Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 05"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Мэклин поднялся на ноги, некоторое время поразмыслил и потом сказал:

– Ну, так что же, и берите ее. Я препятствовать не буду.

Он отвернулся от места находки и длинной чертой отметил на песчанике место. Заметив все подробности местоположения, он направился к разбитому кораблю.

На месте раскопок ни Мэклин, ни Слэйн не приняли участия в работе. Они сели оба и закурили. Руководивший землекопами Джим подошел и сел около них.

– Здесь нет ничего, – сказал он. – Да насколько я полагаю, и быть ничего не может.

– Да мы уж нашли, – поведал ему Мэклин.

– Нашли! – воскликнул Джим. – Но как же это, чорт возми, удалось вам?

– Да, ну не все ли равно, как. Нынешней ночью надо будет забрать все оттуда, а к утру – в путь.

– Ничего не могу иметь против этого, – сказал Джим. – Можете тащить ночью, если вам угодно.

VIII. Лунный свет.　

После ужина Сэм и Джим закурили свои трубки, а Мэклин пошел за мешками, которые они захватили с собой из Сиднея. Сидеть и курить или разговаривать он был не в состоянии. Теперь он весь был поглощен делом.

Принеся мешки, он закурил трубку и сделал себе стакан грогу^[91]).

– Вы принесли три мешка, – сказал Слэйн, – но что же вы будете тащить в них? Ведь для того клада, что спрятан Там, больше одного мешка не понадобится.

– А песок, – сказал Мэклин.

– Какой песок? – с удивлением спросил Слэйн.

– Да поймите же вы, что клад-то мы будем забирать лопатами и потом, когда кончим, так ведь весь песок кругом этой дыры надо будет взять с собой, чтобы посмотреть потом, не осталось ли в нем монет.

– Ага!

– А затем, эта девушка, – продолжал Мэклин. – Как же быть, если вы не договорились с ней, или если она не явится случайно сама перед рассветом на берег. Вам бы надо взять с собой Сэма, да и пойти поговорить с ними в деревне. Насколько я могу понять, они, по словам Сэма, едва ли станут особенно возражать против того, чтобы растаться с ней, но пойдет ли она сама, вот в чем вопрос…

– Она охотно пойдет, – сказал Слэйн. – Ну, что ж, может быть, я просто не в свое дело суюсь… Ну, а в Сиднее, что вы там будете делать с нею?

– О, да раньше ее еще сюда, привести надо, – сказал Слэйн. – Если мы довезем деньги до дома, то я полагаю, у меня будет денег достаточно, чтобы что-нибудь сделать для нее.

– Пускай будет по-вашему, – сказал Мэклин, – может быть, вы и правы. А теперь давайте приниматься за работу, луна уже высоко. Я думаю, что прежде всего вам и мне надо одним сойти на берег и сделать там на случай маленькую разведку. Мы можем взять с собой мешок, чтобы кое-что понабрать там, если все спокойно, а потом уж мы захватим и Джима с Сэмом для главной работы.

Они вышли на палубу.

Высоко над холмами плыла луна, заливая своим сиянием и скалу, и песчаный берег, и море, чуть волнуемое ночным ветерком. На песках, – ни признака жизни, разве, что промелькнет и скроется тень от ночной птицы-рыболова, перелетающей от воды к холмам…

Они высадились на берег и пошли, один впереди, другой сзади. Слэйн держал под мышкой скатанный мешок, а Мэклин в руке лопату.

– Я думаю, мы уж слишком увлеклись с вами в этом деле, – начал Мэклин. – Вы говорили – сто тысяч. А там всего тысяч пять будет. Да и Джиму надо тоже помазать по губам. Ну, пятьдесят уйдет на его долю, этого с него будет довольно, он до денег не жаден. Значит, по две тысячи пятьсот на брата…

– Для разумного человека и это хорошая выручка, – сказал Слэйн. – Только бы вернуться благополучно.

– Ну, подождите, вы еще далеко не вернулись, – сказал Мэклин. – До этого нам еще ой-ой как много ждать!..

Они пришли к тому месту, где было зарыто золото. Все было в порядке.

Чтобы окончательно проверить, Слэйн кинул мешок на землю, а сам встал на колени и нагнулся, чтобы отгрести немного песок сверху. Но едва наклонился он, как какая-то легкая тень, точно от летевшей птицы, промелькнула по песку. Он оглянулся, за его спиной стоял Мэклин с занесенной над головой лопатой.

Лопата мгновенно опустилась, но Слэйн успел увернуться от удара и вскочить на ноги. Убийца не растерялся после промаха. Отдернув лопату, он взял ее наперевес и бросился с ней на товарища.

Слэйн отпрянул. Меньше чем на вершок прошел от него острый, стальной край лопаты. Не дав Мэклину опомниться, он схватил его за левую ногу над щиколодкой.

Мэклин упал, лопата выскользнула у него из рук. Но лишь какой-нибудь момент пролежал он на земле. Весь горя от злости, он подогнул правую ногу и потом изо всех сил, словно лошадь, лягнул ею Слэйна. Удар каблука пришелся о кость левой щеки Слэйна и чуть не оглушил его. Пальцы его ослабели и он выпустил из рук ногу Мэклина. В один миг тот был уже на нем и, придавив коленями обе его руки повыше локтя, давил ему горло.

В таком положении человек совершенно беспомощен. Он мог, сколько ему угодно, биться ногами, но ни повернуться, ни поднять плеча из-под колен противника он не мог.

А руки Мэклина все больше сдавливали горло Слэйну. Под этой хваткой Слэйну удалось один раз с громадным усилием слегка двинуться, так что он уже чуть-чуть приподнял было одно плечо, но тут же оно опять упало. Точно железом сдавило ему горло, какие-то сверкающие колеса быстро завертелись перед глазами… но вдруг ослабела железная хватка на его шее. Он приподнялся на локте, Мэклина не было над его головой. Он лежал рядом с ним вниз лицом и скреб ногами песок, залитый лунным светом. И тоже залитая лунным светом, прислонясь спиной к отвесной стене песчаника, стояла какая-то другая фигура… Это была Китивик.

_{Руки Мэклина все больше сдавливали горло Слэйну…}

Слэйн приподнялся на колени, она подошла к нему и указала рукой на шею Мэклина у затылка. Там, точно насекомое, вонзившее свое жало, торчала стрела духового ружья…

Неподвижной была Китивик. Она стояла рядом, не сводя глаз с Слэйна, а тот, все еще на коленях, склонился к телу убитого и пристально рассматривал стрелу, торчавшую в окоченелом мускуле его шеи.

Слэйн был не в силах овладеть собой. В эти первые секунды еще не упал тот подъем, которым он был охвачен в борьбе против Мэклина, он все еще как бы боролся с ним, пораженный тем, что тот, кого он считал человеком, оказался просто бандитом!..

Мало-по-малу рассудок вернулся к нему. Теперь все для него стало ясным. Мэклин хотел убить его ради денег, ради его доли золота. Китивик, очевидно, следила за ними. Она спасла его…

Он поднял глаза на девушку. Она стояла попрежнему, все еще не двигаясь с места:, видимо, что она не особенно была занята тем, что произошло. Она не умела, как он, сказать про себя: не. приди я, вы были бы убиты. Она была первобытным существом. Не дрогнув перед опасностью, она приняла факт так, как он был, ничего не приписывая себе. Она увидела человека, которого любила, в борьбе с другим, она видела, как этот другой поверг его наземь. И она убила этого другого. Вот и все…

Слэйн поднялся на ноги и, стоя рядом с ней, положил руку на ее плечо. Он нуждался в опоре.

Какую-нибудь минуту длилась борьба, но за эту минуту он потерял энергии столько, сколько хватило бы на несколько дней. Китивик обняла его, охватив рукой его спину и положив кисть руки ему сзади на плечо. Это не было жестом влюбленной. Это было оказание поддержки. Она спасла ему жизнь, и теперь она помогла ему вернуть свои силы.

Они вместе пошли к берегу моря.

– Китивик, – сказал Слэйн дорогой. – Вы спасли мне жизнь. Но она теперь немыслима без вас…

Китивик поняла его, поняла не из слов, а из тона его речи. Поняла она его и тогда, когда, придя к лодке, он объяснил ей знаками, что сейчас он поедет на судно, но потом вернется, и что он просит ее подождать его.

Он отчалил, а она, присев на песке, именно на том месте, где он указал ей, стала ждать его возвращения…

IX. Заключение.

Такова была история Китивик. Я записал ее, воспользовавшись самым лучшим для нее источником – рассказом самого Слэйна.

Теперь – это коренастый человек, с проседью в волосах, занимает видное общественное положение…

Как он по дороге в Сидней учил Китивик азам английского языка; как он пустил в резиновый промысел те четыре тысячи, что достались ему из клада; как остальные две тысячи соверенов получил Джим, занявшийся на эти деньги судостроением; как Сэм, когда ему дали пятифунтовую кредитку, сейчас же вдрызг напился, попал в кутузку и был оттуда выпущен под их поручительство, – все это совершенно излишне для завершения рассказа, имеющего свой действительный, реальный конец: Китивик Слэйн…

КАК ЭТО БЫЛО

В долине зобатых таджиков

Краеведческий очерк Вл. Ерофеева

Автору этого очерка удалось побывать в долине Ванча осенью 1927 г. Экспедиция посетила кишлак Рахарв на обратном пути с Памира, где она снимала кинокартину «Крыша мира». Долина расположена в пограничной с Афганистаном полосе и со всех сторон окружена высочайшими горными хребтами.

–

В первый раз мы сталкиваемся с зобатыми за перевалом Гушхон.

На «летовке»^[92]), расположенной у самых снегов, живут совершенно одичавшие зобатые женщины. Издали завидев экспедицию, женщины скрываются в своих каменных пещерах и не впускают туда никого из европейцев. Наш проводник Исмаиль берет на себя роль дипломатического и торгового представителя экспедиции и целый час таскает из летовки на бивуак молоко и сыр.

Увидеть вблизи строптивых женщин нам так и не удается, несмотря на все просьбы, посулы и хитрости.

С рассветом мы продолжаем спуск и скоро скатываемся в долину Ванча.

Через реку Ванч перекинут большой мост обычной таджицкой системы; выступающие с обоих берегов бревна соединены брусьями, держащимися на честном слове. Непригодность такого моста выясняется лишь тогда, когда кто-нибудь на нем проваливается. Невидимому, такое «испытание» недавно произошло, так как на мосту копошится десяток таджиков, заботливо перекладывающих брусья и укрепляющих их камнями.

_{На мосту копошится с десяток таджиков, заботливо перекладывающих брусья и укреплявших их камнями… (Фотография автора).}

Таджики оборачиваются в нашу сторону – и мы ахаем от удивления. Все рабочие наделены зобами, безобразно свисающими на грудь…

Уродливые мешки разной формы и величины, выросшие у них на шее, болтаются при каждом движении, а когда голова наклоняется – отвисают перпендикулярно к земле.

Зобатые, прервав работу, помогают нам провести лошадей по мосту. Наши любопытные пристальные взгляды их нисколько не смущают, они даже не пытаются скрыть свое уродство.

Кишлак Рохарв, или, как он значится на карте – Кала-и-Ванч – самое крупное поселение зобатых таджиков. Широкая долина, в которой он расположен, вся покрыта колышущимися полями пшеницы и душистого клевера. Земли у ванчских таджиков больше, чем на Памире, и их дома выглядят гораздо богаче.

Экономическое благосостояние зобатых создало условия для их сравнительно быстрого культурного развития. Среди них довольно много, грамотных (по-персидски), ходят они в опрятных одеждах и владеют рядом инструментов, которые еще не употребляются памирскими таджиками.

В кишлаках^[93]), находящихся выше по течению, зобатые уже с давних пор добывают железную руду и выплавляют в земляных домнах чугун. Разнообразные железные изделия расходятся из Ванча по всему Памиру, Дарвазу, проникают даже в Афганистан.

Но благосостояние ванчцев дается дорогой ценой. Их болезнь не только неизлечима, но и неотвратима. Ее причина – вода местных рек, насыщенная какими-то неизвестными веществами, вызывающими чудовищное разрастание щитовидной железы.

Речка Рохарв, орошающая поля в Кала-и-Ванче, разливает по всему кишлаку свои мутно-белые воды. Зобатые знают, что, эта именно вода вызывает у них уродливую опухоль, но бессильны что-нибудь сделать. Единственное средство избавиться от болезни – это уйти из долины. Но куда? Всюду кругом земли еще меньше, чем у них, всюду она уже занята и обрабатывается…

_{Зобатый таджик из кишлака Кала-и-Ванча.}

И вот с детства они пьют ядовитую воду, и уже годам к пяти появляется маленькая опухоль на шее. Она растет из года в год и многих преждевременно притягивает к земле. Некоторые ванчцы с особенно большими зобами не могут ходить без посторонней помощи – зоб не позволяет им смотреть на землю. У других (и очень многих!) на почве чрезмерной зобатости развивается слабоумие.

Таджики рассказывают нам, что года два назад вода в Рохарве стала как-будто прозрачнее, и это сразу сказалось на всех: зобы перестали расти. Но вот недавно в горах произошел обвал, который запрудил реку. Она снова стала мутной, и все чувствуют увеличение желез.

С момента нашего появления в Рохарве нас неизменно окружает толпа зобатых – взрослых и мальчишек. Они внимательно наблюдают за нами и охотно выполняют все наши просьбы. Когда мы привыкаем друг к другу, появляются больные, которые верят в медицинские знания русских, В Язгулеме мы «лечили» вереницы больных, постоянно дежуривших у нашего лагеря.

Ванчцы прежде всего, конечно, просят излечить их от зобатости. Хотя все они привыкли к своему уродству, но зоб затрудняет им передвижение, мешает работать.

– Вы пробовали лечиться сами? – спрашивает кино-оператор, выполняющий у нас роль главного врача.

– Да, некоторые из нас протыкали зобы ножом – думали: из него вода выйдет. Но только хуже делается, и рана долго не заживает.

Мы совершенно теряемся, и не знаем, что делать с больными.

– Ваша болезнь неизлечима – говорит «доктор», – у нас нет против нее лекарств.

Но зобатые не расходятся и продолжают просить какое-нибудь средство. В конце концов, мы вынуждены поить их содовой водой. Таджики с жадностью глотают шипучий напиток – и остаются очень довольны.

* * *

Человек ко всему привыкает. В течение короткой остановки в Ванче мы так привыкаем к зобатым, что не замечаем всей необычности этих людей, v Когда мы выходим из лагеря с киноаппаратом– кажется, что и снимать-то нечего. Выплавка железа начинается только поздней осенью, а сейчас зобатые убирают поля, сушат урюк^[94]), пашут озимь. Все это мы уже снимали раньше. С трудом находим новые сюжеты, на которые имеет смысл тратить оставшуюся пленку.

Снопы на Ванче не носят на спине, а возят на_ санях-волокушах. В сани, похожие на русские розвальни, впрягается пара черных быков. Быки какой-то особой, тоже зобатой породы – тяжелые мешки свисают у них с шеи почти-что до земли.

Со скрипом и визгом ползут сани по бугристой дороге. Даже сильные волы не могут иногда сдвинуть их с ухаба. Другое дело, когда возят пшеницу с гор. Тогда сани сами катятся вниз, а быки служат лишь тормозом, останавливающим их падение.

Зерно молотится вязанкой колючего хвороста, которую таскают по кругу те же послушные, терпеливые животные. До головокружения вертится эта примитивная «машина» и вместе с ней уцепившийся за хворост таджик – пока из измельченных снопов не высыпятся все спелые зерна.

Вытянувшиеся рядком вверх по реке Рохарву водяные мельницы целый день скрежещут жерновами, перемалывая новый урожай.

Вот почти все, что удается подметить «кино-глазу» на Ванче.

Бродя по таджицким дворам и урюковым садам, мы схватываем еще несколько бытовых сценок. Зобатая девочка, сидя на корточках, моет у арыка посуду. Она с большим усилием вытягивает вперед руки, так как зоб мешает ей зачерпнуть воду.

В тени деревьев, на разостланном по земле ковре, спит совершенно голый пятимесячный мальчик. Около него сидит мать и, глядя с любовью на сына, отгоняет от него веткой назойливых мух. У женщины правильные, красивые черты лица, но шея обезображена кривым, выросшим в одну сторону зобом.

Мы подходим ближе. Ребенок переворачивается во сне, и мы видим, что он еще совершенно здоров. Мать улавливает наши взгляды, скользнувшие с ее зоба на шею мальчика – и улыбается. Она уверена, что ее сыну удастся избежать общей участи…

* * *

В Вамаре нам досаждали мухи, тысячами набивавшиеся в палатки. Они лезли в нее, как в мухоловку, пока полотнища внутри не становились черными. Мы пытались бороться с мухами, выгоняли их из палатки, устраивали чудовищные побоища, в результате которых вся земля покрывалась трупами «неприятеля». Но видя бесплодность борьбы, спасовали: сложили палатки и расположились на открытом воздухе.

В Ванче нас подстерегал враг более опасный и, главное – невидимый. Здесь мы впервые познакомились с москитами.

После первой же ночевки в Рохарве наши лица и руки покрылись волдырями, происхождение которых было неясно – после перехода мы спали, как убитые.

На следующую ночь все становится понятным. Как только гаснет свечка, в лицо, руки и все открытые части тела впиваются острые булавки. Мы зажигаем свет и, почесываясь, присматриваемся к белью, окружающим вещам, наконец, к воздуху. Никаких – ни крылатых, ни ползающих – врагов не видно и мы снова, укрывшись с головой, ложимся спать. Только-только находит сон, как снова что-то впивается в незакрытый кончик носа. Опять вскакиваем и начинаем не только смотреть, но и прислушиваться. Кто-то возится в соседней палатке, заглушая еле уловимый ухом комариный писк.

Лишь при помощи хитрости удается обнаружить врага. Не задувая свечки, я замираю неподвижно и, когда чувствую зудящий укол на лбу, с яростью хлопаю по укушенному месту. Тут только удается поймать маленькую мушку, величиной вдвое меньше булавочной головки, с широкими прозрачными крылышками.

Мы слышали, что москиты не любят гвоздичное масло и, достав из походной аптечки пузырек этой невыносимо пахнущей жидкости, поливаем ею пол палатки. Люди задыхаются, но москиты продолжают весело танцовать над нами. Лишь с рассветом, как черти с первым выкриком петуха – они исчезают, и мы засыпаем с тяжелой головой.

Мстиславский – автор фантастического романа «Крыша Мира» – описывает зобатых, как страшных и злых карликов, которые ничуть не лучше австралийских людоедов. У нас впечатление от Ванча остается совершенно обратное: живущие в долине таджики, пожалуй, самые культурные из всех населяющих Памир и прилежащие области. Это очень мягкие, отзывчивые, но несчастные люди.

И если мы покинули Ванч на сутки раньше намеченного срока, то одной из главных причин поспешного отъезда служили москиты…

Что это такое?

Читатель, посмотревший на это необычайное фото, долго будет ломать себе голову: что оно может собой представлять? Вероятно, многие так и не разрешат смысла загадочного снимка… Не будем злоупотреблять нетерпением читателя: фото изображает спину северного помора, облепленную тучей комаров… Ясно после этого, как мучителен бывает труд поморов вообще северных охотников в летнюю пору!

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

БОЧЕНКИНА И ХВОЩА

_{СЕРИЯ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ}

_{В. ВЕТОВА}

Красивая Меча

– Владим Сергев, старые места надоели. Хорошо бы нам толконуться с охотой куда-нибудь подальше…

– Правильно, Семен Семеныч: скучно! Здесь каждый кустик нами изучен. Я хочу вам предложить податься на Красивую Мечу. Мы с вами там еще ни разу не были, а говорят, там недурные утиные места. Что вы на это скажете?

– Ну что ж, попробуем, толконемся!

Река Красивая Меча (или, как некоторые ее называют, Красивый Меч), берет свое начало в Огаревской волости нашего уезда и протекает в 40 верстах от нашего городка. Я давно уже собирался посмотреть эту реку, про которую упоминается еще в тургеневских «Записках охотника».

В первый же праздничный день мы с Семеном Семенычем отыскали на базаре подводу из тех краев и подрядили ее бородатого хозяина, чтобы он нас доставил прямо к Красивой Мече, в деревню Бучан.

Этот бородатый крестьянин был мрачный и молчаливый человек. В пути он до того неохотно отвечал на наши вопросы, словно это стоило ему величайших усилий.

– Много ли уток на Красивой Мече? – спрашивали мы его.

– Не… мало…

– Ну а зайцев у вас много?

– Не… мало…

– А как насчет лис?

– Мало…

– Видно у вас всего мало… Чего же у вас много?

– Самогонки. У нас самогонный завод.

– Завод… Эна!.. Кто же это у вас так старается?

– Мельник Касьян…

Я так и подпрыгнул:

– Что?! Касьян?! Не может быть! Тот самый «тургеневский» Касьян с Красивой Мечи? Так вот какими делами он теперь занимается!..

Бородач моргал глазами.

– Владим Сергев, али Бучановский мельник вам знакомый?

– Еще бы, по «Запискам охотника» Тургенева. Да этого Касьяна вся СССР знает… Пожалуй, он и за границей известен.

Семен Семеныч и бородач недоверчиво смотрели на меня. Наконец, бородач сплюнул и с усилием проговорил:

– У нас вся деревня – Касьян да Микита…

Тут я сообразил, что бучановский мельник Касьян и тургеневский Касьян– простое совпадение. Я припомнил, что тургеневский Касьян был поэтической натурой и ловил соловьев. Вряд ли занялся бы он таким прозаичным делом, как фабрикация самогона для наживных целей. К тому же он уже в тургеневские времена был стариком, а сам Тургенев умер чуть не полстолетия назад. Мало ли Касьянов жило с тех пор на свете вообще, и на Красивой Мече – в частности. Я снова обратился к бородачу:

– Стало быть, ваш мельник фабрику самогонки открыл… Как же ваш волисполком терпит такое возмутительное безобразие?

– Он сам пьет.

– Ну и ну! Глухой же у вас уголок. Видно, что ваша деревня совсем в стороне от всяких центров… Что же, у вас, должно быть, все время пьянка идет?

Глубокомысленное молчание.

– Небось ваш мельник Касьян здорово наживается на этом деле?

Глубокий вздох и плевок в сторону вместо ответа…

– Однако, дядя, ты, я вижу, разговорчивый парень. С тобой не соскучишься.

Удар кнутом по тощей спине серого мерина…

Мы с Семен Семенычем разлеглись в тряской телеге и тоже примолкли. Мои мысли унеслись в далекие тургеневские времена. Я думал о том, о сем… Ну, не странно ли это: много десятков лет назад писатель Тургенев возвращался с охоты в тряской телеге. По дороге он вел беседу с кучером и встретил Касьяна с Красивой Мечи… Сегодня я еду на охоту в такой же тряской телеге, беседую со своим возницей, и быть может, тоже встречу Касьяна, с Красивой Мечи… А между тем так далеко шагнули мы с тургеневских времен! Касьян с Красивой Мечи – тогда. Касьян с Красивой Мечи – теперь, – какая пропасть!..

_{Мои мысли уносились в далекие тургеневские времена… Много десятков лет назад Тургенев возвращался с охоты в тряской телеге…}

Что, если бы Тургенев жил в наши дни, – написал бы он рассказ «Касьян с Красивой Мечи», в котором дал бы яркий художественный образ отживающего кулака-мельника, спаивающего самогонкой трудовой народ?..

Жалобно скрипело подо мной немазанное колесо, и сороковерстная дорога, извивавшаяся по бесконечным черноземным полям, показалась нам чертовски скучной волынкой.

– Эй, вылазьте… – растолкал нас угрюмый бородач. Мы протерли глаза и увидали, что находимся в небольшой деревушке. Высокие старые ивы росли перед избами с соломенными крышами. Под деревней расстилался широкий зеленый луг. Вдали – голубая запруженная река.

Итти на охоту было поздно, и мы приняли приглашение бородача переночевать у него в сарае на сене, а пока что – откушать чаю.

Деревушка Бучан, повидимому, была преглухим уголком. Недаром она находилась в стороне от больших дорог. Наш приезд вызвал целую сенсацию. Покуда мы вылезали из телеги и вытаскивали ружья, – чуть ли не все население узнало о нашем приезде. Мы мгновенно оказались окруженными толпой местных жителей. На нас тыкали пальцами, а ребятишки громко делились между собой своими впечатлениями.

– У, длинный какой. Во-о дяденька то… – говорит один, указывая на меня.

– А у этого дяденьки, гляди, стеклышки какие на глазах… А ружье-то у него какое, ууу! Во, небось, громко стреляет…

– Вы чьи будете? – спрашивали нас взрослые. – Зачем сюда приехали? – Комиссары будете?

– Мы охотники… из города. Приехали сюда диких уток стрелять.

– Охотники? Во-от чего!.. Охотники приехали… Эй, Касьяшка, Никитка, Пашка: сюда, охотники приехали!..

Толпа наростала. Каждый вновь приходивший обязательно спрашивал нас, кто мы, откуда и что нам здесь собственно нужно. Мы каждому отвечали, что приехали из города, чтобы охотиться. Наши ответы вызывали недоумение и даже недоверие… Местным жителям дико было слушать, что к ним могут заявиться охотники из самого уездного города…

Покуда мы пили чай в избе бородача, туда набилось пропасть народу. Все желали посмотреть на нас и на наши ружья. В этот вечер мы заснули лишь после того, как в двадцатый раз ответили на вопрос: чьи мы будем и зачем приехали в деревню Бучан.

* * *

Мы встали рано и, наскоро закусив, отправились к реке. Нас провожал молодой парень. Накануне, вечером он присутствовал при нашем чаепитии. У его отца была единственная во всей деревне лодка. Парень любезно разрешил нам воспользоваться ею и рассказал нам, что в двух верстах ниже плотины находится длинный заливчик, заросший осокой. Там всегда водились дикие утки. По словам парня, кроме как в этом месте, больше нигде уток не было.

Выбирать не приходилось и, усевшись в маленькую лодку, мы поплыли в ней вниз по реке. Эта лодка скорее походила на гроб, нежели на судно. Она с трудом вмещала двух человек, и была до того стара и дырява, что вода фонтанчиками врывалась внутрь, через прогнившее дно. Покуда один из нас греб, другой беспрестанно откачивал воду, и трудно было сказать, кто из нас больше работал…

Хваленый Бучанский заливчик не оправдал наших надежд и оказался сильно раздутой величиной. Мы изъездили его вдоль и поперек, неистово хлопая веслами по осоке, чтобы спугнуть диких уток. После часа бесплодных усилий, нам, наконец, удалось спугнуть одну старую утку с тремя утятами, которые еще почти не летали. Семен Семеныч убил одного из них. Вид у этого птенца был общипанный и преотвратительный…

– Владим Сергев, такую птицу стрелять – срамота! Выводок, похоже, поздний, а других выводков здесь больше нет. Опять наши с вами жены бузу затрут – ведь с пустыми руками вернемся…

– Что ж мы с вами теперь делать будем? – спросил я своего друга. – Ну не дураки ли мы были, что приперли сюда, за сорок верст от дома, чтобы убить этого паршивого утенка!..

– Владим Сергев, как хотите, а это уже ваша затея была. Ну чего ради захотелось вам посмотреть на эту, простите за откровенность, Красивую Мечу… Интереса в ней нет ни малейшего, а наоборот, только одна серость.

Семен Семеныч брезгливо взял за кончик крылышка отвратительного утенка и зашвырнул его в осоку.

– Лучше уж пустым домой вернуться, нежели такое паскудство за собою сорок верст таскать, чтобы над Боченкиным весь город смеялся!..

Мы были не в духе. Мой друг ужасно ворчал, а это бывало с ним редко. Чуть не поссорившись, мы выбрались из заливчика на середку реки. На том берегу сидел седой старик-рыболов в полинялой рубашке неопределенного цвета. Подобно истукану, он неподвижно застыл над длинными удочками в ожидании клева…

_{На берегу сидел старик-рыболов, застывший над длинными удочками…}

Я чувствовал себя до некоторой степени виноватым перед своим другом за то, что увлек его охотиться на Красивую Мечу. Мне захотелось загладить вину и отыскать какую-нибудь дичь. Быть может, этот старик-рыболов смог бы мне в этом помочь? Я повернул к берегу и пристал рядом со стариком. У него была удивительно патриархальная и благообразная наружность…

– Что за народ?.. Откуда?.. Зачем приехали?.. – посыпались на нас все те же вечные и надоедливые вопросы. Не ответить нельзя было.

Я пояснил старику, что мы городские охотники за дикими утками. Старый дед явно не поверил мне. Он вспомнил, что лет тридцать назад к ним в Бучан, действительно, приехал из города настоящий охотник. Того охотника звали как-то очень чудно (дед даже запамятовал). Но у того охотника была мохнатая собака, и он убил много уток… а у нас нет собаки – какие же мы после этого охотники? Нехорошо с нашей стороны обманывать старых людей.

– Да вы чьи сами-то будете? – снова спросил меня словоохотливый старик.

Этот вопрос до такой степени уже успел мне наскучить, так глупо было отвечать все одно и то же, что я, наконец, не выдержал и с некоторым раздражением ответил:

– Мы?.. Мы агитаторы по борьбе с самогоном. Приехали сюда пощупать вашего мельника Касьяна и его самогонный завод.

– Ишь, какие вы прыткие!.. – протянул старик и, помолчав немного, добавил – Что ж, это дело хорошее. Трезвость в мужике надо поддерживать, но только Касьян-то наш, пожалуй, не дурак, чтобы такими делами заниматься…

– Ой ли?

– То-то, что «ой ли» – передразнил меня дед. – Что же, с вами, небось, отряд разъезжает, или вы так, без отрядов работаете?

– С отрядом, – уверенно ответил я старику. – К нам нынче из города наши молодцы подоспеют. Живо пронюхаем, кто самогоном промышляет… Ну, а пока что, скажи нам, дедушка, есть ли у вас дикие утки и где они водятся?

– Дикие утки?.. Этого добра у нас сколько хошь… Ступайте на болото… Утки там табунами плавают…

– А где это болото? Далеко? – обрадовались мы.

– Пожалуй, что версты две отсюда будет. Вон за теми лозинами тропиночка есть. Ступайте по ней, она вас акурат к болоту приведет. Видишь, лес на горе стоит?.. Эн, чернеется. Ну, так болото будет, не доходя леса примерно с полверсты. Уток там много…

Мы тотчас же вышли на берег и привязали лодку к кусту. Старик, не спеша, принялся сматывать свои удочки.

– Что, дедушка, видно, кто рыбу удит, у того ничего не будет? – сострил Семен Семеныч.

– Эх, молодые, посмотрим, чего у вас будет? – ответил благообразный старец и, забрав свои длинные удочки, не спеша, важно зашагал по направлению к деревне.

– Владим Сергев, ловко это вы дедушке насчет самогонки набрехали. Теперь в деревне сколько разговоров пойдет – страсть!

Мы посмеялись. Старый дед подзадорил нас, и мы бодро двинулись разыскивать утиное болото.

Пройдя указанной тропинкой по лугу версты две, мы действительно увидали крохотное озерко. Мы обошли его в какие-нибудь десять минут и убедились, что никакой дичи на нем не было.

– Что за репетиция! – проговорил Семен Семеныч. – Неужели это самое болото и есть?.. Где же утки?.. Может быть, дедушка про другое болото нам говорил?

– Не должно быть… Вот и лес недалече, а кругом больше нигде ни одной лужи не видно…

– Чортов старик, что б ему пусто было!.. Да здесь и уткам-то негде водиться. Глядите-ка: вся трава начисто скошена… и набрехал же нам старый дед… Вы ему насчет борьбы с самогоном наврали, а он еще хлеще загнул. Сообразил, небось, старый хрыч, что вы над ним смеетесь…

Солнце жарило невыносимо. Я опустился было на траву, чтобы передохнуть, но Семен Семеныч решительно заявил:

– Нечего нам тут больше околачиваться. Ну ее ко всем чертям, вашу Красивую Мечу! Идем в деревню и давайте соображать, как нам домой скорей добраться…

Я нехотя поднялся, и мы поплелись обратно к реке, молчаливые, расстроенные и крайне недовольные.

Наша дырявая лодка поджидала нас на том самом месте, где мы ее оставили… Мы откачали из нее воду и в глубоком молчании поплыли обратно к плотине. Скверно у нас было на душе: 40 верст до Бучана… Столько же обратно. И все это ради чего?!. Как встретят нас наши жены?..