Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 02"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: А. Романовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Островитяне стали готовиться к приему своих бывших сограждан.

Именно в этот день пароход «Глочестер» привез на остров из Папете девятерых новых питомцев миссис Ушерс… Радиостанция «Глочестера» перехватила приказ командира истребителей, и тотчас же на остров были посланы в сопровождении нескольких матросов три пулемета, всегда имевшиеся на пароходе в виду возможных нападений пиратов.

Как только американские аэропланы показались на горизонте, с острова им было послано по радио сообщение о том, что, в случае враждебных действий с их стороны, они встретят вооруженное сопротивление. Летчики не нашли нужным отвечать на эту, с их точки зрения, дерзкую выходку и стали кружить над островом в поисках подходящего для спуска места.

Когда они несколько снизились, островитяне встретили их пулеметным огнем с верхушки радиобашни. Двое из летчиков ответили на огонь, третий, облюбовав удобное место на склоне холма, спустился незамеченным. Пилот и его спутник вытащили пулемет из аэроплана и стали обстреливать радиостанцию.

_{Как только американские аэропланы приблизились к острову и стали кружить в поисках подходящего для спуска места, островитяне открыли по ним пулеметный огонь с верхушки радиобашни…}

Между тем на горизонте показались оба английских истребителя.

Между летчиками и истребителями завязался бой. Американцы, убедившись в том, что их пулеметы совершенно бессильны против орудий истребителей, после часовой перестрелки удалились по направлению к Питкерну.

Патрик Роджерс пал жертвой перестрелки. Кроме него еще двенадцать человек получили серьезные ранения.

XII. «Дети» Сарры Ушерс.

Процесс доктора Сарры Ушерс был, пожалуй, самым сенсационным из процессов, когда-либо происходивших в огромном зале нью-йоркского суда присяжных. На судебном разбирательстве присутствовали представители печати всех стран мира.

Доктор Сарра Ушерс отказалась совершенно от защитников. Она хотела сама выступить в защиту своего дела.

Во время продолжительной речи Сарры Ушерс в зале стояла глубочайшая тишина.

– Двадцать лет назад я начала опыты над животными. У меня была породистая серебристо-серая кошка; однажды она, бегая по лаборатории, прикоснулась к проводу с сильным током и свалилась на землю, как мертвая. Спустя несколько часов я нашла животное и подняла его. Труп уже совершенно остыл и окоченел. Я споткнулась об электрические провода, убившие кошку и упала, держа ее на руках. Посыпался дождь искр, причинивший мне сильные ожоги. Под влиянием сильного тока шерсть кошки побелела. Я поднялась, освободила себя и животное от проводов и тут – совершенно случайно – открыла в животном некоторые перемены, сильно меня заинтересовавшие. Тогда мне пришло в голову попытаться вернуть кошку к жизни. Спустя несколько часов это мне удалось, но на следующий день кошка издохла. Под влиянием этого опыта у меня зародилась мысль о возможности возвращения к жизни живых существ, убитых электрическим током. Я продолжала опыт над крысами, мышами, морскими свинками, собаками, кошками и птицами. После полуторагодовой работы мне удалось вернуть к жизни убитого током зеленого попугая. Он до сих пор благополучно живет у меня на ферме, только его пестрое оперение стало белым, как снег. С каждым новым опытом изобретение мое все больше совершенствовалось. Наконец я приобрела уверенность в том, что сумею вернуть к жизни человека, убитого электрическим током, при условии, если он не очень долгое время был подвергнут действию этого тока и внутренности его не были сожжены. Биль Слоган– убийца-рецидивист – умер много лет тому назад на электрическом стуле. Я пустила в ход все средства, чтобы получить труп казненного. Так как Биль Слоган не имел родных, то труп его был выдан мне якобы для анатомических исследований. Спустя шесть часов после казни Биль Слоган был снова жив!

Миссис Сарра Ушерс блестящими глазами взглянула на судей…

– Я победила электрическую смерть! Шаг за шагом шла я дальше. Мне необходимо было найти место, где бы мои питомцы могли спокойно устроить свою жизнь. Долгие годы продержала я нескольких спасенных мною у себя в доме.

Однажды я увидела в газете снимок с поднявшегося из морских глубин острова на Тихом океане. Мой поверенный поехал туда и привез мне сведения, что остров этот может предоставить людям кров и пищу и что там имеется прекрасная питьевая вода.

Мой поверенный; отсутствовал около года, и за это время число вырванных мною из объятий смерти; возросло до шестнадцати человек: пятнадцати мужчин и одной женщины. Возвращение, кл жизни было полное, только волосы этих людей, благодаря различным процедурам, становились совершенно белыми. Одного преодолеть мне никак не удалось: неподвижного, помраченного смертью взгляда казненных. Глаза оставались тусклыми, хотя острота зрения не ослаблялась.

Но мой величайший триумф заключается в том, что все эти ожившие люди, прошлое которых в большинстве случаев омрачено преступлениями, становились совершенно другими людьми: честными, добрыми и неспособными ни на какое преступление. Из общественных волков они превратились в ягнят – это, вероятно, нужно приписать ужасным предсмертным часам и последним минутам перед казнью.

Многие годы мирно живут эти люди на Острове Возрождения, и никогда между ними не возникло не только драки, но даже и просто ссор…

Я не виновна в нарушении существующего закона. Закон получал полное удовлетворение. Преступников казнили, тюремные врачи при свидетелях констатировали смерть, а я, с разрешения властей и родственников казненных, получала в свое полное распоряжение только их бренные остатки. Я вернула умершим жизнь и сделала их полезными членами общества…

Я искренно сожалею, что не буду иметь возможности и впредь продолжать свое дело. Я твердо рассчитываю на свое оправдание. Остаток своей жизни я хочу провести на Острове Возрождения, среди моих детей! Ведь они действительно мои дети; я даровала им жизнь!..

Присяжные заседатели вынесли Сарре Ушерс оправдательный приговор.

–

На рассмотрение Лиги Наций был поставлен вопрос о том, подлежат ли обитатели Острова Возрождения выдаче в руки американского суда.

Когда доктор Сарра Ушерс прибыла на Остров Возрождения, ее встретили тревожными вопросами относительно решения, принятого советом Лиги Наций. Миссис Ушерс только усмехнулась:

– Не тревожьтесь, друзья! Дело передано в комиссию… До тех пор, пока Лига Наций примет какое-либо решение– мы все успеем умереть еще раз…

ПЛОТИНА ЧИНГИЗ-ХАНА

Краеведческо-приключенческий рассказ А. Романовского

Рисунки худ. И. Заславского

ОТ РЕДАКЦИИ

Проблема отвода воды из Сыр-дарьи в ее старое русло Янгы-дарью (или Джаны – Яны-дарью) и обводнения, таким образом, мертвого края, прилегающего к Аральскому озеру, возникла давно. Этот вопрос имеет и свою историю и свои перспективы.

По преданию, Сыр-дарья впадала когда-то в Аральское озеро не с северо-восточной стороны, а с юго-восточной, но она оставила свое старое русло благодаря, якобы, плотине, которую выстроил Чингиз-хан с завоевательными целями. Этот грозный полководец древности в 1219 году (судя по историческим памятникам) совершил нашествие на Туркестан. Его бесчисленные орды, накопившись в верховьях Иртыша, вышли из северных степей и появились под Отраром на Сырдарье. Под предводительством сыновей Чингиз-хана – Джучи, Джагатая и Угэдэя – монголы быстро покоряют один город за другим, распространяясь вверх и вниз по течению реки. Сам Чингиз-хан берет Самарканд, Бухару и много других городов, а в конце 1220 года соединенные силы монголов сравнивают с землей столицу Хорезма – Гургандж.

Таким образом, в два года от прежних арабских халифатов и княжеств в Согдиане (низменной части области, расположенной между Сыр-дарьей и Аму-дарьей, в противоположность Смагдиане, занимавшей горную часть этой области) не осталось и следа. Все, кому удалось спасти свою жизнь и кто не хотел покориться, разбежались по дальним углам страны Согд.

Наиболее удаленным местом были области, примыкавшие к Аральскому озеру и лежавшие по нижнему течению Сыр-дарьи. Угрозы оттуда и восстания, направленные против всесильного завоевателя» раздражали его, и он, по своему обыкновению, решил стереть с лица земли и этот край, эту спасенную голову страны. Чтобы лучше отрезать ее одним взмахом, он строит плотину на Сыр-дарье под Яныкентом (обычный в то время способ борьбы с врагами) и направляет ее воды на северо-запад. Цветущий край с высокой, интенсивной культурой превращается в пустыню. В настоящее время только многочисленные развалины, полузасыпанные песками, свидетельствуют о населенности и процветании этой страны в древнее время и о тех грозных событиях, которые пронеслись над ней. Рукава и отводы Сыр-дарьи, орошавшие этот край, забиты песками, а прежнее русло ее – Яны-дарья – почти неразличимое в нижнем течении, в верхней половине тоже постоянно уходит под пески, только ближе к Сыр-дарье в нем весной застаивается вода…

Плотина Чингиз-хана в настоящее время некоторыми своими частями обнажена и ждет раскопок и детального обследования. Но для пуска Сыр-дарьи в старое русло недостаточно, конечно, изучения только самой плотины; требуется тщательнейшее обследование Янгы-дарьи на всем ее протяжении, так как вопросы прочистки русла от песков и придания ему нужных уклонов и направлений – столь же существенны в этой проблеме, как и разрушение самой плотины.

Спрашивается: есть ли нужда в этом отводе Сыр-дарьи в старое русло? Не пострадают ли от этого районы, расположенные вдоль современного течения реки? Данные обследований этого края с несомненностью указывают на преимущество в климатическом и физико-географическом отношениях юго-западного варианта низовьев Сыр-дарьи. Недаром в древности эти места явились плацдармом для развертывания культуры высокого напряжения, чего совершенно нельзя сказать про отсталые районы современного се в. – западного направления Сыр-дарьи.

Сейчас трудно предвидеть во всех подробностях техническое осуществление данного гораздо короче, но зато обладает бесчисленным количеством добавочных рукавов?!.

Как бы то ни было, проблема обводнения Кызыл кумов ждет своего тщательного изучения. Пусть сейчас трудно предвидеть все детали ее осуществления, но сведения о процветавшей в древности стране на месте мертвых теперь песков являются достаточным побудителем для того, чтобы не сдавать этого проекта в архив, а поставить его в порядок дня напряженного советского строительства.

–

I. Пыль идет.

На сотни неоглядных километров раскинулся красновато-желтый ковер песков; как пышные розы на древнем узбекском намазлыке^[6]), цветут на нем мраморы и порфириты^[7]) Хек-тау, Букан-тау, Джаман-зангар-тау; края его свесились в Сыр-дарью и Аму-дарью, намокли и защетинились бахромой камышей. И вершится на этом ковре тяжба человека с пустыней – тяжба извечная, неотступная, на жизнь и смерть. Стрижет человек бахрому, режет ковер по краям на лоскутья-танапы^[8]), – в надрезах выступает голубая кровь. Чтобы лоскутья не сдвинулись, не скомкались, пришивает он их к земле цепкой дерниной. И через год на танапах – бледножелтая акварель хлопка и мясистая зелень бахчей.

Все дальше по ковру голубые надрезы, все жесточе борьба. И встает пустыня на бой за свой изрезанный ковер. Она посылает вперед ветер и тревогу. Бесчисленные стада барханов^[9]), которые паслись до той минуты мирными округлыми черепахами, вдруг вздымаются к небу; они расплескиваются на мириады песчаных брызг и несутся на крыльях бури, чтобы за десятки или сотни километров снова опуститься вниз неподвижными круглоскатыми черепахами.

– Пыль идет! Пыль идет! – кричит в смятении человек.

Пустыня, как бушующий желтый океан, бьет в берега валами-барханами и заново ткет свой укороченный ковер. Голубые вены арыков^[10]) забиваются песком, зеленые и бело-желтые акварели потухают и тонут в песчаном наводнении. Кишлаки и даже целые города не могут устоять против этого могучего прибоя. Кольцо пустыни снова раздвигается – без сожаления она развертывает по земле тяжкий, сыпучий ковер и душит под ним зеленую жизнь.

Старый Эмро, певец из Чаюглы-куля, в такие дни забивается под навес своей глинобитной норы и надрывно-монотонно поет про горестную жизнь детей пустыни. Серебряный оклад его круглой бороды в складках коричневого халата – словно солончак в глинистых впадинах. Растрепанная черная шапка мерно раскачивается вперед и назад.

Он поет:

«Вот от мазара^[11]) Иркибаи идет великая пыль. Она поглотила солнце и небо. Она выпьет светлую воду из арыков. И страх, как волк, крадется в серце бедных детей пустыни.

«Чаюглы-куль стояла у голубого озера. Это было очень давно, когда старый Эмро еще не снился своей матери. Тогда земля шевелилась от баранов, и люди не выпускали из рук дутара и кобыза^[12]).

«А теперь пустыня повернула свое лицо на Чаюглы-куль. Голубая вода канула в глубокий колодезь. На краю кишлака когда-то жил Худай-бергень, а теперь там вырос красный бархан.

«Но вот пришел советский батырь^[13]). Он хочет спасти бедных людей. Он пойдет в пустыню и отворит ее сердце.

Оттуда хлынет голубая вода, и для дехкан^[14]) настанет новая жизнь».

Старый Эмро пел вслух о том, чем полнились его выпущенные на волю думы. А первая неотступная его дума была об исконной песчаной беде его родины, Временами он как-то жалобно взвизгивал или, может быть, всхлипывал, а иногда долго и гнусаво тянул на одной ноте, словно подвывал буре.

_{Старый Эмро пел об исконной песчаной беде своей родины…}

Пустыня, распуская буйные космы, вставала до неба. За саклями росли зыбкие сугробы песка. А в глиняной норе раскачивался старый Эмро, и в бурю и сумрак уносились его монотонные жалобы-думы:

«…Пустыня повернула свое лицо на Чаюглы-куль. Голубая вода канула в глубокий колодезь. Но советский батырь отворит сердце пустыни, и тогда начнется янги турмыш – новая жизнь».

II. Древняя тайна пустыни.

В один из тусклых, заволочных дней к зданию почты в Дурт-куле подъехал всадник. На уем был военный шлем со спущенными бортами и высоко подвязанный серый плащ. Лица почти не было видно. Он упруго слез с коня и, слегка расставляя ноги, очевидно, от долгой езды верхом, вошел в здание.

Конь покосился вслед хозяину и, переступив передними ногами, сторожко замер. На улице было пустынно в этот расплавленный час. В воздухе висела завеса тончайшей розоватой пыли. Она то густела как дым, то матово таяла в голубизне. Солнце сконфуженно ржавело в ее сгустках. Где-то северо-западнее пролетала лохматая птица бури, от ее гигантских крыльев окрестности на десятки километров дымились пылью.

Не прошло и пяти минут, как проезжий озабоченно вышел из здания, сел на коня и рысью скрылся за углом. Миновав плац перед казармами, он повернул в переулок и остановился около небольшого домика. Со двора к нему вышел коренастый детина в нижнем белье и папахе.

– Здорово, товарш командыр! – дружелюбно прогудел он.

– Здравствуй, Письменный! – ответил командир, слезая с коня.

– Чи спроворив^[15]), чи нет, товарш командыр? – понижая голос и сочувственно заглядывая командиру в глаза, спросил парень.

– Все устроил, Письменный, все! – быстро сказал приехавший, очевидно, в эту минуту не желая распространяться.

– И кыргыз слухат? – не унимался тот, принимая уздечку.

– Ну, конечно! Как же ему не согласиться? – на ходу сказал командир и торопливо скрылся за дверью.

Войдя в комнату, он быстро разделся, вынул из дорожной сумки пачку газет и писем и сел к столу. Пересмотрев бегло всю пачку, он остановился на большом сером пакете и тотчас вскрыл его.

Минуту спустя, озабоченность стаяла с его лица, от глаз и губ брызнули лучи удовлетворения.

Это было лицо, высушенное знойными ветрами пустыни; каждый мускул, каждый желвак дрожал тут же под кожей, отчего лицо казалось мужественным и выразительным.

В письме он прочел:

Уважаемый товарищ Кравков!

Спешу уведомить Вас, что находка Ваша чрезвычайно заинтересовала не только наши ученые круги, но, благодаря моему краткому сообщению в «Archeologie» – и европейские. Туркестан, столько раз смывавшийся гигантскими волнами великих переселений, таит в своей истории еще много загадок. На одну из них, очевидно, вы и напали.

Прилагаемый при сем перевод любезно доставленной Вами грамоты, к сожалению, имеет досадные перерывы, именно в тех местах, где письмена, благодаря истлевшему материалу, стали неразборчивы. Но я полагаю, что и те сведения, которые мы получили, дают полное основание ожидать продуктивных исследований в этом направлении.

Грамота и остаток каменного футляра, согласно Вашему желанию, помещены в Археологический Музей при Академии Наук, причем кусочки ссохшейся каменоподобной мастики, которой была залита грамота в футляре, отданы на исследование в химическую лабораторию.

Академия Наук приносит Вам глубокую благодарность за Ваше любезное разрешение опубликовать столь ценный документ.

Ученый секретарь Монгольской Академии Наук Ц. Шаймардано.

27 апреля 192* года. Г. Улан-Батор».

Перевод грамоты:

«В год Белой Курицы^[16]), 1220, первой осенней луны 19 числа Темучин Чингиз-Хан покорил столицу Хорезма – Гургандж. Приказав, по обыкновению, вывести ремесленников^[17]) за стены, он предал город и жителей огню и мечу. Сам же, на своем покрытом бронею коне Халтыре, поднялся на вершину холма и, глядя на север, негодовал сердцем и произнес следующие слова:

«Я прошел горы, реки и пустыни, я покорил Отрар, Дженд, Бенакет, Ходжент, Нурату, Бухару, Самарканд, Термез, Гургандж и нигде на земле не знал преграды.

«Ты же, страна Согд^[18]), с сердцем лисицы и клыками леопарда, хочешь избежать общей участи. Ты, оставив мне туловище, хочешь спасти свою голову у моря.

«Так я отрублю твою голову. Я отрежу голубую жилу твоей жизни и обращу на тебя лицо и проклятие пустыни. Это говорю я, Чингиз-хан Темучин ^[19] ).

Сказав так, он подозвал к себе сыновей и добрых тушемилов (министров) и приказал

……. 10.000 человек.

Через четыре года, в год Мыши, 15 числа первой луны Янгы-дарья повернула к северу от великой плотины и, смыв девять городов и бесчисленное…………

…..записал Джучи,

исполнитель воли отца и повелителя своего, Чингиз-хана, чтобы засвидетельствовать великие дела……

…….грамоту в край

плотины………………

от Яныкента^[20]) день……..»

Прочитав письмо и перевод, Андрей Кравков вынул карту и в сотый раз долго изучал голубого аральского краба с его двумя мощными щупальцами, которые, пронизав горячую страну, шевелились где-то под «Крышей Света»^[21]). Потом он достал несколько книг и, заглядывая в полученный перевод, что-то разыскивал в них и иногда делал выписки.

Краском Андрей Кравков был человеком горячей хватки. Раз наметив, себе цель, он загорался пафосом преодоления. Его душевные и физические силы тогда собирались в один фокус, и в просторах жизни всегда оставляли за собой четкую струю.

Военная судьба лет пять бросала его по Туркестану. Не раз он пересекал пустыню, пробирался по алайским ущельям до английских ворот у Гульчи, спускался по голубым щупальцам до Арала, рыскал по тугаям^[22]) – и всюду он видел, как от гор до моря великая древняя страна жаждет… Жаждет издавна, жаждет сухими песками, обреченным трудом, смертью городов. Кравков видел, с каким отчаянным упорством человеку даются короткие километры жизни около рек. Колеся по краю, он нашел даже целую страну, съеденную песками. Пораженный этой древней тайной пустыни, он начал копаться в песках, книгах и памяти людей. Постепенно эти три пути сходились к одной точке. И тогда в голове Андрея Кравкова родился гигантский план.

III. Юный приятель.

– Входи, входи, голубчик! – час спустя приветливо говорил Кравков, кончая второе письмо.

Володя Беликов замялся у двери.

– Не мешаю вам, Андрей Михайлович? Здравствуйте! – сказал он.

– Здравствуй, Володя! Проходи. Я… вот… сейчас кончу, – не отрываясь от письма, говорил Кравков.

– А я словно чувствовал, что вы приехали, – дай, думаю, зайду, – сказал Беликов, неловко садясь против стола.

– Ну, вот и хорошо… – рассеянно поддакивал Кравков. – Ну, вот и хорошо…

– Я все эти дни думало вас, Андрей Михайлович. Удивительный вы человек! – после небольшой паузы добавил Беликов, восхищенно глядя на Кравкова.

– Да что ты? И почему же ты так решил? – спросил Кравков, на минуту подняв голову и; добродушно лучась на собеседника.

– Да как же! – немножечко смущаясь, с жаром сказал тот. Ведь вот возьмите хоть это дело с плотиной. Подойдет к нему один, подойдет другой – незаметно. А взялись вы – и всем вокруг стало как-то горячо и неспокойно. Мысли, чаяния, люди, как бумажки и листья на ветру, так и потянулись за вами. Вот послушайте дехкан…

– Не за мной, Володя, а за новой жизнью, – перебил его Кравков. – За янги турмыш, мой милый! А я только домогатель ее. Вот посмотри-ка, что мне прислали из Монгольской Академии, – прибавил он, передавая Беликову перевод грамоты.

Володя Беликов учился в институте сельского хозяйства и мелиорации и приехал из Саратова на практику по мелиоративному делу. Тут, между Зеравшаном и Аму-дарьей, он и столкнулся с Андреем Кравковым. Столкнулся и зажегся об его кипучие мысли и творческие замыслы.

– Ну, вот и кончил! – сказал, наконец, Кравков, принимаясь запечатывать конверты. И, взглянув на пытливо склонившуюся голову юноши, спросил:

– Разбираешься, Володя?

– Поразительно, Андрей Михайлович! – отозвался тот. – Даже немного жутко. И ведь все точь-в-точь, как вы предполагали!

– Да, теперь несомненно скоро выступим в поход, – сказал Кравков и раздумчиво добавил – А грамота, Володя, дала мне очень много – во-первых, она отчетливо сказала мне: да, плотина есть, и, во-вторых, эта плотина под Яныкентом. Собственно, теперь остались только развалины Яныкента. Вот смотри сюда– и Кравков развернул карту – эти развалины вот здесь, против Кзыл-Орды, километрах в тридцати от левого берега Сыр-дарьи… Когда-то это была цветущая страна. Но Чингиз-хан превратил ее в пустыню. Ее древнее название Согдиана. Там я видел чудесную Барак-калу…^[23]) Барак-кала!.. Какая же это красота! Понимаешь? За пятьдесят километров мы делали засечку^[24]), и было видно ее. Кругом пустыня и в ней – это одинокое, колоссальное здание. Громадный куб! И вверху чистейшие голубые купола – нет, голубые в бирюзу, чуть зеленоватые. И эмалью под ковер разделаны стены. Классическая лестница к озеру, а по бокам – мраморные сползающие львы – чудо искусства! Подземные строения – точная копия того, что над землей. Идешь, идешь спиралью вниз, бесконечными переходами и пустынными анфиладами, и там, в самой глубине – нечто вроде залы, и в ней – драгоценные нетронутые ковры. А кругом – ни души, пустыня…

– Андрей Михайлович, возьмите меня с собой! Я, ведь, как раз по плотинам, – вырвалось у Беликова, и его глаза заискрились влагой порыва.

Кравков пристально посмотрел на юношу и разглядел в нем беззаветную готовность к подвигу. Этот бескорыстный огонь Кравков ценил в людях, а потому и не мог отказать своему юному приятелю в его неожиданной просьбе.

IV. Сборы в путь.

Кравкова крайне волновал каждый уходящий весенний день. Он чувствовал, что экспедиция тем самым отодвигается в лето, в безводье, в угрожающие жары. А колесо необходимых согласований и разрешений поворачивалось медленно, иногда и поскрипывало. Надо было получить средства от Центрального Бюро Исследований и выхлопотать длительный отпуск по военной службе^[25]).

Была и еще одна забота у Кравкова. Он с университета сохранил в себе склонность к натуралистическим наблюдениям. За годы военных скитаний эта склонность не только не потухла в нем, но нашла себе богатую и разнообразную пищу в пылающих просторах Средней Азии. Задумав свой поход к плотине Чингиз-хана, Андрей Кравков постарался заботливо обставить его и с этой стороны. Он списался с Географическим Обществом и другими советскими учеными учреждениями по ряду вопросов, касавшихся исследования жизни в центральных песках пустыни Кызыл-кум.

И только к середине июня все было улажено. Перед Кравковым теперь встала задача: или отложить запоздавшую экспедицию до зимы и будущей весны, поставив тем самым под новые вопросы ее организацию, или пуститься в поход летом, не теряя с трудом достигнутой слаженности в деле, но с риском встретить двойные трудности в пути.

Кравков выбрал последнее.

Экспедиция была разбита на два отряда. В первый вошли: сам Кравков – начальником экспедиции, инженер-специалист по гидравлическим сооружениям, геодезист, два проводника и Володя Беликов. Этот отряд, выйдя из Дурт-куля по Иркибайской дороге, с самого же начала должен был заняться наблюдениями.

Во второй отряд вошли двадцать туземцев из обреченных песчаной смерти кишлаков под предводительством старого Эмро – певца из Чаюглы-куля. Этот отряд, вооруженный лопатами и кирками, представлял из себя основную рабочую силу для предполагавшихся значительных раскопок. Он должен был выступить на трое суток позднее и. двигаться от Кипчака на северо-восток, до выхода на Иркибайскую дорогу у колодца Ун-кудук. Здесь обе группы соединяются и, сделав два перехода по дороге, сворачивают с нее и двигаются вдоль русла Янгы-дарьи. По пути производятся съемки, измеряется в русле толщина песчаного покрова, исследуются грунты под песками и пр. Близ развалин Яныкента происходят крупные раскопки с целью выявления объемов древней плотины, изучаются ее положение, материал и ряд других технических вопросов, связанных с ее разрушением.

В зыбких туманах будущего, за рядом лет и преодолений, Кравкову виделся тот единственный день, когда каменный нож Чингиз-хана будет разрушен и ожившая жила снова набухнет голубою кровью жизни. Сыр-дарья встанет тогда на колоссальную двуногую дельту, и пустыня будет побеждена.

V. Первая загадка.

17 июня Андрей Кравков выступил с отрядом из Дурт-куля. Голубой опрокинутый ковш неба был безукоризненно чист. В его стеклянной глубине ликующе-угрозно крутился огненный диск солнца. Шесть верблюдов, надменно неся свои головы, бодро уходили на северо-запад.

Некоторое время путь шел вдоль Аму-дарьи. Навстречу попадалось много кишлаков, которые трудолюбиво закидывали в причесанную зелень посевов сложные сети арыков и рукавчиков. Вокруг них ширились изумрудные платы верблюжьей колючки. Розовыми метелочками по-петушиному топорщился гребенщики^[26]) – предвестник тугая. А дальше и он, отодвинутый человеком и его хрупкими посевами, хмурился своими серовато-зелеными непроницаемыми толщами. Когда караван поднимался на курганы, во всю величавую ширь перед ним сверкала бирюзой Аму-дарья. И невольно глаза путников поворачивались к ней, ловя ее лазоревые излучины и как бы насыщаясь ее могучим многоводьем. Путь загибал вправо, в пустыню, – от воды, от красавицы Аму.

День прошел молчаливо. Только собаки экспедиции при проезде через кишлаки с увлечением обменивались взволнованными салютами с местными псами. Как баранта^[27]), жалась по крышам обугленная солнцем, лохмато-курчавая детвора. Черными спицами впивались в проезжающих медлительные взгляды взрослых. А караван уходил вперед, волоча за собой любопытство, а может быть, и сочувствие обитателей кишлаков.

Поход начался. Горсточка людей уходила от человеческого жилья в безлюдье, в пески. Тысячи мелких случайностей теперь подстерегали их в пути, все надо было предвидеть, во всем надо было быстро разбираться, чтобы не поставить под угрозу жизнь – свою и товарищей. И первая же ночь несла загадки…

Перед вечером караван остановился на берегу пустынного озера Эс-Тэмес. Стеклянный глаз воды густо зарос по сторонам пушистыми ресницами тростников. Слышались крики уток и жалобные вопли кзыл-аяка^[28]). Стремительно пронизывали воздух зеленовато-золотистые щурки. В прорывы тростников, среди скопищ темной птицы, жемчужно-белыми пятнами сверкали пеликаны, лебеди и цапли. Но ближайшие к людям тростники затаенно немели.

Кравков решил захватить здесь несколько экземпляров редкой птицы для своих коллекций. С одним из спутников он вошел в тростники.

Озерная впадина на большое пространство была окружена неглубокими плесами, которые чередовались с песчаными перекатами. Тростник был проходим, а иногда даже прерывался мелкими водными косами.

Увлекшись охотой, Кравков отбился от спутника и пошел в обход озера с южной стороны. Его особенно соблазнил редкий экземпляр черного аиста, которого он выследил в камышах. И только подвязывая к ремню вторую птицу, спустя часа полтора после выхода, он заметил, что сумерки уж хлынули в камыши густой чернильной волной и, быстро заполнив, преобразили их в сплошную непроницаемую стену.

Наощупь, раздирая ее перед собой, Кравков повернул обратно на сигнальные выстрелы, которые глухо доносились со стороны лагеря. Шел он по заливной озерной обочине, шлепая по лужам, иногда уходя в воду по колено. И вдруг позади него что-то шарахнулось в тростниках. Кравков снял с плеча ружье и остановился – треск в камышах тоже замер. Но едва он двинулся вперед, за ним снова трахнуло справа, слева, рывками, будоражливо продираясь сквозь заросли. Он остановился опять – остановились и там. Он повторил так несколько раз – результат был один и тот же. Тогда Кравков, быстро повернувшись, выстрелил в тьму, в шаги. Там круто что-то отшатнулось по воде и снова притихло…

Как Кравков ни вслушивался в ночь, ни одного звука, выдающего неизвестное, он не уловил. Он ринулся вперед, к лагерю. Минуту спустя за ним раздались хлопотливые, догоняющие шаги. Но теперь они страшно выросли – за ним гналось уже целое стадо, табун, скопище… Кравков, не разбирая, оборачивался, стрелял и снова шел на взметы горящих тростников, которые бросали для него в лагере.

Когда Кравкова встретили из лагеря, решено было разгадать это таинственное и, очевидно, безобидное преследование. Охотники пошли навстречу загадочному скопищу, они сделали несколько залпов наудачу, но преследующие были упорны; едва к ним начинали приближаться, они отступали, но как только охотники удалялись, волна тресков, шума и пенного клокотанья снова настигала по пятам.

На другой день, прежде чем двинуться дальше, Кравков с несколькими спутниками зашел в тростники. И что же? На всем его вчерашнем пути, по одному-по два, валялись огромные кабаны. Их было убито с десяток! Животные очевидно, шли массой, сплошной лавиной тел, – только в этом случае выстрелы в ночи и могли выхватить из них такое количество. Но что, какой странный инстинкт заставил животных под пулями проявить такое покорное и миролюбивое любопытство, – это для Кравкова и его товарищей так и осталось загадкой^[29]).

VI. Происшествия в урочище Мын-булак.