Текст книги "Истории, нашёптанные Севером (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– И все-таки ты достаточно заботливая и сильная, – выдавил из себя Микаэль, для которого вся картина мира базируется на приведенных выше рассуждениях.

– Пришлось научиться, но мне это совсем не нравится, – возразила я.

– Ах, море, – повторил Пижон с напряжением в голосе.

Хуго было вообще все равно. Я видела, как он набирает сообщение своей девушке: «Пришли фотографию Маттиаса». Обнаружив, что связи на пароме нет, он сказал:

– Пойду-ка я ложиться. Мне завтра первому за руль.

Мы с Микаэлем и Пижоном остались стоять, всматриваясь в бесконечность.

– Как ты думаешь, можно купить камень из Берлинской стены? – спросил Микаэль.

Я думала об Антоне и Дайе, которые сейчас наверняка занимались любовью, их тела тесно прижимались друг к другу в каюте повышенной комфортности.

* * *

Первое выступление было запланировано в Берлине. Антон чувствовал себя в этом мегаполисе как дома и, видимо, раструбил во всех социальных сетях, где мы находимся. «Drinking beer in Kreuzberg!!!», «Gig tonight at The Garage!!!», «Band hyped 4 gig tonight at the Garage!!!»[11]11
  Пьем пиво в Кройцберге!!! Сегодня вечеринка в «Гараже»!!! Сегодня в «Гараже» четыре музыканта нашей группы на хайпе!!! (англ.)


[Закрыть] Последний текст сопровождался фотографией нашей усталой банды за завтраком в обшарпанной кафешке недалеко от парома. Микаэль сидел отвернувшись, я вообще в кепке. Прежде чем выложить фото, Антон подозрительно долго возился с фильтрами. Пижона он вырезал полностью с помощью функции редактирования.

Антон настоял на том, чтобы в ожидании саундчека зайти в Музей ГДР. В музее ему очень хотелось выдать нам все известные ему факты, хотя мы осматривали экспозицию с экскурсоводом.

– О, классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР, – сказал он.

Одновременно с этим экскурсовод произнес:

– Здесь вы видите классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР.

Антон вошел в раж: ему непременно нужно было успеть рассказать все, что он знал, до того, как экскурсовод скажет то же самое.

Микаэль считал, что ГДР – это классно, он ненавидит делать выбор. Для него идеально, когда на столе печенье только одного сорта. Он с удовольствием потягивал современную версию старого гэдээровского лимонада Natur Soda.

– Не так уж все было радужно, – возразила я. – Тебе бы понравилось, если бы тебе навязывали, какую музыку слушать?

– Группу «Сеньор» в ГДР уж точно запретили бы, – сказал Микаэль, и я с ним согласилась.

– А вот и нет, – воскликнул он через некоторое время. – «Сеньор» ведь против капитализма. Может, это была бы единственная разрешенная музыка. Нам надо переехать в Восточную Германию.

– А вот кусок Берлинской стены, – сказал Антон.

В Берлине витает предательский дух беззаботности, что-то такое, из-за чего нам сделалось не по себе. Перед концертом мы поужинали на смешные тридцать пять крон в ресторанчике под открытым небом, устроенном на чьем-то заднем дворе. Солнце шпарило вовсю, между столами для пинг-понга и цветными фонарями бегали собаки и дети, а каждый из нас пытался придерживаться индивидуальной, выработанной с годами нормы «вот столько кружек пива я могу позволить себе перед концертом, чтобы это не повлияло на мое выступление». Для меня это, к сожалению, всего лишь кружка с четвертью. Лично мне казалось, что концерт перед тремястами вдрызг пьяных сорокапятилетних мужиков в спортивных шортах не требует идеального чувства ритма, но Антон ясно дал нам понять, что ожидает от нас полной выкладки, потому что на мероприятии могут присутствовать люди из разных звукозаписывающих компаний.

– С чего бы вдруг им приходить на наш концерт? – сказал Микаэль.

– Я разослал им альбом Stuff3 и написал, что, если им нравится услышанное, пусть приходят сегодня вечером в The Garage, – объяснил Антон.

– Значит, если им понравится, они придут, – произнес Микаэль нейтральным тоном и заказал себе еще два пива.

По ходу дела я стала замечать, что Дайя все чаще избегает сидеть рядом с Антоном. Сначала она тянулась к Хуго, что неудивительно, ведь Хуго самый душевный человек во всей Швеции и Финляндии. От него исходит столько же тепла, сколько от бабушки из мультика. Но постепенно она начала прислушиваться и к тому, что говорим мы с Микаэлем, время от времени она смеялась над нашими шутками, и мы чувствовали себя королями. Дайя была не из тех, кто хихикает из вежливости.

Разумеется, у Дайи в Берлине жил друг, и вот теперь он возник вместе со своей компанией, и все они выглядели как арт-директора с вампирскими интересами.

Мы с Микаэлем ненавидим говорить по-английски, поэтому мы отвернулись и болтали о своем.

– Блин, как же все-таки здорово ездить в турне, – сказал Микаэль.

– Надо бы нам возродить «Личный бренд». Мне его не хватает.

– Мне тоже! Слушай, мы же можем в этот раз использовать автонастройки.

– Хорошая идея, – согласилась я.

– Петь будешь ты, – произнесли мы хором, указывая друг на друга.

Больше мы об этом не говорили, а вместо этого слушали, как Пижон общается с немецкой фотомоделью, подстриженной под горшок. Он рассказывал ей о кассах самообслуживания.

Я обратила внимание на то, что один из вампиров пытается поймать мой взгляд. Я бы никогда даже не посмотрела в сторону человека, который потратил столько времени на свою внешность. Ведь он наверняка требовал бы от меня того же.

* * *

Клуб The Garage оказался очень немецким заведением: большим, старым и гостеприимным, прокуренным и уютным одновременно. Он был больше, чем я себе представляла, и тут же напомнили о себе мои старые знакомые – слабые нервы. Они объяснили мне, что мне не место на сцене в Берлине, напомнили, что я интроверт, что другие женщины моего возраста сидят дома с мужем и детьми, что я никогда не училась музыке, что играю я слишком прямолинейно и неровно и что среди публики наверняка найдется человек, который мне все это выскажет. Поэтому мне было приятно встретиться в гримерке с Микаэлем и подзарядиться порцией юмора, от которого всегда становится легче.

– Ну вот, опять выходить на сцену и выглядеть там жирной коровой, – сказала я ему.

– Такой старой, что народ удивится, что ты вообще тут делаешь, – подхватил Микаэль.

– Да они в шоке будут оттого, что такие древние старики могут двигаться, – продолжила я.

– Как только ты выйдешь на сцену, половина слушателей сразу же разойдется по домам, – сказал Микаэль.

– А когда ты поднимешься на сцену, интернет просто взорвется. Они будут писать: ну как можно быть таким страшным? У тебя появится свой мем, просто твое лицо крупным планом. Текст уже не нужен.

Довольные, мы громко рассмеялись.

Тут Антон со вздохом поднялся.

– Как вы меня утомили. Хватит! Вы потрясающие. Микаэль, ты играешь как машина. МАШИНА! А ты, Сири, звучишь… очень хорошо. Меня, признаться, расстраивает такое отношение. Давайте лучше подбодрим друг друга. Мне обидно, что вы портите весь настрой.

Мы с Микаэлем уставились друг на друга. Потом на Антона. Микаэль вышел, а я взяла себе пива. В гримерке стало тихо.

Я сходила в туалет, постояла у зеркала. В голове проносились разные реплики, которые мне хотелось выкрикнуть Антону:

«Тебе этого не понять.

Ты вырос в этой среде и считаешь, что стоять на сцене – это совершенно нормально и даже каким-то образом приносит пользу обществу.

Когда у тебя нет возможности работать с музыкой, ты приходишь в ярость, считая, что государство обязано обеспечить тебя работой, чтобы ты мог дарить культуру людям.

Каждый раз, стоя на сцене, я думаю, почему не занимаюсь вместо этого чем-нибудь настоящим.

А то стоишь и притворяешься важной персоной.

Музыка и поэзия должны быть вишенкой на торте после тяжелого рабочего дня. Должны помогать, вносить свой вклад.

Я не считаю, что культура может быть работой.

Иначе получается несправедливо.

Для меня невыносима мысль, что я тут в Берлине играю в клубе на бас-гитаре, пока другие заботятся о больных».

Потом я выпила еще один стакан пива и услышала, как немец, владелец клуба, прошептал, что скоро пора.

Концерт подходил к концу, все шло неплохо. Правда, Антон устроил одну не очень комфортную штуку, заставив людей подпевать, бесспорно, худшему синглу из последнего альбома, Scumbag Circus.

– А сейчас… (барабанная дробь)

Мы исполним последнюю песню…

(нескромное ожидание разочарованных криков, которые, кстати сказать, последовали в большом количестве)

… песню о жадности…

Мы сталкиваемся с ней повсюду…

Люди используют других…

Знаете, как я их называю…

Знаете…

Ублюдками, вот как я их называю…

А знаете, как я называю мир, в котором мы живем…

Я называю его цирком… ублюдков! (победный голос)

(усталое соло на гитаре от Пижона)

Тут Антон махнул рукой в сторону публики слева:

– Эта сторона кричит «Цирк!»

Он побежал вправо:

– А вы кричите «Ублюдков!»

А потом начал размахивать руками, призывая публику скандировать:

– Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков!

Зал просто взорвался криками.

Это был, наверное, худший момент в моей жизни. Пока Антон не настоял на том, чтобы представить нас по одному, так что мое имя еще и прозвучало со сцены.

Представив всех участников концерта – я заметила в зале немало камер и ощутила, как во мне нарастает страх попасть в ютьюб, – он запел:

 
My baby’s got a problem
She ain’t gonna put up with this SHIT
My baby’s no fool
She’s not gonna pay no ticket to go to this: Scumbag Circus!
No she’s not and she’s not gonna pay the wardrobe fee, either[12]12
У цыпы моей проблема,Ей не справиться с этим ДЕРЬМОМ,Но цыпа моя не дуреха,Не заплатит она за билет, чтоб пойти в цирк ублюдков!И налог на тряпки свои не заплатит тем более. (англ.)

[Закрыть].
 

«Either» он спел на октаву выше, почти выкрикнул.

Я взглянула на публику, народ вовсю танцевал и наслаждался жизнью. Наверное, они все обкурились. Дайя стояла слева, держась за голову. Ей явно было стыдно. Я поймала ее понимающий взгляд и чуть не захихикала.

Позднее я узнала, что представители одной звукозаписывающей студии все-таки присутствовали на концерте.

Эти представители решили, что Антон звезда, и были правы. Просто они вкладывали в это слово иной смысл, нежели я. Они пришли к нам за кулисы со своей похвалой и напитками, Антону досталось первое, остальным – второе.

– Stuff3 – определенно лучшая демоверсия за последнее время, нам давно такого счастья не выпадало, – сказала по-английски девушка из студии и улыбнулась во весь рот.

– И мы хотели бы обсудить это подробнее. Может быть, завтра?

– Завтра! – воскликнул Антон, тоже по-английски. – Завтра подходит. Мне прийти к вам в офис?

Нас он даже не спросил, хотим ли мы пойти с ним, а также ни словом не обмолвился о том, что мы собирались выехать как можно раньше, чтобы не гнать всю дорогу до Мюнхена.

* * *

Наконец, ближе к обеду, мы выехали. Хуго предложил сесть за руль первым, но веселый низкорослый веган по имени Юрг, с которым Пижон познакомился на афтерпати, предложил довезти нас до Мюнхена, если мы возьмем его с собой бесплатно. Он оказался заядлым трезвенником, к тому же сто раз ездил по автобану с его бешеным движением, поэтому мы радостно согласились. Микаэль сел впереди, чтобы болтать с Юргом и не давать ему уснуть, а я методично благодарила Юрга каждый час, стыдясь, что чужому человеку приходится везти нашу неопохмелившуюся компанию.

Хуго с Пижоном сидели сзади и переругивались. Они познакомились, когда Хуго еще учился в школе, поэтому их дружба больше походила на братские отношения. Сейчас речь шла о том, что Пижон наступил на ботинки Хуго, когда выходил из душа, и они до сих пор не высохли. Хуго считал, что Пижон мог бы вытереться сразу после душа, а не ходить мокрым и голым, пока сам не высохнет. Пижон возражал, говоря, что Хуго не следовало ставить свою обувь на проходе.

– Не на проходе, а у двери, – сказал Хуго. – Я уже не могу свои ботинки у двери оставить: вдруг тебе заблагорассудится мокрым походить.

– Можно подумать, я один что-то делаю не так, – сказал Пижон. – Могу выдернуть первый попавшийся пример наугад. ЛОТТА ФИЛИПССОН!

– Это было пятнадцать лет назад. И нельзя сказать, чтобы у вас что-то намечалось. Она ведь уже встречалась с этим, как его, из Вэннеса.

– С кем? – спросил Пижон.

– Ну, с тем чуваком из группы «Отходы», – ответил Хуго. – С братом того чела, спринтера.

– А, того, со стрижкой под горшок? А разве он не из Вильхельмины?

– Нет, я имею в виду того, который насрал на пол на вечеринке у Марии Робертссон.

Антон молчал. Он сидел у окна в среднем ряду и притворялся, что спит, накрывшись курткой, но я видела, как его телефон светится сквозь ткань. Я разговаривала с Дайей. Она рассказала, что учится в меде, но до этого сменила несколько художественных школ. Когда она говорила о разных медицинских курсах, вся ее фигура выдавала заметное оживление. Много сложных слов, произнесенных слишком быстро, – я ничего не поняла.

– Посиди смирно, – попросила она, открывая блокнот и доставая карандаш. – Ты такая красивая в этом свете. Я тебя нарисую!

Она произнесла это с мягкой улыбкой. На переднем сиденье Микаэль с Юргом пытались общаться на ломаном английском. Никто, кроме меня, не слышал, что она сказала. Мое лицо никак не могло соответствовать ее словам, я никогда ничего подобного не слышала. Все это мне не подходило, ее речь, ее комментарий не вписывались в мою жизнь, и все-таки я обрадовалась. Подумала: наверное, она такой опытный художник, что понимает – мне надо сказать именно такие слова, чтобы на лице отразилась резкая перемена. Я знала, что никогда не забуду эту минуту. Я сидела неподвижно. Как пятилетний ребенок, которому пообещали конфетку, если он будет хорошо себя вести.

Через несколько минут она сказала, что все готово, и показала небрежно выполненный карандашный набросок какой-то иконы. Я подумала, что с ее стороны жестоко так меня приукрашивать. Если бы девушка на рисунке была в два раза уродливее, я бы еще могла поверить, что на самом деле так выгляжу.

– Красиво, – сказала я.

– Потрясающе, – тут же встрял Антон, высунув голову из-под куртки. – Ты так здорово владеешь карандашом. К тому же тебе удалось поймать эту черту в Сири, что-то такое суровое.

Тут мы с Дайей обе взбесились. Дайя – потому что он сказал очевидную чушь. А я не только потому, что меня обозвали суровой, заставив почувствовать себя сварливой тетушкой из какого-нибудь старого мюзикла, но и потому, что он ни одну ситуацию не оставлял без оценочных прилагательных и наречий, все происходящее обязательно облекалось в слова. Навязчивое желание Антона описать каждое запоминающееся мгновение намертво сковывало все эти моменты, и, как бы ни были многогранны пронизывающие эти мгновения чувства, они тут же исчезали.

Что мне нравилось в Дайе, так это ее невероятная медлительность. Эта черта причудливо контрастировала с ее образом, идеально вписывающимся в современное общество. Ей нравилось все делать аккуратно, поэтому любое действие занимало определенное время. Когда мы уезжали из съемного дома, она предложила помыть окна микроавтобуса и отдраила каждый уголок, хотя в этом не было никакой необходимости, я успела прочесть за это время три главы из книги, а Пижон – дважды сбегать в туалет. Мы договорились встретиться в фойе после завтрака; все быстренько закинули в себя яйца с апельсиновым соком, а Дайя после каждого откушенного кусочка клала приборы на стол и неторопливо намазывала масло на хлеб, будто была не способна ускориться. Через некоторое время это стало шуткой: всякий раз, как Дайя собиралась что-то сделать, Микаэль нажимал в воздухе воображаемую кнопку ускоренной перемотки.

Теперь, после комментария Антона, чувствовалось, что Дайя сейчас выскажет ему все, что думает, но сначала она аккуратно засунула карандаш в отдельный кармашек рюкзака, согнула блокнот и убрала его в специальное отделение.

Пижон в свою очередь вынул из пачки горсть чипсов с паприкой и с интересом подался вперед, словно приготовившись смотреть новую часть «Звездных войн» в 3D-формате.

– Боже мой, – начала Дайя. – Нельзя же говорить девушке, что у нее суровые черты лица. К тому же у нее они не такие, это все твой патриархальный троллинг. Иногда тебе лучше помолчать.

– А что такого, – пробормотал Антон смущенно и взволнованно, но все еще игривым тоном. Было заметно, что он пытается разрядить обстановку, обратив ситуацию в обычную шутку, каких много бывает в дороге.

– А еще ты ничего не понимаешь в искусстве, так что не надо комментировать, как я держу карандаш. Я, черт возьми, училась в Академии художеств. И о бывшей ГДР ты ничего не знаешь, так что хватит умничать.

– Я смотрел документальный фильм, – робко возразил Антон.

И голосом, и жестами он как будто пытался создать отдельное пространство для себя и Дайи, отгородиться от остальных. Он повернулся к ней, закрываясь курткой как стеной. Однако с ее стороны пространство оставалось открытым, и другие пассажиры могли свободно созерцать происходящее.

– Прости, дорогая. И ты прости, Сири. (Косой взгляд в мою сторону.) Я сегодня немного не в себе. Есть причины.

– Какие причины? – заинтересовалась Дайя, да и все остальные, включая Пижона с его чипсами. Его лицо вдруг возникло между Дайей и Антоном, из-за чего ссора приобрела карикатурный оттенок.

– Останови, пожалуйста, на ближайшей заправочной станции, – с достоинством попросил Антон Юрга по-английски с подчеркнутым американским акцентом.

Юрг кивнул, а потом повисло долгое молчание, настолько долгое, что постепенно оно перестало всех смущать, а затем и вовсе стало комфортным. А потом показалась заправка и мы остановились. Дайя с Антоном стояли у столика для пикника и орали друг на друга, а все остальные сидели в двадцати метрах от них и жевали хлеб.

– Это у «Сеньора» такая традиция – ругаться в автобусе, или сегодня премьера? – спросила я.

– Вот так, в открытую, – нет, – ответил шокированный Пижон.

– Обычно мы говорим что-нибудь обидное, а потом маринуем обиду в тишине до самого концерта, а после напиваемся и обо всем забываем, – пояснил Хуго с ухмылкой.

– Знакомо, – сказала я.

– Посмотрите, как непринужденно она себя чувствует, – восхищенно заметил Пижон, и мы все взглянули на Дайю; в ее глазах не было ни мягкости, ни агрессии, одно лишь достоинство. Одетая в шорты и свободный топ, она держалась словно адвокат из какого-нибудь американского сериала.

– Красивая и – о! – какая сердитая женщина, – с уважением произнес Юрг по-английски.

Микаэль отошел подальше, он плохо переносит тревожные ситуации. Я догнала его и начала дразнить, крепко обнимая и говоря: «Ну-ну, малыш, все обойдется». Я ощущала, как его худенькое озлобленное тело, напряженное до предела, в панике отталкивает меня. На какое-то мгновение мне показалось, что оно готово сдаться, но тело тут же напряглось вновь.

Когда мы снова сидели в автобусе, я заметила, что на всех, кроме Дайи, произошедшая сцена произвела крайне негативное впечатление: мы все думали, каково это – поссориться с единственной причиной того, что ты вообще едешь в этом автобусе, но она все равно заняла лучшее место и принялась усиленно зубрить устройство разных типов нервной системы. Антон сел сзади. Хуго – рядом с ним. В отличие от нас всех, Хуго добрый человек.

Я открыла ноутбук и начала писать тексты. Столько образов и мыслей проносилось у меня в голове.

– Отлично, – похвалил меня Микаэль. – Если мы хотим, чтобы «Личный бренд» выпустил еще один эпичный альбом, который никто не будет слушать, автору песен лучше не расслабляться. Вперед, за работу.

– Ты что-то хотел сказать, – произнесла я.

– Забыла о нашем разделении труда? – отозвался Микаэль. – Ты у нас человек, которому есть что сказать. А с меня бочка на четыре четверти.

– Я буду писать от лица мужчины, – сказала я. – Так что петь придется тебе.

– Помнишь, что в последний раз вышло из моего пения? – захихикал Микаэль.

Последний раз «Личный бренд» выступал почти год назад, на благотворительном концерте в пользу детей-беженцев. Хотя нам было стыдно за то, что детям-беженцам, которым столько всего довелось пережить, придется нас слушать, мы согласились участвовать, вспомнив заветы апостола Петра. Группа «Личный бренд» выступает только в полнейшей темноте, благодаря чему достигается непринужденная атмосфера. Правда, всякий раз у кого-нибудь из слушателей случается приступ паники и его приходится выводить из зала, подсвечивая путь фонариком.

У нас была песня под названием «Тебе смешно, а мне обидно», с нее-то мы и решили начать, поскольку она строится на трех китах «Личного бренда»: барабаны, текст и агрессивный настрой. Там вместо пения в основном речитатив. Нет, не рэп. Так как «Личный бренд» все композиции исполняет в унисон, Микаэлю приходится заучивать мои тексты наизусть, и обычно с этим проблем не возникает. Но в тот раз он сильно разволновался, и когда я затянула:

Тебе смешно, ведь ты лежишь,

Тебе смешно, ведь ты идешь,

Тебе смешно, ведь ты не ждешь, что жизнь без пенделей пройдешь и не получишь в морду, как Паоло Роберто в восемьдесят третьем.

У Микаэля случился блэкаут, но как верный друг он не хотел бросать меня одну с микрофоном. Поэтому он начал выкрикивать случайные нечленораздельные звуки, в основном гласные, больше его загнанный в угол мозг ничего выдать не мог. Потом народ из публики рассказывал, что это непередаваемое ощущение – стоять в полной темноте и слушать, как испуганный голос кричит «У» на разные лады, явно заглушая робкий женский голос (мы не успели проверить звук перед выступлением). Когда зажгли свет, в зале оставалось три человека, все дети-беженцы разбежались.

С тех пор «Личный бренд» лежал на полке и пылился.

Тут вдруг подала голос Дайя.

– О, я обожаю «Тебе смешно, а мне обидно»! – сказала она.

И начала декламировать:

Тебе смешно, ведь ты шагаешь по бульвару,

Тебе смешно, ведь ты на выборы идешь,

Тебе смешно сказать, заказывая пиццу: мне побольше пекорино и пекана, руколы и голд дублона, уберите шампиньоны, маргарин, томатный соус и добавьте лучше соус из оливкового масла, органический и чистый, от поставщика.

– Это так обалденно круто! – сказала Дайя.

Мы с Микаэлем дар речи потеряли. Как будто кто-то взял нашу занюханную губку для посуды и отмыл ее до состояния шелка.

– Ты знаешь текст! – пропищала я.

– У нас есть слушатель! – пропищал Микаэль.

Тут подключился Пижон: он начал подпевать Дайе, у него оказался неожиданно красивый голос, чистый бас, приятно контрастировавший с его гадкой наружностью.

– Тебе смешно, ведь жизнь продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается.

Это было потрясающее мгновение. А потом мы приехали в Мюнхен.

* * *

В Мюнхене странная атмосфера сохранялась. Антон по-прежнему молчал. Но мы ничего против тишины не имели. Мы могли есть молча. Пить молча. Сидеть рядом, уткнувшись каждый в свой телефон или книгу. Мы молча бродили по улицам Мюнхена, заглядывали в маленькие магазинчики, где Дайя и Хуго выбирали этичную одежду из интересных материалов. Все это в полном молчании.

Настраивать аппаратуру в тишине невозможно, но мы сделали это быстро и эффективно. Когда настало время выходить на сцену, я почувствовала, что молчание что-то сотворило со мной. Обычно мне тяжело играть после полноценного дня общения, приходится взбадриваться алкоголем, а сейчас я ощущала прилив энергии. У меня даже остались силы немного подвигаться под удручающее бас-соло в песне Ayn Rand’s Socialist Grandma. Это единственный фрагмент в песнях «Сеньора», где басист может хоть как-то проявить себя. А вот Антон казался рассеянным и вялым, никаких приемчиков, никакого ныряния со сцены. Он ни разу не направил микрофон в зал и даже не разделся до пояса. Нам, честно говоря, не хватало вчерашнего цирка с «Цирком ублюдков». Время от времени Пижон пытался расшевелить Антона, даже попробовал его любимую штуку, когда два гитариста играют, стоя спиной к спине. Остальным пришлось попотеть: мы вдруг оказались вынуждены думать, что мы делаем, поддерживать драйв. Даже Микаэль в какой-то момент привстал. В целом вечер получился хуже: погода не такая хорошая, в помещении духота, публика более пьяная и менее заинтересованная. Они бросали на сцену банки из-под пива, как будто надеясь, что произойдет что-нибудь потрясающее, но при этом не желая затрачивать энергию. После выступления мы сразу собрали инструменты и аппаратуру, а не остались пить пиво, как обычно.

Мы уже подъехали к хостелу, когда Антон вдруг открыл рот.

– Я так больше не могу, – сказал он. – Меня гложет одна мысль. Нам надо поговорить. Увидимся в баре через пять минут. Только группа.

Пижон беззвучно присвистнул.

– Интересно, а можно отказаться? – нервно проворчал Микаэль.

Он заказал себе крепкий коктейль в баре.

Мы нашли круглый столик. Дайя и Юрг отправились спать: Юрг – в нашу общую восьмиместную комнату, а Дайя сняла номер в гостинице напротив, пробормотав что-то про ар-деко и экологические завтраки. А еще она собиралась совершить утреннюю пробежку, чтобы полюбоваться Мюнхеном в лучах восходящего солнца.

Вестибюль хостела был мягким и грязным: мягкие грязные ковры, мягкие грязные кресла, мягкие грязные постояльцы с красными от курева глазами, рассуждающие о том, как долго можно прожить в Болгарии на двадцать пять евро.

Там же сидел и Антон – рослый, мускулистый, в новой куртке из искусственной кожи и с новой осанкой.

Он плакал.

Хуго положил руку ему на плечо.

Проходя мимо, один из мягких постояльцев с дредами воскликнул: «Great show, you guys!»[13]13
  Крутое шоу, ребята! (англ.)


[Закрыть] – и, воспользовавшись случаем, сделал селфи с Антоном. Антон на минуту перестал плакать и скорчил мину а-ля Билли Айдол, растянув рот так, что скулы поднялись до самых глаз.

Парень с дредами вышел на улицу и закурил косячок.

Антон сделал глубокий вдох.

– Итак, – начал он. – Все это ужасно печально. Мне правда очень жаль. Это вообще не входило в мои планы. Но кое-что произошло. Нечто… значительное.

Он снова заплакал. Микаэль принялся нервно стучать по моей ноге под столом, как замученный отец семейства, застрявший в пробке на своей ржавой колымаге с неработающим кондиционером.

Прошло еще минут двадцать пять, прежде чем Антон наконец выдавил из себя, что берлинская студия звукозаписи хочет подписать с группой «Сеньор» долгосрочный контракт. Но у них есть несколько условий. Антон долго не мог объяснить, что это за условия, но мы все быстро уловили их суть.

Первое условие заключалось в том, чтобы группа «Сеньор» переехала на время в Берлин, чтобы поработать с настоящим продюсером. Второе условие сводилось к тому, чтобы подвергнуть группу небольшим изменениям, прежде всего из экономических соображений. Одно из таких изменений – возможность для Антона в дальнейшем записывать песни с другими музыкантами, а другое – вариант дальнейших гастролей с другими музыкантами.

Мы молчали. Постепенно в сознании всплыли все детали, материализовались перед глазами. Мы вдруг увидели себя глазами ребят из звукозаписывающей студии. Свисающий животик Пижона, радикальные шорты Микаэля, мои попытки накраситься, завершившиеся размазанной по щекам тушью, наклейки с Симпсонами на микшерном пульте Хуго. А с другой стороны мы увидели Антона, с его высокими скулами, его отличной физической формой, его энергией, сочетанием нового с винтажным, идеально подобранной цветовой гаммой и столь же идеально настроенной гитарой, с его педалбордом и неиссякаемой энергией.

– Мне очень жаль, но… – торжественно произнес Антон. – Мне бы этого очень хотелось. Не знаю, что делать. Спать не могу. Может, получится устроить…

Он опять зарыдал. Тихонько поскуливая и закрывая лицо руками. Микаэль запыхтел от смущения. За окнами шумел вечерний Мюнхен. Под окнами курили парни с дредами. У одного с собой было укулеле.

Любой другой группе ситуация, без сомнения, представлялась бы весьма затруднительной.

Но не таков наш «Сеньор».

Поэтому Пижон перебил Антона:

– И всего-то. Как хорошо, что не надо больше играть эти дурацкие песни. Поздравляю, Антон! Мужик! Рок-звезда!

Тут все бросились хлопать Антона по плечу и обниматься, даже Микаэль обнимался, а Антон достал свою карту Visa и заказал всем пива. Атмосфера была как на кабаньем пиру в конце книги про Астерикса. Микаэль начал приставать к какой-то дурно пахнущей туристке, Антон заставил парня с укулеле подвывать под «Ману Чао», а я, к сожалению, упала со стула и сильно ушибла копчик.

К пяти утра остальные отключились, а мы с Микаэлем пробрались обратно в клуб, код мы запомнили. Микаэль распаковал барабаны, я подключила бас-гитару, мы вырубили весь свет и до девяти утра играли хиты «Личного бренда». По спинам катился пот, а в пустом помещении эхом отдавались ударные Микаэля и наши протяжные крики.

– Этого у нас никто не отнимет, – сказал Микаэль.

– Никто, черт возьми, – согласилась я.

Удивительная получилась ночь.

* * *

Все спали в автобусе до самой Вены. Юрг и Дайя рулили по очереди. Время от времени просыпаясь, я удивлялась всему вокруг: тишине в автобусе, собственной ноге, прижатой к ноге Микаэля, голове Микаэля на плече Пижона. Руке Антона на плече Хуго, специальной подушке Хуго, которую он взял с собой, потому что она пахла его ребенком. Дайе и Юргу, переговаривающимся на переднем сиденье (разумеется, оказалось, что Дайя свободно говорит по-немецки). Она с удовольствием высказывала свои взгляды на внутреннюю политику Австрии.

Автобан и трассы помельче. Солнце и дождь. Чувство свободы и покоя, какое бывает только у людей, перед которыми стоит общая задача или которые приближаются к общему концу. У нас было и то и другое.

Миллионер, заработавший состояние на мобильных приложениях, жил в гигантской, роскошной, похожей на замок вилле, обставленной какими-то высшими силами, не иначе, в пригороде Вены. Все его существо так и источало запах недавно обретенных денег. Это был маленький толстенький мужчина с живыми добрыми глазами.

– Обожа-а-а-а-аю группу «Сеньор»! – сказал он.

– Все остальное полное дерьмо, – продолжал он по-английски. – А вот «Сеньор», то есть вы, это круто! Вы сегодня сыграете Heavy head, heavy metal?

– Конечно! – ответил Антон, который с каждым комплиментом в адрес «Сеньора» становился все бодрее и бодрее.

– А что это за песня? – спросила я Микаэля. – Я ее не знаю.

– Она из ранних, – ответил Микаэль. – На самом деле, вполне ничего. Если сравнить. Не волнуйся. Бас играет все то же, что и в остальных песнях.

– Ладно, – сказала я.

– Heavy hea-a-a-a-ad, heavy… metal! Metal! – запел миллионер, повышая голос на последнем слоге. – Знаете, я подумываю использовать эту песню в моей новой игре.

– Правда-а-а-а-а-? – произнес Антон, и в глазах у него появились значки доллара.

Разумеется, на нас, остальных, миллионеру было наплевать. Он повел Антона показывать свои владения. Порывы ветра еще долго доносили его «Metal! Metal!», выкрикиваемое тоненьким голоском с австрийским акцентом.

Мы прогуливались по усадьбе. Представляли себе, что мы богаты. В небе сгущались тучи.

– Как прикажете подать лошадиный труп, на ножке из золотых монет или на подложке из женских голов? – спросил Микаэль, делая вид, что держит в руке изящную чайную чашечку.