твоей болью, страдание – твоим страданием.

Приехал я без предупреждения и застал Светлану в деревенской одежде с чужого, более крупного плеча. Она срывала гроздья красной смородины, выбирая из колючих веток самые зрелые, налитые спелым соком ягоды и укладывая их в стоящее у ноги голубое пластмассовое ведро.

Глория Викинговна сидела за врытым в землю деревянным столом и занималась множеством дел сразу – перебирала ягоды, отделяя их от сора, листиков и тоненьких веточек. Кроме того, она пила крепкий кофе из маленькой, не чайной, чашки и курила длинную сигарету.

Одета тетя Глаша была в элегантный джинсовый костюм, явно купленный не на рыночном развале, и в туфельки без каблуков, в которых впору расхаживать по подиуму, а не топтать землю садового участка.

– Лешенька! – крикнула Светлана, опрокинула пластмассовое ведро и бросилась ко мне обниматься и целоваться.

Тетя Глаша восприняла мое появление спокойнее, но тоже обрадовалась, сняла с колен небольшой медный тазик, куда складывала очищенные ягоды, и поднялась мне навстречу. Но пока что мной полностью завладела Светлана. Она висела у меня на шее, шептала что-то невнятное то в одно, то в другое ухо, время от времени переспрашивая: – Правда, Леша? – целовала все доступное для поцелуев и, в довершение всего, обхватила мои ноги своими, в результате чего мы едва не оказались в гуще какого-то ягодного кустарника.

Наконец я с трудом оторвал от себя влюбленную девушку и сделал несколько шагов в сторону тети Глаши. Она терпеливо дождалась конца любовного безумия и теперь улыбаясь протягивала мне навстречу обе руки. Этим она сразу решила проблему, которая всегда беспокоит меня при встрече с малознакомой женщиной. Подавать руку, как мужику, я считаю не очень приличным, целовать – тоже как-то не так, поэтому я обычно ограничивался вежливым кивком с приличного расстояния. Тетя Глаша решила, что нам надо обняться, и я с готовностью распахнул руки.

– Садись, Леша, – она смахнула со скамейки ягодные прутики и села на самый дальний ее конец, чтобы оставить место и для Светланы. – Надолго к нам?

– На пару дней, – ответил я, – с ночевкой. Будет где переночевать?

Тетя Глаша задумалась.

– Во времяночке тебе постелю, ночи еще теплые, тебе хорошо будет, никто не помешает. Светланка-то, она в доме спит, так что отдохнешь спокойно, без всяких глупостей.

Лицо у меня, видимо, вытянулось или приняло какое-то смешное выражение, потому что тетя Глаша засмеялась, стукнула меня по руке кончиками пальцев и сказала:

– Шучу я, в доме постелю, места еще на пионерский отряд хватит. – Она вдруг погрустнела, стала переставлять разные лежащие перед ней вещи и, не поднимая глаз, сказала: – Предчувствие меня какое-то мучает, Леша, плохое предчувствие, а я в это дело верю. Сколько раз меня в жизни интуиция выручала, не перечесть! Сейчас, понимаешь, все хочу дом этот домовиной назвать. Со Светланкой разговариваю, с соседями, или вот с тобой сейчас, так и просится на язык – «домовина».

– Ну и что? – удивился я.

– А то, что домовина – это гроб. Живые люди в домовине не живут, а я пока помирать не собираюсь, я еще замуж выйти хочу…

– Так, может, это не вас касается, кого-то другого? – осторожно спросил я.

– Меня, Лешенька, меня. Моя интуиция на других не распространяется, к сожалению.

Она неожиданно заплакала, тихо, беззвучно, оставаясь сидеть с неподвижным лицом, по которому катились крупные, как ягоды смородины, слезы…

Остаток дня я провел в работах по дому, лишенному умной мужской руки. Приколачивал разные дощечки, планочки и рейки, которые мне услужливо подавали по очереди Светлана и Глория Викинговна. Потом было чаепитие с домашней выпечкой и вареньями разных сортов, в результате чего наступило ощущение сытости и блаженной дремы, которая и заставила нас улечься на двух стоящих в тени раскладушках. Глория Викинговна спать не ложилась, занимаясь варкой и готовкой, поэтому, проснувшись, мы со Светланой обнаружили накрытый стол во главе с огромным чайником.

Хлопоты по дому доставляли Глории Викинговне явное удовольствие, но настроение у нее не улучшилось, и, улучив момент, она тихонько спросила меня:

– Лешенька, а то, чем ты занимаешься в городе, это очень опасно?

– Опасно, – подтвердил я, – но для меня и, может быть, для Светланы. Вас это не касается ни коим боком, так что – не беспокойтесь.

– Предчувствие у меня, Леша, предчувствие…

– Если хотите, мы уедем. Деньги есть, я Светлану пристрою куда-нибудь.

– Нет, Лешенька, судьбу не обманешь.

Тут прискакала Светлана, повисла у меня на плече, говорила что-то, чего можно было и не слушать, потому что эти слова предназначались для передачи чувства, а не мысли и были чем-то вроде музыки, которую слушаешь всю, целиком, не расчленяя в уме на отдельные звуки и аккорды.

Когда опустились сумерки, тетя Глаша куда-то исчезла, что мы обнаружили не сразу, а просидев некоторое время на скамейке у деревянного, врытого в землю стола. Мы слушали тишину деревенского вечера, неохотно отрываясь, чтобы отогнать прибывающую с темнотой мошкару, и Светлана сказала:

– А не пойти ли нам баиньки? – и сказано это было таким тоном, что сомнений в бессонной ночи не возникало.

Тут мы заметили, что Глории Викинговны нет, и где она – неизвестно. Мы хотели уже устремиться на поиски, но тетя Глаша неожиданно возникла в свете единственного горящего в доме окна и сказала:

– Пожалуйте в баньку!

Оказалось, что днем она ухитрилась не только приготовить всяких домашних вкусностей, но и истопить баню, стоящую в глубине участка, а сейчас воспользовалась первым, самым вкусным паром.

В густом сумраке ароматной, прогретой сосновыми шишками парной соблазнительным фантомом перемещалось обнаженное тело Светланки, которое я отлавливал в облаке пара и с наслаждением хлестал вымоченным в квасу веником, вслушиваясь в ее подозрительно громкие стоны…

Потом я проводил ее, уставшую, но блаженно улыбающуюся, в дом, а сам сел во дворе на сырую от росы лавку, с наслаждением закурил и принялся размышлять над тем, что происходит в моей жизни…

* * *

Я смотрел на тлеющий огонек сигареты и вспоминал Годунова, его людей – Порфирина и Бессонова, таинственного мужика с лысым черепом и накрашенными губами, который пришел сразу после моего ухода и был принят как свой в компании Годунова. Это могло не говорить ни о чем, но могло означать и то, что я опять остался один, без человека, на которого мог бы положиться, не думая и не боясь предательства и измены, выстрела из-за угла или удара ножом в спину…

* * *

– Все беды России – от инородцев! – Черных вольготно расположился в кресле моего номера в гамбургской гостинице «Саксонский двор».

Я был уже «свой», меня уже можно было не привязывать к креслу, не запугивать пытками, которыми подвергнут Светлану в случае моей строптивости и непослушания. Я уже побывал в одном из «Орденсбургов», в часовне, где прежде творились тайные и кровавые обряды, а сейчас проходило посвящение в члены ордена Великого и Ужасного Черных.

Посвящения я никакого не проходил, но в часовне побывал и, видимо, уже считался посвященным, не слепым исполнителем жестокой воли Черных, а человеком ближнего круга, приобщенным, творящим зло не из недомыслия, а сознательно, потому что выслушал, не возражая, доктрину Черных и, следовательно, стал его сторонником. Другого варианта он, видимо, не признавал. То, что он говорил, было разумно, логично, это нельзя было опровергнуть, поэтому оставалось только принять.

– Возвысить Россию можно лишь очистив ее от инородцев, – вещал тогда Черных, – я верю, что русские – великая нация, злой волей поставленная на колени. Моя задача, наша задача – поднять Россию с колен, но для этого нужно прежде всего сделать ее чистой. Очистить ее от шелухи и плевел, соскрести коросту инородчества, и тогда Великая Русь сама воспрянет, поднимется – на страх и восхищение врагам. Ты скажешь, что это – фашизм. Но я спрошу тебя, а что такое – фашизм? Ты не сможешь мне ответить, у тебя нет слов, и ты обращаешься за чужими словами и мыслями к книгам, и там ты читаешь, что фашизм – человеконенавистнеческое учение, в основе которого лежит идея о превосходстве одной нации или расы над прочими… Что еще мы можем узнать в умной книге о сути фашизма? То, что он базируется на военной мощи государства, милитаризме и так далее. Хорошая, правильная и умная мысль. Но если взглянуть на историю второй половины XX века, то окажется, что самым милитаристским государством были США. Можно сказать, что все это время Америка воевала. Сначала в Корее, потом – во Вьетнаме, потом участие в локальных конфликтах Латинской и Центральной Америки, «Буря в пустыне» и так далее, и так далее… Получается, что США – это фашистское государство! Согласись, это – полная чушь. Что ж, определения пишутся людьми, а люди, как известно, несовершенны. Посмотрим, так сказать, историческую практику фашизма. Строго говоря, существовали только три государства, где фашизм был признан в качестве государственной идеологии. Это Италия, Германия и Испания. В Италии и Германии фашисты пришли к власти законным, или, как модно сейчас говорить, легитимным путем. В Испании генерал Франко захватил власть в результате государственного переворота или мятежа, хотя я бы назвал это революцией. Режим в Италии и Германии изменился в итоге Второй мировой войны, но Испания под пятой зловещего каудильо Франко сохранила фашизм до самой его смерти в 1975 году, и вождь нации с почестями был похоронен в мавзолее, а страна достойным членом вошла в содружество европейских государств.

Я потряс головой.

Воспоминание, скорее походившее на наваждение, пропало. Но все же…

Это что ж такое получается? Черных – Гитлер XXI века?..

Черт знает что!

Однако…

План, пока неясный, без деталей и подробностей, но уже определенный, возник в моей голове. Детали, как мясо на костях, нарастут со временем, главное – уже родилось…

– Лешенька! – голос Светланы окончательно вернул меня к жизни.

– Иду! – охотно откликнулся я и затушил окурок в старой консервной банке…

Глава шестая

Яволь, майн фюрер!

– Что ты сделал со мной, грязное животное? – голос Светланы звучал гневно, но ее вид, ее лицо и глаза говорили совсем о другом. Давно я не видел ее такой счастливой и умиротворенной. – Я не могу ходить, мне даже сидеть больно, – продолжала жаловаться она. – Как я сойду к завтраку?

– Завтрак я подам тебе в постель, – сжалился я, хотя сам чувствовал себя не вполне трудоспособным.

– А я не хочу завтракать, лучше поцелуй меня!

– Никогда! Я не могу допустить, чтобы ты целовалась с грязным животным! – Я решительно выбрался из постели и нетвердыми шагами подошел к двери. – Поищу какую-нибудь непорочную зверушку, тщательно отмою ее от грязи и принесу тебе – целуйся на здоровье! – я открыл дверь, собрался с силами и перешагнул порог.

– Вернись, Леша, я все прощу! – донесся до меня слабый голос Светланы, но было уже поздно, я спускался по лестнице.

– Мне кажется, ты похудел, Леша, – сказала мне Глория Викинговна, когда я добрел до кухни. Она опять была вся в джинсе, костюмчик был другой, с какими-то рюшечками и воланами и тоже явно не «секонд-хэнд».

– Баня, – объяснил я, – банный пар способен творить чудеса.

– Да, – согласилась она, – но лучше бы я постелила тебе во времянке…

После завтрака я объявил дамам, что убываю в город.

– Да? – в один голос сказали они и переглянулись.

– Да, – решительно подтвердил я, – ибо дела требуют моего присутствия в городе. Только там я могу заниматься делами. А здесь – не могу, – на всякий случай добавил я.

– Но ты вернешься, Лешенька? – жалобным голосом спросила Светлана.

– Вернусь, обязательно вернусь, – сказал я и поднялся. Настала пора претворять мой план в жизнь.

* * *

Пока колеса электрички неспешно катились в сторону города, я доводил до совершенства мой план по противодействию Черных, и, когда показались строения Балтийского вокзала, план уже был готов полностью, кроме тех мелких деталей, которые предусмотреть было просто невозможно.

В вокзальной толчее я с трудом нашел свободную телефонную будку и набрал секретный номер Всеволода Ивановича Киреева. Номер этот действительно знали только самые близкие Кирею люди, получилось так, что и я вошел в их число. Киреев поднял трубку сразу, после двух или трех гудков, сказал спокойно:

– Слушаю! – и замолчал, ожидая, что ему скажут на другом конце провода. А сказать должны были что-то очень важное, по этому телефону из-за пустяков не звонили.

– Всеволод Иванович, это – Леша Кастет, хочу с вами встретиться, – сказал я и буквально затаил дыхание – от того, что и как ответит мне Кирей, зависел успех моего плана.

Кирей молчал, не бросил в остервенении трубку, не ответил матерно, посылая в недра женского организма, он просто молчал, что, если подумать, было уже неплохо.

После долгой, казалось, бесконечной, паузы Киреев тихо произнес:

– Слушаю тебя, Леша!

Я не удержался, сделал международный жест – ударил левой рукой по сгибу правой и крикнул мысленно: – Все, Черных, теперь я тебя сделаю!

– Слушаю тебя, Леша! – повторил Кирей.

– Очень хочу поговорить с вами, Всеволод Иванович. Давайте встретимся.

Киреев вдруг рассмеялся:

– Боюсь я с тобой встречаться, Леша. Ты, говорят, одного мужичка так напугал, что он обделался, без штанов домой пришел…

Дружно посмеялись над незадачливым хвостом, приставленным ко мне, как я и думал, без ведома Кирея, и я снова сказал:

– Давайте встретимся, Всеволод Иванович! – каждый раз я умышленно называл его полным гражданским именем, потому что помнил наш первый разговор, когда он попросил звать его именно так, и еще потому, что испытывал к Всеволоду Ивановичу Кирееву настоящее, неподдельное уважение.

– Настойчивый ты, Леша, тебе бабу уговорить, как два пальца обоссать… Ладно, говори, где и когда, а я помаракую – получится или нет. Я ж человек занятой, не знаешь, наверное, меня Сергачев хочет в Думу пропихнуть, чтобы я нужные для меня законы писал и сам по этим законам жил. Очень, оказывается, это удобно – жить по тобой же написанным законам!

– Меня что-то в садово-парковую зону тянет, – дипломатично ответил я. – Погода хорошая, солнышко светит, птички поют…

Киреев подумал, пошелестел какими-то бумажками, сказал:

– Знаешь, что, Леша, у меня сегодня встреча с этими, как их… с избирателями в Павловске, там парк неплохой, и птички поют. Тебя устроит?

– Павловск – это хорошо, – согласился я. – А когда?

– Встреча у меня в шесть, можно до, или после, как хочешь…

– Давайте тогда в четыре, на Большой звезде, есть там такая. Годится?

– Легко!

– Только просьба у меня будет, Всеволод Иванович. Не обижайтесь, пожалуйста, но давайте без всякой силовой поддержки. Я сам могу людей подогнать, но, скажите, нам с вами это надо?

– Согласен, не надо. Со мной охрана будет, это вроде как по режиму положено, кандидат в депутаты, все дела, но я их в машине оставлю. Ты ж наверняка сам не без прикрытия приедешь?

– Наверняка! – рассмеялся я. – Но они тоже где-нибудь отдохнут. Так что – договорились?

– Договорились!

Повесив трубку, я сразу позвонил Годунову, после чего сделал кой-какие необходимые для встречи покупки и ровно в шестнадцать уже гулял по Аллее Красного Молодца, что как раз и упиралась в Большую звезду, где была назначена встреча.

* * *

Кирей появился в шестнадцать десять, быстрой походкой, почти бегом, влетел на площадку Большой звезды и остановился, оглядываясь по сторонам.

– Здравствуйте, Всеволод Иванович!

Он обернулся на мой голос, машинально поправил сбившийся при быстрой ходьбе галстук и улыбаясь протянул руку.

– Здравствуй, Алексей! Опоздал я маленько, извини.

– Все в порядке, Всеволод Иванович, это я виноват, далековато от входа стрелку забил. – Я деликатно взял его под руку. – Погуляем? Там, подальше, аллея Молодого Жениха, а это – аллея Зеленой Женщины. Что предпочитаете?

– Как хочешь, Леша, хотя женщины мне всегда ближе были…

И мы свернули на аллею Зеленой Женщины.

В будний день парк был пуст, лишь время от времени встречались пенсионеры и молодые мамаши с колясками и чадами, которые, держась за уверенную материнскую длань, волокли за собой большие пластмассовые грузовики или ярких, размахивающих крыльями бабочек на колесном ходу.

– Разговор непростой у нас будет, Всеволод Иванович, но нужный, и мне и вам нужный, чтобы, как говорится, расставить точки над «е».

Я помолчал, не для того, чтобы театральным образом драматизировать ситуацию, а чтобы окончательно собраться с мыслями и дойти до нужной свободной скамейки, где можно было бы присесть и не спеша поговорить.

– Не знаю, как у вас, – продолжил я, когда мы расположились на скамейке, – а у меня до сих пор кровь еще не остыла после всех этих американских приключений. Но дело даже не в них, хотя мужики хорошие полегли: Володя Седой – в Америке, Паша – в Гамбурге, другие…

Кирей кивнул понимающе, с Володей Седым он был особенно близок и отдавал мне его в Америку скрепя сердце.

– Понимаешь в чем дело, Кирей, вся эта история, тяжелая, жутко кровавая, помнишь взрывы в Берлине, Забайкалье, убийства в Питере, Чикаго, Токио – все это ментовских рук дело. Я, может быть, немножко упрощаю, но – самую суть… На самом деле ментов тоже используют втемную, за всем этим другие люди стоят, еще серьезнее, а главная их цель была – вытащить вас, блатных, из подполья. Я, конечно, условно говорю, ни в каком подполье ни ты, ни Гена Есаул не скрывались и не скрываетесь, но им нужно было заставить вас действовать, так сказать, официально. Выйти на поверхность в правильной и справедливой борьбе с мировым наркобизнесом и террором. Ты сам говорил, что правильные воры никогда наркотой не торговали и не торгуют, а уж террор, убийство людей невинных, ни к чему не причастных и из-за чего? Ради никому неведомых целей очень большой политики!..

* * *

Я замолчал, чтобы перевести дыхание, закурить и взглянуть в глаза Кирею. Он распустил узел галстука, потом совсем снял его и небрежно сунул в карман, расстегнул верхние пуговицы рубашки.

– Дай закурить, – хрипло сказал он, – мои остались в машине… – Он неопределенно махнул рукой в сторону.

Я вытащил пачку привычной «Явы», он, не глядя, взял, затянулся, закашлялся, посмотрел на сигарету.

– Чего у тебя, Кастет, денег нет, что ли? Давай я тебе коробку нормальных сигарет куплю, пусть стоит…

– Спасибо, конечно, Всеволод Иванович, за вашу заботу…

– Все ерничаешь, – осудил меня Кирей, стукнул кулаком по колену. – Я ж чувствовал, что это подстава, чувствовал! А кто меня уговорил? Сергачев! Убью эту лысую заразу, вернусь в город и убью на хрен!

– Не горячись, Кирей, послушай, что дальше было, моя песня еще не кончилась…

– Говори, только дай еще этой твоей махорки.

– Это, Всеволод Иванович, не махорка, это сигареты, называются «Ява», полный вкус, вот на пачке написано.

Кирей в ответ немногими популярными словами объяснил мне, где должны находиться сигареты «Ява», табачная фабрика, которая их выпускает, а также остров Ява из группы Больших Зондских островов. Мне кажется, он ошибался. Столько разнообразных вещей не могли поместиться там, куда он их отправил, но я не стал этого говорить, время для подобных дискуссий еще не пришло.

– Итак, – продолжил я свой рассказ, – после того, как криминал выходит на свет божий, с самыми добрыми и справедливыми целями выходит, его начинают гасить, явно и тайно. Эта акция, конечно же, находит поддержку у населения, убиты или задержаны десять криминальных авторитетов, или двадцать, или – сто. Разгромлена одна преступная группировка, вторая, третья… Менты, все менты вместе и каждый в отдельности, становятся национальными героями – в неравной борьбе они побеждают гидру уголовного мира, ну, и так далее. Сам понимаешь, что можно наговорить и написать обо всем этом.

Кирей кивнул, огонек сигареты подбирался уже к фильтру, и я вытащил пачку и положил ее на скамью между нами.

– Но что меняется в жизни вообще и для честных обывателей в частности? А для честных обывателей не меняется ничего! Те, скажем так, сферы деятельности, которые контролировал ты, или Гена Есаул, или еще кто, они теперь под ментовской крышей. Что делалось, то и будет делаться, но бабки потекут в карманы милицейских мундиров, а карманы у них – бездонные, сам знаешь.

Кирей опять кивнул, потянулся к пачке.

– А теперь – самое главное. Менты – они тоже шестерки в этой игре, козырные, но – шестерки. Но будь ты даже джокером непобиваемым, всегда есть кто-то, кто важнее тебя – это Игрок. Над ментами стоит одна очень интересная служба, я пока о ней мало что знаю, поэтому помолчу, но зато мне много чего известно про того, кто тасует эту колоду и сдает карты. Я имею в виду человека по фамилии Романов… но это у него что-то вроде псевдонима, а настоящая фамилия этого секретного генерала… – Вот тут я позволил себе сделать мхатовскую паузу. – Черных. Евгений Павлович Черных. Помните такого человечка? Раскатывал в инвалидном кресле по вашему особняку, мысли умные изрекал, с мамой его у вас чуть ли не роман закрутился…

Это был, конечно, удар ниже пояса, но я решил Кирея не щадить. Пусть злится, пусть свирепеет, мне сейчас это только на руку.

Кирей схватил пачку, скомкал ее и швырнул в кусты. Посидел, сжимая и разжимая кулаки, потом встал и принялся расхаживать перед скамейкой.

– Не верю я! Что хочешь со мной делай – не верю!

– Курить больше нечего, – сказал я, проследив полет пачки. – А верить или не верить – это личное дело каждого. Я тебя, Кирей, не в новую религию обращаю, а говорю, что и как есть в этой жизни. Ты собирался Сергачева убить, когда в город вернешься, так я посоветую – перед тем как убивать, ты поговори с ним. Человек перед смертью многое может рассказать, да и врать не будет. И про Черных он тебе расскажет, и… – тут у меня в голове мелькнула внезапная мысль, – и про «Ворона» у него спроси, очень любопытная организация…

– Что за «Ворон» еще? – Кирей остановился, навис надо мной. – Какой такой «Ворон»?

– Так я ж почем знаю, ты у Сергачева спроси. Петр Петрович, он в курсе…

– Лады! – Кирей глянул на часы, кивнул сам себе – время есть. – А теперь говори, Кастет, чего от меня хочешь, у тебя ж наверняка план какой-нибудь есть. Не со скуки ж ты приехал на встречу, и не птичек послушать…

– План есть, – подтвердил я, – но от тебя мне пока ничего не надо. И приехал я для того, чтобы предупредить – никому не верь, Всеволод Иванович, никому, а ментам – в первую очередь!

– Когда я ментам верил? – возмутился Кирей.

– Ну знаешь, в этой истории все по-всякому оборачивается, потому и решил я тебя предупредить. Предупрежден, значит – вооружен, так говорят, правда?

– Правда, – вздохнул Кирей и добавил так неожиданно жалобно: – Пойду я, время поджимает.

– Иди, – согласился я, – и помни, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь…

Мы обменялись рукопожатиями, и Кирей устало побрел по аллее Зеленой Женщины в сторону Большой звезды.

Стареет Кирей, – подумал я, глядя ему в спину, и не удержался, похвалил себя, – здорово это я ввернул про «Ворона» и про свою поддержку Кирею, моя гвардия из трех человек, конечно, здорово поможет колдобинской преступной группировке…

– Ушел? – раздался за спиной голос Годунова.

– Ушел. У него встреча с избирателями.

Я отстегнул крошечный, с булавочную головку, микрофон и передал Годунову.

– Все слышал, Саня?

– Все.

– Как думаешь, можно ему верить?

– Думаю, можно. – Годунов улыбнулся. – Я так понимаю, что Кирею теперь и деваться некуда, только в твои объятия.

– Может быть, может быть! – я неуверенно покачал головой. – Давай сигарету, что ли, да поедем в город…

* * *

Вернувшись в гостиницу, я залез в ванну, насыпал в воду ароматических добавок и долго лежал, освобождая тело и душу от налипшей дневной грязи. Попытался прикинуть, как прошел день, прикинул и понял – прошел хорошо и, чтобы поторопить события, можно звонить в Германию, Романову.

Господин престолонаследник долго не брал трубку, занятый своими великодержавными делами, но я терпеливо ждал – время быть самостоятельным еще не пришло, пока надо доказывать верность престолу.

– Алло! – голос господина Романова был тверд и суров.

– Николай Всеволодович? Некто Костюков вас беспокоит…

– Алексей? Искренне рад. Докладывай, как дела.

– Прежде всего могу вас порадовать – большой сход воров Питера приговорил меня к смерти. Позавчера встречался со своим убийцей.

– На тебя было покушение? – Романов всерьез обеспокоился. – Ты не ранен?

– Да нет, Бог миловал. Не вдаваясь в подробности, скажу – киллеру пришлось намного хуже, чем мне, – я хмыкнул, вспомнив рассказ Кирея о том, как преследовавший меня хвост без штанов добирался до своего дома.

– Ты, Леша, береги себя, ты не мне нужен, ты нации нужен, всему российскому народу…

– Я понимаю, только вот же, в свою очередь, срочно нужны деньги. Если ты хочешь, чтобы наш план сработал, чтобы мы достигли тех целей, которые перед нами стоят, мне необходимо срочно сделать пластическую операцию. Иначе я ежедневно рискую. Я не хотел тебе говорить, отвлекать по пустякам, но теперь скажу – сегодня я виделся с Киреем…

– С Киреем? – переспросил Черных. – И… И – что? Ты жив? Здоров?

– Со мной все в порядке, – заверил я своего босса, – меня не так просто убить!

– Как я был прав, когда именно тебя избрал своим представителем, нет, наместником в России! Ты, именно ты нужен нашему движению.

В гробу я видел твое движение, подумал я, но сказал:

– Вот видишь, я нужен тебе, нужен движению, поэтому, чтобы не рисковать, необходимо срочно сделать пластическую операцию. Тогда у меня руки будут развязаны, и я смогу принести намного больше пользы всем нам!

– Конечно, конечно! – торопливо сказал Черных. – Завтра у тебя будут деньги. Ты где остановился?

– Сейчас я в «Октябрьской» гостинице. Думаю – до утра тут продержусь, в крайнем случае патронами я запасся…

– Ты береги себя, береги, утром у тебя будут деньги, наш человек тебе принесет…

– Все, я не могу больше говорить, кажется, кто-то идет!.. – я повесил трубку и закурил.

«Пистолет действительно не помешает, – подумал я, – и нужно еще встретиться с Годуновым, но сначала – ужин».

Я затушил сигарету и пошел в ресторан – белки, жиры и углеводы облекались там во вполне приемлемую форму.

* * *

После ужина я позвонил Годунову и договорился с ним о «хвосте».

Слово «хвост» в последнее время заняло значительное место в моем повседневном лексиконе. Оно произносилось вслух или мысленно в самых разных грамматических формах: я ушел от «хвоста», бандюки привесили ко мне «хвост», пойманный мной «хвост» во всем признался, и, наконец, мне надо привесить «хвост». Мне, действительно, надо было привесить «хвост» к тому человечку, что завтра принесет деньги от Романова-Черных. То, что он упоминал об организации, да и всякие другие словечки в том же духе, свидетельствовали о том, что у господина Романова здесь есть сообщники, а он, подлая гадина, мне об этом ничего не говорил.