355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Знание-сила, 2003 №10 (916) » Текст книги (страница 10)
Знание-сила, 2003 №10 (916)
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 04:21

Текст книги "Знание-сила, 2003 №10 (916)"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Дверь мне открыла соседка. «Вы ведь из Ленинграда? – спрашивает. – Зайдите ко мне позавтракать». – «Благодарю, кормить меня нельзя, у меня живот не в порядке». – «Тогда зайдите, я вас полечу». Чудеса? И никакие не чудеса. В 1934 году, когда Академию наук перевели из Ленинграда в Москву, Вавилов выхлопотал для сотрудников Института генетики вот эту самую квартиру на Пятницкой.

Прошло больше двадцати лет, и они все еще жили вместе, и все, что рассказывала Александра Алексеевна, истинная правда. А соседка-врач, предлагавшая мне полечить меня, – это Раиса Павловна Мартынова. Я встретилась с ней в 1963 году в Новосибирске, где она заведовала лабораторией канцерогенеза. Ее доброте нет границ. Раиса Павловна – личность в буквальном смысле легендарная. Участница Гражданской войны, она молоденькой девушкой была политруком в войсках Буденного. Член партии, она не подчинилась партийному долгу и не пошла за Лысенко. Когда партийный долг разошелся с истиной, она осталась на стороне истины. Не совсем обычный персонаж коммунальной квартиры, согласитесь. В Новосибирске она решительно взяла меня под свое покровительство и выручала из множества бед. Когда меня по указке КГБ вышибали из Новосибирска, Раисы Павловны не было. Директор института, недоброй памяти Дмитрий Константинович Беляев, с ней считался.

Жильцы коммунальной квартиры на Пятницкой подобрались не случайно. Дух покойного Вавилова витал над ними. Предатели давно жили в отдельных квартирах.

Геннадий Горелик

Основы научного паратеизма


Паратеизм – пара теизма и атеизма

В сахаровском «теологическом» наследии самым важным мне представляется его убеждение, что религиозная вера, так же как и атеизм, – это чисто внутреннее и свободное дело каждого. На мой взгляд, это не просто юридический принцип или установка политкорректного этикета, а мировоззренческий постулат.

В физике постулат – это общее утверждение, отражающее природу вещей и извлекаемое из опыта, но не логическим путем, а упомянутой выше творческой интуицией. Так, из безуспешности многих попыток построить вечный двигатель извлекли постулат сохранения энергии, а из безуспешности попыток изменить скорость света – постулат постоянства скорости света. Значение первого постулата всем известно со школьной скамьи, а на втором основана теория относительности.

Из какого опытного знания Сахаров мог извлечь свой нефизический постулат? Из безуспешности диалога разнорелигиозных людей, когда они обсуждают свои разные религиозные веры или неверия?

У Андрея Сахарова был и собственный опыт, говоривший, что даже длительные близкие отношения не помогают преодолеть различие в религиозных мировосприятиях. Его родители за сорок лет совместной жизни не пришли к «общему знаменателю»: мать всю жизнь была православной верующей, отец – нет.

Сахарову могло хватить и наблюдений над собственной религиозной эволюцией. Мальчик, приобщенный мамой и бабушкой к православию, с молитвами и церковными службами. 13-летний подросток, самостоятельно решивший, что он неверующий и переставший молиться. И 60-летний академик, который не может представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, лежащего вне материи и ее законов. Что они могли объяснить друг другу о своих мироощущениях?! Обратим внимание, как физик Сахаров смотрит – научно-исследовательски – на себя самого, когда пишет в дневнике: «Диалог с Богом – молитва – для меня, по-видимому, невозможен». Он знает по собственному детскому опыту, что такое молитва, у него нет предвзятого отношения, раз он пишет «по-видимому», но просто он не видит в себе соответствующей возможности.

Исторические факты вне личного опыта, быть может, не столь убедительны для человека, самостоятельно мыслящего и доверяющего своей интуиции, но зато таких фактов много больше. Важнейший из них – само многообразие форм религиозности, длительное сосуществование – порой бок о бок – разных религиозных групп, возникновение все новых форм. Все ныне признанные мировые религии когда-то были ересями, имевшими горстку сторонников. Древнюю родословную имеет и атеизм – Эпикур выработал свое безбожное мировоззрение за несколько веков до возникновения христианства. Так на протяжении многих веков сосуществовали разные религии и атеизм. Когда власть была веротерпима – открыто, когда нетерпима – скрытно.

Эти общеизвестные факты было бы неловко напоминать, если бы не другой общеизвестный факт: все эти века, включая XX, многие ожидали, что в обозримом будущем все «неверные» обратятся в правильную веру или что все верующие бросят свои «опиумные» иллюзии. Состояние дел на начало XXI века or рождества Христова не похоже ни на то, ни на другое. Бесплодность подобных ожиданий и утверждает постулат Сахарова.

Для обоснования этого постулата можно было бы углубляться в психологическую природу (а)теистического чувства и в механизм культурно-социальной наследственности. Однако и без обоснований ясно, что даже свободно мыслящий человек, определяя свое (а)теистическое мировосприятие, не вполне свободен – он не властен нал врожденными особенностями своей психологии и над своим жизненным опытом до момента выбора. Известно много примеров, когда в лоне религиозном вырастает атеист, и в атеистическом окружении человек вдруг обнаруживает в себе религиозное чувство.

В физике для ее постулатов тоже ищут обоснование – обычно задним числом. Но рубежное изменение в картине мира связано все же с рождением самого постулата.

Постулат Сахарова назовем паратеистическим [от греч. рага – возле, рядом], поскольку он утверждает неизбежность странного сосуществования теистического и атеистического взглядов на мир в человеческой культуре.

Вам такой паратеизм кажется элементарно нелогичным, просто эклектичным? И вы хотите ясный ответ на ясный вопрос: «Так все-таки есть Бог или никакого бога нет?!»

История физики дает важный лингвистический урок относительно ясных ответов на ясные вопросы. Когда в начале XX века началось пристальное изучение микромира, физики, естественно, использовали тот язык своей науки, который исправно им служил до того – на протяжении нескольких посленьютоновских веков. Но при этом столкнулись, казалось, с неразрешимыми противоречиями, например: «электрон – частица или волна?!» В ходе поисков, однако, они обнаружили, что когда речь идет о таком неосязаемом объекте, как электрон, подлинно ясный вопрос требует новых ясных слов, которые могут применяться к этому неосязаемому объекту. Новые слова физического языка были созданы, и с тех пор электрон – не частица и не волна, а нечто совсем третье, что обозначается пси-функцией и ничего не говорит нефизику. Но всякий физик, который повседневно имеет делос неосязаемыми электронами, – никуда не деться, – осваивает новые слова своей науки. А остальные довольствуются осязаемыми плодами физики и нажимают на кнопки бытовой электроники, не задумываясь о сути неясного ответа на, казалось бы, ясный вопрос.


От физики неосязаемого к реальности дважды неосязаемого

Получив урок от физики неосязаемого, вернемся к реальности дважды неосязаемого в гуманике: неосязаемая душа другого человека, размышляющая о неосязаемом «осмысляющем начале». Постулат паратеизма не дает лезть в душу другого – это не просто нехорошо, но и невозможно. Я готов принять формулировку (одного из откликов), что религиозное чувство – это дар Божий, если ее дополнить тем, что и отсутствие религиозного чувства – это тоже дар Божий.

Для Сахарова, с его религиозным чувством, за паратеизмом стояла и его человеческая – правозащитная – природа: уважение к правам и свободе другой личности – это гораздо больше, чем терпимость к глупости и причудам другого. Но когда Сахаров говорил о том, что противопоставление религиозного и научного найдет «какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания», он скорее всего исходил из опыта родной науки, надеясь, что будет найден язык, на котором постулат паратеизма о неосязаемых реальностях не будет казаться противоречивым.

На нынешнем же этапе развития человеческого сознания приходится просто следовать этому постулату Как физики стали следовать постулату сохранения энергии задолго до обоснования этого постулата однородностью времени и приняли постулат постоянства скорости света до надежного обоснования теории относительности.

Похоже, именно принимая свой постулат всерьез, Сахаров выражал свое религиозное чувство на публике много лаконичнее, чем в дневнике. Он понимал, что при его социальном весе – академик, трижды Герой, создатель термоядерного оружия – его слова, независимо от его намерений, фактически означали бы вторжение в душу другого.

Другое дело – пишущий эти строки неакадемик и негерой. Простой историк физики с гуманитарным уклоном может не опасаться, что будет давить своим авторитетом. Поэтому рискну предложить историко-научную интерпретацию странных слов Сахарова о том, что для него Бог – «не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию». Как эти слова смотрятся через призму теоретической физики?

Возьму себе в помощь двух по-разному знаменитых физиков-теоретиков, у которых общее с Сахаровым только профессия, а не страна проживания со всей ее особенной статью.


«Не творец мира или его законов»

Самый знаменитый физик XX века, Эйнштейн, без стеснения употреблял слова «Бог» и «религия». Быть может, и всуе, на взгляд профессионалов от религии, но, с его точки зрения, – в случаях жизненной необходимости, когда не находил лучших слов для выражения своей мысли или чувства. В одном из таких случаев Эйнштейн сказал: «Что меня по-настоящему интересует, так это был ли у Бога какой-то выбор при сотворении мира». Начитавшись Эйнштейна, я думаю, что фактически-то он был уверен, что выбора не было, но так и не придумал, как – на языке науки – выразить это свое интуитивное ощущение. Ощущение чуда познаваемой гармонии мироздания или, менее высоким штилем, ощущение уникального архитектурного плана этого здания и проработанности отдельных его частей, открывшихся взгляду науки.

Не слишком ли Эйнштейн и Сахаров ограничивали творческие возможности Творца? А не слишком ли ограничивают художника краски и холст, и поэта – звуки и слова, которые они – художник и поэт – получают в свое распоряжение готовыми? Если же задать ясный вопрос: «Откуда же тогда взялись исходные строительные материалы мироздания?», то историк физики XX века напомнит, что не всякий «ясно» заданный вопрос относительно неосязаемых объектов имеет смысл. И надо внимательно посмотреть на слова, использованные в вопросе: не слишком ли бездумно они взяты из области явлений осязаемых.


«Гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию»

В судьбах Эдварда Теллера, «отца американской водородной бомбы», и Андрея Сахарова, «отца советской водородной бомбы», при всех их различиях, можно усмотреть фундаментальное сходство – оба физика-теоретика принимали решения и действовали в области, далеко выходящей за пределы физики и прямо влиявшей на судьбу мира и возможность мировой войны. О «смысле бытия», о смысле собственных действий и бездействия им приходилось размышлять с особой остротой и ответственностью.

Теперь послушаем, как Теллер ответил на прямой вопрос журналиста, как он обходится с «вопросом о Боге»: «О вещах, которых не понимаю, я говорить не буду. Но в XIX веке, если физик верил в Бога, он был вынужден признать, что Бог безработен: Он сотворил мир, а после этого будущее определяли законы причинности. Сегодня, если я решаю верить в Бога, го, в силу квантовой механики, для Него есть работа – будущее не определено».

Похоже, что в этом нефизическом вопросе Сахаров присоединился бы к своему коллеге по физике. В письме из горьковской ссылки близкому физику-теоретику он заключил обсуждение некой научной идеи словами, соединившими науку с жизнью: «Ну, ладно, подождем. Будущее покажет, кто прав, покажет всем нам и многое другое. К счастью, будущее непредсказуемо (а также – в силу квантовых эффектов) – и не определено».

Не следует думать, что Сахаров просто подчинил дела человеческие – и сверхчеловеческие – законам физики. Сфера науки – повтори мые явления. А в делах человеческих огромное место занимают события принципиально неповторимые. И в судьбе одного человека, и в судьбе человечества, и, быть может, в судьбе Вселенной. Не зря, обсуждая физику Вселенной, Сахаров в своих «Воспоминаниях» счел нужным подчеркнуть, что «религиозная концепция божественного смысла Бытия не затрагивается наукой, лежит за ее пределами».

И все же физика в целом, то есть история физики, может послужить опытным знанием для свободного интуитивного суждения о наблюдаемых явлениях за пределами науки.

В сентябре 1988 года Сахаров отвечал на вопрос корреспондента:

« – А вообще в судьбу вы верите?

– Я почти ни во что не верю – кроме какого-то общего ощущения внутреннего смысла хода событий. И хода событий не только в жизни человечества, но и вообще во вселенском мире. В судьбу как рок я не верю. Я считаю, что будущее непредсказуемо и не определено, оно творится всеми нами – шаг за шагом в нашем бесконечно сложном взаимодействии.

– Если я верно понял, то вы полагаете, что все не «в руие божьей», но «в руие человечьей»?

– Тут взаимодействие той и другой сил, но свобода выбора остается за человеком».

Так, по Сахарову, человек идет – рука об Руку – к «смутно угадываемой нами Цели» (этими словами заканчивается его Нобелевская лекция). На этом пути, в том же соавторстве, создаются неповторимые художественные произведения – жизнь отдельного человека и история человечества.

«Осмысляющее начало», без которого Сахаров не мог представить себе Вселенную и человеческую жизнь, не гарантирует оптимистического конца. Осмысленной – заслуженной – может быть и гибель: «Тысячелетия назад человеческие племена проходили суровый отбор на выживаемость; и в этой борьбе было важно не только умение владеть дубинкой, но и способность к разуму, к сохранению традиций, способность к альтруистической взаимопомощи членов племени Сегодня все человечество в целом держит подобный же экзамен».

Поскольку будущее не определено, результат этого экзамена может зависеть от действий отдельного человека. Во всяком случае, Сахаров действовал, исходя из этого. Из этого же исходили и его соратники правозащитники – и религиозно настроенные, и верившие только в человеческий разум и сердце. «Смутно угадываемая ими Цель» не оправдывала средств, которые, по их мнению, разрушали саму цель. Эта Цель не требовала жертв, но она предполагала свободу человека И, в частности, свободу совести.


Право на свободу

С правовой точки зрения, сахаровский постулат (теизм и атеизм – чисто внутреннее и свободное дело каждого) совпадаете принципом свободы совести. Этот принцип в конкретной форме, как отделение церкви от государства, был выдвинут глубоко религиозными людьми еще в XVI – XVII веках. В середине XX века этот принцип получил международный правовой статус в принятой ООН Всеобщей декларации прав человека, согласно которой (ст. 18): «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими».

Паратеизм, который я вычитал между строк жизни Сахарова, дает обоснование этой правовой норме, выстраданной человечеством.

Но из самой жизни Сахарова видно, что его теоретические идеи пропитаны живым чувством. Обычно с религией связывают чувство страха перед смертью. К Сахарову это не относится, и не только потому, что он вообще был бесстрашным.

Последние месяцы его жизни были, вероятно, временем наибольшей религиозной свободы в России. Советское государство наконец-то реально отделилось от церкви, а клерикальное наступление на общество еще не началось. Поэтому иссякли социальные причины псевдорелигиозности (сначала из-за сладости запретного, потом из-за конформизма), и свободное исповедание веры стало возможно.

Проживи Сахаров еще несколько лет, и он, вероятно, с еще большей симпатией смотрел бы на атеистов, которые решались открыто исповедовать свое неверие. На его пути было много неверующих, своей жизнью опровергавших знаменитую теорему Ивана Карамазова: для человека, не верующего ни в бога, ни в бессмертие свое, ничего уже нет безнравственного и все позволено.

В этой теореме вера в Бога и в собственное бессмертие выглядят синонимами. Для Сахарова это было не так. Изложение своего религиозного кредо в дневнике он завершил фразой: «В личное бессмертие я не верю, хотя, конечно, возможно 100 лет превратить в 100 000 или 100 000 000 лет. Но в кратком мгновении жизни и общения отражается бесконечность!»

Здесь одновременно и его вера в могущество науки (которая способна ТАК продлить жизнь), и эмоциональное приятие жизни и смерти – трезвое, почти материалистичное и трагично-прекрасное (пользуясь его словами). Он не боялся жизни и не страшился смерти. Что его поддерживало?

«Ощущение мощного потока жизни, который начался до нас и будет продолжаться после нас. Это чудо науки. Хотя я не верю в возможность скорого создания (или создания вообще?) всеобъемлющей теории, я вижу гигантские, фантастические достижения на протяжении даже только моей жизни и жду, что этот поток не иссякнет, а, наоборот, будет шириться и ветвиться».

Это Сахаров написал за несколько месяцев до смерти. Как видим, наука оставалась важнейшей частью его жизни. И он оставался свободным человеком. Свободным было и его религиозное чувство.

Он подходил «к религиозной свободе как части общей свободы убеждений». Именно свобода была главной заботой Сахарова, а не различие между религиозным и атеистическим чувствами. Не это различие образует барьер между людьми и барьер для общественного развития, а мера свободы и сопряженного с ней чувства ответственности за исповедание своей свободы. Недаром среди почитателей Сахарова были и религиозные люди и атеисты. Так же, как и среди его противников. Свободолюбие – это и врожденное свойство личности, и общественное установление. Щедро одаренный инстинктом свободы, Сахаров стремился сделать уважение к свободе устоем общественной жизни.


Годовые кольца истории

Сергей Смирнов

Было первое лето Господне...

В марте тридцатого года эры Диоклетиана вечный Город на Тибре содрогнулся в очередной раз. Победоносный – Флавий Константин явил столичным жителям свое истинное лицо. Он уравнял мятежников-христиан в правах с коренными римлянами! Слухи о вероотступничестве Константина ходили по Риму с прошлой осени – когда новый август торжественно въехал в Город, одолев своего врага Максенция у Мульвиева моста. Тогда все римляне полагались на пророчество Сивиллы: на берегу Тибра погибнет враг Рима! Действительно, август Марк Валерий Максенций хозяйничал в Городе, как алчный и похотливый тиран. Поэтому граждане вынудили его выйти из Города на Божий суд с соперником – владыкой Галлии, Британии и Испании. Боги разрешили этот спор в пользу Константина; но, вступив в Город, избранник Судьбы отказался принести Юпитеру благодарственную жертву! Да верит ли Константин хоть во что– нибудь святое – или он обрек себя и своих подданных на безрадостную загробную жизнь в Аиде ради высшей власти на Земле?

Так рассуждали большинство римлян на 1065 году существования их обожаемого Города, упорно не желая замечать, что верховная власть в Империи давно перешла к людям, чуждым Древнему Риму на Тибре. Например, Константин до победы над Максенцием ни разу не бывал в Риме!

Все началось с Диоклетиана – точнее, с Диокла, храброго и смышленого иллирийца, командира гвардейской роты при юном императоре Нумериане. Тот внезапно умер на втором году правления. Под подозрение в убийстве попали многие придворные: от императорского тестя Апра до офицеров дворцовой стражи. Диокл первый смекнул: уцелеет тот, кто раньше прочих оправдается чужой кровью. На солдатской сходке центурион поклялся перед Солнцем на мече, что он не причастен к гибели Нумериана; затем Диокл обвинил префекта Апра в убийстве зятя – и заколол обвиняемого раньше, чем тот успел вымолвить хоть слово. Солдаты поняли: вот истинно царский поступок, вот кому по праву подобает имперский венец! Так началось двадцатилетнее правление Гая Аврелия Валерия Диоклетиана – крестьянского сына и солдата, избранного Судьбой для спасения Империи от внешних и внутренних врагов.

Понятно, что сотрудников новый август набирал по своему образу и подобию – и внимательно следил за ними во избежание новых заговоров или переворотов. Самым благополучным соратником Диоклетиана стал Флавий Констанций Хлор – отец нынешнего августа Константина, нареченный цезарем Запада: весьма символичное прозвание!

Хитрый и трезвый крестьянин Диоклетиан никогда не доверял горожанам. Он сделал своей резиденцией небольшой город Никомедию в Вифинии – к востоку от Босфора, где давным-давно началась дипломатическая карьера Гая Юлия Цезаря. Подражая примеру нового августа, Констанций Хлор поселился на северной границе своего участка Империи – в городе Августа Тревера на берегу Рейна, лицом к лицу с непокорными и ненадежными германцами. Диоклетиан вызвал его сына Константина к себе в Никомедию – для должного воспитания и как залог добрых намерений отца. Заодно Диоклетиан повелел Констанцию развестись с его женой Еленой (бывшей трактирщицей) и повторно женил его на Феодоре – дочери западного августа Максимиана.

Таким путем самовластный император пытался наладить дружбу и преемство власти в Семье Богов, составленной из двух августов (Востока и Запада) и двух цезарей – их помощников. Дружбы среди владык Империи, конечно, не получилось; но преемство власти Диоклетиан обеспечил. Отрекаясь от диадемы после двадцати лет правления, он заставил отречься и своего напарника – Максимиана. Новым августом Востока уходящий император назначил своего цезаря – грубого вояку Галерия; августом Запада был объявлен Констанций Хлор. Молодой принц Константин надеялся стать очередным цезарем Запада при своем отце; но этому помешал август 1алерий, не доверявший слишком умному юноше. Цезарем Запада был назначен безликий и не опасный Валерий Север; Константин был рал уже тому, что сумел вырваться из-под присмотра Галерия и сбежать на запад – с помощью своего отставного покровителя Диоклетиана.

Много лет после этих событий взрослеющий Константин кусал себе руки от стыда: какой шанс он тогда упустил! Ума было много, и хитрости хватало; не хватило коварства и грубой жестокости. Ведь МОГ тогда Константин совершить военный переворот, по примеру Диоклетиана, у него на глазах – убив Галерия во время торжественной передачи власти новому поколению августов! Возможно, что сам Диоклетиан ожидал такого шага от своего ученика – и намеренно устроил ему экзамен на царство; но молодой человек оказался недостоин высшей власти...

Вероятно, и Галерий опасался атаки со стороны юного соперника. Он же знал о палении своей популярности в последние два года – после массовых расправ над христианами, которые не принесли желанных плодов! Гибкий умом Константин сумел почти не запятнать себя кровью мучен и ко в-иноверцев; не оттого ли он упустил случай помазать себя на царство кровью своего недруга Галерия? Это был важный урок для будущего владыки: действуй так, чтобы ни один проситель не ушел от тебя с обидой – и чтобы ни один обиженный не ушел живым!

С тех пор прошло восемь лет; уже шесть лет, как нет в живых отца и Константин живет своим умом. Он добровольно женился на Фаусте – дочери отставного августа Максимиана. Это был удачный ход во властной игре: знатная девушка жаждала власти, но не могла получить ее ни от отца, ни от брата Максенция – только от мужа, которому она стала верной и страстной помощницей в борьбе за диадему. Одна беда: пока у супругов нет сыновей, а от первого брака у Константина остался малыш Крисп. Рано или поздно между сыном и мачехой разгорится вражда; что тогда делать владыке Константину? Лучше не думать об этом заранее: иначе совершишь необходимое зло раньше нужного срока и прослывешь злодеем...

Храм святой Софии. Мозаика, изображающая императоров Константина (слева) и Юстина, приносящих дары Деве Марии

Другая проблема – христиане, число которых в империи неуклонно растет. Отец Константина миловал их еще в бытность цезарем Запада: кто проверит дела наместника вдали от столицы? Самому Константину повезло меньше: находясь рядом с Диоклетианом и Галерием, он не раз был вынужден сам поджигать костры под осужденными христианами. Какая вопиющая бесхозяйственность: убивать добросовестных налогоплательщиков только за то, что они не хотят приносить жертвы статуям своих владык! Пусть бы лучше платили дополнительный налог – или служили на границах против варваров. Ведь христиане – хорошие солдаты: они редко поддаются панике, не бросают товарищей в бою...

Константин давно хотел официально разрешить им исповедовать их странную веру: все лучше, чем жить, не соблюдая никакой религии! Но пока был жив Галерий – бешеный гонитель христиан,– такой указ Константина развязал бы в Империи гражданскую войну. И надо же случиться такому удачному финалу: тяжело больной Галерий на смертном одре покаялся в своих прежних злодеяниях, повелел прекратить гонения на христиан! Этот дар Судьбы Константин не упустил. Христиане Запада сразу получили полное прощение и охотно идут служить в легионы Константина – в одном ряду с поклонниками Юпитера или Непобедимого Солнца. Помудревший полководец не спешит оказывать новичкам знаки особого внимания; только накануне решающей битвы с Максенцием он приказал всем своим солдатам нарисовать на щитах монограмму Христа. Авось, поможет... И помогло!

В награду за стойкость христиан Константин сделал им щедрый аванс: он отказался от публичной кровавой жертвы Юпитеру Капитолийскому в присутствии всех легионеров, чтобы не оскорбить чувства христиан. Отцы– сенаторы обиделись на императора– вольнодумца; ничего, стерпят! Невдомек им, что их мнения теперь никак не влияют на судьбы империи и религии. С восшествием Диоклетиана на трон Августа кончилась сенатская монархия в стиле Цезаря. Началась абсолютная монархия в стиле Александра Македонского – божественного царя, повинующегося лишь Судьбе.

А если так – значит, столица Империи должна сместиться в восточный, грекоязычный мир. Диоклетиан уже произвел опыт такого рода; но, кажется, он неудачно выбрал место для новой столицы. Никомелия – хорошее укрытие для недоверчивого владыки, избегающего людских толп. Напротив, Александрия на Ниле полна злоязычных, самоуверенных умников: там любой властитель будет чувствовать себя неуютно. Нужно нечто среднее: столь же выгодное географически, как Александрия, но столь же свободное от зазнавшихся горожан, как Никомедия. И желательно – с ароматом Древней Эллады... Так почему не Византии на Босфоре, с его прекрасной бухтой – Золотым Рогом, укрытым от всех ветров? Окаймляющий бухту полуостров нетрудно отгородить от европейского материка стеною – и вот вам готовая крепость, равно недоступная с моря и с суши, на стыке Понта Эвкси некого с Понтом Эгейским, Европы с Азией!

Да вот беда: этот район империи Диоклетиан включил в состав Востока, и сейчас там властвует восточный август Лициний. Воевать с ним Константин еще не готов: нужно консолидировать Запад, наладить диалог с христианами, идеологически подготовить грядущую войну. А пока нужен мир двух августов, скрепленный династическим браком! Можно выдать за Лициния незамужнюю сестру Константина – Констанцию; свадьбу сыграть не в Риме, а в Медиолане – бывшей резиденции Гая Юлия Цезаря, где Флавий Константин чувствует себя, как дома. И конечно, на свадьбе должен присутствовать основатель Семьи Богов – Диоклетиан. Хватит старику отсиживаться в уютном дворце на берегу Адриатики; пусть выразит словом и делом одобрение поступков и замыслов своего подросшего ученика!

Уж теперь Константин не упустит свой шанс: он явит всей Империи лицо ее будущего хозяина и затмит собою недальновидного Лициния! Тот сдуру начал расчищать путь своему нынешнему сопернику и будущему победителю: разгромил и казнил Максимина Дайю – последнего венчанного цезаря, соперника обоих августов Востока и Запада. Пусть так будет и дальше! Пусть Лициний все глубже погружает руки в кровь своих родичей и свояков, а Константин остается чист, стоя рядом с презренным убийцей...

В последующие три года события развернутся согласно планам Константина – с одной поправкой, которая не меняет сути дела. Старый Диоклетиан не приедет на свадьбу Лициния и Констанции, не желая одобрять дела своих бывших учеников. Ведь они разрушают его замысел устойчивого престолонаследия в обновленной Империи! Но ученики не оставят учителя в покое – и старик совершит самоубийство, чтобы не стать бессильной пешкой в руках игроков столь же безжалостных, каким был он сам в молодые годы. Так неумолимая Империя пожрет своего творца и поставит двух уцелевших наследников перед выбором: кто раньше столкуется с новой христианской общиной, тот и победит в последней схватке за власть. Ясно, что победит Константин, как более гибкий умом; но какою ценой он оплатит свою победу? Императору придется по уши окунуться в догматику новой религии, чтобы лучше понять механику взаимодействия Империи и Церкви.

Митра убивает быка. Митра был персидским богом-спасителем.

Много веков спустя некий циничный политик назовет религию общенародным наркотиком – наравне с опием и гашишем. Это верно в прямом смысле слова: религия нужна любому народу в пору социальных потрясений так же, как наркотик нужен тяжело раненному или больному во время хирургической операции. Христианство оказалось мощным и полезным наркотиком: оно перевело неразрешимые социальные конфликты на язык богословских споров, допускающих хотя бы формальное решение. Например, связь трех ипостасей Святой Троицы: Отца, Сына и Духа. Априори в этом множестве видно много разных структур, в равной мере естественных, то есть логически и семантически корректных. Какая из них наиболее истинна, то есть наиболее стойка и плодовита, среди реалий имперского социума?

Вероятно, та, которая уподобляет Отца – Империи, Сына – Церкви, а Духа – тому Народу (этносу – или нации). Приняв эту расшифровку основных понятий, мы обретаем простой способ интерпретации сложных богословских споров четвертого и последующих веков христианской эры. В них сталкивались два разных мировоззрения: державное и культурное. Державники считают, что государство первично, а идеология вторична: то есть Сын сотворен Отцом, устроен проще него и, конечно, не способен к обратному творению! Напротив, культурный абсолютизм утверждает равноправие (ели носу щность) Сына и Отца: они оба суть разновременные воплощения Святого Духа, призванные навести порядок либо в поступках людей (регулируемых через Державу), либо в их мыслях и чувствах (регулируемых через Церковь).


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю