Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 04"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

_{Женщина лежала на цыновке и была прикрыта тряпками. В сухом воздухе тело ее превратилось в мумию…}

Мы решили, что она была убита, так как в одном боку у нее была большая рана, и ребра торчали из разрезанного высохшего мяса. Рот у нее был раскрыт, как будто она кричала, и лицо, несмотря на прошедшие столетия, сохранило выражение смертельного ужаса. Части носа нехватало, но во рту сохранились все зубы, а на голове густые черные волосы. Зубы у нее были ровные и совершенно не стертые, из чего мы заключили, что перед нами был труп молодой женщины. Генри назвал ее «Праматерью Евой», и это имя так и закрепилось за ней.

Завернув «Праматерь Еву» в простыню, мы с большими предосторожностями перенесли ее в «Горный Город».

А еще как-то случайно мы наткнулись на каменную плиту, которая была вцементирована в скалу. Когда мы отделили ее, то обнаружили вход в маленькую темную пещеру, Тут когда-то был сделан настил из сложенных вместе кедровых брусьев, но теперь он был разрушен. Среди обломков мы нашли три трупа – один мужской и два женских, все одинаково завернутые в саваны из юкки. В этой покойницкой они Ожидали своего погребения…

IV. Гибель Генри. – Дюшен. – Гипотезы о судьбе исчезнувшей цивилизации. – В путь!

Все шло прекрасно. Правда, денег у нас оставалось мало, но у Блэка были кое-какие сбережения, лежавшие не тронутыми в Пардиском банке, а в Тарпине мы пользовались широким кредитом. Однако, в августе нас постигло большое несчастье.

Однажды, захватив с собой старого Генри, мы отправились обследовать северную часть горы вдоль «Коровьего каньона». Увидев у себя над головой руины, которые до того никогда не замечали, мы, как сумасшедшие, стали карабкаться вверх по скалам и почти достигли уже цели, когда вдруг дорогу нам преградил гладкий выступ, на который взобраться без помощи лестницы было невозможно.

Из нас троих я был самый высокий, а Генри самый легкий; он предложил, что станет мне на плечи и таким образом сможет взобраться наверх. И в тот момент, когда, стоя у меня на спине, он шарил по краю пещеры, чтобы за что-нибудь ухватиться, оттуда выскочила гремучая змея и ужалила его в лоб.

_{Генри, стоя у меня на спине, шарил по краю пещеры, чтобы за что-нибудь ухватиться. Оттуда выскочила гремучая змея и ужалила его в лоб…}

Все это произошло с молниеносной быстротой. Он упал, увлекая за собою змею. Когда мы подняли его, лицо у него уже начало опухать. Через десять минут оно стало багрово-красным, и им овладело такое бешенство, что, если бы мы с Блэком вдвоем не держали его крепко, он бы несомненно бросился в пропасть. Укус пришелся так близко от мозга, что спасти его было невозможно.

Мы похоронили его на горе…

Смерть Генри так удручающе подействовала на нас, что мы готовы были бросить все и уехать. Но в это время к нам явился мой старый друг и учитель Дюшен. Он давно собирался познакомиться с нашими работами и проявлял ко всему такой живой интерес, что его приезд явился для нас большим утешением. Он внимательно осмотрел все найденные нами предметы и измерил черепа мумий. Затем, срубив один из кедров, который рос как раз посредине глубокой тропы, протоптанной в камне, вынул карманный микроскоп и сосчитал количество концентрических кругов. Оказалось, что срубленному дереву 336 лет. Между тем оно могло появиться на этой тропе лишь после того, как человеческая нога перестала ступать по ней.

Что сталось с жившими здесь людьми? Этот вопрос и для Дюшена был загадкой, Оспа или другая эпидемия оставила бы непогребенные тела. Дюшен высказал предположение, которое я впоследствии услышал в Вашингтоне от доктора Риплей, что племя было уничтожено не здесь, в его горной твердыне, а на летних полях и пастбищах, по ту сторону реки.

Дюшен прожил среди индейцев двадцать лет и потому мог объяснить нам назначение многих предметов, которое было для нас неясно.

– Две четырехугольные башни на вершине горы, – пояснил Дюшен, – вероятно, были зернохранилищами. Об этом свидетельствует найденное там зерно. Его оказалось немного. Очевидно, гибель пришла летом, когда новые запасы еще не поступали, а старые были израсходованы. Полукруглые руины, которые так эффектно выделяются на закате среди пиний, представляют собой остатки амфитеатра, в котором происходили празднества и религиозные церемонии. Это наиболее интересный из всех здешних памятников, и потому советую вам не начинать тут раскопок, предоставив это ученым археологам. Круглая башня «Горного Города», которая так пленила вас, быть может, действительно, была, как вы предполагаете, наблюдательным постом, но, судя по расположению ее щелевидных окон, я скорее склонен думать, что она служила для астрономических наблюдений. Жившее здесь племя стояло на весьма высокой ступени культуры, может быть, эти люди и были мало цивилизованы, когда они впервые поселились здесь, но, постепенно, живя в безопасности горных вершин, они достигли значительного совершенства в технике и в прикладных искусствах. В планировке «Горного Города» определенно чувствуется художественная мысль. Очень хороши также найденные нами гончарные изделия. Ясно, что тут жил трудолюбивый народ, занимавшийся земледелием, скотоводством и разведением птиц. Большое количество изделий из индюшечьей кости доказывает, что им удалось приручить дикого индюка. У них были и мельницы и ткацкие станки, им также были известны растительные краски. Живя изолировано от более диких племен, они развивались, преуспевая в искусствах и ремеслах. Они, вероятно, были уничтожены, стерты с лица земли во время летних полевых работ какими-нибудь дикими кочевниками, напавшими на них, чтобы завладеть их платьем, шкурами и орудиями. Я убежден, что эта орда не подозревала даже о существовании городов на вершине горы. Если бы они пришли сюда, здесь бы камня на камне не осталось. Повидимому, перебив всех в долине, они, не раздумывая, двинулись дальше своей дорогой. Меня удивляет малое количество трупов, обнаруженных вами. Те трое, которых вы нашли в мертвецкой, были приготовлены для погребения оставшимися стариками. Но куда же потом девались эти старики? Возможно, что когда осенью никто из молодых не вернулся, они все вместе отправились на поиски в долину и там погибли.

Он считал, что смерть «Праматери Евы» не проливает света на историю уничтожения ее племени.

– Тут скорее пахнет личной драмой, – говорил он, хитро улыбаясь. – Возможно, когда племя ушло на лето в долину, эта женщина была больна и отказалась итти с остальными. Возможно, что ее мужу пришло в голову неожиданно вернуться, и он застал жену в ненадлежащем обществе. Виновник мог спастись бегством, а оскорбленный супруг, в согласии с законами первобытного общества, убил изменившую ему жену.

Дюшен горячо поддержал Блэка, который настаивал, чтобы я поехал в Вашингтон и довел до сведения правительства о наших открытиях. Оно могло направить сюда для дальнейших изысканий компетентных специалистов.

– Вы должны обратиться к директору Смитсоньевского Института^[3]). Он пришлет сюда археологов, которые разберутся в найденных памятниках и разъяснят нам все, что остается для нас загадкой. Научными методами они восстановят картину этой исчезнувшей культуры.

Как только Дюшен уехал, мы с Блэком начали готовиться к моей поездке в Вашингтон. Расходы по поездке мы решили покрыть из вклада, находящегося в Пардиском банке, все же расходы по раскопкам, очевидно, возьмет на себя государство. Родди часто высказывал уверенность, что за наши труды мы будем щедро вознаграждены. Когда нам случалось испортить или потерять что-либо из своих вещей во время работы, он, неизменно улыбаясь, говорил:

– Ничего, «дядя Сам»^[4]) возместит нам потерю.

Осень в этот год выдалась изумительная: солнечная и мягкая, как мечта. Мы оставались в горах до января, так как желали, чтобы археологи, которые приедут производить раскопки, нашли все в полном порядке. Мы сложили все найденные предметы, включая и мумии, в нашей хижине, в которой, прежде чем уехать, мы старательно забили окна и двери. В своем дневнике, который я замуровал в стену одного из домов «Орлиного Гнезда», я упомянул о предположениях Дюшена.

Как только выпал первый снег, мы попрощались с Синей Горой и перебрались в Тарпин.

Чтобы снарядить меня, Блэк взял из банка шестьсот долларов.

Отъехав от станции, я долго из окна вагона смотрел на Синюю Гору, маячившую на горизонте. Мне было грустно расставаться с ней…

V. Вашингтон. – Искусство добиться свидания с чиновником. – Наука в рабстве личных интересов. – Неудача.

Я вышел с вокзала недалеко от Капитолия и долго простоял на улице, любуясь величественным белым зданием на фоне январского ярко-голубого неба.

Покончив с осмотром местных достопримечательностей, я принялся за работу. Прежде всего я отправился к депутату Конгресса от нашего округа, чтобы запастись рекомендательными письмами. Он принял меня любезно и посоветовал обратиться в. Комитет по делам индейцев, дав письмо к его председателю. Последнего в то время не было в городе, и я потерял три дня в бесплодных разговорах с его секретарем и другими служащими Комитета. Работы у них, видимо, было немного, и они находили мои рассказы занимательными. Казалось, мне удалось их заинтересовать, и я радовался этому. Я не знал, что эти люди не пользовались никаким влиянием, но говорили они так, как будто были очень важными персонами. Я привез с собой в чемодане несколько образцов глиняной посуды и любительские фотографии, снятые мною самим. Эти фотографии давали слабое представление о величии и красоте Синей Горы, но служащие Комитета внимательно их рассматривали и обо всем расспрашивали. И лишь тогда, когда один из них предложил мне продать за гроши самую лучшую из привезенных мною ваз, я понял истинный характер проявленного ими интереса.

Наконец, вернулся председатель. У него было много неотложных дел и он принял меня только через несколько дней. Он объяснил мне, что Комитет занимается только живыми индейцами, а не мертвыми, и что его секретарь должен был сразу же сказать мне это.

Я снова обратился к депутату Конгресса. На этот раз он принял меня менее любезно, но рекомендательное письмо в Смитсоньевский институт все-таки дал. Но когда я явился туда, мне снова пришлось пройти через те же мытарства. Чтобы попасть на прием к директору, надо было убедить секретаря, что мое дело заслуживает внимания. В первый же день я выяснил, что к секретарю не так-то легко попасть. Он был занят, и мне предложили посидеть и обождать. Как только он освободился, он побежал завтракать.

Несколько дней подряд я высиживал в приемной, изучая рисунок ковра и обувь посетителей, приходивших так же аккуратно, как и я. Однажды, когда секретарь куда-то отлучился, ко мне подошла симпатичного вида молодая девушка, его стенографистка. Она стала расспрашивать, что у меня в чемодане, откуда я и зачем приехал. Все остальные ушли завтракать (это, кажется, единственная вещь, к которой вашингтонцы относятся с должным уважением). В приемной, кроме нас, никого не было. Ее звали Вирджиния Уорд. Узнав, что я специально приехал издалека, она была глубоко возмущена, что меня так долго не хотят принять. В конце нашей беседы она сказала:

– Я вам помогу. К мистеру Вагнеру обращается множество людей со всякими пустяками. Поэтому он неохотно принимает посетителей. Лучший способ добиться с ним свидания, это пригласить его вместе позавтракать. Я веду список его деловых встреч и знаю, что завтра он свободен. Я скажу ему, что он приглашен на завтрак одним интересным молодым человеком, приехавшим из Новой Мексики, чтобы довести до сведения института о сделанном им важном открытии. Я скажу, что вы просили его пойти с вами в час дня в ресторан Шортхама. Это дорогой ресторан, но если пригласить в более дешовое место, из этого ничего не выйдет. Кстати, имейте в виду, что выбор блюд вы должны предоставить ему. Вам это, вероятно, влетит долларов в десять, но зато принесет плоды.

Я был чрезвычайно благодарен мисс Уорд и спросил, не согласится ли она сама позавтракать со мной в этот день.

– Ах, нет, – сказала она, покраснев, как мак. – Неужели вы могли подумать…

Я заверил ее, что ничего особенного не думал – только то, что я в Вашингтоне бесконечно одинок. Тогда она согласилась, но лишь с тем условием, чтобы пойти в недорогой ресторан. За завтраком она сообщила мне много полезных сведений.

– Если вы в Вашингтоне хотите добиться к себе внимательного отношения со стороны какого-нибудь влиятельного человека, пригласите его в ресторан. У нас за хороший завтрак вам что угодно сделают.

– Неужели вы хотите сказать, что даже такие почтенные люди, как директор Смитсоньевского института?.. Какой ему интерес возиться с бедным пастухом из Новой-Мексики, когда он может обедать с учеными и дипломатами?

Она весело рассмеялась:

– Попробуйте только назвать ему ресторан пошикарнее, вроде Шортхама, и я ручаюсь, что он не откажется. За завтрак надо платить, а ученые и дипломаты стараются избегать подобных расходов.

Я спросил, нужно ли мне захватить с собой глиняную посуду, которую я привез. Она снова рассмеялась и сказала:

– По-моему, это лишнее. Ресторанная посуда произведет на него более сильное впечатление.

День завтрака в компании секретаря был 22-м днем моего пребывания в Вашингтоне. Завтрак был превосходным. Мы распили бутылку «Шато-Икем»^[5]). До этого случая я никогда не слыхал о таком вине, но я запомнил его название, так как оно стоило пять долларов. Я выпил всего одну рюмку и это ему понравилось; он допил остальное.

Хотя он был очень мил и непрерывно болтал, у меня настроение сильно упало. Он не давал мне возможности сказать ни слова о моей миссии. Он подробно повествовал о том, как ему однажды было поручено его начальством и германским послом организовать поездку какого-то знатного австрийца по интересным в археологическом отношении горным хребтам на юго-западе Америки. Он с таким успехом выполнил возложенное на него поручение, что австрийское правительство наградило орденами и его и директора института. Он без конца сыпал именами и титулами людей, с которыми он встречался. Я не мог понять, как не стыдно этому пятидесятилетнему ученому рисоваться перед скромным юношей.

К величайшему моему изумлению за ликером он вдруг сказал:

– Кстати, мне удалось убедить директора, чтобы он принял вас в понедельник в четыре часа.

Дело было в четверг. До понедельника оставалось четыре дня…

Наконец состоялось мое свидание с директором Смитсоньевского института. Он внимательно выслушал меня и, повидимому, заинтересовался моим рассказом.

Он просил притти еще раз через три дня и переговорить с доктором Риплей, который считается авторитетом по вопросу о доисторических индейских памятниках. G этого момента для меня начался период, полный волнующих, радостных надежд…

Д-р Риплей сразу задал мне надлежащие вопросы; было видно, что он знает свое дело. Он заявил, что охотно первым же отходящим поездом отправился бы на Синюю Гору, но для раскопок требуются деньги, которых в его распоряжении нет. В Конгресс как раз внесен законопроект об ассигновании средств на подобные цели.

Другие сотрудники также проявляли ко мне большой интерес, расспрашивали о подробностях и заставляли снова и снова приходить в институт. Однако скоро я убедился, что как у директора, так и у остальных сотрудников, было одно желание, которое заслоняло собой все остальное. Летом этого года в Европе должна была состояться международная выставка, и все они старались использовать малейшую возможность, чтобы попасть туда в качестве членов жюри или делегатов на один из съездов. Это оплатило бы расходы по поездке в Париж и сверх того они получали бы еще жалованье. В Конгресс действительно был внесен проект об ассигновании денег Смитсоньевскому институту, но одновременно была внесена смета на расходы по участию в выставке, и последнюю они проталкивали гораздо энергичнее. Я проторчал в Вашингтоне март и апрель, и, в конце концов, из моей миссии ничего не вышло. Д-р Риплей заявил мне, что, к его величайшему сожалению, сумма, ассигнованная Конгрессом недостаточна для того, чтобы можно было организовать экспедицию на Синюю Гору.

Вирджиния Уорд была почти так же огорчена моей неудачей, как я сам. Она с горечью говорила, что и директор и д-р Риплей в сущности очень мало интересуются вымершими индейцами. Все, что им нужно, это проехаться на казенный счет в Париж и привезти оттуда несколько новых орденов.

Мне было бесконечно стыдно возвратиться к Блэку ни с чем. Я просидел в Вашингтоне весь май в поисках работы, которая дала бы мне хоть возможность скопить деньги на обратный проезд к Блэку.

Работы я не нашел и вынужден был телеграфировать, чтобы Блэк выслал мне денег на дорогу. Мне не терпелось скорее вырваться отсюда и, вернувшись в горы, снова зажить прежней свободной жизнью, снова дышать свободным воздухом…

VI. Возвращение. – Продажа реликвий. – Размолвка. – Один на Синей Горе. – Позднее раскаяние.

Я был страшно разочарован, что Родди не встретил меня в Тарпине на вокзале, и немедленно отправился к нашему общему приятелю Биллю Хуку, чтобы узнать у него о Блэке.

– В последнее время, – сообщил он – Блэк избегает показываться в городе. Понимаете, Том, пока вы с Блэком играли в Робинзона Крузо, выкапывая разные древности, никому не было до вас дела. Но когда узнали, что за эти вещи Блэк выручил большие деньги, людям стало завидно, и они начали говорить, что развалины принадлежат им в такой же мере, как и ему.

Я сказал, что не понимаю, о чем он говорит.

– Неужели вы хотите сказать, что не знаете о немце Фехтиге? В таком случае Блэк приготовил для вас хороший сюрприз. Ему чертовски повезло. Он получил целую кучу денег за собранный вами хлам.

– О каком хламе идет речь? – спросил я.

– Да, о ваших драгоценностях! Фехтиг приехал сюда для скупки всяких вещей, относящихся к индейцам, и в числе прочего купил всю вашу коллекцию, уплатив за нее 4000 долларов. Эта сделка у нас в Тарпине вызвала целую бурю негодования. Я-то не жалуюсь, я сам на этом недурно заработал. Мои мулы, в течение трех недель были заняты перевозкой вещей с горы, и я содрал с немца хорошую цену. Он заказывал здесь ящики, отвозил их на гору наполненными соломой и опилками и там паковал ваши древности. При перевозке я потерял одного мула. Он спускался, нагруженный большим ящиком, и в том месте, где приходится итти узкой тропой по самому краю обрыва, мой Дженни потерял. равновесие и вместе со своей ношей свалился прямо в пропасть. Мы даже не, спустились в ущелье, но немец уплатил мне за погибшее животное…

Мне вдруг стало нехорошо, и я опустился на диван. Меня тошнило от запаха развешанных в комнате попон.

Как только мне стало немного лучше, я спросил:

– Давно ли уехал немец?

– Он уехал недели три назад. Нанял товарный вагон, погрузил в него все ваши штучки и сел вместе с ними. Сейчас он уже на пути в Европу…

Больше расспрашивать было нечего. Я пошел в гостиницу, снял номер и, не раздеваясь, бросился на кровать в ожидании утра. Все, что я пережил в Вашингтоне, было ничто по сравнению с муками этой ночи. Я решил, что Блэк сошел с ума. Я ни на минуту не допускал мысли, что он хотел обойти меня. но от всей души проклинал его глупость и самонадеянность. Я, правда, никогда не говорил ему прямо, как я дорожил собранными нами сокровищами, но, прожив со мной лето и осень, он, казалось бы, должен был почувствовать это. Впрочем, я сам до этой ночи не отдавал себе отчета в том, что эти вещи были для меня дороже всего на свете.

С первым лучом рассвета я вскочил на ноги и пошел будить Хука. После завтрака он запряг свою лучшую лошадь и повез меня к Синей Горе.

Было уже далеко за полдень, когда мы добрались до тропы, которая вела на вершину горы. Как все здесь было мне знакомо и близко, каждая пядь земли, каждая извилина тропинки, огибавшей корни древних пиний, каждая маленькая трещина в скале!

_{Карта юго-западной части Сев. – Ам. Соед. Штатов. Место действия рассказа – в заштрихованном квадрате (штат Новая Мексика).}

Мне хотелось без конца смотреть на знакомые предметы и дотрагиваться до них руками, как ребенку, стосковавшемуся по дому.

Блэк встретил меня у дверей хижины. Я не смотрел на него, но знал, что он пристально смотрит на меня.

– Не говори ничего, Том, не ругай меня, не выслушав сперва, – сказал он, когда я подошел ближе.

– Того, что мне известно, более чем достаточно. Объясни мне, Блэк, что заставило тебя так поступить? Зачем ты это сделал?

– Пойми, это был исключительный случай, один из тысячи. У меня не было времени снестись с тобой и получить твое согласие. Людей, которые покупают редкости и платят за них наличные деньги, чрезвычайно мало. Я знаю, что ты, как и я, мечтал о больших цифрах. Но это были не более, как детские мечты. Я видел, как подвигается твоя Вашингтонская кампания, и я решил, что 4000 долларов не так уж плохо, такие деньги на улице не валяются.

Я ничего не сказал, так как хотелось сказать слишком много. Я остался стоять на крыльце, пока золотой свет не сменился голубым, а над головой показались звезды, бледные, как небо, на фоне которого они мерцали. Над нами пронеслась стая ласточек, направлявшихся к своим гнездам в скалах. В.этот час все живое стремится домой. Подчиняясь привычке, я устало толкнул дверь и вошел в хижину. Я почувствовал запах вареного кролика. Стол был накрыт к ужину. Блэк зажег лампу и предложил закусить. Я не прошел в следующую комнату, зная, что полки в ней пусты. Голос Блэка доносился до меня, как сквозь сон.

– Кто бы другой купил их? – в сотый раз спрашивал он меня. – Люди любят поговорить о таких вещах, но не очень охотно платят за них денежки.

Когда я сказал, что мне никогда в голову не приходило продать эти вещи, он мне не поверил. Он напомнил, как мы мечтали о большой награде, которую мы получим от правительства за сделанное открытие.

– Это верно, – ответил я, – но я никогда не собирался продавать собранные нами памятники старины по той простой причине, что они, по моему убеждению, не принадлежат ни мне, ни тебе. Если мне не удалось заинтересовать вашингтонских ученых нашими раскопками, это еще ничего не значит. Я поступил бы на железную дорогу и, накопив денег, снова пришел бы сюда продолжать начатое дело. Из бесед с археологами Смитсоньевского института я приобрел много сведений и теперь бы мог самостоятельно вести дальнейшие изыскания.

Блэк напомнил мне, что я обязан подумать о своей будущности:

– Вырученные мною деньги лежат в банке на твое имя, и на эти средства ты получишь образование.

– Неужели ты думаешь, что я притронусь к этим деньгам? – Я посмотрел ему прямо в глаза. – Это так же невозможно, как если бы они были краденые. Блэк, ответь мне на один вопрос: неужели ты думал, что эти раскопки я производил ради денег?

Родди ответил, что он, конечно, видел, как я увлекаюсь нашей работой и как я был горд достигнутыми результатами, но, вместе с тем, он полагал, что я так же, как и он, имел в виду, рано или поздно, «реализовать» их и, что, в конце концов, дело сведется к деньгам.

– Если бы мне предложили не четыре тысячи, а четыре миллиона доллаларов, – ответил я, – я бы не продал наших сокровищ. Я бы скорее продал родную бабушку, чем «Праматерь Еву».

– Не плачь, – мрачно сказал Родди, – она отказалась покинуть нас. Она бросилась на дно «Коровьего каньона» и увлекла за собой лучшего мула Хука.

Этот мучительный диалог продолжался несколько часов. Я старался заставить Блэка понять, какую громадную ценность имели для меня собранные вещи. К сожалению, это мне удалось. Он грустно сидел на скамье, облокотившись о стол, закрыв лицо от света лампы.

– Бесполезно продолжать этот разговор, – наконец проговорил он. Ты умнее и образованнее меня, но я тебя прекрасно понял. Я вижу, что для тебя мои хорошие побуждения не являются оправданием.

Он встал, снял со стены заплечный мешок и, сунув в него белье, начал натягивать куртку. Я молча следил за его приготовлениями. Он подошел к шкафу, достал оттуда несколько плиток шоколада, табак и трубку.

– Ты свернешь себе шею, если вздумаешь ночью спускаться верхом по горной тропинке, – сказал я.

– Я не поеду торной дорогой. Я спущусь кратчайшим путем в «Коровий каньон». Там пасется моя лошадь.

– Сегодня высокая вода, переправа опасна.

– Меня удивляет, что ты употребляешь такие выражения: «переправа опасна» – такие плакаты можно видеть во всем мире.

Он, не оборачиваясь, вышел из комнаты и направился к тому месту, где нами была сооружена качающаяся лестница из связанных вместе древесных стволов.

_{Блэк, не оборачиваясь, вышел из комнаты, и направился к тому месту, где нами была сооружена качающаяся лестница.}

– Ты зацепишься мешком за сучья и погибнешь.

– Это мое дело…

Мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я ясно мог разглядеть теперь фигуру Блэка. В ней было что-то упрямое. Мне хотелось протянуть к нему руку и удержать его. Но что-то более властное остановило меня. Я видел, как он осторожно поставил ногу на первый сук и обнял ствол дерева.

– Ну, – сказал он, – будь счастлив. Я рад, что это ты поступил со мной таким образом, а не я с тобой.

Его голова исчезла за выступом скалы. Я лежал на краю пропасти, прислушиваясь к скрипу сучьев под его могучим телом. Наконец наступила тишина.

На следующий день я долго не ложился спать, ожидая возвращения Блэка, хотя, в сущности, я знал, что он не вернется. Через несколько дней я отправился в Тарпин, чтобы там навести о нем справки. Билль Хук сообщил, что Блэк продал ему лошадь за 60 долларов. У начальника станции я узнал, что Родди купил билет до Уинсло – штат Аризона. Я телеграфировал туда, но никто не мог дать мне никаких сведений.

Зимой я уехал в Парди, надеясь там напасть на след Блэка. Я помещал всюду объявления, зная, что Блэк читает газеты, сам объехал всю железную дорогу Санта-Фе, поручил поиски полиции и миссионерам, разъезжающим по стране, обещал награду в тысячу долларов тому, кто укажет его местонахождение. Но все напрасно. И чем старше я становлюсь, тем глубже я понимаю, какую ошибку я совершил в ту памятную ночь по отношению к Блэку, отплатив неблагодарностью за его дружбу!..

Пещерный город

Фотография изображает пещерный поселок Меза-Верда, один из самых значительных в пределах C.-Американских Соединенных Штатов. Он был открыт 25 лет назад двумя местными ковбоями, отправившимися на поиски отбившегося скота. Этот поселок был построен доисторическими предками племени гопи для защиты от других, враждебных им племен. Гопи научились лазить в свои неприступные жилища с ловкостью коз. Для наблюдения за окрестными долинами ими были построены сторожевые башни, а в особых складах хранился провиант на случай продолжительной осады. Здесь жило до 1000 человек. «Пещерный Дворец» – самая крупная из построек – имеет в длину около 100 метров и насчитывал не менее 200 отдельных комнат.

«БОГ» КАНИНА НОСА

Из жизни советских полярных радиостанций

Рассказ М. Петрова-Груманта

За окном – пустынно снежный простор. На сколько хватит глаз, расстилается волнистая полоса голой тундры, ни чем не радуя взора. Укатали суровые ветры сыпучие россыпи снега. Ни деревца, ни жилья кругом. Только там, где пологий извилистый берег оборвался окрайком своим, вздымаются капризными изломами глыб океанские льды. Жуткое молчание смерти и холода хранят лабиринты глубоких расселин льда. Бледно-серое небо низко держит покров полярной ночи над коротким сумрачным днем. Солнца нет. Оно ушло давно, еще в начале зимы. Ушло далеко, туда, где лазурь морей и аромат вечно юных и вечно зеленых растений.

– Ну и местечко же… – глядя из окна вахтенной рубки, лениво передвигая челюстями, протянул телеграфист Горшков. – Если занести сюда ворону и та пропадет, – добавил он и отвернулся от окна.

Но здесь для его глаз было еще меньше отрады. Стол, покрытый изрезанной и залитой чернилами клеенкой, стена, обитая серой бумагой. На столе – приемник, этот черный кубик.

– Как он знаком! – подумал Горшков. – Вот эта царапина на эбонитовой доске сделана мной. Запайку делал начальник, он же облил оловом крышку и поленился счистить. А этот разрез на клеенке сделал телеграфист Буча. Тоска…

Чтобы успокоить тоску Горшков начинает считать, сколько еще месяцев до того, как придет пароход и привезет смену.

– Февраль, март, апрель, май, июнь – считает он, пригибая пальцы. – Ох, чорт возьми! Еще полгода!..

Серая, обитая бумагой стена показалась совсем грязной.

Над крышей радио-станции, заброшенной в тысячеверстное безлюдье, пролетел бездомный ветер. От мертвых берегов Новой Земли принес он свое дыханье и здесь, на пустынном Канином носу, заплакал о жуткой тоске.

Чувствуя, что не вынести тоскливых песен ветра, Горшков потянулся к наушникам…

Вдруг мембраны в раковинах заколебались, и привычным ухом он уловил вызов. Точно по волшебству изменилось настроение Горшкова. Тоски словно не было никогда. Рука машинально схватилась за ползун самоиндукции, два-три поворота – резонанс найден – и карандаш быстро забегал по чистому листу вахтенного журнала.

– Что такое? – удивленно насторожился Горшков.

Из океана эфира неслась мелодия звуков и из них слагалась депеша:

«На двух самолетах на высоте Канина в разведке за тюленем держите связь»

_{Из океана эфира неслась мелодия звуков, и из них слагалась депеша…}

Дальше пожелание всего хорошего и раковины телефона умолкли. Горшков вне себя от радости сбросил наушники и, схватив подмышку журнал, выбежал из рубки.

Горшков спешил в помещение команды станции, чтобы здесь поделиться с товарищами своей новостью, которую принесли электро-магнитные волны.

«Самолеты над океаном, как это интересно и ново!» – захлебнулся он радостью.

Горшков ожидал, что его сообщение произведет на замкнувшихся в хмурой тоске товарищей ошеломляющее действие. Но зайдя в помещение команды, он молча остановился.

Посреди комнаты стоял человек, одетый в малицу, расшитую разноцветными лоскутьями. Сильно жестикулируя руками, он что-то рассказывал. На вошедшего Горшкова никто из товарищей не обратил ни малейшего внимания. Тесно столпившись вокруг рассказчика, они слушали мало понятные и ломаные слова туземца.

Речь, которая звучала не так, как надоевшие консервированные разговоры товарищей, завлекла и Горшкова. Он узнал в говорившем самоеде Илью Лед-кова, единственного гостя и представителя внешнего мира, изредка посещающего одиноко заброшенную на пустынном Канином носу радио-станцию.

Полученная с воздуха весть как-то. забылась…

Вечером пили чай.