Текст книги "Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)"
Автор книги: Айн Рэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
На дорогах страны еще появлялись автомобили, но они напоминали путников, бредущих в пустыне среди выжженных солнцем скелетов лошадей: машины двигались мимо остовов автомобилей, павших в пути и брошенных в придорожных кюветах. Но еще оставались люди, которым удавалось доставать нефть, по знакомству, о котором никто не спрашивал. Эти люди покупали автомобили, не торгуясь. Свет заливал горы Колорадо из огромных окон завода, где конвейеры Лоренса Хэммонда гнали грузовики и автомобили к запасным путям «Таггерт Трансконтинентал».Весть о том, что Лоренс Хэммонд оставил дела, пришла, когда этого ожидали меньше всего, короткая и внезапная, как гром среди ясного неба. Комитет местных граждан транслировал по радио воззвания, умоляя Лоренса Хэммонда, где бы он ни был, дать разрешение на открытие завода. Ответа не последовало.
Дагни вскрикнула, когда ушел Эллис Уайэтт; она ахнула, когда отошел от дел Эндрю Стоктон; услышав, что Лоренс Хэммонд оставил бизнес, она апатично спросила: «Кто следующий?»
– Нет, мисс Таггерт, я не могу этого объяснить, – сказала ей сестра Эндрю Стоктона в ее последний приезд в Колорадо два месяца назад. – Он мне ни слова не сказал, я даже не знаю, жив он или умер, как Эллис Уайэтт. Нет, накануне ничего примечательного не случилось. Я только помню, что в тот последний вечер к нему приходил какой-то мужчина. Незнакомец, я его прежде никогда не встречала. Они проговорили допоздна – когда я ложилась спать, в окне кабинета Эндрю еще горел свет.
В городках штата Колорадо люди молчали. Дагни видела, как они бродили по улицам, мимо своих маленьких закусочных, скобяных и бакалейных лавок, словно надеясь, что мелькание магазинчиков спасет их от необходимости смотреть в будущее. Она тоже прошла по этим уличкам, стараясь не поднимать головы, чтобы не видеть закопченных камней и искореженного металла, оставшихся от нефтяных полей Уайэтта. Они виднелись из большинства городков; стоило ей поднять голову, и она лицезрела впереди развалины.
Одна скважина на самой вершине холма все еще горела. Никто не смог ее потушить. Дагни видела с улицы: огненный шлейф развивался на фоне неба, словно хотел оторваться и улететь. Она видела это и ночью, за сто черных миль, из окна поезда.
Люди прозвали его Факелом Уайэтта.
Самый длинный состав на дороге «Линия Джона Голта»насчитывал сорок вагонов; самый быстрый шел со скоростью пятьдесят миль в час. Двигатели приходилось беречь: они работали на угле, давным-давно выработав свой ресурс. Джим получал нефть для дизелей, которые тянули его «Комету»и еще несколько трансконтинентальных составов. Единственный источник топлива, на который Дагни могла рассчитывать и с кем имела дело, был Кен Данаггер из «Данаггер Коул»в Пенсильвании.
Пустые составы постукивали колесами через четыре соседних штата по направлению к Колорадо. Они везли несколько вагонов овец, немного зерна, немного арбузов и случайную разряженную семью фермера, у которого были друзья в Вашингтоне. Джим получил в Вашингтоне субсидию для каждого работающего состава не ради прибыли, а для обеспечения «равенства населения».
Она отдавала все силы, чтобы сохранить движение поездов в тех регионах, где в них еще нуждались, где еще теплилось производство. Но в балансовых сводках «Таггерт Трансконтинентал»чеки субсидий Джиму на пустые поезда содержали б ольшие цифры, чем прибыль, принесенная лучшим грузовым составом в самом оживленном промышленном районе.
Джим хвастал, что последние шесть месяцев – самые удачные в истории дела Таггертов. Но на глянцевых страницах его рапорта держателям акций, в графе «прибыль», были учтены деньги, которые он не заработал: субсидии за пустые поезда и деньги, которыми он не владел – суммы, поступающие за уплату процентов и долгов компании Таггертов, недостачу которых, по распоряжению Уэсли Моуча, им разрешалось не выплачивать. Он похвалялся ростом грузовых перевозок в Аризоне, где Дэн Конвей закрыл последний завод «Феникс-Дуранго»и отошел от дел; и в Миннесоте – там Пол Ларкин перевозил по рельсам железную руду, и последние груженые баржи скрылись в туманах Великих озер.
– Ты всегда считала, что делать деньги – очень важная вещь, – сказал ей Джим со странной полуулыбкой. – Что ж, сдается мне, что в этом я преуспел больше, чем ты.
Никто не признавал открыто проблему замороженных долгов железных дорог, возможно, потому, что все слишком хорошо ее понимали. Во-первых, среди держателей облигаций начиналась паника, и еще больше волновалась общественность, во-вторых, Уэсли Моуч разослал еще одну директиву, обещавшую, что люди могут «разморозить» свои облигации, доказав «насущную необходимость» этого шага. Правительство скупит облигации, если сочтет доказательства удовлетворительными. Оставалось ответить на три вопроса: «Что означает доказательство?»,«Что означает необходимость?»и «Насущная – для кого?».
Вскоре стало дурным тоном рассуждать о том, почему один человек получил разрешение на размораживание своих денег, а другому отказали. Люди молча поджимали губы, услышав вопрос: «Почему?» Просто сообщали, но не объясняли; систематизировали факты, но не оценивали их: мистер Смит разморожен, мистер Джонс – нет, вот и все. А когда мистер Джонс кончал жизнь самоубийством, люди говорили: «Ну, не знаю, если бы ему действительно нужны были деньги, правительство дало бы их ему, но просто некоторые люди слишком жадные».
Не говорили о том, что люди, получив отказ, продавали облигации за треть их стоимости другим людям, которые чудесным образом превращали свои замороженные тридцать три цента в полновесный доллар; или о новой профессии, которой овладели бойкие мальчики, только с институтской скамьи, называвшие себя «размораживателями» и предлагавшие свои услуги «оформить вашу заявку по надлежащей современной форме». Мальчики имели друзей в Вашингтоне.
Глядя с платформы провинциальной станции на рельсы компании Таггертов, она поймала себя на том, что чувствует не былую гордость, а смутный стыд, словно на металле нарос слой ржавчины и даже хуже: словно в ржавчине присутствовал оттенок крови. Но потом, на пересечении путей, она всматривалась в статую Нэта Таггерта и думала: «Это твои пути, ты их создал, ты боролся за них, тебя не остановили бы ни страх, ни отвращение. И я не сдамся перед людьми крови и ржавчины, ведь я единственная, кто остался, чтобы защищать твою дорогу».
Она не прекращала поиски человека, создавшего мотор.
Это было единственной частью ее работы, позволявшей выдержать все остальное.
Это было единственной достижимой целью, придававшей смысл ее борьбе. Иногда, правда, она задавалась вопросом, зачем она хочет воссоздать мотор.
Казалось, какой-то голос спрашивает ее: «Зачем?» «Потому что я еще жива», – отвечала она. Но ее поиски оставались тщетными. Два ее инженера ничего не нашли в Висконсине. Она послала их обыскать всю страну и найти человека, который работал в «Двадцатом веке»и выяснить имя создателя мотора. Они не нашли ничего. Она послала их просмотреть папки Патентного бюро, но на мотор никогда не был выдан ни один патент.
Единственным, что осталось у нее от ее собственных поисков, был сигаретный окурок с отметкой «один доллар». Она не вспоминала о нем, пока однажды вечером он не попался ей под руку в ящике стола. Она показала его знакомому в табачном киоске на платформе. Старик изучил окурок, осторожно держа его двумя пальцами, и до крайности изумился: он никогда не слышал о такой марке, не мог же он ее пропустить. «Хороший был табак, мисс Таггерт?» – «Лучше я не курила». Он озадаченно покачал головой. Старик обещал узнать, где изготавливались сигареты и прислать ей блок.
Дагни пыталась найти ученого, способного предпринять попытку реконструкции мотора. Она провела собеседования с людьми, рекомендованными ей как лучшие головы в своей области. Первый из них, изучив останки мотора и рукописи, заявил тоном инструктора по строевой подготовке, что эта штука работать не может, никогда не работала и ему по силам доказать, что никогда такой мотор не заставить работать. Другой, растягивая слова, словно отвечая на надоевший вопрос двоечника, сообщил, что не знает, можно ли его сделать, и не собирается это выяснять. Третий воинственно провозгласил, что может заняться этим вопросом по контракту на десять лет по двадцать пять тысяч долларов в год: «В конце концов, мисс Таггерт, если вы ожидаете получить от этого мотора огромные прибыли, вы должны оплатить мне рабочее время». Четвертый, самый молодой, минуту посмотрел на нее молча, и выражение его лица изменилось с бесстрастного на презрительное: «Знаете, мисс Таггерт, я не думаю, что такой мотор вообще нужно создавать, даже если кому-то удастся придумать, как это сделать. Он настолько превзойдет все ныне существующее, что это было бы нечестным по отношению к мелким исследователям, поскольку для их достижений и способностей места уже не останется. Я не думаю, что сильный обладает правом ранить самоуважение слабого». Она выставила его из кабинета и сидела там в невероятном ужасе от сознания того, что самое порочное заявление, услышанное ею в своей жизни, высказано тоном морализирующего праведника.
Решение поговорить с доктором Робертом Стэдлером стало ее последней надеждой.
Она заставила себя позвонить ему, с трудом преодолев внутреннее сопротивление, не оставлявшее ее. Она не старалась переубедить себя. Она думала: «Я же работаю с такими людьми, как Джим и Оррен Бойл, его вина меньше, так почему я не могу ему позвонить?»
Не найдя ответа, она только чувствовала, что единственный человек на земле, которому она не должна звонить – доктор Роберт Стэдлер.
Сидя за столом, под расписаниями «Линии Джона Голта»,ожидая прихода доктора Стэдлера, Дагни раздумывала о том, почему в науке годами не появлялось таланта первой величины. Она не могла найти ответа, только смотрела на черную линию, похоронившую поезд номер девяносто три в расписании.
Поезд обладал двумя атрибутами живого организма – движением и целью, но сейчас он стал всего лишь кучей мертвых вагонов и двигателей. Не позволяй себе задумываться, приказала она, расформируй состав как можно скорее, двигатели требуются повсюду, Кен Данаггер в Пенсильвании требует поездов, больше поездов, если только.
– Доктор Роберт Стэдлер, – раздался голос из аппарата внутренней связи.
Он вошел, улыбаясь. Улыбка должна была смягчить его слова.
– Мисс Таггерт, вы не поверите, как я рад видеть вас снова.
Она не улыбнулась в ответ, ответив серьезно и учтиво.
– Очень любезно с вашей стороны приехать сюда. – Нарочито выпрямившись, она медленно, официально наклонила голову в приветствии.
– Признаюсь, мне не хватало только правдоподобного предлога, чтобы приехать. Это вас не разочарует?
– Я постараюсь не переоценить вашу учтивость, – она по-прежнему не улыбалась. – Прошу вас садиться, доктор Стэдлер.
Он нервно озирался.
– Никогда раньше не бывал в кабинете начальника железных дорог. Не знал, что он будет таким… таким официальным. Работа сказывается?
– Дело, по которому я хотела бы спросить у вас совета, далеко от сферы ваших интересов, доктор Стэдлер. Вам может показаться странным, что я позвонила вам. Позвольте мне объяснить причину моего звонка.
– Тот факт, что вы захотели со мной связаться, уже является достаточной причиной. Если я хоть чем-нибудь смогу вам помочь, то получу от этого огромное удовольствие. – Его улыбка притягивала, улыбка человека, который не прикрывает ею слова, а имеет смелость выражать свои эмоции искренне.
– У меня возникла чисто техническая проблема, – сказала она чистым, невыразительным тоном молодого механика, обсуждающего трудное задание. – Я полностью признаю ваше пренебрежение к этой сфере человеческой деятельности. Конечно же, это не фундаментальная наука. Я не ожидаю от вас решения моей проблемы – это не ваша работа. Я позвонила только для того, чтобы ознакомить вас с проблемой, а затем задать вам всего два вопроса. Мне пришлось позвонить вам, потому что дело требует ума, очень крупного ума, – она говорила без эмоций, только констатируя факты, – а вы – единственный оставшийся великий ученый.
Она не могла бы объяснить, почему ее слова обидели его. Она увидела, как застыло его лицо, в глазах появилось выражение странной искренности, открытой и почти умоляющей, потом она услышала его голос, изменившийся, словно под давлением эмоции, ставший проще и застенчивей:
– В чем состоит ваша проблема, мисс Таггерт?
Она рассказала ему о моторе и о том месте, где она нашла его; о том, что оказалось невозможно узнать имя его создателя; не стала только вдаваться в детали своего поиска. Потом протянула ему фотоснимки мотора и остатки рукописи.
Она смотрела на него, пока он читал. Заметила, с каким профессионализмом он быстро окинул взглядом материалы, потом замер, сосредоточился, губы его сложились, словно он присвистнул или ахнул. Потом застыл на несколько минут, взгляд стал отсутствующим, Стэдлер как будто просматривал бесчисленные зацепки, не упуская ни одной, затем пролистал бумаги назад, остановился, вчитался. Казалось, он разрывается между готовностью впитать все перспективы, открывшиеся перед его немыслимой интуицией. Она чувствовала его молчаливое возбуждение, знала, что он позабыл о ее кабинете, о ее существовании, обо всем, кроме изобретения, и подумала, хорошо было бы, если бы ей нравился Роберт Стэдлер.
Они молчали почти целый час, когда он, наконец, закончил читать и взглянул на нее.
– Это потрясающе! – радостным и растерянным тоном объявил он, словно сообщая неожиданную новость, которой она не ожидала услышать.
Как бы ей хотелось улыбнуться в ответ и разделить с ним радость, но она просто кивнула и холодно ответила:
– Да.
– Но, мисс Таггерт, это великолепно!
– Да.
– И вы говорите, что это технический вопрос? Нет, много, много больше. Страницы, где он описывает конвертер… вы видите, какова его предпосылка. Он пришел к новой концепции энергии. Он разбивает в пух и прах все наши стандартные допущения, согласно которым его мотор было бы невозможно создать. Он формулирует новые, свои собственные принципы и раскрывает секрет преобразования потенциальной энергии в кинетическую. Знаете ли вы, что это означает? Вы понимаете, что за подвиг чистой, абстрактной науки он совершил, прежде чем создал свой мотор?
– Кто? – спокойно спросила она.
– Прошу прощения?
– Это первый из двух вопросов, которые я хотела вам задать, доктор Стэдлер: можете ли вы назвать мне молодого ученого, известного десять лет назад, который был бы способен на это?
Он растерянно замолчал; над этим он не успел подумать.
– Нет, – нахмурясь, медленно ответил Стэдлер. – Нет, я никого не могу вам назвать. И это странно… потому что человек с такими способностями не остался бы незамеченным… непременно кто-нибудь обратил бы на него мое внимание. Всех многообещающих физиков всегда присылают ко мне. Так, говорите, вы нашли это в исследовательской лаборатории рядового завода, изготавливавшего моторы?
– Да.
– Странно. Что он там делал?
– Проектировал мотор.
– Об этом я и говорю. Человек, отмеченный печатью гения, истинный ученый предпочел создавать технические изобретения? Я считаю это возмутительным. Ему понадобился мотор, и он преспокойно производит фундаментальную революцию в науке об энергии и не удосуживается опубликовать свои открытия, а сразу изготавливает свой мотор. Зачем он захотел тратить свои мозги на практические предметы?
– Возможно, потому что ему нравилось жить на этой земле, – непроизвольно вырвалось у нее.
– Прошу прощения?
– Нет, извините, доктор Стэдлер. Я не намерена обсуждать… не относящееся к делу.
Он отвел взгляд, вернувшись к своим мыслям.
– Почему он не пришел ко мне? Почему не работал в крупном научном центре, как ему пристало? Если ему хватило разума создать это, уверен, что он понимал всю важность своего творения. Почему он не опубликовал статью о своей теории энергии? Я могу проследить общее направление его работы, но, черт его побери, самые важные страницы утеряны, вывод отсутствует! Уверен, что кто-то из его окружения знал достаточно, чтобы сообщить о его работе всему научному сообществу. Почему это не сделано? Как они могли отвергнуть, просто отвергнуть достижение такого рода?
– Здесь много вопросов, на которые я не нахожу ответа.
– И, кроме того, с практической точки зрения, почему этот мотор оказался в куче мусора? Любой жадный дурак из мира промышленности ухватился бы за него, чтобы сделать себе состояние. Не нужно обладать мощным разумом, чтобы увидеть его коммерческую ценность.
Она улыбнулась в первый раз, неприятной от горечи улыбкой, и ничего не сказала.
– Вам не удалось разыскать конструктора? – спросил он.
– Это совершенно невозможно.
– Вы думаете, он еще жив?
– У меня есть причины так думать. Но полной уверенности нет.
– Что, если я помещу объявление о нем?
– Нет. Не нужно.
– Но если я помещу объявление в научных изданиях и поручу мистеру Феррису. – он умолк. Он поймал ее быстрый взгляд. Дагни ничего не сказала и выдержала его ответный взгляд. Стэдлер отвел глаза и закончил фразу холодно и жестко: —…и поручу мистеру Феррису объявить по радио, что я хочу его видеть, откажется ли он прийти?
– Да, мистер Стэдлер, я думаю, что он откажется.
Больше он не смотрел на нее. Его лицо слегка напряглось и тут же расслабилось. Она не могла бы сказать, что за свет погас у него внутри, как и о том, что заставило ее подумать именно о гаснущем свете.
Он бросил рукопись на стол привычным небрежным движением кисти.
– Люди, достаточно сообразительные, чтобы продавать свои мозги за деньги, должны были бы приобрести некоторые знания условий реальной действительности.
Он взглянул на нее с некоторым вызовом, словно ожидая услышать сердитый ответ. Но ее ответ оказался хуже, чем гнев: лицо Дагни осталось бесстрастным, словно правда или фальшь его умозаключений больше ее не интересовали. Она вежливо произнесла:
– Второй вопрос, который я хотела вам задать: не будете ли вы так добры назвать мне имя физика, который, по вашему мнению, располагает возможностями осуществить реконструкцию этого мотора?
Стэдлер хмыкнул; в его голосе звучала боль.
– Вас тоже терзает эта мысль, мисс Таггерт? О невозможности отыскать где-нибудь хоть сколь-нибудь интеллектуальную личность?
– Я встречалась с несколькими физиками, которых мне настоятельно рекомендовали, и сочла их совершенно безнадежными.
Он порывисто наклонился вперед.
– Мисс Таггерт, вы позвонили мне, потому что доверяете моему научному суждению?
В вопросе звучала откровенная мольба.
– Да, – ровно ответила она. – Я доверяю вашему научному суждению.
Он откинулся назад. Казалось, скрытая улыбка смыла напряжение с его лица.
– Я хотел бы вам помочь, – он говорил с ней, как с другом. – Помочь из эгоистических соображений, потому что, видите ли, это моя самая большая проблема – найти талантливых людей для моей собственной команды. Талант, черт возьми! Я удовлетворился бы даже его внешними признаками, но люди, которых мне присылают, по правде говоря, имеют потенциал, позволяющий дорасти разве что до приличного гаражного механика. Не знаю, может, я старею и становлюсь слишком требовательным, а может, человеческая раса вырождается, но в моей юности мир не был так беден интеллектуально. Если бы вы видели, из кого приходится сегодня выбирать, вы бы.
Он умолк, словно пораженный внезапным воспоминанием. Он помолчал, как будто обдумывая нечто, о чем не хотел говорить. Она убедилась в этом, когда он резко заключил, обиженным тоном, прикрывавшим отступление:
– Нет, я не знаю человека, которого мог бы порекомендовать вам.
– Это все, о чем я хотела спросить вас, доктор Стэдлер, – проговорила она. – Благодарю за то, что уделили мне время.
Мгновение он сидел молча, словно не мог заставить себя уйти.
– Мисс Таггерт, – попросил он. – Вы не могли бы показать мне сам мотор?
Она в растерянности посмотрела на него.
– Да. Но он находится в подземном хранилище, под туннелями Терминала.
– Я был бы рад, если бы вы пустили меня туда. У меня нет никакого особого мотива. Просто личное любопытство. Мне хотелось бы на него посмотреть, вот и все.
Когда они остановились в гранитном подземелье над стеклянным контейнером с изломанной металлической конструкцией внутри, он снял шляпу медленным рассеянным движением, и она не смогла сказать, было ли это автоматическим движением, ведь он находился в помещении рядом с женщиной, или жестом, каким обнажают голову, стоя над гробом.
Они молча стояли в свете одинокой лампочки, отражавшемся от стеклянной поверхности. В отдалении постукивали колеса поезда, и порой казалось, что внезапная резкая вибрация старалась исторгнуть ответ из останков, покоящихся в стеклянном саркофаге.
– Это так прекрасно, – негромко произнес Стэдлер. – Прекрасно видеть крупную, новую, ключевую идею, которая принадлежит не мне!
Она посмотрела на него, чтобы убедиться, правильно ли его понимает. Он заговорил со страстной уверенностью, отвергая условности, не заботясь о том, прилично ли позволить ей услышать его боль, не видя ничего, кроме лица женщины, способной его понять:
– Мисс Таггерт, вам известен критерий посредственности? Это злоба по отношению к чужому достижению. Эти трепетные бездарности, трясущиеся при мысли о том, что чужая работа окажется лучше, чем их собственная. Им не знакомо одиночество, которое приходит, когда достигаешь вершины. Одиночество из-за отсутствия равного, ума, который ты мог бы уважать, и достижения, которым ты мог бы восхищаться. Они ощеривают на тебя зубы из своих крысиных нор, уверенные в том, что ты получаешь удовольствие, затмевая их, в то время как ты отдал бы год жизни, лишь бы уловить среди них искру таланта. Они завидуют достижениям, и в своих мечтах о величии рисуют мир, где все люди становятся их благодарными подчиненными. Им невдомек, что эта мечта – безошибочное доказательство их заурядности, потому что в таком мире талантливый человек не выживет. Им не дано узнать, что он чувствует, окруженный посредственностями. Ненависть? Нет, не ненависть, но скуку, ужасную, безнадежную, опустошающую, парализующую скуку. Чего стоят лесть и низкопоклонство тех, кого не уважаешь? Вы когда-нибудь чувствовали жажду узнать человека, которым вы можете восхищаться? На кого вы не будете смотреть сверху вниз, а только снизу вверх?
– Я чувствовала это всю свою жизнь, – ответила она. В этом ответе она не могла ему отказать.
– Я знаю, – в его голосе зазвучали нежные нотки. – Я знал это, впервые заговорив с вами. Вот почему я пришел сегодня. – Он на секунду замолчал, но она ничего не ответила на призыв, и он договорил с прежней тихой нежностью: – Что ж, вот почему я хотел увидеть мотор.
– Понимаю, – мягко сказала она. Звук ее голоса – единственная благодарность, которую она могла даровать ему.
– Мисс Таггерт, – он опустил глаза, глядя на стеклянный ящик, – я знаю человека, который способен взяться за реконструкцию этого мотора. Он не работает на меня, поэтому он, возможно, тот самый человек, который вам нужен.
К тому времени, когда Стэдлер поднял голову – и прежде, чем успел заметить восхищение в ее открытом взгляде, о котором он молил, прощающем его взгляде – он преодолел себя, добавив в голос сарказма:
– Совершенно очевидно, что молодой человек не хочет работать на благо общества или процветания науки. Он сказал мне, что не пойдет на государственную службу. Полагаю, что он захочет получить большее жалованье от частного работодателя.
– Да, – жестко ответила она. – Возможно, именно такой человек мне нужен.
– Это молодой физик из Технологического института штата Юта, – сухо сказал он. – Его зовут Квентин Дэниелс. Несколько месяцев назад его прислал ко мне мой друг. Он явился, чтобы увидеться со мной, но отказался от работы, которую я ему предложил. Я хотел взять его в свою команду. У него голова настоящего ученого. Не знаю, добьется ли он успеха с вашим мотором, но, по крайней мере, у него есть для этого способности. Надеюсь, вы сможете связаться с ним через упомянутый мною институт штата Юта. Я не знаю, чем он там сейчас занимается – это учреждение год назад закрыли.
– Благодарю вас, доктор Стэдлер. Я свяжусь с ним.
– Если… если вы захотите, чтобы я это сделал, буду рад помочь ему с теоретической подготовкой. Я намерен сделать часть работы лично, начав с первых глав рукописи. Мне хотелось бы отыскать кардинальный секрет энергии, открытый автором. Мы должны рассекретить его базовый принцип. Если это нам удастся, мистер Дэниелс сможет закончить работу, связанную с вашим мотором.
– Я буду рада любой помощи, которую вы сможете мне оказать, доктор Стэдлер.
Они молча пошли через безжизненные туннели Терминала, вдоль ржавых рельсов под голубыми бусинами фонарей, к отдаленному свету платформ.
У выхода из туннеля они заметили человека, стоящего на коленях на рельсах, неритмично и раздраженно ударявшего молотком по стрелке. Другой мужчина стоял, нетерпеливо глядя на него.
– Ну, что там с этой проклятой штукой? – спросил смотревший.
– Не знаю.
– Ты возишься уже полчаса.
– Угу.
– Долго еще?
– Кто такой Джон Голт?
Доктор Стэдлер вздрогнул. Миновав рабочих, он произнес:
– Мне не нравится это выражение.
– Мне тоже, – ответила Дагни.
– Откуда оно взялось?
– Никто не знает.
Они помолчали, потом он сообщил:
– Я знал когда-то Джона Голта. Но он давно умер.
– Кем он был?
– Я привык думать, что он до сих пор жив. Но теперь я уверен, что он умер. Он обладал таким умом, что, будь он жив, сейчас весь мир говорил бы о нем.
– Но о нем действительно говорит весь мир.
Он застыл на месте.
– Да… – медленно произнес он, словно только что поняв это. – Да… Но почему? – слова были полны страха.
– Кем он был, доктор Стэдлер?
– Почему они говорят о нем?
– Кем он был?
Он потряс головой, пожал плечами и резко ответил:
– Это просто совпадение. Имя не самое редкое. Бессмысленное совпадение. Никакой связи с человеком, которого я знал. Тот человек умер.
Он явно не успел подумать, произнеся следующую фразу:
– Иного не может быть.
* * *
Распоряжение, лежавшее на его столе, было помечено словами «Конфиденциально. Срочно. Приоритетно. Особая важность подтверждена кабинетом Верховного координатора. Касается проекта «Икс»» и требовало послать десять тысяч тонн металла, выплавленных на заводах «Риарден-металл»в Государственный научный институт.
Риарден прочитал его и посмотрел на управляющего своими прокатными станами, неподвижно стоявшего перед ним. Ранее управляющий вошел и молча положил распоряжение перед ним на стол.
– Я подумал, что вы захотите это увидеть, – ответил он на немой вопрос Риардена.
Риарден нажал на кнопку, вызывая мисс Ивз. Он подал распоряжение ей и сказал:
– Отошлите его туда, откуда оно пришло. Скажите, что я не стану посылать металл в Государственный научный институт.
Гвен Ивз и управляющий воззрились на него, потом друг на друга и снова на него. Он прочитал в их взглядах благодарность.
– Да, мистер Риарден, – официальным тоном ответила Гвен, взяв в руки распоряжение, словно обычную деловую бумагу. Она поклонилась и покинула кабинет. Управляющий вышел следом.
Риарден с улыбкой проводил его. Ему было наплевать на бумагу и на возможные последствия своего решения.
Шесть месяцев назад, повинуясь внутреннему голосу, словно повернув заглушку, чтобы перекрыть поток эмоций, он приказал себе: действуй, не останавливай литейное производство, чувствовать будешь потом. Это позволило ему хладнокровно отслеживать действие Закона справедливой доли.
Никто не знал, как понимать этот закон. Сначала ему сказали, что он не может производить свой металл в объемах, б ольших, чем тоннаж лучшего специального сплава, иначе говоря, стали, производимой Орреном Бойлом. Но лучший специальный сплав Оррена Бойла – негодный продукт, который никто не хотел покупать. Потом ему сказали, что он может производить свой металл в объемах, которые Оррен Бойл мог бы производить, если бы производил. Никто не знал, как это понимать. Кто-то в Вашингтоне назвал цифру, определяющую количество тонн в год, не объясняя причин. Всем пришлось принять эту цифру.
Он не знал, как предоставить каждому из потребителей, требовавших своего, равную долю металла. Лист ожидания заказов на поставку невозможно было бы выполнить и за три года, даже при работе на полную мощность. Новые заказы тем временем поступали ежедневно. И они уже не являлись заказами в старом, почтенном смысле, превратившись в требования. По закону каждый клиент, которому не удалось получить свою справедливую долю от «Риарден-металл»,имел право начать преследовать его в судебном порядке.
Но никто не представлял, как определить, что именно составляло справедливую долю, и от какого объема металла. Тогда к Риардену из Вашингтона на должность заместителя директора по распределению готовой продукции был прислан смышленый молодой парень, только что окончивший колледж. После многочисленных телефонных переговоров со столицей парень объявил, что клиенты получат по пятьсот тонн металла каждый в порядке поступления их заявок. Никто не возразил против названной им цифры.
Да и какие, собственно, могли быть возражения? С тем же успехом могли объявить как один фунт, так и миллион тонн. Парень устроил себе офис на заводе Риардена, где четыре девицы принялись регистрировать заявки на металл. При существующем уровне производства заявок набралось до начала следующего столетия.
Пятисот тонн металла не хватило бы и на три мили рельсов для «Таггерт Трансконтинентал»или на крепеж для одной из угольных шахт Кена Данаггера. Крупнейшим производствам, лучшим потребителям заводов Риардена, было отказано в использовании его металла. Но на рынке появились клюшки для гольфа, изготовленные из риарден-металла, а за ними кофейники, садовый инструмент и водопроводные краны. Кену Данаггеру, знавшему цену металла и дерзнувшему заказать его, несмотря на гнев общественного мнения, не разрешили получить его; по его заявке снабжение прекратилось без объяснения причин, что разрешалось новым законом. Мистер Моуэн, предавший компанию «Таггерт Трансконтинентал»в самый опасный для нее час, занялся производством выключателей из риарден-металла и продавал их «Атлантик Саусерн».Риарден наблюдал за всем этим, изо всех сил стараясь не дать волю эмоциям.
Он молча отворачивался, когда кто-нибудь обращал его внимание на то, о чем знали все: о больших состояниях, мгновенно нажитых на его металле.
– Нет, – говорили люди в кабинетах. – Черным рынком это не назовешь, он действительно таковым не является. Никто не перепродает металл нелегально. Просто продают свои права на него. Не продают буквально, просто объединяют свои доли в общий пул.
