Текст книги "Основание и Земля (Академия и Земля)"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Пусть это вас не беспокоит, Голан, – сказал Пилорат. – Я предположил, что мы не найдем здесь Земли, когда увидел, что ни один из газовых гигантов не имеет системы колец.

– Вот и хорошо, – сказал Тревиз. – Следующий шаг, это установление природы жизни, населяющей планету. Поскольку имеется кислородная атмосфера, можно быть совершенно уверенным в наличии растительной жизни, но…

– Животной жизни тоже, – сказала вдруг Блисс. – И в большом количестве.

– Что? – повернулся к ней Тревиз.

– Я чувствую это. На таком расстоянии это довольно слабо, однако планета несомненно не просто пригодна для жизни, но и населена.

33

«Далекая Звезда» находилась на орбите вокруг Запрещенного Мира, на расстоянии достаточно большом для поддержания периода обращения чуть больше шести дней. Похоже, Тревиз не собирался сходить с орбиты.

– Поскольку планета обитаема, – объяснил он, – и поскольку, по словам Дениадора, была когда-то населена людьми, имевшими высокоразвитую технологию и представляющими первую волну колонистов – так называемыми космонитами – они могли еще более развить технологию и могут не испытывать особой любви к нам, как представителям второй волны, сменившей их. Я предпочитаю дать им возможность показаться самим, чтобы немного познакомиться с ними перед посадкой.

– Они могут не знать, что мы здесь, – сказал Пилорат.

– Это мы должны знать, если они появятся. Я полагаю, что если они существуют, то попытаются установить с нами контакт. Может, даже захотят выйти и захватить нас.

– Но если они более развиты технологически, мы можем оказаться беспомощными перед ними…

– Я в это не верю, – сказал Тревиз. – Технологический прогресс это еще не все. Они могут значительно превосходить нас в чем-то, но это явно не межзвездные путешествия. Это мы, а не они, заселили Галактику, и во всей истории Империи я не знаю ничего, по чему можно было бы решить, что они покидали свои миры и являлись к нам. Если же они не совершали космических путешествий, как могли они надеяться на серьезные успехи в астронавтике? А если они этого не сделали, у них не было возможности получить что-либо подобное гравитационному кораблю. Правда, мы не вооружены, но даже если они выйдут против нас на своих неуклюжих военных кораблях, то вероятно не смогут схватить нас… Нет, мы вовсе не беспомощны.

– Они могли продвинуться в ментальной сфере. Возможно, Мул был космонитом…

Тревиз раздраженно пожал плечами.

– Мул не мог быть никем. Жители Геи называли его аберрантом Геи. Это был случайный мутант.

– Есть также мнение, – сказал Пилорат, – разумеется, не принимаемое всерьез, что он был механическим автоматом. Другими словами, роботом, хотя это слово не употреблялось.

– Если здесь есть что-то, представляющее ментальную опасность, мы будем зависеть от способности Блисс нейтрализовать ее. Она может… Кстати, она сейчас спит?

– Спала, – ответил Пилорат, – но зашевелилась, когда я выходил.

– Зашевелилась? Нужно будет разбудить ее, если что-то начнет проясняться. Проследите за этим, Яков.

– Хорошо, – тихо сказал Пилорат.

Тревиз повернулся к компьютеру.

– Единственное, что беспокоит меня, это входные станции. Обычно они уверенно указывают на планету, населенную людьми с высокой технологией. Эти же…

– С ними что-то не так?

– Да, кое-что. Во-первых, от них нет никакого излучения, кроме теплового.

– А что это такое?

– Тепловое излучение характерно для любого объекта, более теплого, чем его окружение, и имеет широкий спектр, зависящий от температуры. Именно его и излучают входные станции. Если на них работали какие-то машины и приборы, имелась бы утечка нетеплового, неслучайного излучения. Поскольку же присутствует только тепловое, можно предположить, что либо станции пусты и были такими тысячи лет, либо люди, живущие на них, достигли такого прогресса в этом направлении, что не допускают никаких утечек.

– Возможно, – сказал Пилорат, – на планете есть высокоразвитая цивилизация, а входные станции пусты потому, что планета так долго оставалась одна, что ее обитателей перестала волновать возможность чьего-то появления.

– Может быть… Или же это ловушка особого рода.

Вошла Блисс, и Тревиз, заметив ее краем глаза, брюзгливо заметил:

– Да, мы здесь.

– Как я вижу, – сказала Блисс, – наша орбита не изменилась.

Пилорат торопливо объяснил:

– Голан очень осторожен, дорогая. Входные станции выглядят необычно, и мы не понимаем значения этого.

– Вам нечего тревожиться об этом, – равнодушно сказала Блисс. – На планете, вокруг которой мы вращаемся, нет признаков разумной жизни.

Тревиз изумленно уставился на нее.

– О чем вы говорите? По вашим словам…

– Я сказала, что на планете есть животная жизнь, и она там есть, но где вас учили, что животная жизнь обязательно подразумевает людей?

– Почему же вы не сказала этого, когда впервые обнаружили животную жизнь?

– Потому что на таком расстоянии у меня не было уверенности. Я ощущала только несомненные признаки нервной деятельности, но при такой интенсивности невозможно отличить бабочку от человека.

– А сейчас?

– Сейчас мы гораздо ближе и, хотя вы думали, что я сплю, я не спала… или же спала очень недолго. Я, если так можно выразиться, прислушивалась к любому признаку ментальной деятельности, достаточно сложной, чтобы означать присутствие разума.

– И ничего не было?

– Я могу предположить, – сказала Блисс с внезапной осторожностью, – что если я ничего не обнаружила с такого расстояния, значит, на планете не более нескольких тысяч людей. Если мы подойдем ближе, я смогу установить это еще более точно.

– Что ж, это меняет дело, – смущенно сказал Тревиз.

– Я думаю, – сказала Блисс, казавшаяся совсем сонной, – вы можете сейчас забросить все анализы излучений, все предположения, рассуждения и что еще там вы могли придумать. Мои чувства геянки действуют гораздо более эффективно и точно. Возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу, что лучше быть жителем Геи, чем изолянтом.

Тревиз помолчал, прежде чем ответить, явно стараясь взять себя в руки. Когда он заговорил, слова его были вежливы, а тон почти официален:

– Благодарю вас за информацию. И все же вы должны понять, что, пользуясь аналогией, мысль о совершенствовании моего обоняния, совершенно недостаточна для решения расстаться с человечеством и стать ищейкой.

34

Двигаясь сквозь облачный слой и атмосферу, они разглядывали Запрещенный Мир. Он выглядел как будто побитый молью.

Как и следовало ожидать, полярные районы покрывали льды, но толщина их была невелика. Горы были бесплодны с редкими ледниками, но и они были невелики. В разных местах виднелись небольшие пустынные участки.

Если отбросить все это, планета была потенциально прекрасной. Ее континенты были довольно крупными, но извилистыми, так что имели длинную береговую линию и богатые прибрежные равнины значительной протяженности. Имелись также полосы тропических и умеренных лесов, окруженных лугами – и все-таки ощущение побитости молью не проходило.

Тут и там леса пересекали полубесплодные участки, а луга были редкими и рассеянными.

– Какая-то болезнь растений? – недоумевающе спросил Пилорат.

– Нет, – медленно сказала Блисс. – Что-то более худшее и более длительное.

– Я видел множество миров, – сказал Тревиз, – но такого не встречал.

– Я видела всего несколько миров, – сказала Блисс, – но Гея считает, что это именно то, чего можно было ожидать от мира, который покинули люди.

– Почему? – спросил Тревиз.

– Подумайте, – резко сказала Блисс. – Ни один обитаемый мир не имеет настоящего экологического баланса. Земля когда-то должна была иметь его, но если это был мир, на котором развивалось человечество, довольно долгое время на нем не существовало ни людей, ни других видов, способных развивать технологию и изменять окружающую среду. В те времена в природе должно было существовать равновесие. Однако, на всех других обитаемых мирах люди старательно переделывали свое окружение, подгоняя к своим требованиям растения и животных, но экологическая система, которую они устанавливали, была несбалансированной. Она имела ограниченное число видов, причем только тех, которые устраивали людей, или не могли помочь переделке…

– Знаете, что это напоминает мне? – сказал Пилорат. – Извини, Блисс, что прерываю, но это так точно подходит, что я не мог удержаться. Однажды мне попался старый миф о сотворении мира. По нему жизнь была создана на планете и состояла из ограниченного числа видов, которые были полезны для человека. Потом первые люди сделали что-то глупое – не знаю точно, что, старина, потому что эти старые мифы набиты символами и только запутывают, если понимать их буквально – и земля планеты была проклята. «Колючки и чертополох получить ты за это» гласило проклятие, хотя эта фраза лучше звучит на древнем Галактическом языке, на котором была написана. Вопрос в том, действительно ли это было проклятие? Люди не любят и не хотят колючки и чертополох, но, может, они необходимы для экологического равновесия?

Блисс улыбнулась.

– Поразительно, Пил, как все напоминает тебе о легендах, и как они все иллюстрируют. Люди, переделывая мир, удаляют колючки и чертополох, а затем трудятся, чтобы сохранить полученный мир. Это не саморегулирующийся организм, каким является Гея, а скорее смешанная коллекция изолянтов, впрочем, недостаточно разнообразная, чтобы экологическое равновесие сохранялось неопределенно долго. Если человечество исчезает, если кончается его руководящее вмешательство, созданный им порядок жизни неизбежно нарушается. Планета начинает переформировывать себя.

Тревиз скептически заметил:

– Если это и происходит, то не слишком быстро. Этот мир мог быть свободен от людей двадцать тысяч лет, и все же до сих пор видно, что о нем заботились.

– Конечно, – сказала Блисс, – это зависит от того, насколько хорошее экологическое равновесие было создано здесь. Если оно было действительно хорошим, такое состояние может сохраняться долгое время и без людей. В конце концов, двадцать тысяч лет это очень много в условиях человеческой деятельности.

– Я полагаю, – сказал Пилорат, внимательно глядя на планету, – что если планета дегенерировала, можно быть уверенным, что люди ушли.

– Я по-прежнему не ощущаю ментальной деятельности на уровне людей, и готова предположить, что планета свободна от них. Там есть постоянное бормотание на низших уровнях сознания, впрочем, достаточно высоких, чтобы представлять птиц или млекопитающих. Точно так же я не уверена, что обратная переформировка планеты означает отсутствие людей. Если общество не понимает важности сохранения окружающей среды, планета может ухудшиться, даже если люди живут на ней.

– Такое общество, – сказал Пилорат, – должно быстро разрушиться. По-моему, вряд ли возможно, чтобы люди не понимали важности поддержания факторов, которые позволяют им жить.

– У меня нет такой веры в человеческий разум, Пил. Мне кажется вполне естественным, что если общество состоит только из изолянтов, местные и даже индивидуальные интересы легко могут перевесить интересы всей планеты.

– Не думаю, что такое возможно, – сказал Тревиз. – Поскольку ни один из миллиона населенных людьми миров не ухудшился настолько, чтобы говорить об обратной переформировке, ваш страх перед изолянтами, Блисс, выглядит преувеличенным.

Корабль тем временем перешел из зоны дня в зону ночи. Это проявилось в том, что быстро сгустились сумерки, а затем стало темно, за исключением звезд, видневшихся там, где небо было чистым.

Корабль сохранял свою высоту, точно фиксируя атмосферное давление и напряженность гравиполя. Они были слишком высоко, чтобы натолкнуться на какой-нибудь горный массив, поскольку этап горообразования на этой планете давно закончился. И все же компьютер на всякий случай ощупывал пространство перед кораблем микроволновыми лучами.

Тревиз взглянул на бархатную темноту и задумчиво сказал:

– Наиболее убедительным признаком покинутости планеты является отсутствие видимого света на ее темной стороне. Ни одно технологическое общество не будет мириться с темнотой… Как только окажемся на дневной стороне, спустимся ниже.

– А что нам это даст? – спросил Пилорат. – Там тоже ничего нет.

– Кто вам это сказал?

– Блисс. И вы.

– Нет, Яков. Я говорил, что нет излучений технологического происхождения, а Блисс сказала, что нет признаков человеческой ментальной активности, а это вовсе не означает, что там никого нет. Даже если на планете нет людей, должны остаться какие-то реликты. Мне нужна информация, Яков, и остатки технологии могут оказаться полезными для этой цели.

– Через двадцать тысяч лет! – голос Пилората поднялся почти до крика.

– Что, по-вашему, может пережить двадцать тысяч лет? Там не будет ни снимков, ни бумаг, ни отпечатков; металл будет уничтожен ржавчиной, дерево сгниет, пластик развалится на гранулы. Даже камни будут разрушены эрозией.

– Но все это может иметь не двадцать тысяч лет, – терпеливо сказал Тревиз. – Я упомянул этот период как наибольший срок, который планета могла оставаться свободной от людей, потому что легенды Компореллона говорят об этом мире, как о процветающем двадцать тысяч лет назад. Но вполне возможно, что последние люди умерли или покинули его всего тысячу лет назад.

Они достигли другого конца ночной стороны и встретили рассвет, почти мгновенно вспыхнувший ярким солнечным светом.

«Далекая Звезда» нырнула вниз и продолжала снижаться, пока не стали четко различимы детали поверхности. Маленькие островки, испятнавшие берега континентов, были сейчас хорошо видны. Большинство из них были зелеными от растений.

– Я считаю, – сказал Тревиз, – что мы должны изучить эти площади особенно тщательно. Мне кажется, что это места, где концентрация людей была особенно большой, и экологическое равновесие особенно нарушено. Эти площади могут быть центрами начинающейся переформировки. Как вы считаете, Блисс?

– Это возможно. В любом случае, при отсутствии ясного знания мы должны смотреть там, где это проще увидеть. Луга и леса могли поглотить большое количество признаков обитания человека, но осмотр их может потребовать много времени.

– Поразительно, – сказал Пилорат, – что мир может восстановить свое прежнее равновесие. Что могут развиться новые виды, а плохие районы быть заселенными вновь.

– Возможно, Пил, – отозвалась Блисс. – Это зависит от того, насколько хорошо было первичное равновесие. Но чтобы излечить себя и путем эволюции достичь нового равновесия, планете потребуется гораздо больше времени, чем двадцать тысяч лет.

«Далекая Звезда» больше не вращалась на орбите. Сейчас она медленно дрейфовала над пятисоткилометровой полосой степи с редкими группами деревьев.

– Что вы думаете об этом? – спросил вдруг Тревиз, указывая на что-то. Корабль прекратил движение и повис в воздухе. Гравитационные двигатели загудели громче, почти полностью нейтрализуя притяжение планеты.

Там, куда указывал Тревиз, ничего не было видно. Похожие на насыпи наносы почвы и редкая трава – вот и все.

– По-моему, это ни на что не похоже, – сказал Пилорат.

– Там развалины какого-то прямолинейного сооружения. Видите параллельные линии и другие, отходящие от них под прямым углом? Видите? Это не может быть никаким естественным образованием. Это человеческая архитектура – фундамент и стены, и это так же ясно, как если бы они все еще стояли, доступные взгляду.

– Допустим, что это руины, – сказал Пилорат. – Если мы собираемся заняться археологией, нам придется копать и копать. Нужны годы, чтобы сделать это на должном уровне.

– Верно, но у нас нет для этого времени. Это могут быть слабые очертания древнего города и, что-то из этого, может быть, еще стоит. Нужно проследить эти линии и взглянуть, куда они нас приведут.

Они привели к одному из концов площади, в место, где деревья стояли более густо, окружая какие-то развалины.

– Неплохо для начала, – сказал Тревиз. – Мы садимся.

IX. Встреча со стаей

35

«Далекая Звезда» приземлилась у основания небольшой возвышенности – холма среди плоской местности. Почти не задумываясь, Тревиз выбрал это место, решив, что лучше, если корабль не будет виден на мили во все стороны.

– Температура снаружи 24 S0о TС, ветер западный около 11 километров в час и довольно облачно. Компьютеру слишком мало известно о циркуляции воздушных масс, чтобы он мог предсказывать погоду. Однако, поскольку влажность всего 40% вряд ли будет дождь. В целом мы, кажется, удачно выбрали широту или время года, и после Компореллона это приятно.

– Полагаю, – сказал Пилорат, – что по мере обратной переформировки планеты климат станет более неустойчивым.

– Несомненно, – согласилась Блисс.

– Можете не сомневаться сколько угодно, – сказал Тревиз. – У нас еще тысячи лет в запасе. Сейчас это приятная планета и так будет продолжаться еще долго после того, как наши жизни закончатся.

Говоря это, он защелкнул на талии широкий пояс, и Блисс резко спросила:

– Что это, Тревиз?

– Старая флотская привычка, – ответил он. – Я не собираюсь выходить в незнакомый мир невооруженным.

– Вы всерьез собираетесь брать с собой оружие?

– Абсолютно. Справа, – он хлопнул по кобуре, в которой лежало массивное оружие с широким стволом, – мой бластер, а слева, – меньший предмет с тонким стволом без отверстия, – нейронный хлыст.

– Две разновидности смерти, – с отвращением сказала Блисс.

– Только одна. Бластер убивает, а нейрохлыст – нет. Он просто стимулирует нервные окончания, и боль бывает такая, что вы можете захотеть умереть. К счастью, до этого ни разу не доходило.

– Зачем вы берете их?

– Я уже говорил – это враждебный мир.

– Тревиз, это ПУСТОЙ мир.

– Да? Здесь нет технологического общества, но, возможно, имеются посттехнологические дикари. У них нет ничего страшнее дубины и камней, но и это тоже убивает.

Блисс казалась раздраженной, но старалась говорить спокойно.

– Тревиз, я не чувствую человеческой нейроактивности. Это исключает дикарей любого типа: посттехнологического или какого другого.

– В таком случае, я не воспользуюсь своим оружием, – сказал Тревиз. – И вообще, какой может быть вред от того, что я возьму его? Это добавит мне лишнего веса, но поскольку сила тяжести на поверхности составляет 91 процент от притяжения Терминуса, я могу себе это позволить… Кстати, хоть корабль и не вооружен, здесь есть значительный запас ручного оружия. Я предлагаю, чтобы вы двое тоже…

– Нет, – тут же ответила Блисс. – Я ничего не сделаю для убийства… или причинения боли.

– Дело здесь не в убийстве, а в избежании возможности быть убитым, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Я могу защитить себя другим способом.

– Янов?

Пилорат заколебался.

– На Компореллоне у нас не было оружия.

– Понимаете, Янов, Компореллон – это известный мир, имеющий дело с Основанием. Кроме того, нас сразу же арестовали. Будь у нас оружие, его тут же отняли бы. Хотите бластер?

Пилорат покачал головой.

– Я никогда не был во флоте, старина. Я не знаю, как пользоваться этими штуками, и в случае опасности не смогу во-время сориентироваться. Я просто побегу и… буду убит.

– Ты не будешь убит, Пил, – энергично заметила Блисс. – Гея защитит тебя, так же, как этого позирующего флотского героя.

– Хорошо, – сказал Тревиз. – У меня нет возражений против защиты, но я не позирую. Я просто обеспечиваю двойную гарантию и, заверяю вас, если мне никогда не придется прибегать к оружию, я буду только рад. И все-таки я ДОЛЖЕН взять его.

Он нежно похлопал по кобурам и сказал:

– А сейчас выйдем в этот мир, по поверхности которого нога человека не ступала возможно, уже тысячи лет.

– У меня такое чувство, – сказал Пилорат, – что сейчас должно быть далеко за полдень, но солнце стоит достаточно высоко даже для полудня.

– Мне кажется, – откликнулся Тревиз, оглядывая панораму, – что ваши чувства ориентируются на солнце оранжевого оттенка, который оно приобретает на закате. Если бы здесь действительно был закат, мы бы увидели более глубокую красноту, чем видим. Не знаю, сочли бы вы это прекрасным или удручающим… То же самое, но в еще более резкой форме было на Компореллоне, но там мы почти все время провели в помещении.

Он медленно повернулся, разглядывая окружающий мир. В дополнение к почти подсознательной странности света у планеты – или этой ее части – имелся характерный запах, хотя назвать его явно неприятным было нельзя.

Деревья поблизости были средней высоты и выглядели старыми, с сучковатыми стволами, слегка отклоняющимися от вертикали, вероятно, из-за преобладающих ветров или отсутствия чего-то в почве – сказать было трудно. Эти деревья или что-то другое, менее материальное, делали окружающий мир странно угрожающим.

– Что вы собираетесь делать, Тревиз? – спросила Блисс. – Надеюсь, мы прошли это расстояние не для того, чтобы насладиться видом?

– Я хочу предложить, чтобы Янов осмотрел это место. В этом направлении находятся руины, и он единственный, кто может определить ценность записей, которые может найти. Надеюсь, он сможет прочесть написанное на древнем Галактическом языке, тогда как я – нет. Еще я полагаю, Блисс, что вы захотите пойти с ним, чтобы защитить его. Что касается меня, то я останусь здесь и буду охранять внешнюю линию.

– Охранять от кого? Дикарей с дубинами и камнями?

– Возможно. – Улыбка исчезла с его лица, и он сказал: – Это довольно странно, Блисс, но меня тревожит это место. Сам не знаю, почему.

– Идем, Блисс, – сказал Пилорат. – Всю свою жизнь я имел коллектора, собирающего для меня старые истории, поэтому никогда не прикасался к древним документам. Если мы действительно сможем что-то найти…

Тревиз смотрел, как они уходят. Голос Пилората звучал все тише по мере того, как он удалялся в сторону руин; Блисс шла с ним рядом.

Тревиз рассеянно прислушался, затем вновь принялся разглядывать окружение. Что могло вызывать его опасения?

Никогда прежде он не ступал на мир без людей, хотя видел их из космоса много раз. Обычно это были небольшие мирки, слишком мелкие, чтобы удержать воду и воздух, но пригодные для использования в качестве места встречи во время военных маневров (за время его жизни, да и за век до его рождения, войны не было, но маневры проводились), или для проведения учебных ремонтов. Корабли, в которых он бывал, кружились по орбитам вокруг таких миров или даже сажались на них, но в те времена у него никогда не было возможности выйти наружу.

Может, это потому, что он сейчас стоит на пустом мире? Чувствовал бы он то же самое, если бы стоял на одном из малых, не имеющих воздуха миров, с которыми сталкивался в дни учебы?

Он покачал головой. Это не должно было обеспокоить его, он был в этом уверен. Он был бы в космическом скафандре, как в каждом из тех бесчисленных случаев, когда выходил из корабля в пространство. Это была знакомая ситуация, и контакт с глыбой камня едва ли мог что-то изменить здесь. Впрочем… ну конечно!

Конечно – он не носил сейчас космического скафандра.

Он стоял на пригодном для жизни мире, таком же удобном, каким был Терминус, и гораздо более удобном, чем Компореллон. Щеки его ощущали легкий ветерок, спина чувствовала тепло солнца, а уши слышали шелест растений. Все было знакомо, за исключением того, что здесь не было людей.

Так что же это? Что делало этот мир таким жутким? Может, то, что это был не просто необитаемый, но ПОКИНУТЫЙ мир?

Никогда прежде он не видел покинутых миров, никогда прежде не слышал о таких и не думал, что мир МОЖЕТ быть покинут. Все известные ему миры, когда-либо заселенные людьми, оставались населенными всегда.

Он взглянул на небо. Редкие птицы, кружившие в поле его зрения, казались более естественными, чем темно-голубое небо в просветах между бледно-голубыми облаками. (Тревиз был уверен, что проведя здесь несколько дней, привыкнет к этим цветам, так что небо и облака станут для него вполне привычными).

С деревьев доносились птичьи трели и мягкие звуки, производимые насекомыми. Блисс упоминала бабочек, и они здесь были – удивительно многочисленные и разноцветные.

В траве, окружавшей деревья, время от времени что-то шуршало, но он не мог понять, что это было.

Нет, его страх вызван не этим явным присутствием жизни рядом с ним. По словам Блисс, изменение мира начиналось с уничтожения опасных животных. Рассказы его детства и героические фантазии юношеских лет неизменно упоминали о легендарном мире, явно пришедшем из туманных мифов Земли. Голографические экраны гипердрамы были полны чудовищ: львов, единорогов, драконов, китов, бронтозавров, медведей. Там были дюжины тварей, чьи названия он не мог вспомнить, некоторые, а может, даже и все, явно мифические. Там были более мелкие животные, которые кусали и жалили, даже растения, которые было опасно трогать… но только в воображении. Как-то он слышал, что древние пчелы могли жалить, но, разумеется, ни одна настоящая пчела не могла причинить никакого вреда.

Он медленно двинулся направо, огибая холм. Трава была высокой и буйной, хотя и росла разбросанными пучками. Тревиз прошел среди деревьев, тоже росших группами.

Потом он зевнул. Разумеется, ничего интересного не произошло и, пожалуй, он мог бы вернуться в корабль и вздремнуть. Хотя нет, это невозможно, ведь он стоит на посту.

Возможно, ему нужно выполнять обязанности часового – маршировать: раз, два, раз, два, поворот кругом, щелкнув каблуками, и выполнять сложные движения электрической дубинкой. (Это было оружие, не использовавшееся уже два века, но абсолютно необходимое для тренировок).

Он усмехнулся при мысли об этом, затем подумал, не присоединиться ли ему к Пилорату и Блисс. Хотя зачем? Что хорошего может он сделать?

Предположим, он увидит что-то такое, чего Пилорат не заметит… Что ж, времени достаточно, чтобы попытаться после возвращения Пилората. Впрочем, если там есть что-то, что можно найти легко, Пилорат должен сделать открытие.

А может, эти двое в опасности? Глупости! Какая опасность может их подстерегать?

Если уж они окажутся в опасности, то позовут его.

Он остановился и прислушался. Тишина.

А потом непреодолимая мысль об обязанностях часового вернулась к нему, и он принялся маршировать, печатая шаг, снимая воображаемую электрическую дубинку с одного плеча, вертя ее перед собой в воздухе и перекладывая на другое. Затем, резко повернувшись, он взглянул в сторону корабля и замер, не веря своим глазам.

Он был не один.

До сих пор он не видел ни одного живого существа, кроме растений, насекомых и изредка птиц. Он ничего не видел и не слышал ничьего приближения, и все-таки сейчас животное сидело между ним и кораблем.

Удивление неожиданным происшествием на мгновение лишило его способности понимать увиденное. Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил, что видит.

Это была всего лишь собака.

Тревиз не был любителем собак, он никогда не владел ими и не испытывал волны дружелюбия, встречая их. Не почувствовал он ее и сейчас. Ему пришло в голову, что в этом мире эти существа сопровождали мужчин. Существовало большое их количество, и Тревиз долго считал, что в каждом мире есть по крайней мере один характерный вид. Тем не менее, все разновидности имели одно общее свойство: независимо от того, держали их ради развлечения, демонстрации или какой-то полезной работы, они росли с любовью и доверием к людям.

Это были любовь и доверие, которых Тревиз никогда не ценил. Когда-то он жил с женщиной, которая имела собаку. Эта собака, которую Тревиз терпел только ради женщины, буквально обожала его. Она ходила за ним следом, прижималась к нему отдыхая (всеми своими пятьюдесятью фунтами), пачкала слюной и шерстью в самые неожиданные моменты, а когда они с женщиной занимались сексом, садилась перед запертой дверью и выла.

После этого у Тревиза родилось твердое убеждение, что по какой-то причине, известной только собачьему разуму с его способностями к распознаванию запахов, он является предметом собачьей преданности.

Поэтому, как только прошло первое удивление, он оглядел собаку. Это был крупный экземпляр, тощий и поджарый с длинными лапами. Пес смотрел на него, явно не высказывая признаков обожания. Пасть его была приоткрыта, что можно было счесть приветственной усмешкой, но торчавшие клыки казались большими и опасными, и Тревиз подумал, что чувствовал бы себя спокойнее, не видя перед собой этой твари.

Потом ему пришло в голову, что собака никогда не видела человека, и что бесчисленные поколения, предшествовавшие ей, тоже не видели людей. Собака должна была быть так же удивлена внезапным появлением человека, как Тревиз – появлением собаки. Впрочем, он по крайней мере определил, что это собака, тогда как пес этого сделать не мог. Он был удивлен и, возможно, встревожен.

Было явно небезопасно оставлять такое крупное животное (и с такими зубами) во встревоженном состоянии. Тревиз решил, что нужно попробовать установить с ней дружеские отношения.

Очень медленно он приблизился к собаке (разумеется, не делая резких движений) и вытянул руку, готовый позволить обнюхать ее, успокаивающе повторяя при этом: «Хорошая собака».

Собака, глядя на Тревиза, отступила на шаг или два, а затем ее верхняя губа сморщилась, и из пасти вырвалось режущее ухо рычание. Хоть он и не видел никогда такого поведения у собак, но сразу понял, что действия эти означают угрозу.

Тревиз остановился и замер. Его глаза уловили движение сбоку, и он медленно повернул голову. Оттуда к нему приближались еще две собаки, выглядевшие такими же смертоносными, как и первая.

Смертоносными? Это определение пришло ему в голову только сейчас, и казалось удивительно точным.

Сердце его учащенно забилось. Дорога к кораблю была закрыта. Он не мог бежать куда глаза глядят, потому что длинные собачьи лапы быстро настигли бы его. Если же он останется стоять и воспользуется бластером, то пока он убьет одну, две другие доберутся до него. Вдалеке появились еще собаки. Могут ли они как-то общаться между собой? Охотятся ли они стаями?

Очень медленно он начал двигаться влево, туда, где пока не было собак. ПОКА… Медленно-медленно.

Собаки двигались вместе с ним. Тревиз понимал, что от немедленной атаки его спасает то, что собаки никогда прежде не видели никого подобного ему. У них не был выработан порядок действий для этого случая.

Конечно, если он побежит, это будет знакомо для собак. Они должны знать, что делать, если существо таких размеров боится и бежит. Нужно тоже бежать – быстрее его.

Тревиз продолжал боком двигаться к деревьям, испытывая сильнейшее желание забраться повыше, где эти звери его не достанут. Они двигались следом, тихо рыча и подбираясь все ближе. Три пары глаз не мигая смотрели на него. Потом к ним присоединились еще две, а вдалеке виднелись другие. Ему предстояло, выждав момент, сделать рывок. Он не мог ждать слишком долго или бежать слишком быстро.