Текст книги "Новый голод"
Автор книги: Айзек Марион
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Она спешит назад в участок, но ее брата там нет.
– Аддис! – зовет она в холле. Она бежит обратно в вестибюль, потом через комнату для инструктажа. – Аддис!
Она находит его на цокольном этаже, в еще не осмотренной части участка.
– Погляди на это, – говорит он, глядя через прутья тюремной камеры.
– Я говорила тебе ждать, – шипит она, но что—то в том, как он смотрит в камеру, отвлекает ее от нравоучений.
– Что это? – спрашивает он, и Нора приближается к нему со спины, чтобы разглядеть.
– Черт подери, – шепчет она. В углу камеры сложены в кучу маленькие кубики, обернутые в фольгу и сверкающие, как алмазы. – Я думаю, что это…
Она осматривает стены у двери камеры, находит замок и проводит по нему полицейской карточкой. Железная дверь отпирается с громким щелчком, и Нора отворяет ее.
– Что это? Что это? – требует Аддис, подпрыгивая на носочках. Нора поднимает один из кубиков и изучает обертку.
– Карбтеин, – недоверчиво произносит она. – Боже мой, Адди, это карбтеин!
– Что такое «карбтеин»?
– Это… еда. Как… супер еда для солдат, полицейских и прочих. О, господи, я не могу в это поверить.
– Что такое «супер еда»?
– Вот. Просто заткнись, и съешь один, – она разрывает обертку и сует белый кубик в руки Аддису. Он скептически рассматривает его.
– Это – еда?
– Это как… концентрированный корм. Просто основные питательные вещества, поступающие прямиком в клетки.
Аддис, морщась, крутит кубик в руке. Осторожно пробует языком.
– Соленый, – он делает маленький надкус с угла. – И немного кислый тоже. Он проглатывает, потом закрывает глаза и вздрагивает. – Ужасно.
Нора разворачивает кубик и откусывает половину. Он напоминает мокрый мел, по текстуре как конфеты «Валентиново сердечко», но вкус дезориентирует смешением оттенков: соленого, кислого, сладкого, горького и еще нескольких, которые она не может назвать. Она согласна с отзывом брата.
– Мы будем это есть? – стонет Аддис.
Нора все еще жует первый кусок. Он не растворяется слюной. Она продолжает разжевывать мельче и мельче, пока, наконец, не заставляет горло проглотить. Возникает рвотный позыв, но когда карбтеин достигает желудка, она чувствует нечто замечательное. Волна тепла распространяется изнутри, будто она только что хлебнула виски. Он останется в желудке на несколько часов, медленно высвобождая питательные вещества, как кормление через капельницу, и, несмотря на ужасный привкус, оставшийся во рту, Нора улыбается. До этого момента у нее были недалекие планы на будущее. Она не думала о завтрашнем дне, потому что завтра было стеной, за которой простиралась бесконечная черная пустота. А теперь появился горизонт.
– Доедай.
Он снова стонет и берет у нее недоеденную половинку. Нора начинает наполнять рюкзак маленькими упаковками. Аддис в смятении наблюдает за ней.
– Эй, – говорит она. – Это лучшее, что с нами случалось.
– Нет, – бурчит он.
– Здесь, наверное, кубиков двести! Мы можем прожить на них месяцы!
Он стонет.
– О, ты предпочитаешь умереть с голоду?
– Может быть.
Она перестает складывать и останавливает на нем тяжелый взгляд. Она знает, что он просто семилетний мальчик, и ноет от непонравившейся еды, как любой ребенок в любую эпоху, но внезапно ее переполняет гнев.
– Слушай меня, – говорит она. – Мы не в тетином доме, ясно? Это не твой гребаный день рождения. Мы умираем. Ты это понимаешь?
Аддис затихает.
– Ты поешь немного и забудешь, что такое голод. Ну, а я – нет. Это моя работа – заботиться о тебе, и я сделаю все от меня зависящее. Но я до усрачки боюсь, что все, о чем я мечтала, рухнет. Так что попробуй еще раз сказать, что хочешь умереть с голоду.
Он смотрит в пол.
– Извини.
– Я дам тебе знать, когда в следующий раз найду пиццу или мороженое, а пока давай попробуем остаться в живых, хорошо?
Он вздыхает и еще раз кусает кубик.
– Ладно, – говорит Нора. – Пошли поищем, где поспать.
Когда они вышли из полицейского участка, солнце уже полностью скрылось, оставив только оранжевое свечение на западе. Там, где Пайн Стрит пересекается с Бродвеем, мерцает несколько уличных фонарей. Нора видит мужчину с женщиной, неуклонно взбирающихся в гору. И с ними теперь еще кто—то. Второй мужчина, плетущийся позади них на расстоянии, как угрюмый подросток, который не хочет, чтобы его видели с родителями. Итак, они собирают новообращенных. Пытаются создать гнездо. Даже мертвые хотят иметь семью.
– Но мою вы не получите, – бормочет Нора себе под нос и тянет Аддиса в другую сторону.
В пятидесяти пяти километрах к северу от полицейского участка молодая девушка, недавно убившая мальчика, смотрит на синие и бежевые дома, освещаемые фарами семейного внедорожника. Ее отец не отрывает глаз от дороги, мать – от местности по краям шоссе, с пистолетом наготове, на случай, если что—нибудь выползет из этого идиллического пейзажа. Они едут позже обычного, это безопаснее, и девушка рада. Она ненавидит спать. Не только из—за ночных кошмаров, но и потому, что это – потеря времени. Потому, что жизнь коротка. Потому, что она чувствует внутри себя множество переломов, и она знает, что мир повсеместно рушится. Она мчится вперед, на поиски «клея».
В пятидесяти пяти километрах к югу от этой девушки человек, который недавно узнал, что он монстр, следует за двумя другими монстрами вверх, по крутому холму, в пустой город, потому что вдалеке он чувствует запах, и сейчас его цель – взять добычу. Зверь внутри него хихикает, пускает слюни, в предвкушении мнет свои многочисленные руки, вне себя от радости, ведь человек, наконец, повиновался. Но сам человек этого не чувствует. Он ощущает только холодную пустоту в груди, в органе, который когда—то перекачивал кровь и чувствовал, но теперь не колотится. Тупая боль, как отрубленная культя на холоде, – что было там раньше, того больше нет, но оно болит. Все еще болит.
В ста метрах к северу от этих монстров девочка и мальчик ищут новых родителей. А может, они ими становятся. Оба сильные, оба суперумные и суперкрутые, но такие крошечные и одинокие в этом огромном, беспощадном, бесконечно голодном мире.
Все шестеро движутся навстречу друг другу, некоторые случайно, некоторые намеренно, и, хотя их цели значительно отличаются, в этот летний вечер под сенью холодных звезд все они разделяют одну мысль:
«Найти людей».
– Можно я достану фонарик? – спрашивает Аддис, когда они входят в усаженный деревьями жилой район. Нора узнает несколько возвышающихся особняков, которые они видели с шоссе.
– Звезды достаточно яркие. Я не хочу, чтобы люди нас увидели.
– Но я думал, что мы ищем людей!
– Не ночью. Ночью бродят плохие люди.
– Мы бродим ночью.
– Хорошо, плохие и глупые люди. Но мы таких не ищем.
Он тяжело сглатывает и делает глубокий вдох.
– Я только что проглотил кусочек того, что мы взяли в полицейском участке.
– Я знаю, что это противно, Адди, но посмотри с хорошей стороны. Тебе никогда не придется какать.
Его лицо застывает, а потом он начинает хихикать.
– Что?
В этой еде нет отходов. Твое тело впитает все. Так что по большому ходить не придется.
Взрыв хохота. Нора смеется над тем, как смеется он.
– Какать, – повторяет он с крайней степенью удовлетворения, словно смакуя лучшую шутку в мире.
– В принципе, то, что ты ешь – это жизнь.
– Что?
– Это сделано из того же материала, из которого наши клетки получают энергию. Так что в основном человеческая жизнь сконцентрирована в этом порошке.
– Мы едим людей?
– Не людей. Просто это сделано из того же материала.
– Ооо.
Нора оглядывается через плечо. На улице темно, только слабо блестит месяц. Она напрягается, чтобы разглядеть вдалеке спотыкающиеся силуэты. Кажется, все это время они не сбавляли темпа, и ей приходит на ум, что если она и Аддис бежали бы изо всех сил, то смогли бы, наконец, оторваться от своих преследователей. Несмотря на медлительность, у мертвых есть два преимущества: они за полтора километра чуют запах живых и никогда не останавливаются. Нора понимает, что рано или поздно ей придется с ними столкнуться.
– Как насчет него? – говорит Аддис, останавливаясь, чтобы посмотреть на довольно большое двухэтажное здание. Оно необычно контрастирует с другими. Это элегантный старомодный дом из красного кирпича с белыми оконными рамами и шариками в верхней части перил балконов второго этажа, но защищенный, как городское отделение банка. Толстые кованые решетки на всех окнах, камеры на каждой двери и высокая железная ограда по периметру двора. Забор не очень поможет, поскольку ворота лежат на земле, но все же…
– Давай посмотрим, – говорит Нора.
Она достает фонарик и топор. Аддис делает то же самое. Они быстро обегают двор, проверяя все оконные решетки и двери. Все цело, все заперто. Единственная выходящая из ряда вон вещь – кабриолет «мозератти» со следами когтей и засохшей крови. Странно, но двор ухожен: кустарники все еще растут ровными рядами, на газоне растет сорная трава, но он не зарос.
– Все чисто, – говорит Аддис голосом полицейского.
– Эти оконные решетки довольно широкие. Как думаешь, ты пролезешь?
Он сует голову между прутьев. Если прижать уши, вероятно, он сможет протиснуться.
– Хочешь, чтобы я вломился? – спрашивает он, хитро улыбаясь. Грабитель из него вышел бы лучше, чем полицейский.
– Давай сначала проверим остальные двери.
Они возвращаются к передней двери. Нора с удивлением обнаруживает, что входная дверь – огромная дубовая плита с усиленными петлями – не заперта. Приоткрыта. Они шагают внутрь. Нора запирает ее за собой и включает фонарик. Интерьер не менее роскошен, чем она ожидала. Как обычно, экзотическое дерево и кожа, картины, картины, написанные настоящими художниками, небрежно развешаны по залу, как будто не являются чем—то особенным.
– Боже, – шепчет Нора, направляя фонарик на грязный замысловатый коллаж. – Это Раушенберг5.
– Картина слишком большая, – Аддис говорит тоном, означающим «даже не думай об этом». Он помнит, как их семья остановилась в музее, чтобы поискать оружие у мертвых охранников, и Нора набила полный багажник Пикассо. Он помнит, что когда какие—то бандиты угнали их машину, и им пришлось идти пешком, она заставила его положить в свой рюкзак всю ее одежду, чтобы освободить место для свернутых холстов Дали. Больше ему не нужно об этом беспокоиться. Сейчас она стала гораздо практичнее.
Они начинают исследовать дом. Белые круги от фонариков шарят по стенам, как призраки. Нора щелкает выключателем и с удивлением видит, как загорается люстра. Она быстро выключает ее.
– Зачем ты ее выключила? – говорит Аддис.
– Ты знаешь, зачем.
Аддис вздыхает. Они тихо спускаются вниз по коридору в направлении столовой.
– Что это за запах? – Аддис морщит нос.
Нора принюхивается.
– Горелый пластик? – она движется в сторону кухни, чтобы посмотреть, но Аддис визжит так внезапно и резко, что Нора чуть не роняет фонарик. Она бросается к нему, подняв топор. Свет от его фонарика медленно ползет по лицам трех трупов. Трупы очень старые. Скелеты. Плоти нет, остались только несколько связок, соединяющих суставы. Даже одежда сгнила. Они мирно сидят в гостиной, взрослый в мягком кресле, а двое скелетов поменьше – на диване, безгубые рты сжаты в оскал, который скрывает каждую улыбку.
6. Раушенберг, Роберт – американский художник—экспрессионист.
Аддис отводит фонарик, и мрачная картина исчезает в тени. Он дышит тяжелей, чем Нора.
– Пошли, – говорит Нора. – Давай проверим наверху.
На верхнем этаже находятся только две детских спальни, ванная и балкон. Пустые, молчаливые и пыльные.
– Все чисто? – спрашивает Нора, но Аддис не отвечает.
– Мы можем здесь остаться? – тихо говорит он. – Нам не нужно снова спускаться, так ведь?
– Если все чисто, то нет. Так все в порядке?
– Все в порядке.
– Хорошо, тогда мы остаемся тут.
– Пока не рассветет?
– Ага.
– Хорошо.
– Ты устал?
– Нет.
Нора смотрит на его лицо. Он потрясен. Прогулка по сотням гниющих тел на улице его не волновала, но эти три скелета, похоже, сильно задели его. Она сомневается, что этой ночью он уснет.
– Адди, – говорит она. – Пошли со мной на балкон.
Она кидает свой рюкзак под ноги – на удивление, карбтеин оказался сильно тяжелым – и она с братом опирается на перила, они смотрят вниз на улицу, наблюдают, как слабый лунный свет освещает верхушки деревьев, как легкий ветерок перебирает листья. Нора достает из кармана пакетик полицейского, потом красную зажигалку, и вытаскивает из рюкзака клочок газеты. Она сворачивает косяк, поджигает и сосет. Аддис пристально наблюдает за ней.
– На что это похоже?
Она смотрит на него, задерживает дыхание, потом выдыхает и вручает самокрутку ему.
Он вытаращивает глаза.
– Правда?
– Конечно. Это поможет тебе уснуть.
– Мама сказала, для детей это плохо.
– Не хуже, чем для взрослых. Как кофе и алкоголь.
– Но мама говорила, что все это плохо для детей.
– Дело не в этом. Взрослым просто не нравится видеть детей в измененных состояниях. Это их пугает. Напоминает им, что ты человек, а не игрушка, сшитая по их подобию.
Аддис смотрит на нее секунду.
– Ты уже под кайфом?
Нора хихикает.
– Может быть. Я давненько не курила.
– Папа сказал, что травка проделывает с детским мозгом разные трюки.
Да пошел бы папа, хочется сказать ей. Пошли бы они оба со своими советами. Когда труп говорит тебе, как жить, сделай наоборот. Вместо этого она говорит:
– Ну да ладно. Все равно никто из нас не собирается вырасти и стать врачом.
Аддис изучает сигарету. Подносит к губам и делает затяжку. Он кашляет и отдает косяк обратно, потом с минуту смотрит на деревья. По его лицу медленно расползается улыбка.
– Вау…
Нора делает еще затяжку, и они оба разглядывают залитые луной моря деревьев, среди которых, как острова, высовываются крыши. Она влюблена в этот момент. Она смотрит на брата, снова надеясь увидеть легкую улыбку, а может, услышать, как звучат детские философские высказывания, но улыбка исчезла. Его лицо резко стало пустым, и Нора чувствует прилив страха.
– Мама и папа бросили нас, – говорит он.
Нора выпускает дым из легких долгим выдохом.
– Они должны были о нас заботиться. Почему они уехали?
Так скоро. Она думала, что у нее есть еще год, чтобы подготовиться к этому разговору. Она смотрит на деревья, и в голове возникают различные варианты ответов:
«Может быть, они пошли на поиски еды и потерялись».
«Может, их покусали, и они не хотели заразить нас».
«Я не знаю, почему они ушли».
Она отвергает эти варианты. Аддис заслуживает правды. Он ребенок, но разве это что—то меняет? Нора сама ребенок, как и ее родители – все одинаково молоды и глупы в широком объективе истории. Гораздо легче думать о людях, как о детях, когда ты хочешь солгать им. Особенно, если ты бизнесмен, конгрессмен, журналист, врач, проповедник, учитель или глава сверхдержавы. Много лжи во спасение может опалить землю.
– Аддис, – говорит она, глядя брату в глаза. – Мама и папа ушли, потому что они не могли о нас позаботиться. Сложно было найти достаточно еды, и были нужны наркотики, а мы задерживали их.
Аддис смотрит на нее.
– Разве их не волновало, что случится с нами?
– Может быть, очень волновало. Может быть, им было очень грустно.
– Но все—таки они это сделали.
– Да.
– Они ушли, потому что их больше волновали еда и наркотики, чем мы. Потому что остаться с нами было трудно.
Нора немного вздрагивает, но не дает заднего хода.
– Ну… да. Очень трудно.
Аддис смотрит в пол, и его лицо становится все угрюмее.
– Мама и папа – плохие люди.
Она начинает беспокоиться. Правильно ли это? Должен ли семилетний ребенок знать жестокую правду?
– Хорошие люди больше беспокоятся о людях, чем о еде, – бормочет он. – Они пытаются помочь людям и не сдаются даже тогда, когда голодны, – в его голосе появляется странная сила, детский фальцет звучит все ниже, грубее. – Только плохие люди сдаются.
– Аддис, – забеспокоилась она. – Мама и папа – гребаные эгоисты, но они не «плохие люди». На самом деле, нет понятия «хорошие» или «плохие» люди, это просто… человечность. Иногда люди ломаются.
– Но хорошие люди держатся. Хорошие люди остаются хорошими, даже если тяжело, – он так крепко вцепляется в перила, что его смуглые костяшки становятся белыми. Его лицо наполняется таким гневом, какого Нора раньше не видела. – Даже если они больны, или им грустно, или они могут потерять любимые вещи. Даже если они должны умереть.
– Аддис…
– Хорошие люди видят и других помимо своих гребаных жизней.
Нора застывает, и ее глаза становятся все круглее. Воздух вокруг нее становится странным.
– Они не просто голодные и расчетливые. Они не просто животные.
Она хватает брата за плечо и пытается оторвать его от перил, но его мышцы стали жесткими, как дерево.
– Хорошие люди являются частью Высшего, – рычит он, и в какой—то момент Нора может поклясться, что цвет его глаз изменился. – Хорошие люди – как горючее для солнца.
– Аддис! – кричит она и сильно трясет его.
Он поворачивается к ней и хмурится.
– Что?
У него карие глаза. И бесцветный голос. Слабый шелест ветра в деревьях заглушает пульсирующую в ее ушах кровь.
– Что… что ты только что сказал?
Он угрюмо смотрит на Луну.
– Мама и папа – подлые.
Нора смотрит на сигарету в своих пальцах. Аддис тянется к ней, и она рефлекторно бросает ее с балкона.
– Зачем ты это сделала? – захныкал он, хмуро глядя на нее. – От нее мне хорошо.
– Я не думаю, что… – она слишком взволнована, чтобы закончить. Она качает головой. – Не надо больше.
– Хорошо.
Они оба изучают Луну. Аддис надулся. Нора задумывается над тем, где полицейский взял этот мешочек, и что было в нем намешано. Жуткого ощущения тяжести воздуха уже нет, остался только знакомый туман от выкуренного. Она пытается стереть образ горящих, как два золотых кольца в свете луны, глаз брата.
Она направляет на луну свой фонарик. Представляет, что луч света касается лунных пустынь, и от этой мысли ей становится уютнее. Потом она опускает луч обратно к земле, и свет бликует в серебристых глазах лысого гиганта.
Ей удается не выронить фонарик и подавить крик. Человек стоит в центре двора и молча глядит на нее, даже не щурясь от луча.
– Я сказала тебе оставить нас в покое, – говорит она дрожащим шепотом.
Человек не реагирует. Просто смотрит. Со времени его смерти он практически не изменился. Только посерел, и губы вместо полных и чувственных стали синими и слегка сморщенными. Как обидно. Они были его лучшей чертой.
– Нора, – говорит Аддис. Его глаза стали круглыми от страха.
– Все нормально, – говорит она, оглядывая двор и проверяя все двери. – Здесь мы в безопасности.
Она снова светит в глаза человеку, как полицейский на допросе.
– Где новый парень? – кричит она своим твердым, как у полицейского, тоном, пытаясь себя подбодрить.
Человек смотрит через плечо. Нора следует лучом света за его взглядом и замечает макушку головы, выглядывающую из—за кустов, окружающих забор. Она не может сдержать смеха.
– Что это с ним? Стесняется?
– Нора, – хнычет Аддис, дергая ее за рубашку.
– Я сказала тебе, что все хорошо, Адди, они не могут сюда забраться. – Эй, – зовет она большого мужчину. – Где твоя девушка?
Он поднимает руку и указывает на небо.
Нора, хмурясь, смотрит на него.
– Что это значит?
Он продолжает указывать.
– Она летит?
Он опускает руку и снова поднимает.
– Может, он хочет сказать, что она отправилась на небеса, – предполагает Аддис.
– Хочешь сказать, она умерла? – спрашивает она мужчину.
Он опускает руку и не делает никаких комментариев.
– Ну… эй, я правда сожалею о вашей потере, но не пошли бы вы к черту. Мы не дадим вам нас съесть.
Мгновение он молчит, потом из горла поднимается тихий стон. Тон такой скорбный и отчаянный, что заставляет Нору задрожать. Когда она светит ему в глаза, то видит боль, и это ее беспокоит, но она не может объяснить, почему. У нее появляется желание его утешить. Она помнит все книжки, которые читала о них, истории в сводках новостей, предупреждения родителей, которые рассказывали ей об этих существах. Тесты, проведенные на них, показывали, что они не более чем трупы, испытывающие длительные смертельные спазмы. Но, глядя в глаза этому трупу, она видит в нем человека. И он страдает. Она вздыхает и скрещивает руки, обращаясь к брату:
– Что будем делать с этими парнями?
– Разве мы не должны их убить? Что, если они войдут?
– Это место – как крепость, Адди. Они не могут войти.
– А что, если они заберутся сюда?
– Зомби не могут вобраться. Им и ходить—то трудно.
– Хорошо.
– Однако мы должны что—то придумать. Утром они еще будут там.
Большой мужчина терпеливо ждет. Нора слышит, как новенький беспокойно ходит за изгородью.
– Они, наверное, просто хотят кушать, так ведь? – говорит Аддис. – Вон тот пытался съесть волка.
– Они всегда голодные. Но они должны есть людей, энергия животным им не подходит. Может, он это еще не понял.
– А как насчет карбтеина?
– А что с ним?
– Ты сказала, это как порошок из жизни.
Нора медленно перевела взгляд.
– Верно…
– Так что, может, мы накормим их? Они бы наелись и отстали?
– Аддис Хорас Грин, – она говорит таким тоном, как будто получила приятный сюрприз. – Ты суперумный.
Он ухмыляется.
– Давай попробуем. Брось ему один.
Аддис достает из рюкзака кубик и разворачивает его.
– Эй! – кричит он мужчине внизу. – Ешь это и отстань! – он бросает кубик. Тот попадает человеку прямо в лицо. Человек отступает, с удивлением глядя на них. Нора хохочет
– Это еда, придурок! – она указывает на кубик. – Это человеческая энергия! Ты можешь его съесть.
Он смотрит вниз на кубик. Смотрит на Нору. Берет кубик, обнюхивает и засовывает в рот.
Аддис смеется:
– Ему нравится!
Нора смотрит, как он жует.
– Это может быть грандиозным предприятием, Адди. Они могли бы разложить кучи карбтеина по всему городу, обеспечив зомби едой. Тогда, может быть, они не…
Мужчина выплевывает кучу белых крошек и смотрит вверх на Нору, словно ожидая большего.
– Что за фигня, чувак? – она достает второй кубик из рюкзака и трет им о запястье, оставляя красные царапины, облепленные белым порошком.
– Проглоти это! – она поднимает его над головой, чтобы бросить. – Это человеческая жизнь, та, что вы…
Что—то сжимает ее запястье. Сухие кости, обтянутые кожей – рука, но не совсем. Она смотрит в лицо, но не находит глаз, только клейкие капли стоят в пустых глазницах. Скелет, обернутый в плоть, крался по краю крыши, как паук, зацепившись с одной стороны за желоб, а другой рукой схватив Нору. Только завитки светлых волос, свисающих с ее головы, говорят Норе о том, что однажды это было женщиной. От костей исходит гул.
Нора подгибает колени и дергает руку из захвата, но оно шокирующе сильное – Нора висит всем весом на одном запястье, болтая ногами над полом балкона. Существо откусывает карбтеин из ее руки и недолго жует, потом наклоняет голову и позволяет крошкам выпасть изо рта вместе с бурой слюной. Оно смотрит на мужчину внизу. Оно смотрит на Нору. Оно засовывает ее руку себе в рот и откусывает ей безымянный палец.
Остальное происходит так быстро, что Нора едва успевает воспринять: размытые, разрозненные и дрожащие черно—белые картинки. Еще до того, как она ощущает боль в пальце, ее брат встает перед ней и подпрыгивает, замахиваясь топором. Рука существа отрубается выше запястья. Он тянет Нору обратно в дом и, хлопнув дверью балкона, бросает руку на пол, потом размыкает ее пальцы, чтобы они отпустили палец Норы, и с силой бьет несколько раз топором. Остаток ее пальца отскакивает и катится в одну из детских. Она смотрит на него, и хриплый крик поднимается в ее горле. Она не уверена, то ли от боли – глубокой болезненной агонии, бьющей ей в ладонь и проходящей через руку, то ли от того, что на ее глазах палец становится серым, потом черным, а потом высыхает и распадается в прах до кости.
– Прости меня, прости, – плачет Аддис, сидя в дюймах от лужи крови, вытекающей из руки Норы. Она хочет сказать ему, что все хорошо, она хочет поблагодарить его и сказать, как сильно она его любит, но через балконное окно она видит существо, сидящее на четвереньках. Оно раздирает ее рюкзак и жадно хрустит карбтеином, выплевывая слюнявые упаковки.
– Почему? – истерически кричит она в сторону двери, глядя, как их с братом будущее исчезает в корявых челюстях твари. Та только поглядывает на нее и продолжает жевать. Нора чувствует, как падает в темный колодец.
Она покачивается на ногах, крепко сжимая правой рукой левое запястье.
– Пошли, – шипит она, и, покачиваясь, спускается по лестнице. Когда она оказывается внизу, то останавливается и прислушивается. Нет звука разбитого стекла. Нет звука ломающегося дерева. Даже чавкающий звук утих, дом молчит. Куда оно делось? Конечно, одного пальца мало, чтобы утолить голод. Это был маленький палечный перекус?
Она издает грустный смешок. В голове плывет.
Аддис бегает по коридорам и освещает фонариком двери и окна, проверяя периметр, но дом по—прежнему пуст, кроме семьи скелетов, лежащих в гостиной. Их пожелтевшие лица смеются над Норой, когда Аддис наводит на них луч света. Она снова ощущает жженый запах. Пластик? Волосы?
– Нора, – шепчет Аддис.
Она видит струйку дыма, освещаемую его лучом, и оглядывается по сторонам в темноте.
– Эти скелеты… Почему же их черепа не вскрыты как у тех, что на улице?
Нора застывает. Она смотрит за лучом фонарика, освещающего череп отца. И она замечает: трещин в черепе нет. Пулевых отверстий нет. Нет дыр. Внутри этого черепа нетронутый мозг.
Тут она слышит шум, но не сверху. Из кухни. Царапанье, потом металлический писк открывающейся дверцы печи. Нора оборачивается. Скелет, выпрямившийся из—за печи, держит дымящуюся форму для выпечки. Тефлоновая форма со всех сторон обгорела, и покрыта тлеющими ошметками. Нора и ее брат не реагируют, когда скелет несет форму в столовую и ставит на стол, где она шипит на вишневой столешнице, добавляя еще горького дыма к без того уже едкому воздуху. На скелете надет фартук. Пряди тонких волос цепляются за тонкую кожу на скальпе. Форма для выпечки пуста.
Отец поднимается с кресла с шумным стуком костей. Двое ребятишек следуют за ним. Они садятся за обеденный стол и погружают вилки в пустую форму, перекладывая пустоту в белоснежные китайские тарелки, засовывая пустоту себе в рот и скобля зубы стальными вилками. Потом, на середине жевания, словно удивленные звонком в дверь, они одновременно останавливаются и поворачивают голову, чтобы посмотреть на Нору.
Аддис кричит первым. Нора хватает его за руки, не обращая внимания на острую боль в пальце, и устремляется к входной двери. Она тянется к замку, когда видит два разлагающихся лица в дверном окне—арке. Она бежит к задней двери, но семья скелетов выстроилась в конце зала, глядя на нее с гротескной усмешкой. Входная дверь яростно громыхает – большой мужчина пытается проникнуть внутрь. У Норы появляется иррациональная надежда, что он идет спасти ее, но затем он разбивает кулаком окно двери, и она не видит больше боли в его взгляде, а только лишенный разума голод.
Мужчина со своим помощником ломятся в переднюю дверь, семья сидит в конце комнаты, их пальцы, как когти, сжимают и разжимают воздух. Выхода нет.
Нора тащит Аддиса в ванную комнату – крошечную коробку, в которой находится только раковина, унитаз и узкое окошко, выходящее на задний двор. В комнатке едва хватает места для двух человек. Отличное место для последней битвы.
– Стой позади меня, – шепчет она. – Если они меня…
Она не договаривает. Говорить больше нечего.
Она задерживает дыхание и прислушивается. Громче всего бьется в груди ее сердце. Пульсирует в ушах и ревет в висках. Крошечные вопли нервных окончаний пальца достигли космоса и вернулись назад, в обрубок.
Большой мужчина прекратил стучать в дверь. В коридоре наступила тишина. Потом раздались шаги. Медленные, раз в секунду, шаги костяных ног простучали по полу, как когти собаки или туфли на шпильках. Щелчок замка. Скрип двери. Шагов стало больше, они намного тяжелее, но смягчены обувью. Потом наступила тишина.
Нора напрягается. Она берет топор обеими руками, несмотря на растущее онемение правой. Аддис прячется у нее за спиной на сиденье унитаза, тяжело дышит, но он слишком испуган, чтобы плакать. Она встает в позу, загораживая его полностью. Ее посещают эгоистичные мысли: если он погибнет, как минимум, ее здесь не будет, чтобы это увидеть. Она – его старшая сестра. Она должна уйти первой.
Она оглядывается, чтобы сказать, что любит его. Сморщенное лицо ухмыляется в окне. Копье кости пробивает стекло и Аддиса. Поднимает его, вторая рука обхватывает, и он исчезает через оконный проем.
Нора остается одна в ванной комнате, глядя на темный двор с аккуратно подстриженной травой и кустарниками. Только она и мягкий стрекот сверчков.
Ее лицо перекашивает и дергается в беззвучном вопле. Она пинком отворяет дверь ванной. Коридор пуст. Она выбегает через широко открытые двери и обегает дом, размахивая фонариком, рисующим светом сумасшедшие дуги. Она видит открытую внутрь заднюю дверь.
Все собрались в гостиной. Большой мужчина и женщина стоят на коленях на полу перед кофейным столиком. Аддис лежит на дорогой дубовой столешнице, его кровь заливает выгравированные на ней цветы и узоры. Мужчина и женщина смотрят на него сверху вниз, и скелеты нетерпеливо склоняются над ним, как ангелы в сатанинское рождество.
Аддис смотрит на Нору. Он кашляет, и его губы краснеют. Он что—то говорит, но слишком тихо. Большой мужчина берет его на руки и поднимается на ноги. Человек смотрит на Нору. Искра сознания еще осталась, слабая и исчезающая, но все еще в нем, как и боль. Потом существо встает и трогает его за руку. Его острые пальцы сжимаются, пока не рвут кожу. Нора слышит, как в комнате нарастает гул, вибрация исходит от существа и от скелетов, низкий и диссонирующий звук, как сто треснутых бокалов, звенящих в унисон.
Существо перекрикивает гул. Он открывает челюсти, и возникает сухое грубое мычание, пронзительное и жестокое, полное бессловесной ярости, как рев мегафона в ухо мужчины.
Глаза мужчины меняются. Брови и губы расслабляются. Его боль, тоска и неуверенность исчезают.
– Нет, – хрипит Нора. – НЕТ!
Мужчина вгрызается Аддису в плечо. Аддиса начинает трясти.
Нора так сильно жмурится, что глазам становиться больно. Она бежит прочь, натыкаясь на стул, стены, спотыкаясь на газоне. Она видит только темноту и искры. Ее дом рушится, кирпичи распадаются, стены падают друг на друга, а потом появляется черное облако пыли, которое заполняет воздух и скрывает все, стирает все, заставляет все исчезнуть.
Она сжимает лицо руками, выдавливая мысли.
«Нет».
Джули приоткрывает глаза. Утреннее солнце преломляется через их влагу, создавая абстрактные узоры на ресницах. Она только что очнулась от долгого сна, как обычно, плохого. Ей снилось, что она была монстром. Ей снилось, что она была в пустой школе. Ей снилось, что скелет украл белое платье ее матери, и танцевал с отцом на крыше.
