Текст книги "Тепло наших тел"

Автор книги: Айзек Марион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Я трясу фотографией в руке. На ней проявляется призрачный образ. Это я, Р, труп, возомнивший себя живым. Я смотрю себе в глаза мертвым, удивленным, свинцовым взглядом. Джули протягивает мне камеру.

– Всегда и везде делай снимки. Если у тебя нет камеры, то хотя бы в уме. Когда запоминаешь что-нибудь нарочно, такие воспоминания всегда ярче, чем случайные. – Она встает в позу и широко улыбается. – Сыр!

Жму на кнопку. Джули тянется к выползающему из камеры снимку, но я выдергиваю его первым и прячу за спину. Протягиваю ей мой. Она закатывает глаза, но потом берет фотографию и, склонив голову набок, начинает ее разглядывать.

– Ты лучше выглядишь. Наверное, дождь тебя умыл. – Она поднимает глаза от снимка и внимательно в меня вглядывается. – Почему у тебя такие глаза?

– Какие? – настороженно спрашиваю я.

– Такого странного серого цвета. У трупов они совсем не такие. Не затуманенные. Почему?

Некоторое время я думаю.

– Не знаю. Случается… во время… превра… щения.

Она так на меня уставилась, что мне хочется съежиться.

– Жутковатый у тебя с ними вид. Почти… сверхъестественный. А цвет они когда-нибудь меняют? Когда убиваешь, или еще когда?

У меня вырывается вздох.

– Кажется… ты… о вампирах.

– А, точно, – смеется она, а затем печально качает головой. – Ну хоть этихпока не существует. Впрочем, слишком много чудовищ развелось в последнее время, за всеми не уследишь. – Не успеваю я обидеться, как она снова смотрит мне в глаза и улыбается. – А вообще они мне нравятся. Твои глаза. Они у тебя красивые. Жуткие, конечно… но и красивые.

Кажется, это самый лучший комплимент, который мне говорили за всю мою мертвую жизнь. Джули, не обращая внимания на мой остолбенелый вид, уходит дальше в дом, напевая себе под нос.

Снаружи бушует гроза, изредка до нас доносятся раскаты грома. Я радуюсь, что в доме целы все окна. В большинстве других они давно разбиты мародерами или охотниками. На соседской лужайке лежит несколько трупов со вскрытыми черепами, но мне хочется верить, что хозяевам удалось уйти. Они и добрались до одного из стадионов, а может, даже бежали в горы, в какой-нибудь огороженный от всего мира рай, где за усеянным жемчугом титановым забором поет ангельский хор…

Я все еще стою в гостиной и слушаю дождь. Джули слоняется по дому. Вскоре она спускается с охапкой сухой одежды и сваливает ее на диван. Выуживает из кучи джинсы, которые велики ей размеров на десять.

– Как тебе? – спрашивает она, обернув штаны вокруг талии. – Не полнят? – Бросает джинсы и вытаскивает груду тряпья, которая при ближайшем рассмотрении оказывается платьем. – Если завтра мы с тобой заблудимся в лесу, мне будет из чего сделать палатку. Вот какому-то зомби повезло с обедом.

Я трясу головой и кривлю лицо.

– Что, не любишь толстячков?

– Жир… не живой. Мусор. Нужно… мясо.

Она смеется:

– Значит, ты не только меломан, а еще и гурман!Ну ты даешь! – Отбрасывает одежду и делает глубокий вдох. – Ну ладно. Я уже с ног падаю. Нашла там кровать, которая еще не развалилась. Пойду спать.

Я ложусь на слишком короткий для меня диван и настраиваюсь провести ночь наедине с собой. Но Джули не уходит. Она стоит на пороге спальни и смотрит на меня. Я уже видел такой взгляд. Я готовлюсь к худшему.

– Р… – говорит наконец она. – А тебе… тебе обязательно есть людей?

Я мысленно испускаю глубокий вздох, мне невыносимы эти расспросы. Но покой чудовищам не причитается.

– Да.

– Или ты умрешь?

– Да.

– Но меня ты не съел.

Я молчу.

– Ты меня спас.Уже раза три как.

Медленно киваю.

– И с тех пор так больше ничего и не ел?

Я морщу лоб и напрягаю память. Она права. Если не считать нескольких кусочков мозга, с момента нашей встречи я соблюдаю строжайший гастрономический целибат.

На ее лице появляется странная полуулыбка.

– Ты… меняешься, что ли?

Как и прежде, я безмолвствую.

– Ну спокойной ночи, – говорит Джули и закрывает за собой дверь.

Я лежу на диване и разглядываю облупившуюся краску на подтекающем потолке.

– Что с тобой? – спрашивает М, глядя на меня поверх заплесневелой чашки кофе. – Что-то не так?

– Нет. Все нормально. Я меняюсь.

– Как ты можешь измениться? Мы все начинаем с чистого листа, чем ты отличаешься от остальных?

– Может, все-таки не с чистого листа. Может, нас формируют обломки прежней жизни.

– Но мы их не помним. Наши дневники навсегда потеряны.

– Не важно. Так или иначе, мы то, что мы есть. И гораздо важнее, что мы с этим сделаем.

– Разве нам дано выбирать?

– Не знаю.

– Мы мертвые. Как мы можем что-то выбирать?

– Может, и можем. Если очень захотим.

Дождь барабанит по крыше. Изнуренно скрипят стропила. Пружины старых диванных подушек царапают меня через дыры в рубашке. Пока я пытаюсь понять, постился ли я хоть раз так долго до встречи с Джули, она снова появляется на пороге. Замирает, опершись на дверной косяк, и, скрестив руки на груди, выстукивает нервный ритм по паркету.

– Что? – спрашиваю я.

– Ну… Я тут подумала. Кровать большая. И если хочешь… Мне не жалко, можешь лечь рядом. – Я немного приподнимаю брови. Она краснеет. – Слушай, я просто… я просто…мне не нужна такая огромная кровать. Тут страшно одной, понял? Не хочу, чтобы меня призрак миссис Жиртрест во сне придушил. А учитывая, что я уже неделю не мылась, то и пахнешь ты не хуже меня… может, наши запахи друг друга нейтрализуют.

Она дергает плечом – мое дело предложить —и исчезает в спальне.

Выжидаю несколько минут. Потом, сам не зная зачем, встаю и иду к ней. Она уже в постели, обложилась одеялами и свернулась, как младенец в утробе. Я медленно опускаюсь на противоположный край кровати. Все одеяла у нее, но уж что-что, а сохранять тепло мне незачем. Я всегда постоянной температуры – комнатной. А вот Джули, несмотря на роскошные одеяла, продолжает дрожать.

– Чертовы мокрые шмотки, – бормочет она и встает. Косится на меня. Отвернувшись, принимается стягивать мокрые джинсы и футболку. Кожа у нее на спине мертвенно-белая от холода. Почти такая же, как у меня. В одних клетчатых трусиках и бюстгальтере в горошек, Джули развешивает свою одежду на комоде и быстро возвращается под одеяло.

– Спокойной ночи, – говорит она.

Я подложил руки под голову и смотрю в потолок. Мы лежим на самом краю кровати – каждый на своем. Между нами примерно полтора метра. Меня не оставляет чувство, что ее беспокоит не только то, что я мертв. Жив я или мертв, для нее я все равно мужчина. Наверное, боится, что поведу себя как любой мужчина, оказавшийся в постели с красивой женщиной. Что захочу что-то отнять. Или что попытаюсь ее съесть. Тогда зачем она вообще меня позвала? Или это такая проверка? Для меня? Для себя? Что могло толкнуть ее на такой риск?

Я слушаю, как ее дыхание становится глубже и она засыпает. Ее страхи уснули вместе с ней. Спустя несколько часов Джули разворачивается ко мне, и расстояние между нами сокращается почти до нуля. Ее лицо обращено ко мне. Легкое дыхание щекочет мне ухо. Интересно, закричит ли она, если сейчас проснется? Смогу ли я когда-нибудь убедить ее, что со мной она действительно в безопасности? Не буду отрицать, что такая близость будит во мне не только инстинкт убивать. Но пусть даже эти новые желания и пугают своей яркостью, все, что я сейчас хочу, – просто лежать с ней рядом. Самое большее, чего я могу пожелать, – чтобы она положила голову мне на грудь, вздохнула и продолжала спать. Вот загадка, достойная лучших загробных умов. Мое прошлое в тумане, а настоящее – буйство красок и звуков. Что все это значит? С тех пор как я умер, моя память работает не лучше старого магнитофона – записи получаются блеклые, едва различимые, легко забываемые. Зато последние несколько дней я помню в малейших деталях, и сама мысль, что хоть одно мгновение я могу забыть, приводит меня в дикий ужас. Откуда вдруг эта ясность мысли? Эта четкость? Я могу вспомнить по порядку все, что произошло с первой нашей встречи до настоящего момента – до нас, лежащих в этой усыпальнице, и, несмотря на миллионы воспоминаний уже забытых, выброшенных, как мусор, я с отчаянной уверенностью осознаю, что вот это – все это – останется со мной до конца моих дней.

Я лежу на спине, хотя мне и нет нужды в отдыхе, и незадолго до рассвета перед моими глазами кинопленкой пробегает сон. Не сон, а видение – слишком яркое, такое не мог бы породить мой безжизненный мозг. Обычно, чтобы испытать вторичные воспоминания, нужен вкус крови. Но сейчас что-то пошло не так. Просто закрываю глаза – и начинается полуночный сеанс.

Обед. Длинный металлический стол накрыт со спартанской скупостью. Миска риса. Миска бобов. Буханка хлеба из льняного семени.

– Благодарим Тебя, Господи, за эту пищу, – говорит мужчина во главе стола. Его руки сложены в молитве, но глаза открыты. – Благослови ее для тел наших. Аминь.

Джули пинает под столом сидящего рядом мальчишку. Он сжимает рукой ее колено. Это Перри Кельвин. Я снова у него в голове. Его мозг умер, его жизнь съедена… а он все еще здесь. Что это, химический откат? Застрявшая где-то во мне недопереваренная крупица его мозга? Или и в самом деле он?Как-то, где-то, почему-то цепляющийся за последние воспоминания о своей жизни?

– Ну что, Перри, – обращается отец Джули к нему… ко мне. – Джули сказала, ты теперь земледелец?

Я глотаю свой рис.

– Да, сэр, генерал Гриджо, я…

– Перри, мы не на учениях, а просто обедаем. Зови меня мистер Гриджо.

– Ладно. Да, сэр.

За столом четыре стула. Отец Джули сидит во главе, а мы с ней – по правую руку. Напротив нас еще один пустой стул. Все, что я знаю о матери Джули, – "она ушла, когда мне было двенадцать лет". Я несколько раз начинал осторожные расспросы, но большего так и не добился, даже когда мы лежали голые на моей узкой кровати, утомленные, и счастливые, и уязвимые, как любая нормальная пара.

– Я сейчас на посадках, – сообщаю я ее отцу, – но жду повышения. Мне обещали место бригадира уборочной бригады.

– Понятно, – задумчиво кивает он. – Не такая уж плохаяработа… Не понимаю только, почему ты не хочешь работать с отцом. Ему на постройке этого их жизненно важного коридора наверняка не хватает молодежи.

– Он звал, но я… не знаю, по-моему, строительство – это не для меня. Я люблю работать с растениями.

– С растениями, значит.

– По-моему, в наше время это очень важная работа. Почва истощена, много на ней не вырастишь, зато когда серая корка трескается и из нее появляются зеленые ростки – это настоящий праздник.

Мистер Гриджо с ничего не выражающим лицом прекращает жевать. Джули бросает на него тревожный взгляд.

– А помнишь, у нас раньше был кустик в гостиной, такой, на деревце похожий? – говорит она.

– Помню, – отвечает он. – И что?

– Ты его любил. Не прикидывайся, что ничего не понимаешь в садоводстве.

– Он принадлежал твоей матери.

– Но любил-то его ты. – Джули поворачивается ко мне. – Ты только представь: папа тогда увлекался дизайном интерьеров, и дома у нас все было такое суперсовременное, из стекла и металла. Как в филиале "ИКЕА". А мама этого терпеть не могла,ей нравилось все натуральное – деревянные полы, пеньковое волокно и так далее.

Мистер Гриджо каменеет лицом, но Джули либо не замечает, либо ей наплевать.

– Ну вот, и в отместку она купила этот пышным зеленый куст в огромном, оплетенном лозой горшке и поставила его в самом центре папиной идеальной бело-серебристой гостиной.

– Джули, гостиная была не моя,а общая, – перебивает ее отец. – И насколько я помню, мы всегда вместе решали, какую мебель покупать, и ты всегда соглашалась со мной.

– Ага, вот только мне было восемь лет, и мне нравилось притворяться, что я живу в космическом корабле. В общем, мама покупает этот куст, целую неделю они ругаются… Папа твердит, что он "неуместный", мама грозится уйти вместе с кустом… – Тут Джули ненадолго умолкает. Лицо ее отца совсем застывает. – Короче, некоторое время так и продолжалось… а потом мама – в своем репертуаре – начала заморачиваться чем-то другим. И бросила поливать куст. Угадай, кто его взял под свое крылышко, когда он чуть не засох?

– Нам только засохшего куста в центре гостиной не хватало. Кто-то же должен был о нем заботиться.

– Пап, ты его каждый день с лейкой обхаживал. Удобрял и лишние побеги подрезал.

– Да, Джули, именно так растениям и не дают умереть.

– Пап, ну неужели так сложно признать, что ты любил этот дурацкий куст? – Джули смотрит на него с удивлением и замешательством. – Не понимаю, что в этом плохого?

– Глупости, – огрызается он, и настроение в комнате сразу падает на несколько градусов. – Растение можно поливать и подрезать, но "любить" его – невозможно.

Джули открывает рот, но ничего не говорит.

– Это бессмысленное украшение, которое занимает место, требует внимания и удобрений, а потом, что бы ты ни делал и как бы его ни поливал, все равно рано или поздно возьмет и сдохнет. Нет смысла привязываться к чему-то настолько бесполезному и недолговечному.

Несколько секунд проходит в молчании. Под тяжелым взглядом отца Джули наконец сдается и принимается хмуро ковыряться в своем рисе.

– В общем, – мямлит она, – я хотела сказать, Перри… Папа тоже когда-то был садовником. Вы, наверное, могли бы многое друг другу рассказать.

– Ну я не только садоводством интересуюсь, – заявляю я, готовый на что угодно, лишь бы сменить тему.

– Да? – поощряет меня мистер Гриджо.

– Ага, вот еще мотоциклами… Я не так давно нашел BMW R1200R, теперь вожусь с ним, бронирую, привожу в боевую готовность. Мало ли что.

– Значит, владеешь инструментами. Это хорошо. У нас на оружейном складе как раз не хватает механиков.

Джули закатывает глаза и принимается за свои бобы.

– Еще я меткость тренирую. Ходил на дополнительные уроки в школе, умею неплохо обращаться с винтовкой.

– Эй, Перри, – перебивает Джули, – а о других своих планах не хочешь рассказать? Например, о том, как ты всегда мечтал…

Наступаю ей на ногу. Она бросает на меня свирепый взгляд.

– О чем ты всегда мечтал? – спрашивает ее отец.

– Ни о чем… на самом деле я… – Хватаюсь за бокал воды и жадно выпиваю до дна. – Честно говоря, сэр, я пока еще не уверен, куда податься. Но определюсь, прежде чем пойти в старшие классы.

Что ты хотел сказать?– спрашивает вслух Р, и я чувствую рывок – мы меняемся местами. Перри смотрит на него… на менянахмурившись.

– Слушай, мертвяк, не перебивай. Это моя первая встреча с ее отцом, тут и без тебя все паршиво. Нечего меня отвлекать.

– Да все нормально, – встревает Джули. – Я же тебя предупреждала. Теперь он у меня такой.

– Ты смотри, запоминай, – говорит Перри мне. – Может, когда-нибудь и тебе придется с ним встретиться. А тебе попасть к нему в фавор будет еще сложнее.

Джули гладит его по голове:

– Малыш, только не начинай о настоящем. А то я чувствую себя лишней.

Он вздыхает:

– Да, ладно. Вообще-то хорошее было время. Это потом из меня нейтронная звезда выросла.

Перри, прости, что я тебя убил. Я не хотел, просто…

– Да ладно тебе, мертвяк. А то я не знаю. К тому же я сам этого хотел.

– Спорим, я всю жизнь буду тебя такого вспоминать, – с сожалением говорит Джули. – Ты был таким классным, пока папочка в тебя свои когтищи не запустил.

– Позаботься о ней, хорошо? – шепчет мне Перри. – Она и так уже натерпелась. Береги ее.

Хорошо.

Мистер Гриджо откашливается.

– На твоем месте, Пер, я бы уже сейчас все спланировал. С твоими навыками стоит подумать о карьере в Обороне. Пробивающиеся ростки – это, конечно, прекрасно, но фрукты и овощи – не самое необходимое. Человек может целый год жить на карбтеине, прежде чем это начнет сказываться. Самое важное – сохранять жизни. Чем мы в Обороне и занимаемся.

Джули дергает Перри за рукав.

– Ты что, правда считаешь, что мы должны тут с ним по второму разу торчать?

– Не-а, – отвечает он. – Это не стоит повторения. Пошли отыщем местечко поприятнее.

Мы на пляже. Не настоящем, выточенном волнами мастерового-океана – эти все теперь под водой. Мы на новорожденном берегу недавно затонувшего порта. Выбоины в асфальте забиты песком. Из прибоя торчат поросшие ракушками фонари. Некоторые до сих пор чуть-чуть светят, и на воде под ними мерцают оранжевые круги.

– Ладно, вопрос на засыпку, – говорит Джули и бросает в воду палку. – Кем вы хотите стать?

– Ой, здрасьте, мистер Гриджо, – хмыкаю. Я сижу с ней рядом на прибитом к берегу бревне, бывшем телеграфном столбе.

Она не обращает на меня внимания.

– Нора, ты первая. Рассказывай о том, чего ты хочешь.Меня интересует не то, кем, как тебе кажется,ты станешь.

Нора сидит на песке перед бревном, играет с галькой и почесывает перепонку между средним пальцем и обрубком безымянного, от которого сохранилась лишь одна фаланга. Ее глаза цвета плодородной земли, кожа – кофе со сливками.

– Медсестрой, наверное, – говорит она. – Лечить людей, спасать жизни…. может быть, даже работать над лекарством… Было бы неплохо.

– Сестра Нора, – усмехается Джули. – Хорошее название для детского сериала.

– А почему медсестрой? – вмешиваюсь я. – Почему не врачом?

Нора фыркает:

– Ага, и семь лет учиться? Вряд ли цивилизация столько протянет.

– Протянет, – возражает Джули. – Не говори так. И что плохого в медсестрах? Они зато сексуальные!

Нора смеется и рассеянно теребит волосы. Поворачивается ко мне:

– А почему вдруг врач? Или ты хочешь быть врачом, Пер?

Я трясу головой:

– Ну уж нет! На чужие кишки и кровищу я на всю жизнь насмотрелся, спасибо.

– А кем тогда?

– Я люблю книги, – признаюсь я. – Наверное, хочу стать писателем.

Джули улыбается. Нора смотрит на меня, недоверчиво склонив голову набок:

– Правда? Неужели кто-то до сих пор этим занимается?

– Чем? Пишет?

– Да нет… издает.

Пожимаю плечами:

– Нет. Никто. Спасибо, что напомнила.

– Я просто…

– Да знаю я. Даже мечтать глупо. Полковник Россо говорит, что более-менее населены сейчас от силы тридцать процентов городов во всем мире. Не лучшее время для литературы. Разве что зомби вдруг читать научатся. Наверное, пойду в Оборону, и все.

– Перри, заткнись, – сердится Джули и бьет меня в плечо кулаком. – Люди до сих пор читают книги.

– Да ну? – не верит Нора.

– Ну ячитаю. И кому какое дело, выпускают их еще или нет. А если все так заняты обороной и строительством, что им даже не хочется никакой пищи для мозгов, – ну и пошли они. Пиши в блокнотах и отдавай мне. Ябуду читать.

– Целая книга для единственного человека, – говорит Нора мне. – Думаешь, это того стоит?

Джули отвечает за меня:

– Самое главное – он изольет свои мысли на бумагу. И кто-то их прочитает. И по-моему, это будет прекрасно. Какая-то часть его мозга будет целиком принадлежать мне. – Она бросает на меня пронзительный взгляд. – Перри, отдай мне кусочек мозга. Я хочу попробовать его на вкус.

– О-о! – смеется Нора. – Может, я лучше оставлю вас одних?

Приобнимаю Джули и улыбаюсь пресыщенной улыбкой, которую совсем недавно довел до совершенства.

– Ты моя малышка, – говорю я и прижимаю ее к себе. Она кривится.

– А ты, Джулс? – спрашивает ее Нора. – У тебя какая несбыточная мечта?

– Я хочу учить детей, – заявляет Джули и делает глубокий вдох. – И еще рисовать, петь и писать стихи. И управлять самолетом. И…

Нора улыбается. Я мысленно качаю головой. Нора передает косяк Джули, та затягивается и предлагает мне. Я слишком осторожен, чтобы так расслабляться. Отказываюсь. Мы любуемся рябью на воде – трое детей на одном и том же бревне под одним и тем же закатом – и думаем каждый о своем, и чайки наполняют воздух скорбными криками.

У тебя все получится,шепчет Р Джули, и снова мы с ним меняемся местами. Джули поднимает глаза на меня – мертвеца, парящего в облаках, как неупокоенный дух. Она лучезарно улыбается, а я знаю, что на самом деле это не она, и, что бы я ни сказал, это не покинет стенок моего черепа. Но мне все равно. Ты вырастешь высокая, сильная и умная, и ты никогда не умрешь. Ты переменишь этот мир навсегда.

– Спасибо, Р, – отвечает Джули. – Ты такой хороший. Как думаешь, сможешь отпустить меня, когда придет время? Сможешь попрощаться?

Слова застревают у меня в горле. Неужели приестся?

Джули пожимает плечами, невинно улыбается и шепчет:

– Пожми плечами.

К утру буря стихает. Я лежу на кровати рядом с Джули. Тонкий лучик света прорезает пыльный воздух и разливается по ней горячей белой лужицей. Она так и укутана в кучу одеял. Встаю и выхожу на крыльцо. Весеннее солнце красит все вокруг белой краской, и тишину нарушает лишь скрип ржавых соседских качелей. В голове застрял жестокий вопрос из сна. Я не хочу об этом думать, но все равно понимаю: скоро все будет кончено. Верну ее к девяти вечера на папочкин порог, и все. Ворота захлопнутся, и я потащусь домой. Смогу ли я ее отпустить?Самый сложный вопрос в моей мертвой жизни. Месяц назад меня ничто не интересовало, я ничего не хотел и ничему не радовался. Я мог потерять все, и это ничуть меня не заботило, и все было просто. Но простота приедается.

Когда я возвращаюсь в дом, Джули уже сидит на кровати. Она выглядит квелой, не совсем еще проснувшейся. На голове стихийное бедствие, волосы топорщатся во все стороны, как пальмы после урагана.

– Доброе утро, – говорю я.

Она сонно хмыкает в ответ. Я предпринимаю героические попытки не пялиться на нее, пока она сладко потягивается и поправляет лямочку бюстгальтера. Мне видно каждую мышцу, каждый позвонок. Она и так голая, так что я представляю, будто на ней нет кожи. Опыт мне подсказывает, что и под ней Джули удивительно красива. Там внутри сокрыты чудеса изящества и симметрии – безупречный механизм золотых часов, не предназначенный для посторонних глаз.

– Что у нас на завтрак? – бормочет она. – Умираю с голоду.

После секундной заминки отвечаю:

– Можем… попасть… в Стадион… через час. Но нужен… бензин. Для… мерсика.

Джули трет глаза и натягивает все еще сырую одежду. И снова я стараюсь не пялиться. Ее тело извивается и пружинит – такая ловкость не доступна ни одному мертвому. Вдруг она хмурится:

– Черт. Знаешь что? Мне надо позвонить отцу.

Она подходит к старому проводному телефону. К моему удивлению, в трубке есть сигнал. Видимо, для них было крайне важно сохранить связь. Все цифровое и спутниковое, наверное, давно отключилось, но протянутые под землей кабели гораздо долговечнее.

Джули набирает номер. Замирает над телефоном и напряженно ждет. Наконец ее лицо озаряется.

– Папа? Это Джули. – На том конце взрыв бессвязных воплей и криков. Джули отдергивает трубку от уха и одаривает меня красноречивым взглядом: ну вот, начинается.– Да, пап, все нормально, я жива и здорова. Нора рассказала, что случилось, да? – На том конце опять вопли. – Угу, знаю, что вы искали, но не там. Я была в небольшом гнезде в Оранском аэропорту. Они заперли меня вместе с трупами, вроде бы в кладовую, но через несколько дней… кажется, обо мне просто забыли. Мне повезло – я прокралась наружу, а там стоял «мерседес» на ходу. Ну я и уехала. – Пауза. Быстрый взгляд на меня. – Э-э, нет, не надо никого присылать. Я на южной окраине рядом с шоссе, почти уже… – Вдруг она цепенеет и меняется в лице. – Что? – Глубокий вдох. – Пап, при чем тут мама? Нет, скажи! При чем тут мама? Ни при чем!Я едудомой! Не надо никого присылать, я уже еду… папа! – В трубке тишина. – Папа? – Тишина. Закусив губу, она смотрит в пол. Вешает трубку.

Я вопросительно приподнимаю брови, боясь задать вслух все переполняющие меня вопросы. Джули трет виски и тяжело вздыхает.

– Р, ты не сходишь за бензином без меня? Я… мне надо подумать.

Джули смотрит в сторону. Я робко кладу руку ей на плечо. Она вздрагивает, но тут же успокаивается. Затем вдруг бросается мне на шею и прижимается лицом к груди.

– Мне надо минутку побыть одной, хорошо? – говорит она, отстраняясь.

И я ухожу. Нахожу в гараже пустую канистру и отправляюсь в обход района в поисках машины с полным баком. Когда до меня доносится рев мотора, я стою с сифонной трубкой перед недавно разбитой "шевроле тахо". Я не обращаю внимания. Я сосредоточен на резком, терпком вкусе бензина. Наполнив канистру, я с закрытыми глазами возвращаюсь к дому, подставив лицо солнцу. Потом открываю глаза и некоторое время так и стою с красной канистрой – запоздалым подарком на день рождения. "Мерседес" исчез.

На столе в доме нахожу записку, полную букв, которые я не могу соединить в слова. Рядом два поляроидных снимка. Оба сняты Джули, на обоих – она сама с расстояния вытянутой руки. На первом Джули вяло, нерешительно машет рукой. На второй прижимает ту же руку к груди. Лицо у нее суровое, но на глазах слезы.

Прощай, Р,шепчет мне фотография. Время пришло. Пора это сказать. Можешь?

Держу фотографию перед собой. Тру ее пальцами и смазываю свежую фотоэмульсию в радужную кляксу. Хочу оставить на память, но передумываю. Я не готов превращать Джули в сувенир.

Скажи, Р. Просто скажи.

Кладу фотографию на стол и ухожу. Без слов.

Я иду в аэропорт. Что меня там ждет? Не знаю, может, окончательная смерть? Я наделал столько шуму, что Кости вполне могут избавиться от меня, как от заразы. Но я снова один. Мой мир мал, и особого выбора нет. Я не знаю, куда еще податься.

На машине путь занял бы сорок минут. Пешком придется идти весь день. Я иду. Ветер меняет направление, и вчерашний грозовой фронт подползает все ближе. Тучи кружат по горизонту, медленно стягивая голубое небо в кольцо, как гиганткая фотодиафрагма. Я иду быстро, чеканя шаг, почти марширую. Голубой кружочек над головой сначала сереет, потом синеет, наконец, тучи схлопываются. Начинается дождь. Льет как из ведра, так что вчерашний ливень кажется не более чем водяной дымкой у овощного лотка. Самое удивительное, что мне холодно.Вода насквозь пропитывает мою одежду, заливается в каждую пору – и я дрожу. Несмотря на то что в последнее время я до неприличия часто предавался сну, он опять манит в свои объятия. Уже третью ночь подряд.

Спускаюсь на следующем съезде и забираюсь в огороженный треугольник, заросший зеленью, между шоссе и дорогой. Проламываюсь через кусты к рощице из десятка кедров, посаженных в строгом порядке для услаждения взора автомобильных призраков. Съеживаюсь под одним из деревьев – хоть какое-то укрытие – и закрываю глаза. На горизонте, как старая лампочка, мелькает молния. Гром отдается в моих костях, я погружаюсь во тьму.

Мы с Джули в «боинге». Я сразу понимаю, что это сон. Настоящий,даже не повтор очередной серии из жизни Перри Кельвина. Все, что я вижу, – мое собственное. По сравнению с первой попыткой в аэропорту картинка улучшилась, но если сравнивать с безупречным кинематографическим качеством видений Перри, она все равно смахивает на неуклюжее домашнее видео.

Поджав ноги, мы с Джули сидим друг напротив друга на белоснежном крыле самолета, парящего над облаками. Наши волосы тормошит ветер, но не сильнее, чем если бы мы ехали в родстере.

– Теперь тебе еще и сны снятся? – спрашивает Джули.

Нервно улыбаюсь:

– Похоже на то.

В ответ Джули не улыбается, а смотрит на меня холодным взглядом.

– Значит, пока ты не связался с девчонкой, тебе не о чем было видеть сны. Ты как школьник, которому больше не о чем в дневник писать.

Мы уже не в небе – мы сидим на зеленом, залитом солнцем пригородном газоне. На заднем плане чудовищно толстая парочка жарит на гриле куски человеческого мяса. Я стараюсь отвлечь внимание Джули на себя, так чтобы она их не заметила.

– Я меняюсь.

– Наплевать, – отвечает она. – Я уже дома. Я вернулась в реальный мир, где тебя не существует. Каникулы закончились.

По небу пролетает крылатый "мерседес" и исчезает с глухим хлопком.

– Меня больше нет, – говорит она. – С тобой было прикольно, но всему приходит конец. Так всегда бывает.

Качаю головой, не поднимая глаз:

– Я не готов.

– А ты думал, как будет?

– Не знаю. Я надеялся. На чудо, наверное.

– Чудес не бывает. Есть причина и следствие, мечта и реальность, жизнь и смерть – а эта твоя надежда нелепа. Ну а романтичность – вообще курам на смех.

Смотрю на нее тяжелым взглядом.

– Тебе пора повзрослеть. Джули вернулась домой. Все снова так, как должно быть. Как было и будет всегда.

Джули ухмыляется, и я вижу ее зубы – неровные желтые клыки. Она тянется поцеловать меня – и сжевывает мои губы, выкусывает зубы, с визгом умирающего ребенка вгрызается в череп, в мозг. Я захлебываюсь в собственной горячей крови.

Я резко открываю глаза и встаю, отводя от лица мокрые ветви. Утро еще не наступило. Дождь так и льет. Выхожу из-под деревьев на пешеходный мост. Стою, опершись на поручень, и смотрю на пустое шоссе, исчезающее во тьме горизонта. В голове, как мигрень, бьется одна-единственная мысль: вы не правы, уроды несчастные. Вы не правы во всем.

Краем глаза замечаю на другом конце моста чью-то фигуру. Тяжелыми, размеренными шагами она движется ко мне. Сжимаюсь, готовлюсь к драке. Мертвые, которые слишком много времени провели в одиночестве, иногда теряют способность отличать живых от себе подобных. А некоторые так погружаются в себя, что им делается все равно. Они будут есть кого угодно, что угодно и где угодно, потому что не знают другого способа общения. Представляю, что какой-нибудь из этих потеряшек напал на Джули, когда она остановилась передохнуть, обхватил своими грязными лапами ее голову и впился зубами в шею, – мариную этот образ в голове и готовлюсь разорвать того, кто ко мне приближается, на кусочки. Стоит подумать, что кто-то может причинить ей вред, и меня охватывает такая первобытная ярость, что самому впору испугаться. Пожирание людей по сравнению с ней – детские игрушки.

Фигура все ближе. Вдруг все освещает вспышка молнии – и я опускаю руки.

– М?

Я его едва узнал. Лицо ему изрядно подпортили, судя по всему, клыками и когтями. По телу тут и там вырваны мелкие клочки плоти.

– Привет, – выдавливает он. Дождь струится по его лицу и заливает раны. – Пошли… уйдем… с дождя. – Он спускается мимо моих промокших деревьев на шоссе. Мы оказываемся на грязном, но сухом пятачке под мостом, где и съеживаемся в окружении старых пивных жестянок и давно использованных шприцев.

– Что… ты… тут… де… лаешь? – спрашиваю я, с трудом выдавливая каждый слог. Меньше дня молчал – и опять как в первый раз.

– У… гадай, – хмыкает М и демонстрирует свои раны. – Кости. Выгнали.

– Плохо.

– Фиг… ня, – хмыкает М, пиная облезлую пивную банку. Вдруг его обезображенное лицо перекашивает улыбка. – Знаешь… что? Со мной… ушли… другие.

Я смотрю на него и не понимаю.

– Ушли? Зачем?

Он пожимает плечами:

– Там… все… рехнулись. Быт… заел. – Тычет в меня пальцем. – Ты.

– Я?

– Ты и… она… что-то… сдвинули.

Под мост спускаются еще девять зомби и таращатся на нас без всякого выражения.

– Привет, – говорю я.

Они покачиваются и постанывают. Один кивает.

– Где… живая?

– Ее зовут Джули. – Слова льются с моего языка легко и свободно, как будто я не говорю, а полощу рот теплой ромашкой. Шесть слогов. Я снова побил рекорд.