Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 10"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Лебедев,А. Буткевич,В. Афанасьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

_{На ковре зеленого мха лежала на спине белянка. Вокруг нее металась лайка. Вся ее морда была в крови…}

Я хотел было новым выстрелом пристрелить добычу. Но меня вдруг осенила счастливая мысль попытаться взять сову живьем, пользуясь ее неспособностью к летанию. Я побежал за ней и схватил ее за здоровое крыло. Сова зашипела, защелкала клювом, и в ту же минуту я ощутил острую боль в руке, в которую моя пленница глубоко вонзила когти. Однако, после краткой борьбы, словно поняв бесполезность сопротивления, сова как-то сразу смирилась. Придерживая рукой пленницу, крепко вцепившуюся когтями в мое пальто, я вернулся на берег.

Здесь я привязал сову веревкой за ногу к валявшемуся на берегу бревну из того леса-плавника, который заносится на эти берега морскими течениями, а сам отправился собирать водоросли.

Возвращаясь к сове, я еще издали увидал кружившуюся над ней целую стаю поморников – особого вида чаек. Они с криком налетали на сову и били ее крыльями, а несчастная пленница только беспомощно вертелась, пытаясь безуспешно отражать их удары.

Очевидно, поморники пользовались удобным случаем свести старые счеты с хищницей, которая, наряду со своей главной и самой лакомой пищей – пеструшками, не брезговала и их птенцами. Но, кроме мелких пичужек, сова охотится и на более крупную дичь: белых куропаток, зайцев. Один ученый уверяет даже, что сова – ловкий рыболов. Сидя где-нибудь на скале, – рассказывает он, – она зорко вглядывается в прозрачную воду, и когда рыба подплывает близко к поверхности, сова бросается в воду и схватывает добычу.

Освободив пленницу от ее преследователей, я вместе с ней отправился на розыски товарищей и нашел их сидевшими на холме, вблизи которого стояли несколько ветхих, покосившихся, со стертыми надписями, крестов. Это были могилы погибших здесь когда-то путешественников. Кто они были – неизвестно. Этим крестам обязана своим названием и Крестовая губа и Крестовая речка.

Товарищи встретили меня радостными восклицаниями и поздравлениями с удачной охотой. Рассказав им свои приключения, я спросил:

– Ну, а вы какой добычей можете похвалиться?

– Мы тоже не теряли времени даром, – ответил врач. – Вот она наша добыча, похлопал он по мешку, где что-то ворочалось и повизгивало.

Я заглянул в мешок. Там копошилось около десятка зверьков величиной со среднюю крысу или крупную мышь, с короткими хвостиками-обрубками, бурой шерсткой сверху и желтым пушком снизу и с двумя желтыми полосками на голове.

– Лемминги! – воскликнул я.

– Лемминги или пеструшки, – отозвался зоолог. – Весь этот холм, на котором мы сидим, источен их ходами и битком ими набит. Мы прямо хватали их руками, когда они показывались из нор. Да, пока вы ловили хищника, мы наловили его жертв. Главный материал питания сов-белянок – пеструшки. В «урожайные» на пеструшек годы совы позволяют себе роскошь класть больше яиц, то-есть соответственно усиленно размножаются. Что же! Больше пищи – подавай и больше едоков, иначе пеструшки, при их баснословной плодовитости – по несколько выводков в год – заполнили бы весь мир! А вот и следы работы вашего белого палача: полюбуйтесь на этих мертвецов в саванах…

И с этими словами он подал мне несколько светлосерых цилиндриков. Внутри сухой, хрупкой волокнистой пленки были спрятаны, как в футляре, скелеты леммингов, так хорошо сохранившиеся и так чисто отделанные, словно это были искусственные препараты.

– Погадки? – спросил я.

– Они самые, так называемые «погадки». Полярная сова обычно не терзает своих жертв клювом, как бы можно было думать, судя по его крючковатой форме. Она глотает пеструшек целиком, для чего обладает соответственно просторной и растяжимой глоткой. В желудке растворяется все, что может раствориться, а непереваренные части, шкурка и скелет выбрасываются обратно…

– Любопытный способ питания…

– Да, в природе не мало любопытного. Взять хотя бы тех же леммингов или пеструшек. Отчаянный народец! Храбрецы такие, что ни перед каким противником не струсят. Раз вступив в бой, лемминг костьми ляжет, а не отступит; придя в ярость, он вцепляется в палку, ружье, сапоги, брюки… А их переселения, когда, гонимые голодом, десятки тысяч их движутся лавиной, подобно саранче, заполняя канавы, переплывая речки, уничтожая по пути всю растительность и сами преследуемые и беспощадно истребляемые лисицами, волками, воронами, совами и другими врагами! Или вот эта сценка, что мы сейчас наблюдали… Преинтересная сценка! Пеструшки бегают с этого холма на берег моря и таскают оттуда водоросли в норы для зимнего запаса. Работают дружно и прилежно. И вот мы видим: из одной норы выскакивает толстая-претолстая самка и тоже двигается в перевалку за добычей… Но вдруг из той же норы следом за ней вылетает самец, хватает свою неблагоразумную подругу за шиворот и уволакивает ее обратно в нору… Сиди-де смирно, коли у тебя будут скоро дети. Очевидно, матери освобождаются от работы не только по нашим законам, но и по семейным обычаям пеструшек.

Когда мы вернулись с нашей добычей на пароход, весь экипаж собрался полюбоваться очаровательной пленницей. Пушистая, ослепительно белоснежная, с громадными золотисто-желтыми глазами и черными зрачками, она действительно являла великолепный экземпляр этой самой смелой, гордой и умной из всех видов сов. Совершенно белая без крапинок окраска указывала на то, что наша пленница старше 8 лет, потому что, по свидетельству зоологов, до этого возраста, полярные совы сохраняют еще первоначальную крапчатость.

Правда, во время нашей экспедиции нам не пришлось встречать крапчатых сов, но ничего невероятного эта крапчатость не представляет, так как возрастная изменчивость – явление широко распространенное. Эта изменчивость – одно из проявлений так называемого биогенетического закона, согласно которому всякий организм в своем зародышевом и младенческом развитии проделывает все те изменения, через которые когда-то прошел его род. Крапчатость молодых сов, продольная штриховка ястребят, сменяющаяся поперечной пятнистостью взрослых ястребов, бурый цвет волчат – впоследствии серых волков, наконец пятнистость маленьких львят, переходящая в ровно-желтый цвет львов – все это явления одного порядка. Они говорят нам о том, что когда-то совы были крапчатыми, ястреба продольно полосатыми, волки бурыми и львы пятнистыми, и что перемена их окраски явилась результатом медленного, постепенного приспособления к окружающей среде. Белый цвет полярной совы – это так называемая покровительственная окраска, ибо на снежно-ледяном фоне севера она помогает сове не только скрываться от преследователей, но и самой незаметно подстерегать добычу.

II.

Сова на пароходе. – Дальнейшее плавание. – Горбовы острова. – Пловучие льды. – Туман. – Обратный путь. – Посещение Сюльминевой и Машигиной губ. – Сова в море. – Спасение погибающей.

Мы устроили сову на жительство сначала на нижней палубе, а потом на спардеке (верхняя палуба). Из большого ящика соорудили ей клетку, затянув открытую сторону металлической сеткой. Но так как узница, с риском сломать себе клюв, пыталась прорвать им сетку, работая с такой силой, что сдвигала даже с места проволоки переплета, то пришлось заменить проволочную сетку деревянной решоткой. Внутрь клетки вдвигалась доска с устроенным на ней насестом.

Но клетки пленница не любила. Особенно мучительно переносила она свое заточение в бурную погоду, когда качкой ее сшибало с насеста и бросало из стороны в сторону. Поэтому в спокойную погоду пленницу обычно выносили на волю с насестом и доской, к которой она была привязана за лапу веревкой. Веревку она обычно щипала клювом, и приходилось внимательно следить, чтоб она ее не перегрызла. Веревку во-время меняли, но раз не доглядели: сова оторвалась, и лишь по счастливой случайности или, быть может, потому, что крыло совы недостаточно оправилось, она не улетела с парохода. Решили тогда заменить веревку электрическим проводом, полагая, что ей не перегрызть пучка тонкой проволоки, из которой этот шнур состоит. На этом и успокоились.

Кормили сову свежим мясом. Когда пеструшки, которых думали было доставить в Москву, разбежались по пароходу и пропали, сделавшись, вероятно, добычей нашей лайки, кое-кто жалел, что не скормили их сове… Мяса давали около фунта в день. Когда запас свежего мяса иссяк, и экипаж перешел на солонину, сову стали кормить тюлениной, но ела она ее с отвращением, сильно проголодавшись. Воды не пила вовсе. Очевидно, жидкости, содержащейся в мясе, было ей достаточно. Рыбы давать не пробовали.

Одна любопытная особенность кормления совы: чтобы она схватила мясо, нужно было, насадив кусок его на палку, водить этим куском перед ее глазами. Очевидно, привычка питаться движущейся добычей заставляла сову обращать внимание только на то, что копошится и движется. Это внимание ко всему движущемуся отличают и другие наблюдатели. Так, Гольбалль рассказывал, что, подбрасывая все время на воздух свою фуражку, он увлекал за собой сову на протяжении почти четверти мили.

Весь экипаж очень полюбил белянку. При приближении человека, она обычно шипела и щелкала клювом. Пищу, особенно голодной, сова всегда приветствовала пронзительным визгом, раскрывая широко клюв и хлопая крыльями. Удовлетворение свое она выражала своеобразным воркованием или ауканием (а-о-у, а-о-у).

В каютах сову иногда пускали на свободу. Как-то из каюты она перелетела в наш музей, где хранились научные коллекции. Геологичка, испугавшись, как бы она там чего не сокрушила, пыталась ее поймать, за что жестоко поплатилась: сова когтями пронзила ей руку насквозь. Вообще в минуты опасности сова для защиты мало пользовалась клювом, зато когти ее являлись могучим и грозным оружием.

Между тем, плавание наше на север, по направлению к земле Франца Иосифа, продолжалось. По пути мы посетили Горбовы острова. На одном из них – Заячьем острове – находилась изба со складом угля, бензина, провианта и оружия – своего рода спасательная станция для потерпевших аварию полярных путешественников. Нам было дано поручение обревизовать состояние этой станции.

Мы нашли склад в состоянии полного разгрома. Дверь в избу была сорвана с петель, окна выбиты. Все помещение забито снегом и льдом. Оружие исчезло. Провиант уничтожен, как показывали разбросанные пустые жестянки от консервов. Разгром этот был, по всей вероятности, делом рук норвежских промышленников, нередко заходящих в эти края.

Отсюда мы двинулись было к Панкратьевским островам, но до них не дошли, так как путь нам преградили пловучие льды. Около трех часов плыли мы среди льда, сокрушая или расталкивая льдины, толщиною от 20 сайт., и все надеясь, что за полосой льда откроется свободное море. Но надежды наши не оправдались. Чем дальше вперед, тем лед становился все гуще и толще. Боясь быть затертыми льдом, мы повернули обратно и потратили около десяти часов на то, чтобы выбраться из ледяного лабиринта. Выбравшись, мы двинулись дальше на север, идя по крошеву пловучего льда.

Мы достигли уже 79° северной широты, находясь совсем вблизи от земли Франца Иосифа, когда нас опутала пелена тумана. Ждали, что он рассеется, но вместо того, чтобы рассеиваться, он все сгущался и сгущался. Пароход стоял, словно облитый молоком, не рискуя двигаться в этой молочной мгле из опасения налететь на ледяную гору или другое судно. А так как мы знали, что в этих местах туманы длятся иногда неделями, то нам ничего более не оставалось, как двинуться в обратный путь.

На обратном пути мы снова заходили на Новую Землю, посетив две ее губы– Сюльминеву и Машигину, из которых каждая имела свои любопытные особенности. Сюльминева губа славится – как крайне опасное для мореплавателей место. В тихую погоду, когда море спокойно, поверхность его, если не считать выступающих над водой то тут то там скал, кажется гладкой, мирной и безопасной. Но этот покой – предательский покой, и стоит разыграться волнению, как море открывает свои мрачные тайны. Клубящаяся в бесчисленных местах пена указывает, где скрываются под водой страшные буруны, подводные скалы. А когда волнение усиливается и волны ходят как горы, а между ними ложатся глубокие лощины, то со дна этих лощин губа ощеривает свои острые, черные зубы, и горе судну, которое на них налетит: они нанесут ему смертельные раны.

Другое интересное наблюдение, сделанное нами в этой губе, это невероятно громадное количество леса-плавника, при чем леса – не в виде деревьев, выкорчеванных половодьем рек, а леса поделочного, в виде бревен, досок и особенно железнодорожных шпал. Очевидно, материал этот прибило сюда течением от разбитых бурей транспортов разделанного леса, шедших из Архангельска в Европу.

Есть в Сюльминевой губе и глетчер, выползающий к морю из лощины между двумя возвышенностями, но он скромных размеров, по сравнению с громадным глетчером Машигиной губы, окаймляющим высокой ледяной стеной значительную часть берега губы. Перед этой стеной пароход наш кажется игрушкой. От этой стены текучего льда, разъедаемого сверху потоками и подтачиваемого снизу прибоем, отламываются или откалываются куски льда величиной от небольших глыб до громадных ледяных гор или айсбергов.

И вот однажды, когда мы плыли мимо снеговых вершин Новой Земли, их вид на горизонте пробудил, очевидно, в нашей пленнице воспоминания о былой вольной жизни, оживил в ней инстинкт свободы. Сова была беспокойна и усиленно грызла свою привязь. И перед ее отчаянными усилиями не устояли электрические провода. Расщипав обмотку, она перервала клювом одну за другой все проволоки, освободилась, вспорхнула и полетела к далекой земле, но неокрепшее еще крыло изменило ей, и она упала в море…

К счастью, я во-время заметил катастрофу. Бросился к штурману с просьбой повернуть пароход или спустить шлюпку для спасения совы…

– Не имею права менять курс или задерживать ход парохода, – был ответ. – Обратитесь к капитану.

Капитан с живым сочувствием откликнулся на несчастье общей любимицы, хотя пароход успел отойти уже довольно далеко от утопающей. Он сам отправился на капитанский мостик и стал лично руководить движением парохода, направляя его курс на маячившую вдали на волнах белую точку. Волнение было сильное, спускать шлюпку было затруднительно, и поэтому было решено подойти к гибнущей птице как можно ближе, стараясь не задеть ее движением винта или корпуса парохода. Теперь уже видно было, как бедняга, чувствуя всю опасность положения, отчаянно гребла и ногами и крыльями к пароходу и рвалась изо всех сил к тем людям, которые лишили ее свободы, а теперь шли ей на выручку.

_{Белянка, чувствуя опасность положения, отчаянно гребла и ногами и крыльями к пароходу.}

Бросили пробковые круги, но они упали слишком далеко. Тогда спустили на длинном шесте сетку. С замиранием сердца вся команда и состав экспедиции следили за движением птицы. Вот она уцепилась за сетку. Сетка идет назад… Птица держится за нее. Но, когда стали поднимать вверх, вдруг трах… птица срывается – и снова в воде. Вновь опущена сетка, вновь птица цепляется за нее. Затаив дыхание, тянем сетку вверх, и вот, наконец, утопленница на палубе.

Вздох облегчения вырывается из груди команды. И нужно видеть, с каким выражением участия, с какой трогательной нежностью все эти суровые моряки, видавшие виды и закаленные в невзгодах, окружают этот маленький, жалкий, мокрый комочек перьев. Сова лежит на боку с судорожно сведенными лапами, с широко открытым клювом. Она тяжело дышит, ее потускневшие глаза задергиваются пленкой.

Слышатся уныло-сочувственные восклицания:

– Застыла…

– Не выживет…

– Где уж!

– Вода-то как лед!..

Приносят пресной тепловатой воды и обмывают утопленницу от разъедающей морской соли. Сова не шипит и не щелкает клювом, предоставляя делать с собой, что угодно. Скверный признак!

Положив утопленницу в клетку, снесли ее в каюту, но, так как там оказалось недостаточно тепло, то клетку перенесли в топочную.

И вот свершилось чудо. Когда я через час пришел в топочную, обсохшая сова уже сидела на своем нашесте и встретила меня обычным шипеньем и щелканьем клюва. Она ожила. Воскресла из мертвых! Радостная весть мгновенно облетела пароход. К сове приходили с поздравлениями. Настроение экипажа было торжественно-приподнятое, праздничное…

III.

От Архангельска до Москвы. – Сова в Москве. – Вылет на волю и ловля совы. – Передача совы в Зоопарк. – Сова в Зоопарке.

Наконец, 20 сентября мы в Архангельске. Команда устраивает сове проводы и на прощание задает ей пир: вместо отвратительной тюленины ее угощают свежим мясом…

Начинается сухопутное странствование совы, едва ли не горше водного. По железной дороге наша путешественница едет в пассажирском вагоне в клетке с детским билетом. Здесь покойнее, не качает, как на море, но зато грохот поезда оглушает и одуряет странницу.

Но вот мы в Москве. С вокзала сова едет на автомобиле. Мучительный переезд. При каждом толчке автомобиля сову сбрасывает с насеста и бьет о стенки клетки. Наконец сова водворяется на местожительство в столице на четвертом этаже дома близ Патриарших прудов, в профессорском кабинете, где на книжном шкафу ей устраивается насест. Чувствует себя сова на новоселье неважно. Ей душно и жарко в комнате. Дышит она тяжело, с раскрытым клювом, и наибольшее оживление проявляет по утрам, слетая в это время на письменный стол или окно, откуда созерцает двор, крыши, трубы соседних домов.

Что полярной сове тяжко у нас в сентябре, это понятно. Сова – птица умеренно-холодного, но все-таки холодного климата. На Новой Земле она, быть может, даже зимует, так как климат там, благодаря теплым течениям Баренцева моря, сравнительно мягкий. Но от жестоких сибирских морозов, из сибирской тундры и тайги она перекочевывает на зиму южнее, при чем направление перелетов выбирает очень разнообразно и капризно, появляясь то в Средней Азии, то иногда у нас в Средней России. Как исключение, она залетает даже на острова Каспийского моря.

Так прошло три недели, и за это время отмечу два инцидента.

В кабинете обычно никто не ночевал. Раз там лег мой сын и поплатился за свою неосторожность. Сова утром, заинтересовавшись фигурой спящего, решила разглядеть его поближе и спустилась к нему на руку, вонзив, конечно, в нее свои когти. Пострадавший отделался испугом, так как ранки оказались пустячными.

В другой раз в том же кабинете ночевал мой племянник. Проснувшись рано утром, он увидел, что сова уже слетела со своего насеста и, сидя на краю письменного стола, внимательно к нему приглядывается. Опасаясь испытать участь своего двоюродного брата, племянник спрятал руки под одеяло, а на голову надвинул подушку, наблюдая из-под нее одним глазом, что предпримет сова.

Любопытство совы было крайне возбуждено этим маневром. Вопросительно проаукав а-о-у, а-о-у – и проскакав по столу до кровати, она спустилась на стоявший подле кровати стул и, очутившись, таким образом, вровень с подушкой, принялась под нее заглядывать, чтобы выяснить, кто там скрывается…

Тот же племянник явился ближайшим виновником последнего приключения совы, давшего толчок к решению передать ее в дар Зоопарку. Раз как-то, сидя в кабинете и углубившись в чтение, он вдруг услыхал подозрительный шум в комнате и, подняв глаза от книги, с ужасом увидел, что сова, слетев со шкапа, сидит на подоконнике между створками окна, которое он забыл закрыть. Не растерявшись, он схватил длинную половую щетку и, бросившись в соседнюю комнату, думал, махая щеткой из ближайшего окна, пугнуть сову назад в комнату. Но было поздно. Сова оказалась уже за окном и, снявшись с карниза окна, взвилась на окрепших крыльях ввысь и села на вышку радио.

Красивое зрелище являла она, сияя в вышине своей белизной в лучах утреннего солнца! Но иное впечатление произвело появление редкой гостьи на летавших кругом галок. Целая стая их бросилась в атаку на своего исконного врага и мгновенно сбила его с высокого шеста. Сова спустилась на крышу соседнего трехэтажного дома и прибилась к слуховому окну.

Между тем, племянник поднял тревогу, и я с ним и с сыном бросились в погоню за беглянкой. Вбежав во двор дома, куда спустилась сова, мы увидели пожарную лестницу, которая вела как раз к тому слуховому окну, где приютилась сова. Но как ее взять, не спугнув? Решил достать приманку и послал племянника за куском мяса в соседнюю лавочку. Но едва успели принести мясо, как сова снова снялась и скрылась за домами из виду. Где искать беглянку? Побежали по улице, руководясь криками галок, расспрашивая прохожих, забегая во дворы.

– Совы не видали? – спрашиваем у какого-то мечущегося по двору человека.

– Как не видать! Чорт бы вас побрал с вашими совами!.. Распустили эту дрянь, а она, подлая, уж трех голубей у меня сожрала! Выпустил шестерых, а вернулись только трое… Кто мне за них ответит?!.

Но мы уже мчались дальше, прочь от разъяренного голубятника.

Между тем, событие стало уже вызывать волнение на улице. Вместе с нами бежали люди, махали руками, галдели, тыкали в воздух пальцами.

Наконец, скопление народа в одном из дворов и туча галок в вышине указали нам, где искать беглянку. Сова сидела на крыше шестиэтажного дома. Как достать ее оттуда? Дело представлялось явно безнадежным. Но на выручку нам снова явились те же галки. Они бешено бросались на сову, били ее крыльями, щипали клювами, пока, наконец, скользя под их ударами с конька крыши к водосточному жолобу, она не сорвалась оттуда на крышу двухэтажного особняка на соседнем дворе.

Когда мы туда явились, мы увидели, как дворник, подкравшись к сове из-за угла трубы, схватил ее за крыло. Сова немилосердно впилась в его руки когтями, но дворник не выпускал добычи и через минуту сова была у нас в руках.

Случай этот доказал нам всю невозможность держать сову в частной квартире. Единственным местом, где она в наших краях могла бы сносно существовать, являлся Зоопарк. Жаль нам было расставаться с нашей беглянкой. Она успела к нам привыкнуть и меня, например, встречала уже не враждебным шипеньем, а дружелюбным воркованием. Стала она понимать и речь. Когда ей приходилось замешкаться на столе или где-нибудь в комнате, стоило крикнуть: «Совка, лети на место!» – и она летела на свой насест. Однако, делать было нечего, и через несколько дней сова наша была водворена на постоянное жительство в Зоопарк.

_{Сова-белянка в Московском Зоопарке.}

Время от времени мы навещаем ее. Она как-то потускнела, ее снежная белизна сменилась желто-грязной окраской, она смотрит сумрачно, видимо, тоскует. Пишут, что совы-белянки, эти гордые, смелые, вольные птицы, плохо переносят заключение, лишь в исключительных случаях выживая в неволе от 4 до 6 лет. А при долговечности сов, это, в сущности, медленное умирание.

Будем, все же, надеяться, что Зоопарк, поставивший основной своей задачей приблизить обстановку животного к условиям его естественного существования, сумеет успешно акклиматизировать и нашу белянку и что «пророчество» о ее недолговечности в неволе не оправдается.

Добавим в заключение, что уже существует проект поместить сову на воле, на новой территории Зоопарка, рядом с белыми медведями, подрезав ей, конечно, крылья, чтобы она не могла перелететь к песцам, лисицам или волкам, где ей грозила бы неминуемая гибель…

СДАНЫ НА МОСКОВСКИЙ ПОЧТАМТ:

№ 9 «Всемирного Следопыта» с приложением «Вокруг Света»

для московских подписчиков—9 сентября;

для иногородних—13 сентября.

Вып. 9 «Библиотеки Следопыта»

для московских подписчиков—24 сентября;

для иногородних—27 сентября.

Скорпион-самоубийца

Одной из замечательнейших особенностей скорпиона является его своеобразная способность оканчивать жизнь самоубийством, если он не находит возможности избежать угрожающей ему смерти. Чтобы убить себя, скорпион ударяет себя в голову хвостом, последнее кольцо которого содержит пару ядовитых желез, заканчивающихся острым жалом.

На фотографии – скорпион, который кончает жизнь самоубийством после тщетных поисков выхода из окружающего его огненного кольца.

ВЕЛИКАЯ КАРМА

Рассказ из жизни современной Бирмы

Вайта Мусташ

Рисунки худ. Б. Шварца

I. Вдвоем на плоту.

Плот проходил опасное место. Справа и слева в темноте чернели скалистые берега, тесно сдавившие реку. Ю стоял, крепко обхватив рулевое весло, и напряженно всматривался в гущу тропической ночи. То там, то здесь из реки, гнавшей свои воды с головокружительной быстротой, торчали острые верхушки камней; русло то и дело преграждалось упавшими и затонувшими деревьями.

Низко свесившееся над рекой дерево хлестнуло Ю веткой по лицу. С ветки что-то оторвалось и мягко упало на плот. Ю вытянул ногу и осторожно пощупал:

– Банан!

И сейчас же, заметив что-то впереди, быстро пригнулся и резко и тревожно крикнул:

– Йи-ху!

Крик этот с трудом сдвинул тяжелый сырой воздух, но не успел он замолкнуть, как сзади, с другого конца плота, донесся отклик:

– Йи-ху!

Ю налег на весло. Вода кругом заклокотала. Сквозь прогалину, открывшуюся в береговом лесу, мелькнула огромная медно-красная луна и сразу скрылась. Берега сходились все ближе и ближе, все бешеней бурлила между ними вода, стремясь разрушить сковывавшие ее скалы, все головокружительней несся плот. С невероятной быстротой кидался он из стороны в сторону, чтобы, повинуясь ударам двух рулевых весел, миновать опасные камни…

И вдруг скалы, в последний раз надвинувшись друг на друга, сразу расступились и исчезли в темноте. Клокотание воды затихло. Движение плота стало медленней. Река, как ни в чем не бывало, плавно и неспеша разлилась по широкому руслу, и только удалявшийся глухой рокот напоминал об опасных порогах, оставшихся позади.

Ю огляделся по сторонам, положил весло, поднял упавший с дерева банан и медленно направился к середине плота. Там горел костер, с подвешенным над ним маленьким круглым котелком. Одновременно с Ю на свет костра с противоположной стороны плота вышел другой плотовщик – Нэ. Среднего роста, бронзовые, мускулистые, с сильно раскосыми глазами – на первый взгляд, оба они были похожи друг на друга. У обоих одежда состояла всего навсего из широких белых штанов, подхваченных на поясе грубой веревкой. Обоим можно было дать любое количество лет, от двадцати до пятидесяти – так неопределенны были их по-старушечьи морщинистые лица, совершенно лишенные растительности.

Но внимательный наблюдатель открыл бы, что Нэ, вероятно, старше своего товарища, в движениях и глазах которого было больше оживления, и что лоскуток цветной материи, перехвативший волосы Ю, обличал в младшем из плотовщиков некоторую склонность к нарядам.

Главное же, что никак не позволило бы смешать обоих бирманцев, это был глубокий страшный шрам на теле Нэ. Он начинался на шее, под левым ухом, шел наискось через всю грудь и кончался у пояса, с правой стороны живота. Видно было, что рана не была как следует залечена и гноилась, несмотря на то, что прошло много времени с тех пор, как Нэ получил ее.

Ю сдвинул в кучу рассыпавшийся хворост. Костер затрещал, задымил, и маленькие червячки огня полезли вверх, цепляясь с ветки на ветку.

Нэ заглянул в котелок.

– Кипит, – молвил он, – давай рису.

Ю запустил руку в широкий карман своих штанов, долго шарил там и, наконец, вытащил оттуда мешочек. В мешочке оказалось ложки две рису. Нэ взял щепотку, бросил ее в котелок.

От медленно ползших назади, смутно угадываемых в темноте берегов шли терпкие, густые запахи. Ночь была тихая, застойная и удушливая. Такие ночи часто бывают в тропиках осенью, перед началом дождей. Через прорывы в облаках иногда мелькали крупные, яркие звезды. Казалось, что весь небесный свод принизился, опустился к земле, и поэтому звезды и кажутся такими крупными и блестящими.

Изредка с берегов доносился треск ветвей, ломаемых чьими-то тяжелыми ступнями, а раз плотовщики услыхали совсем близко громкое фырканье и плеск воды. Это кто-то из четвероногих обитателей джунглей пришел к берегу напиться…

Нэ осторожно мешал палочкой содержимое котелка. Отблески огня причудливо играли на лице бирманца, то перекашивая, то густо окровавливая его.

Ю лежал на спине, заложив руку за голову и о чем-то думал. Неожиданно он повернулся к своему товарищу.

– Слушай, старик! Ты хотел мне рассказать, откуда у тебя этом шрам. Кто это так вспорол тебя?

– Собака, – невозмутимо ответил Нэ.

– Со-ба-ка? – Ю удивленно приподнялся на локте. – Собака, ты говоришь? Я знаю немало собак! Я даже думаю, что видел самого большого пса, какой только есть во всей Бирме – это пес судьи из Пхинго, но и из того пса ты одной рукой свил бы веревку, если бы захотел…

– Да, – повторил задумчиво Нэ, – меня разукрасила так… собака.

Последнее слово он произнес так странно, что Ю сразу догадался, в чем дело.

– Ты говоришь про… двуногую, старик? – шопотом спросил он, невольно оглядываясь на темную стену леса.

Нэ кивнул головой.

Всколыхнув тяжелую ночь, над рекой пробежал ветерок, зашуршал в прибрежных камышах, заскрипел стволами деревьев в лесу. Ю передернул плечами.

– Расскажи, старик! – сказал он.

– Хорошо, – неспеша ответил Нэ, встряхивая головой, – я расскажу. И пусть мой рассказ разбудит в тебе, мой сын, ненависть, горячую, как лесной пожар, ко всем тем, кто не позволяет каждому из нас, лшамма^[25]), иметь свою хижину, свою пищу и… свою свободу. Слушай!

II. Рассказ старика.

«Я работал в долине Зеленого Глаза, у истоков Иравади^[26]). Ты слыхал, конечно, про те места – горькая слава о них разошлась по всей Бирме. Там бревна хранятся под навесами, а люди спят прямо в сырой траве, в муравейниках и заживо разлагаются от лихорадки и укусов ядовитых насекомых. Там гибнут тысячами: вязнут в болотах, тонут в бурной реке, уносятся в водопады на оторвавшихся плотах. Там от восхода до захода солнца рабочие стоят по горло в вонючей, зараженной воде лесных болот, отдают свою кровь сотням присосавшихся пиявок, которых нет времени отогнать, их тело терзают колючие растения, и за все это там получают мутную похлебку, по две рыбешки, длиной с мой палец, и маленькую медную монету. Скверное место – истоки Иравади.

У меня был слон, ты знаешь его, – его звали Бо. Хороший, умный слон. И за то, что у меня был слон, мне давали две медных монетки и не заставляли стоять в воде. Бо был сильный слон, он мог тянуть сразу пять больших тиковых^[27]) стволов, мой плот к вечеру всегда давал больше других, но надсмотрщики требовали еще больше и больше и, чтобы не лишиться кружки мутной похлебки, я должен был так быстро гонять моего Бо, что он к концу дня шатался от усталости…

Я не мог уйти оттуда. Моя жена была больна. Ее лечил судья из Пхинго, – тот самый, у кого такая большая собака. Он требовал за лечение много денег и говорил, что, если он их не получит, то его собака передавит всех наших кур. Я бережливо копил медные монетки и каждую неделю относил их судье. Он всегда ругался, говорил, что мало, и бил меня палкой, а я становился на колени и просил его простить меня – ведь моя жена была больна…