Текст книги "Шарафат бесстрашная"
Автор книги: Б. Хасанов
Соавторы: Рубен Сафаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Лицом к лицу
– Не щурил ли, случайно, ее гость левый глаз? – спросил Исмаилов.
– Может и так, – задумчиво ответил Алексеев, разглядывая пожелтевшие, ссохшиеся окурки. – Вот что, – решительно сказал он, – давай-ка их обоих сюда. – И, приоткрыв дверь, велел дежурному красноармейцу:
– Кара Сакала ко мне и Юнуса из третьего взвода. Живо!
Прошло минут десять, и в дверь просунулось недоумевающее лицо дежурного:
– Нету их, – сказал он извиняющимся тоном. – Ни того, ни другого.
– Ты всюду смотрел? – вспылил Алексеев.
– Да что вы не верите, товарищ командир? – обиделся дежурный. – Часовой у ворот говорит: полчаса назад куда-то ускакал Кара Сакал, а потом вслед за ним – Юнус. Тоже верхом.
– Идите, – кивнул бойцу Алексеев и повернулся к Исмаилову: – Бери отделение и галопом за ними. Кто из нас прав – не в том суть. Сам понимаешь. Действуй. И Писта-мазар не забудь. Арестовать Каримбая.
Исмаилов не привык дважды выслушивать приказание. Через минуту за ворота крепости вылетела, вздымая пыль, разбудив сонную тишь дремлющих под знойным солнцем улиц, группа всадников. Впереди скакал комиссар Тулкун Исмаилов.
* * *
Маленький отряд сбился с ног, но нигде не попадались следы ни Кара Сакала, ни Юнуса. Комиссар опрашивал верных людей в окрестных кишлаках, бойцы обшарили все поле и тутовые рощи – нигде никого.
«Либо ушли в горы, либо – в Писта-мазар, – решил Исмаилов. – Но кто бежал, а кто преследовал? – Комиссар терялся в догадках. – Возможно, Кара Сакал решил провести единоличную разведку, найти украденное оружие? На него это похоже: и прежде один ходил. А Юнус хотел ему помешать? А может – все наоборот?»
– Стой! – приказал Исмаилов. Запыленные бойцы спешились и собрались вокруг комиссара. – Надо их найти, пока не стемнело, – сказал Исмаилов и быстро разбил отряд на группы, наметив каждой маршрут. – Сбор здесь, на этом месте, через три часа. Я с Туракуловым, – он подозвал пожилого бойца, – поеду в Писта-мазар. Оружие не применять. Брать обоих живыми. По коням!
Отряд рассыпался по долине. Топот стих. В дрожащем мареве едва заметной полоской вырисовывался кишлак Писта-мазар. Туда и направили своих коней комиссар и сопровождавший его боец.
Кара Сакал обнаружился сам.
Отчаявшись найти его – никто в Писта-мазаре ни чернобородого, ни Юнуса не встречал – Исмаилов решил арестовать Каримбая и возвратиться в Андижан. Вместе с Туракуловым комиссар незаметно со стороны сада подобрался к огромному байскому дому. До самого последнего времени, точнее до прихода Шарафатхон в красный отряд, Каримбай был вне подозрений. Потому он и жил спокойно, но сейчас хитрый и коварный бай конечно, почуял неладное. В этот поздний час только в одном оконце, выходящем к глухому дувалу, светился огонь. Не потревожив свирепых байских псов, Исмаилов и Туракулов подобрались к окну. Они увидели самого Каримбая. Стоя на коленях, широкий и костлявый, он торопливо заталкивал в кожаную сумку какие-то бумаги и свертки. Две уже наполненные сумы лежали рядом, и слуга, натужившись, стягивал их ремнями. Со стороны крыльца слышалось лошадиное ржание.
– Туракулов! – шепотом велел комиссар, – отвяжи этих коней и уведи их, а я послежу здесь. Только быстрей.
– Есть! – ответил боец и скрылся за углом.
Каримбай что-то искал. Он ползал на четвереньках по ковру, и по разъяренному взгляду его можно было понять, что он сыплет проклятиями. Он приподнял ковер и лег, прижавшись лицом к полу, заглядывая в щель. Наконец бай облегченно вздохнул и вытащил откуда-то из-под пола белый пакет. Зоркие глаза Исмаилова успели разглядеть, что адрес написан по-английски.
– Ну что ж, – сказал про себя комиссар, – тем лучше: со всем вместе возьмем и тебя. – Он тихо начал пробираться к крыльцу. Сейчас вернется Туракулов и вдвоем они схватят Каримбая. Комиссар едва успел об этом подумать, как услышал у себя за спиной чье-то тяжелое дыхание. Он резко обернулся, выхватил пистолет, и тут же раздался голос Кара Сакала:
– Тише, товарищ комиссар! Здесь, у крыльца – Юнус и еще двое басмачей. Я за ними давно слежу. – Он положил тяжелую руку на плечо комиссару. – Ложитесь!
С улицы послышался стон.
– Туракулов! – вскочил комиссар, но Кара Сакал снова заставил его лечь.
– Ему уже не поможешь, – прошептал он. – Прибил его этот басмаческий пес Юнус. Я чуть-чуть опоздал. Как заметил Туракулова, так понял, что еще кто-то из наших здесь.
– Ты что ж один ускакал? – спросил комиссар. – И не доложил, не сказал ни слова.
– Потом все объясню, – шепотом ответил Кара Сакал. – Смотрите! Вот он!
Прямо на них, притаившихся в густых кустах роз, шел хорошо видный в лунном свете Юнус.
Кара Сакал приподнялся. Блеснуло лезвие кинжала.
– Стой! – велел комиссар. – Только живым! – Он вскочил, бросился к Юнусу и тут же упал, как подкошенный. Кара Сакал змеей скользнул в сторону и исчез.
– Грязный шакал, – едва успел произнести комиссар. Юнус поднял комиссара, но тот протянул слабеющую руку и, собрав последние силы, сказал: – Задержи их. У Каримбая – пакет... – В то же мгновение распахнулась настежь дверь и на улицу выскочили трое: Каримбай, Кара Сакал и слуга. Выстрелы разорвали тишину. Взметнув облако пыли, помчались по узкой улочке кони, но один из всадников после выстрела Юнуса свалился на бок. Конь долго волочил его и, наконец, остановился. Юнус подбежал и заглянул в лицо убитого.
– Каримбай, – произнес он. Быстро отвязал от седла сумы, расстегнул на груди убитого богатый халат и достал хрустящий белый пакет. Потом он вернулся в сад и поднял безжизненное тело комиссара Исмаилова.
За околицей затихал топот.
– Ладно, – сказал Юнус, глядя туда, куда умчались всадники. – За все ответит басмаческий выродок! Клянусь, дорогой товарищ комиссар. – И он прижался воспаленными губами к уже похолодевшему лбу Исмаилова.
Вот наша дочь!
– Ты не ошиблась? – в десятый раз переспрашивал Алексеев, – Точно ли о русском кладбище вел разговор Каримбай?
– Что я – маленькая? – обижалась Шарафат. В ладно пригнанной красноармейской форме она совершенно преобразилась. И взгляд стал другой, открытый, смелый и радостный. Словно вырвавшись из золоченой клетки, в которую ее посадил Каримбай, сбросив ненавистную паранджу, она по-настоящему родилась на свет.
Ольга Васильевна, молодая женщина с красивым тонким лицом, искренне обрадовалась ей. Уроженка Туркестана, она отлично знала узбекский язык; но не только это помогло ей мгновенно завоевать любовь бывшей жены Каримбая.
– Вы меня вроде бы ожидали, – выразила свои чувства Шарафат.
– А как же! – ответила Ольга Васильевна. – Мы знали, что ты к нам придешь.
А сам Алексеев в первый же вечер объявил:
– Вот наша дочь, Оленька!
Так хорошо было тогда: пили все вместе чай, командир шутил. Только изредка все-таки поглядывал тревожно за окно: ждал Исмаилова. А комиссара привезли наутро убитого. Привез Юнус и рассказал о предательстве и бегстве Кара Сакала и о смерти Каримбая. И тут же прибежал посыльный и сообщил, что на кладбище засада зря провела ночь: никто там не появился.
Командир переживал. Почернел, осунулся. Никак не мог простить своей ошибки.
– Прав ты был, Тулкун-ака, – повторял он то и дело. – А я проворонил. – И вздыхал.
Но Алексеев был прежде всего человеком действия.
Он делал все, чтоб вырваться из кольца неудач, преследовавших в последнее время его отряд.
– Не видел ли тебя Кара Сакал? – спросил он снова у Шарафатхон.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, командир. Да и была я тогда все время под паранджой. И никто ведь не знает, кроме вас, что я – жена Каримбая. – Красивое лицо ее помрачнело.
– Забудь об этом, – велел Алексеев. – Каримбая уже нет в живых, а для тебя началась новая жизнь. Совсем другая – советская, свободная. – Он мечтательно прищурил серые глаза. – Вот кончим воевать, поедешь учиться. В Москву.
Шарафат удивленно вскинула брови и зарделась, а потом брызнула по-детски хохотом:
– Меня – в Москву? Что вы? Я и в Андижане-то боюсь по улицам ходить.
– Поедешь, – серьезно сказал Алексеев. – Обязательно. Так сказал Ленин. Так и будет.
– Ленин, – повторила задумчиво Шарафат.
Многого она еще не понимала, но в человека, которого зовут Ленин, поверила горячо и страстно, как только услышала это имя. Она знала, что Ленин – вождь большевиков, а они несут ее народу свободу и счастье. Женщинам-узбечкам эта новая жизнь нужна, пожалуй, больше, чем другим.
«Как жила я? – вспоминала Шарафат. – Как жили все мои подруги, соседки? Что мы знали? Ичкари[4]4
Женская половина дома, куда запрещен доступ посторонним. – Прим. Tiger’а.
[Закрыть] все равно, что тюрьма. Ни единого светлого дня. Даже лучи нашего жаркого солнца до женщин не доходили. Мрак в доме, мрак в поле, когда до бессознания работаешь тяжелым кетменем. Смотришь на Ольгу Васильевну – у нее совсем другая жизнь, светлая, красивая. А как к ней относится Петр Тимофеевич: к каждому слову прислушивается, бережет ее...»
Шарафат вздохнула.
– Что ты, девочка? – участливо спросила Ольга Васильевна. Она хорошо поняла состояние молодой узбечки. – Все будет как надо. И ты, и все заживут по-другому. Станешь учительницей, как я, будешь читать детям вот эти стихи. – И она продекламировала по-русски мягким певучим голосом:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную...
Шарафат слушала, затаив дыхание. Она не понимала слов, но музыка стиха ее очаровала. Она готова была слушать и слушать без конца. Но вдруг ей стало страшно. Что если завтра налетят басмачи, и все это хорошее кончится? И для нее, и для всех. Нет, только не это! Надо бороться за новую жизнь. Как командир, как погибший комиссар Исмаилов, как Юнус... При воспоминании о молодом бойце Шарафат зарделась. Уж больно ласково посмотрел он на нее в то утро, когда привез свои печальные вести. Как он выследил черного шакала – предателя! Не побоялся. «А я?» – подумала вдруг Шарафат. Она не находила покоя до тех пор, пока в голове не созрел план. С ним она и пришла к Алексееву.
Командир сперва и слушать не хотел:
– К басмачам? Еще что вздумала?
Но Шарафат была настойчива. Да и возможностей других не было. Послать в разведку Юнуса, значит, обречь парня на верную смерть. Теперь с басмачами Кара Сакал. Уж он-то постарается свести счеты со своим разоблачителем, от руки которого пал Каримбай.
– Ладно, – сдался, наконец, Алексеев. Он смотрел сейчас на Шарафатхон так, словно отправлял на смертельно рискованное дело родную дочь. Но она ответила твердым, спокойным взглядом больших, будто сливы, глаз.
– Все будет в порядке, товарищ командир, – заверила она и по-военному приложила руку к козырьку.
Боевое крещение
В Ходжиабаде готовился той[5]5
Празднество.
[Закрыть]. Уже на рассвете, едва замолкли призывы азана к омовению, тяжелые медные карнаи возвестили о пиршестве. Из мечети густо повалил народ. Впереди важно выступал мулла. Глаза его зорко поглядывали из-под насупленных бровей. Следом двигалась местная знать, а за нею – похожие друг на друга, одинаково бедно одетые, молчаливые дехкане.
У распахнутых высоких ворот богатого дома стоял жених в широкополом парчовом халате, чернобородый, надменный. И улыбающийся, как положено по обычаю. Это был Бахрам – правая рука Кадыра-курбаши.
С веселым гоготом во двор одна за другой въезжали группы всадников – друзья и родственники жениха, прибывшие из самых дальних селений. Бахрам окидывал их внимательным взглядом цепких глаз, все так же тонко улыбаясь. Но неожиданно лицо его посуровело. Он присматривался к пятерым юношам, въехавшим вместе со всеми во двор. Судя по одеждам и бархатным шапкам, отороченным куньим мехом, они были не здешними. Впереди на прекрасном стройном коне ехал совсем еще мальчик, с огромными глазами и румянцем во всю щеку. Заметив тень недоумения на лице жениха, мальчик легко соскочил с лошади и, небрежно бросив в чьи-то руки поводья, подошел с вежливым, но полным достоинства, поклоном к Бахраму.
– Милость и благословение аллаха да пребудет с вами в этот радостный день, – произнес он.
Жених неуверенно улыбнулся.
– Я – Махмуд, старший сын Каримбая, – сказал мальчик. На глаза его навернулись слезы, но он подавил их, вздохнув. – Пусть тучи не закрывают сегодня солнце вашего счастья. Об отце моем, погибшем за веру, мы поговорим потом. – Он приблизился на шаг и быстро снял с пальца перстень, украшенный большим камнем. – Возьмите это, хотя час вручения подарков еще не настал. Пусть этот перстень напоминает вам о моем отце.
Бахрам внимательно разглядывал перстень. Конечно же – Каримбая. Такую драгоценность нельзя не узнать! Суровый взгляд басмача потеплел.
– Ты вырос, птенец, – сказал он, – ты стал настоящим орлом. Давно мы не встречались, потому я сразу и не узнал тебя.
– Я жил в Хорезме, – сказал Махмуд. – Воспитывался у имама. – Он показал на своих спутников. – Это мои друзья.
– Милости прошу, – искренне пригласил всех Бахрам.
Веселый пир затянулся за полночь. Когда гости уже расходились, осоловевший от обильной еды и напитков басмаческий главарь хлопнул в ладоши и громко позвал:
– Сын Каримбая! Подойди ко мне.
Юноша приблизился.
– Ты хочешь послужить аллаху? – спросил Бахрам. Юноша смиренно поклонился.
– Сегодня, – изрек Бахрам, – в ночь моего счастья ты будешь охранять меня. Держи! – Он бросил связку ключей, и юноша легко поймал ее и спрятал в карман. – А спать будешь рядом с моей опочивальней. Я верю тебе больше, чем всем этим псам. – Он кивком показал на басмачей, уже храпевших около неубранных дастарханов или укладывающихся на ночлег: кто – под дувалом, кто – у коновязи.
– Душа моего отца возрадовалась сейчас, – почтительно произнес юноша.
В предрассветный час, когда из окон опочивальни Бахрама доносился могучий храп, юноша показался на пороге. Тотчас к нему метнулись товарищи.
– Кони оседланы? – спросил юноша.
– Да, Шарафат, – ответил один из товарищей.
Таиться было уже не к чему.
– За мной! – велела Шарафат. Щелкнул замок, но басмач только перевернулся с боку на бок и чмокнул толстыми губами. Шарафат ловко просунула тонкую руку под подушку и вытащила наган и нож. Только после этого она сильно толкнула Бахрама. Басмач вскочил и рванулся к оружию. Но рука его нащупала пустоту, и в то же мгновение рот ему заткнули кляпом. Бахрам мычал, мотая головой. Налитые кровью маленькие глаза с ненавистью вглядывались в тех, кто в мгновение ока обезоружил и связал его. У Шарафат из-под круглой шапки выбилась коса. Может, басмач обострившимся зрением и разглядел это. Но теперь красной разведчице было все равно. Двое бойцов вынесли связанного басмача и положили его, словно куль, поперек седла. А минуту спустя всадники галопом мчались по ходжиабадской дороге к Андижану. Кругом было темно и безлюдно.
* * *
Утром Алексеев допросил Бахрама. С басмача, едва он оказался лицом к лицу с красным командиром, мгновенно слетели надменность и спесь.
– Все расскажу, все, господин начальник, – униженно бормотал он. – Только пощадите меня. Я же по глупости, клянусь пророком.
– Судьбу вашу решит революционный суд, – сухо возразил Алексеев. – А сейчас отвечайте: почему на русском кладбище не оказалось украденного у нас оружия? Где оно?
– Сейчас, господин начальник, сейчас, – поспешно заговорил Бахрам. – Кара Сакал сказал нам, что подозревает, будто в доме Каримбая его кто-то подслушал. – Он покосился на Шарафатхон. – В глазках опять вспыхнула злоба, но усилием воли басмач погасил ее. – Кадыр-курбаши велел закопать оружие в другом месте.
– Где? – резко спросил Алексеев.
– В овраге за кишлаком Писта-мазар. Далеко увезти оружие не успели. Ваши хватились, а убежать от них, да еще с тяжелой поклажей, не так-то просто, – мрачно ответил басмач. И добавил окончательно упавшим голосом: – Завтра за ним придут.
Служу трудовому народу!
Через несколько дней бойцы из отряда Алексеева с радостью узнали, что за отличное выполнение чрезвычайно важного задания разведчица Шарафатхон Каримова награждена Почетной грамотой и ценным подарком.
– Что я такого сделала? – смущенно отвечала на поздравления Шарафат. Она окончательно растерялась от счастья, когда Алексеев сообщил, что награду ей вручит легендарный командарм Фрунзе.
– Это – посланец Ленина. Сам Владимир Ильич направил его сюда, – сказал ей Алексеев.
Шарафат стояла в строю, замерев, как и все, по команде «смирно». Фрунзе, одетый в простой защитного цвета костюм, медленно шел вдоль строя, взяв ладонь под козырек. Глаза его смотрели внимательно. Шарафат с трепетом ждала минуты, когда ее вызовут для вручения награды. Фрунзе еще раньше заметил необычного бойца. Военная форма ладно сидела на стройной фигурке Шарафат, одна непослушная коса (что с ней поделаешь!) снова оказалась не сзади, где ей положено быть, а на груди. В нарушение устава Шарафат подняла руку и попыталась перебросить черную змейку за спину. Но от улыбающихся глаз Фрунзе не так-то легко было укрыться.
– Не надо, – мягко сказал он, остановившись возле девушки. – Вам идет военная форма. И косы – тоже.
Шарафат зарделась, а Фрунзе весело продолжал:
– Не смущайтесь. Лучше расскажите о себе. Вы ведь – местная. Я рад, что девушки-узбечки тоже взяли оружие, чтобы защитить свою родную Советскую власть. Это лишний раз говорит о том, что наше дело – непобедимо. – Он говорил громко, обращаясь ко всему отряду, а потом снова наклонился к Шарафат:
– Вы давно в отряде? Как вас зовут?
– Шарафат, – еле слышно выговорила девушка. На помощь пришел Алексеев.
– Наша храбрая разведчица – Шарафатхон Каримова, – сказал он. – Помогла нам, товарищ Фрунзе, ликвидировать басмаческий отряд и отыскать оружие, о похищении которого я доносил шифровкой. Смелая, боевая. Убежала от мужа, местного богача, и добровольно пришла к нам служить.
Фрунзе пожал Шарафатхон руку.
– Желаю вам больших успехов, – произнес он, глядя ей в глаза. – Вам и всем вашим подругам. Буду в Москве, расскажу о вас товарищу Ленину.
– Ленину? – только и вымолвила Шарафатхон. – Зачем?
– Вы даже не догадываетесь, какую радость это принесет Ильичу, – задумчиво сказал Фрунзе и еще раз пожал маленькую смуглую руку.
Последнее задание
Время в боях и походах летело незаметно. Но Шарафатхон не только воевала. С помощью Ольги Васильевны она научилась русскому языку и начала читать. Огромный мир открылся перед девушкой. Она чувствовала себя так, будто всю жизнь от самого рождения была слепа и вот только сейчас прозрела. Полной грудью вдыхала она воздух свободы и счастья. Но к нему все еще примешивался запах гари. Война не окончилась. С помощью англичан басмачи снова начали собирать разбитые и рассеявшиеся по горам и дальним степным кишлакам банды. Разведка донесла, что в ближайшее время должна состояться встреча басмаческого главаря Кадыра-курбаши с видным английским офицером. Об этом шла речь в тайном письме, найденном на груди убитого Каримбая. Тогда наша разведка нашла кончик нити. Сейчас она распутала весь клубок. Были установлены три предполагаемых пункта этой встречи и среди них – кишлак Файзабад. Туда Алексеев решил послать Шарафатхон.
– Пусть басмачи соберутся все вместе со своими главарями, – объяснил он девушке. – Надо захватить всех сразу. Обезглавить и обессилить все андижанское басмачество, – он еще раз внимательно посмотрел на девушку. – Возьмешься?
Она с готовностью кивнула.
– Учти, – предупредил Алексеев, – дело чрезвычайно ответственное. Басмачи тоже понимают, что мы за ними следим. Потому они примут меры предосторожности. Охрана будет – мышь не проскочит.
– Я пройду, – уверенно кивнула головой Шарафат.
– Смотри, – еще раз предупредил Алексеев. – Будь очень и очень осторожна. На всякий случай отдай мне пистолет.
– Нет, – решительно отказалась Шарафат. – Не беспокойтесь, никто у меня его не найдет. А службу он мне сослужит.
– Упрямая ты, – сказал командир, но в голосе его не чувствовалось упрека. Он восхищался своей воспитанницей: ее мужеством, решительностью, бесстрашием. – Ладно, – решительно произнес Алексеев и начал шагать по комнате, четко отдавая приказ: – Ты идешь в Файзабад разыскивать своего брата, который служил в отряде Кадыра-курбаши. Остановишься в доме победней. На окраине кишлака растет старый карагач с гнездом аиста на вершине. Послезавтра вечером закопаешь под ним первую записку. И так ежедневно. Оставляй донесение, даже если в кишлаке ничего не происходит. Помни: и это для нас очень важно. Ты поняла?
– Поняла, товарищ командир.
– Записки будет забирать ночью Юнус. – Алексеев помолчал и потом добавил: – Но встречаться с ним не надо.
– Ясно, товарищ командир, – слегка смутившись, ответила Шарафат.
– Вот и все, – почему-то вздохнул Алексеев. – Детали обсудишь с начальником разведки. Желаю успеха. Можешь идти. – У самой двери он догнал Шарафат и по-отцовски обнял ее за плечи. – Нужно хорошо отдохнуть. Дело трудное. Ну, будь здорова. – И уже вдогонку ей сказал еще раз: – Береги себя, слышишь?
– Слышу, – ответила Шарафат. – Все будет хорошо.
* * *
Ранним весенним утром к кишлаку Файзабад, живописно раскинувшемуся в предгорьях, приближалась невысокая женщина, закутанная в паранджу. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, она рывком откинула за спину волосяной чачван и с удовольствием вдохнула полной грудью сыроватый мартовский воздух. Вся земля уже была покрыта острой и нежной травой. Стояли у дороги, словно стражи, тополя, покрытые еще скромной, едва заметной листвой. А вишни и яблони в пышных белоснежных нарядах походили на сказочных невест. Аромат цветущих садов пьянил Шарафат. Она сорвала травинку и задумчиво поднесла к губам.
Топот копыт прервал мысли девушки. Из-за бугра выскочил галопом всадник. Шарафат поспешно опустила чачван, но всадник еще издали закричал:
– Не прячь лицо, красавица!
Он на всем скаку осадил разгоряченного коня.
– Куда путь держишь?
– В Файзабад, родственников проведать и о брате расспросить. Он у курбаши Кадыра служит.
– Вот как, – сказал всадник и пронзительно засвистел. Мгновенно со всех сторон прискакало еще несколько вооруженных людей.
– Вот красавица брата своего ищет, – сообщил им всадник. – Говорит, он у курбаши служит.
– Фю-и-и, – присвистнул один из басмачей. – Курбаши сейчас далеко-далеко. – И поглядел на небо. – А как брата твоего зовут?
– Джура Хамраев, – не задумываясь ответила Шарафат. – Молодой такой...
– Постой, постой, – прервал ее всадник, подъехавший первым, по-видимому, начальник. – Знакомо мне это имя. Даже очень хорошо знакомо.
– Мы ходжиабадские, – словно обрадовавшись, сообщила Шарафат. Юнус не зря рассказывал ей во всех подробностях биографию своего земляка и ровесника. Того самого, которого он, красноармеец Юнус, убил во время памятного всем ночного боя. – Брат мой, Джура, как ушел к мусульманским воинам, так до сих пор ничего о нем и не слышно... – Она всхлипнула. – Отец и мать горюют, а, кроме меня, пойти разузнать о нем некому. Я – старшая.
– Вот как, – задумчиво произнес басмач, – сколько же тебе лет?
– Не принято, чтобы девушка отвечала мужчине на такие вопросы, – возразила, опустив голову, Шарафат.
– Что ж, – сказал всадник, – мне нравится твоя скромность. Видно, ты не из тех бесстыдниц, что позабыли мусульманские законы. Иди! – разрешил он. – Но учти, остановишься в доме у ткача Махмуда. И от него – ни на шаг. Я сам разузнаю о твоем брате и сообщу тебе. Меня зовут Султан. А ты из дому – ни на шаг. Иначе, птичка, будет худо. – Он хлестнул коня.
Всадники скрылись вдали. Шарафатхон уже подходила к кишлаку, когда ее снова догнал маленький отряд. Но вместо пятерых басмачей скакало только четыре. Султан вел в поводу коня. «Одного наши подстрелили», – поняла Шарафат. Как она и предполагала, Султан снова остановился:
– Медленно идешь, красавица, – сказал он сердито. – Садись, сестра джигита с коня не свалится.
Хоть конь был и высок, Шарафат, отказавшись от помощи, взобралась в седло. Они поехали легкой рысью. Никто не проронил ни слова. Только у маленького, спрятавшегося за густыми зарослями джиды домика, Султан остановился и произнес:
– Вот здесь будешь жить. Эй, Махмуд-бобо! – крикнул он.
На зов поспешно засеменил из дворика сгорбленный старик в белой холщовой рубахе почти до пят.
– Вот, принимай гостью, – сказал ему Султан. – И следи за ней. Чтоб из дому – ни на шаг. Я наведаюсь, проверю.
Старик несколько раз поклонился:
– Хоп, хоп, понял. Как не понять. Пойдем, дочка.
И Шарафат тоже сказала:
– Я все поняла. Большое вам спасибо, Султан-ака. Я буду вас ждать.
Всадники что-то сказали Султану и уже на ходу засмеялись.
«Я буду ждать», – уже про себя повторила Шарафат и нащупала согретый ее телом, маленький, тяжелый, как камень, пистолет.
Шарафат осмотрела комнату. На столе – черная лепешка, чайник и пиала. Занимая полкомнаты, громоздится ветхий ткацкий станок. Посредине – сандал, и, сидя у него, старуха разжигает чилим. Приподнявшись, она ласково поздоровалась, и Шарафат сразу почувствовала себя спокойнее.
Усевшись на мешковину, постеленную вместо паласа, старик пригласил к столу и Шарафат. Старуха налила немного чаю, выпила его одним глотком и, наполнив пиалу, протянула ее девушке. Старик курил, булькал чилимом. Отложив трубку в сторону, он обратился к Шарафат:
– В народе говорят: сперва еда, потом – беседа. Но у нас нет мягкого хлеба, а есть мягкое слово. Мы желаем тебе добра, но скажи нам, если можешь, куда путь держишь?
Шарафат ждала этого вопроса. Она быстро рассказала все ту же историю о брате Джуре, ушедшем к басмачам.
У старика гневно засверкали глаза.
– У басмачей, говоришь. С худыми людьми связался твой брат. Я уже стар, бояться мне нечего, потому и скажу тебе прямо: поганые собаки – эти басмачи.
– Что ты напал на девушку, – вмешалась в разговор старуха. – Она-то при чем? Может, ее брата насильно заставили служить. Ты вспомни нашего сына...
Не договорив, старуха беззвучно заплакала, и старик пригорюнился тоже. Шарафат от души пожалела этих бедных людей. Она узнала, что их единственного сына расстрелял сам курбаши. Расстрелял за то, что сын ткача Махмуда отказался казнить такого же бедняка, как его родители.
Всей душой желала Шарафат успокоить стариков, рассказать им правду о себе, о новой жизни, которую несут красные полки. Но она хорошо знала правило разведчиков: отбрось на время чувства, живи разумом. Этой семье, кажется, можно было довериться, и все же до поры Шарафат решила не раскрывать своей тайны.
Следуя строгому наказу Султана, она не решилась выйти из дому. Однако даже сюда, на окраину, доносился гомон, лошадиное ржание, дым, запах плова, который готовили на кострах. Шарафат взобралась по шаткой лестнице на глиняную крышу и насчитала более пятнадцати очагов, разложенных под открытым небом. Судя по всему, басмачей в Файзабаде собралось немало. Но здесь ли курбаши и англичанин? Чтобы узнать это, надо выйти из дому, а ей и так показалось, что старик подозрительно на нее поглядывает.
– Разве ты разглядишь оттуда своего брата, – сказал он, когда Шарафат взобралась на крышу. – Вот погоди, – заговорщицки подмигнул он девушке, – придет Султан, я его сам попрошу помочь тебе. Ты не думай: он среди этих псов – человек случайный. Не зря он с нашим сыном дружил. Закрыли глаза ему басмачи, да солнце все равно любую тьму рассеет. Поймет и Султан, на кого надо саблю поднимать.
Шарафат поспешно слезла вниз.
– Я просто так, дяденька, – сказала она. – Интересно, когда много людей.
А ночью она все-таки незаметно выскользнула за дверь, добежала до старого карагача и торопливо спрятала под камнем свою первую записку.
«Так ничего и не узнала», – досадовала Шарафат. Написала, что много басмачей. Это Алексеев и без нее знал. Ему нужно другое. Но она не теряла надежды.
На второй день появился Султан. Он молча выпил три пиалы чаю и только после этого произнес:
– Плохи твои дела, красавица. Есть здесь несколько человек из отряда, разбитого красными. Так вот, они говорят, что брата твоего еще прошлым летом убили.
Шарафат тоненько вскрикнула и опустила голову. Плечи ее затряслись.
– Ты извини, – продолжал Султан, – но я подумал, лучше пусть знают правду. И ты, и твои родители. – Он бесшабашно взмахнул рукой. – Эх, все мы скоро там будем. Пропащее наше дело, что бы ни говорили все эти баи и инглизы.
Шарафат насторожилась, но тут же вспомнила о своей роли и зарыдала еще громче.
– Было бы за что, – вел свое Султан, будто рассуждая вслух, – а то, смотришь, все по-старому. У бедняков последнюю нитку отнимаем, а у баев мешки от золота лопаются. Разве это справедливо, скажи?
– Я в этом не разбираюсь, – сквозь слезы ответила Шарафат. – Не женского ума это дело.
– Не плачь, – еще раз повторил Султан. – Мне и без того жаль тебя. Я из-за этого и не донес, что тебя встретил. Хотя нас, знаешь, как предупредили! Сам курбаши велел не только о человеке, о каждой черепахе, что проползла со стороны Андижана в Файзабад, доносить ему лично.
– Спасибо вам, – едва слышно произнесла Шарафат, – только я ни в чем не виновата.
– Так-то оно так, – задумчиво сказал Султан, – только в руки к нашему Кара Сакалу как попадешь, он из камня слезу выжмет. Не посмотрит, виноват, нет ли.
«Значит и этот шакал здесь, – вихрем пронеслось в голове у Шарафат. – В главных палачах у курбаши ходит. Ну, попадись ты мне!» – пообещала она черному предателю.
А Султан видел только убитую горем девушку.
– Успокойся, – как можно ласковее сказал он. – И не бойся. Не отдам я тебя Кара Сакалу.
– Я не потому, – всхлипнула Шарафат, – брата жалко.
– Может, врут эти люди, – сказал Султан. – Они же сами не видели, как твоего брата убили. Ты успокойся. – Он наклонился и быстро зашептал: – Вот придет завтра сам курбаши Кадыр...
– Ну и что? – прервала его Шарафат. – Что мне до этого, как он там называется, курбаши? Если бы он брата с собой привез... – И она заплакала еще пуще. – О-о-ой, Джура, солнце нашего дома...
– Глупая! – прикрикнул Султан. – С курбаши Кадыром приедет главная канцелярия. У нее каждый мусульманский воин по имени записан. Где служил, что с ним случилось. Вот там-то я и узнаю все. Может быть, жив и здоров твой Джура, а ты его оплакиваешь. Вот женщины, – обратился он к старику, – слова им не скажи.
– Правда ваша, – почтительно откликнулся ткач. – Не плачь, доченька, прежде времени. Потерпи до завтра. Бог даст, все еще хорошим обернется. Даже если человека нету, не значит – погиб. Бывает всякое: кто – сбежал, а кто – к красным ушел. И таких немало.
– Не такой Джура человек, чтоб против веры идти, – возразила, впервые подняв голову, Шарафат.
– Ничего ты не понимаешь, – с горячностью возразил Султан. – Все говорят, что русские нам добра хотят. Трудовым людям большевики землю дают, скот. Помогают им, а молиться не запрещают, и жен не отбирают.
