Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 11"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Александр Сытин,Николай Лебедев,В. Белоусов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Не надо, – ответил лейтенант. – Я вашими способами не пользуюсь. Не запугивать их еду…

Матросы, действительно, послушались уговоров любимого начальника и вернулись на фрегат. Через неделю «Крейсер», к великой радости губернатора, покинул порт Дервент. А едва вышли в море – на мостике появился снова Кадьян и снова загремел на весь фрегат:

– Шевелись, Апполон губошлепый!

Матросы стиснули зубы и затаили злобу до случая.

III. «Крейсер» опять бунтует.

Случай скоро представился. В ноябре того же года «Крейсер» бросил якорь на рейде Ситхи^[12]) в Аляске.

Команда безропотно выполнила все трудные работы по очистке кузова фрегата от морских ракушек и водорослей. Фрегат опять был нагружен, оставалось распустить паруса и выйти в море. Но «Крейсер», к удивлению других русских судов, стоявших в Ситхе, не снимался с якоря. Поползли тревожные слухи о матросском мятеже. И действительно, бунт на фрегате был в полном разгаре. Команда заявила:

– Лучше уберите Кадьяна, а не то мы его за борт выбросим!..

Капитан Лазарев снова пустил в ход Завалишина. Но матросы твердо ответили Завалишину:

– Ваше благородие, мы вас любим, и нам больно будет вас ослушаться. Поэтому просим вас не вмешиваться в это дело…

Завалишин, мрачный, заперся в своей каюте.

Лазарев вынужден был капитулировать. «Крейсер» вышел в море, но уже без Кадьяна… Любитель мифологии был списан на другое судно.

Характерно, что по прибытии в Кронштадт Лазарев, боясь нагоняя со стороны Морского министерства, даже не донес о двух бунтах на «Крейсере». Так первые матросские бунты кончились полной победой восставших. Но не так было в последующие разы.

IV. «Страмовское дело».

Никогда портсмутские лодочники не зарабатывали такие бешеные деньги, как в пасмурный день 13 октября 1827 г. Весь город бросился в порт «смотреть на русских бунтовщиков». Газеты, пользуясь случаем, трубили:

– Бунт в русском военном флоте! Бриг «Усердие» из числа русской эскадры, стоящей на Портсмутском рейде, взбунтовался. Команда отказывается итти в море и, покинув судно, самовольно перешла на английский блокшив^[13]).

Английские мещане трусливо останавливали лодки около Модербанки и отсюда, словно диковинного зверя, со страхом рассматривали бунтовщика. Красавец бриг^[14]), тихий, загадочный покачивался на воде. Но напрасно портсмутские клерки^[15]) и приказчики так пугливо рассматривали бриг. На нем остались лишь офицеры, часть унтер-офицеров, да по мостику в бешенстве метался командир… Это был все тот же пресловутый Кадьян.

Кадьян не унялся. Ему не пошли впрок тасманийский и аляскинский уроки. Перед отправкой «Усердия» в плавание, еще в Кронштадте, он зверски выпорол двух матросов.

Чуть выше по реке виднелся инвалид-блокшив, куда целиком перебралась команда «Усердия».

_{Вдали – бриг «Усердие». (Восстание в Портсмуте, 13 октября 1827 года). На первом плане – корабль «Александр Невский». (Восстание на Валетском рейде, на острове Мальта, 20 декабря 1827 года).}

А на флагманском бриге «Ревель», между тем, шло совещание всех судовых командиров эскадры. Флагман, капитан-лейтенант Селиванов, буквально рвал на себе волосы. И было отчего. Его эскадра бригов должна была спешить в Средиземное море. В воздухе пахло порохом… Может быть, турецкий флот уже разгромил русскую Средиземноморскую эскадру… А теперь, из-за 160 человек бунтовщиков, приходится стоять в Портсмуте, пропуская все попутные ветра. И кроме того, вся эта скандальная история происходит на глазах англичан. Что скажет Европа?

Под вечер, когда густой, как сметана, туман, начал уже затягивать рейд, мимо лодок глазеющих ротозеев бесшумно промчался щегольской офицерский вельбот^[16]).

Это заместитель флагмана, капитан-лейтенант Никольский, ехал на блокшив уговаривать мятежников…

Команда «Усердия», узнав о прибытии начальства, выстроилась во фронт и на приветствие Никольского ответила заученным рявканьем:

– Здрав… желам… вашскродь!..

– Чем недовольны, ребята? Почему бунтуете? – спросил Никольский.

Молчание. Лишь 160 грудей дышат прерывисто и взволнованно.

– Согласны вернуться на бриг?

Опять молчание. Никольский вскипел и затопал ногами.

– Не вернемся!.. Здесь останемся!.. Довольно измываться!.. – донеслось из рядов.

Лейтенант Никольский буквально отчалил ни с чем. Всю эту тревожную ночь окна кают-компании флагманского брига бросали снопы света на черную водную поверхность рейда. А на палубе блокшива мелькали тени… Моряки-бунтовщики с тревогой смотрели издалека на эти яркие огни. Что-то будет завтра?..

Назавтра сам флагман Селиванов, совместно с несколькими офицерами, прибыл к бунтовщикам на блокшив. Что произошло потом – осталось тайной. Пристрастный рапорт № 545, от 15/Х – 1827 года кап. – лейт. Селиванова, хранящийся в Морском архиве, нисколько не освещает дальнейших событий, разыгравшихся на английском блокшиве. Но даже из этого рапорта можно заключить, что все уговоры бунтовщиков Селивановым заключались в фразе:

– К вечеру всем быть на бриге! А не то…

Что подразумевалось под этим многозначительным «а не то…» – понять не трудно. И бунтовщики поняли, что их всего лишь полторы сотни безоружных людей против целой эскадры с ее артиллерией и вооруженными командами. А англичане едва ли вмешались бы в «домашние дела» своих союзников – русских.

Вечером 14 октября между блокшивом и бригом «Усердие» засновали лодки. То команда «Усердия» возвращалась на судно. Матросы, сознавая свое бессилие, были мрачны и подавлены. Утром следующего дня «Усердие» принял на борт лоцмана, подтянулся к остальной эскадре и вскоре вместе с ней вышел в море.

Император Николай I на рапорте о бунте команды «Усердия», положил следующую характерную для него резолюцию – «Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему не повторялось. Дело страмовское, и видно, что начальники поступили, как дураки…»

Дураками начальники оказались потому, что ни один из бунтовщиков не был расстрелян. Но так как бриг «Усердие» отличился в Наваринском сражении 8/20 октября 1827 г., то командующий Средиземноморской эскадрой адмирал Гейден нашел возможным дело «предать забвению», приписав его «невежеству матросов и незнанию ими своих обязанностей». Однако, через два месяца новый бунт, вспыхнувший на глазах самого адмирала, доказал ему обратное.

V. «Расстрелять через десятого!»

20 декабря 1827 года. Валетский рейд у острова Мальты, в Средиземном море. На рейде – русская эскадра, два месяца тому назад разгромившая турок у Наварина.

Глухая ночь. На кораблях недавно пробили четыре склянки (два часа пополуночи). Эскадра спит. Бодрствуют лишь вахтенные.

Вдруг меж спящими судами понеслась стрелой легкая шлюпка. От бешеного разгона сердито журчала под носом вода. Но гребец только один, – офицер. Луна играла на галуне эполет.

По эскадре, от судна к судну, перекличкой понеслись окрики вахтенных:

– Кто гребет?

А с двойки в ответ:

– Мимо!

Лишь у флагманского фрегата затормозила шлюпка и с разбегу ткнулась в борт.

– Кто гребет? – встрепенулись вахтенные и на флагмане.

– Офицер с корабля «Александр Невский»! К адмиралу!

Поднявшись на фрегат, прибывший офицер взволнованно подбежал к вахтенному начальнику:

– Господин лейтенант, я – мичман Стуга с «Александра Невского». У нас на корабле бунт! Разбудите адмирала!..

Когда перепуганный сонный Гейден выбежал в кают-компанию, там был уже и начальник штаба эскадры, капитан 1 ранга Лазарев. Тотчас же началось совещание, на которое были приглашены некоторые командиры судов, поднятые с постелей. Эскадра проснулась, заволновалась. Но офицеры загнали всех подвахтенных матросов опять вниз. А виновник переполоха, трехдечный^[17]) 120-пушечный корабль «Александр Невский» по внешнему виду был так же тих и спокоен, как и остальные суда эскадры.

Ночь связывала адмиралу Гейдену руки. Он решил выждать утра. Между тем, нач. штаба Лазарев, собрав сведения о причинах бунта на «Александре Невском», сообщил подробности адмиралу.

Брожение экипажа началось тотчас же по выходе корабля из Кронштадта. А длительный, тяжелый поход и затем военная обстановка только подлили масла в огонь недовольства. Кроме мордобойства офицеров (особенно отличался мичман Стуга), команду без стеснения обворовывали в продуктах в пользу офицерского камбуза^[18]). 20 декабря 1827 г. экипаж, выведенный из терпения, взбунтовался– и в виде протеста отказался брать койки. Боцман Астафьев взял было свою, но у него ее вырвали и выбросили за борт. Увещания командиров никакого результата не дали. Команда отказывалась покинуть верхнюю палубу…

Рано утром, тотчас после подъема флага, от флагманского фрегата отвалила и понеслась к мятежному кораблю белоснежная гичка^[19]) адмирала. Поднявшись на палубу «Александра Невского», старый «волк» Гейден с одного взгляда оценил серьезность положения. Команда, сбившись на юте^[20]), как стая затравленных зверей, угрюмо и злобно глядела на адмирала и его блестящий штаб. Гейден понял, что эти, доведенные до отчаяния люди, готовы на все. И он решил пойти на хитрость, на предательство. Какое было дело ему, наемному кондотьеру^[21]) – голландцу на русской службе – до страданий крестьянина-матроса! Ласково полилась речь адмирала. Он обещал сейчас же, не сходя с корабля, ознакомиться с их жалобами и сейчас же наказать виновных офицеров.

– Спускайтесь спокойно в свои кубрики^[22]) и жилые палубы, – ворковал адмирал, – и будьте уверены, что я накажу ваших обидчиков.

Полуобезумев от злобы и страха, издерганные бессонной, тревожной ночью, матросы попались на удочку старого хитреца. Но лишь только они спустились вниз, выходы были заняты офицерскими караулами. Командир корабля подал, между тем, адмиралу список на 14 человек, «подозреваемых быть зачинщиками». Когда зачинщиков вывели наверх и посадили на гребные суда, остальная команда корабля, в количестве 500 человек, бросилась к выходам.

– Мы их не отпустим!.. Они не виноваты!.. – бесновались у дверей матросы. Но, натолкнувшись на дула офицерских пистолетов, попятились назад. В результате этого второго возмущения наверх вывели еще 6 человек.

Когда лодки с «зачинщиками» отчалили от «Александа Невского», товарищи их бросились к люкам и плача кричали: – «Братцы, не выдадим!.. Пусть всех забирают… Вместе погибать!..»

Вся эскадра, затаив дыхание, следила за шлюпками, увозившими смелых мятежников на «Азов». Матросы остальных кораблей, не обращая внимания на брань и удары офицеров, облепили люки и пушечные порты. Что пережили они, видя как братьев их везут на смерть?..

1 апреля 1828 года по Валетскому рейду раскатился пушечный выстрел. Это начали читать приговор по делу бунтовщиков с «Александра Невского». Приговор был таков:

«Наказать смертью, по жребию, каждого десятого человека по именному списку всех нижних чинов команды «Александра Невского»…

Но, к счастью, этот варварский приговор не был приведен в исполнение. Команда корабля тоже отличилась под Наварином и даже захватила турецкий флаг. Поэтому смертная казнь была заменена битьем шпицрутенами и ссылкой в Нерчинск на вечную каторгу, то-есть смерть мгновенная была заменена медленным гниением заживо в рудниках Сибири.

VI. Буревестники революции.

Восстанием на корабле «Александр Невский» закончим историю матросских мятежей в русском флоте парусной эпохи. Но и позже мятежи во флоте, конечно, не прекращались; правда, они не были уже такими сплоченными, но зато носили несомненно революционную окраску. Перейдем к событиям 1905-6 года, которые ознаменовались рядом восстаний на кораблях как Балтийского, так и Черноморского флотов.

Русско-японская война, начатая царским правительством в 1904 году, привела страну к ряду позорных поражений; достаточно вспомнить хотя бы разгром японцами русского флота у Цусимы. Из-за этих поражений царская власть окончательно потеряла всякое доверие у широких масс населения. Повсюду росло революционное настроение. И моряки, вместе с передовой частью рабочего класса, были первыми буревестниками революции. Они вписали в историю первой русской революции неизгладимые и красивейшие страницы.

Первым и наиболее серьезным событием во флоте было «потемкинское» восстание.

VII. Трагедия в Тендровском заливе.

В понедельник 13 июня 1905 года, рано утром, один из самых крупных броненосцев Черноморского флота «Князь Потемкин-Таврический» пришел в бухту острова Тендер для практической стрельбы. Броненосец провел ночь в бухте, а во вторник 14 июня на борту его разыгрались исторические события.

_{Броненосец 1-го ранга «Князь Потемкин-Таврический».}

От мелочей до великого один шаг. Все дело началось из-за червивого мяса, привезенного на броненосец для матросских котлов. Команда отказалась есть червивый суп, и, когда настал час обеда, никто не пошел за своим баком (чашкой).

Так началась потемкинская трагедия…

Через несколько минут вся команда броненосца была уже выстроена на юте.

– Вы, кажется, недовольны супом? – обратился к матросам командир Голиков.

– Ешь сам, дракон! – бросил кто-то из задних рядов.

– Кто согласен есть суп, пусть станет сюда! – продолжал командир.

Лишь кондуктора да несколько унтер-офицеров выступили вперед. Остальные матросы остались на месте.

– Позвать караул! – закричал Голиков. Матросы увидели, что начальство шутить не собирается, и заколебались.

– Ребята, отходите к орудийной башне, – сказал уже задумавший что-то Афанасий Матюшенко, впоследствии главарь восстания.

Матросы лавиной бросились к башне 12-дюймового орудия. На месте остались лишь человек 20–30 из задних рядов, замешкавшихся и не успевших присоединиться к товарищам. Но едва они тоже двинулись к башне, дорогу им заступил старший офицер броненосца Гиляровский.

– Стойте на месте! Караул, вперед! Боцман, принесите брезент!..

Брезент на судах заменяет саван. Им прикрывают перед расстрелом осужденных. Гиляровский решил, видимо, вырвать с корнем дух мятежа. Хотел ли он действительно расстрелять матросов, или же думал разыграть комедию, чтобы напугать их, – неизвестно. Эту загадку он унес с собой на дно моря.

Кучка приговоренных к смерти замерла. На одну секунду воцарилась могильная тишина. И вдруг раздался крик матроса Вакулинчука, полный предсмертной тоски и отчаяния:

– Братья, отчего вы нас покидаете?..

VIII. Юнгой к адмиралу Макарову!

Наступил решительный момент тендровской драмы.

Гиляровский вырвал у караульного матроса винтовку и, погнавшись за крикнувшим Вакулинчуком, выстрелом в упор смертельно ранил его. Это было сигналом ко всеобщему восстанию. Матюшенко с большей частью команды уже разбил двери патронных погребов и захватил оружие. Началось избиение матросами ненавистных «драконов»-офицеров. Это был страшный, неудержимый ураган классовой мести и давно затаенной ненависти. На юте встречаются два смертельных врага – старший офицер Гиляровский и главарь восстания Матюшенко. Обмениваются выстрелами, но оба дают промах. Тогда Матюшенко ударяет Гиляровского в спину штыком. Смертельнораненый офицер кричит:

– Ты убежишь теперь, каналья! Но я сумею тебя найти!

– Не успеешь, болван! – ответил Матюшенко. – Я прежде отправлю тебя юнгой к адмиралу Макарову…^[23])

Труп убитого Гиляровского выбросили за борт. Перебита была большая часть офицеров, в том числе и командир Голиков. Сдавшихся офицеров пощадили. Командные должности были распределены между матросами.

К «Потемкину» присоединился и миноносец «№ 267», бывший при нем На общем собрании команды решено было итти в Одессу для поддержки восставших там рабочих.

IX. Пять выстрелов с «Потемкина».

В 10 ч. ночи 14 июня «Потемкин», в сопровождении миноносца «№ 267», пришел в Одесский порт. Стальной гигант встал на рейде. Страшные 12-дюймовые орудия молча уставили на город свои жерла. Огромные толпы народа сбежались в порт поглядеть на первый корабль революции. Тело убитого Вакулинчука свезли на берег, где вскоре состоялись торжественные его похороны.

Команда «Потемкина», по прибытии в Одессу, связалась с местной организацией РСДРП (большевиков). Чтобы поддержать восстание рабочих и вывести из нерешительности колеблющийся одесский гарнизон, решено было обстрелять городской театр, где заседал военный совет.

15 июня, в 5 часов вечера на «Потемкине» труба горниста заиграла боевую тревогу. Через три минуты орудия броненосца подняли длинные свои морды и замерли… Грянули первые три холостых выстрела, предупреждавшие жителей об опасности. Перед стрельбой боевыми сделали некоторую паузу. Начало темнеть. Корабль-революционер готовился к первому в истории русского флота залпу по ненавистному царизму. Вот как очевидец описывает это событие:

«…Я сидел на четвертом этаже у своего знакомого, на Нежинской улице, когда раздался осушительный гул, как бы от взрыва. Казалось, над головой пронеслось что-то с грозным свистом, и тут же невдалеке послышался звук удара. Явилось тотчас же подозрение, что это выстрел с «Потемкина». Я взглянул на небо, в ту сторону, где иногда среди бледных звезд, топя их в своем голубом блеске, вспыхивал сильный луч прожектора с броненосца. Долго ждать не пришлось. Медленно пробиваясь сквозь тьму, на небо ложился кровавый отблеск зарева. В порту вспыхнул пожар. Ночь дышала огнем и ужасом…»^[24]).

Но, благодаря измене сигнальщика, оба снаряда сделали перелет. А вскоре кораблю-мятежнику пришлось подумать о бое с вдесятеро сильнейшим врагом.

X. Один против эскадры.

Ясно, что царские адмиралы не могли спать спокойно, пока по волнам Черного моря носится мятежный броненосец. Против него была выслана целая эскадра. Два раза эта эскадра подходила к «Потемкину», вступала в переговоры и, ничего не предприняв, трусливо уходила обратно в море. Наконец, адмирал Кригер, собрав в кулак сильнейшие суда Черноморского флота, пошел травить мятежника. В боевой колонне двигались пять броненосцев, минный крейсер и шесть контр-миноносцев. «Потемкин» вышел против эскадры один, если не считать малютки-миноноски № 267. Она жалась к правому борту броненосца, как перепуганный утенок к матери-утке. Около 12 часов дня 17 июня враги встретились лицом к лицу (см. схему). Происходит любопытный обмен сигналами между эскадрой и «Потемкиным»:

Адмирал: Сдайтесь, безумные потемкинцы, или примите бой.

«Потемкин»: Мы готовы к бою.

Адмирал: Я не могу принять его здесь, так как при перелете снарядов может пострадать город…

«Потемкин»: Иду к вам.

И, подняв боевой флаг, «Потемкин» двинулся на эскадру. Матрос Лыдзер с флагманского броненосца «Ростислав» после рассказывал:

…«Потемкин» уже близко. Вот он идет между «Ростиславом» и «Тремя Святителями». Ужас, восторг смешались вместе, и я, ухватившись за стойку, оцепенел от этих ощущений. На «Ростиславе» все затихло, притаилось и томительно ждет чего-то страшного, таинственного. А на «Потемкине» ни души не видать, как будто это волшебное, заколдованное судно, как будто это корабль-призрак. «Потемкин» – мощный, грозный и сильный – полным ходом идет против эскадры в пять броненосцев. Это было величественное зрелище, достойное кисти художника. Это было что-то фантастическое, невероятное. Казалось, что это сон, а не действительность…»

Находившийся же на борту «Потемкина» инженер А. Коваленко так описывает напряженные минуты встречи эскадры с мятежником:

«Каждая минута быстро сближала нас с эскадрой. Вот она уже настолько близко, что можно различать суда. Все суда шли по направлению к нам, выстроившись в две колонны; впереди были броненосцы и минный крейсер, позади контрминоносцы. «Потемкин», сопровождаемый миноносцем, который держался все время у самого борта, направлялся прямо в середину первой колонны… Скоро можно было различить, что суда эскадры, как и «Потемкин», шли по-боевому: с выставленными по бортам орудиями. Но вот, мы уже сошлись с эскадрой. «Потемкин» врезывается в самую середину ее… «Потемкин» медленно направляет свои орудия на проходящие суда… «Ростислав» и «Три Святителя» в мрачном безмолвии отвечают ему тем же, а на палубах остальных броненосцев в явном смятении толпится команда… Вдруг на верхней палубе «Потемкина» раздается: «Да здравствует свобода! Ура!»

И в ответ на это восклицание с трех броненосцев, как гром небесный, грянуло могучее и дружное «Ура!»

«Потемкин» без вреда для себя прошел между судами эскадры, повернулся и снова пересек ее фронт. Наконец адмиральские нервы не выдержали, и мощная эскадра на всех парах бросилась уходить. «Потемкин» недолго преследовал ее, а затем снова вернулся в одесскую бухту.

Победа в этом «молчаливом бою» осталась за ним.

XI. Стальная легенда свободы.

Как известно, «Потемкин» остался одиноким в своем гордом мятеже против царя. Одесские рабочие были задавлены карателями-генералами, а остальной Черноморский флот не поддержал мятежника. Забитые матросы не нашли еще в себе сил и классовой смелости восстать.

Команда «Потемкина» решила уйти в Румынию и там интернироваться. Вот что переживали люди, сочувствовавшие революции, прощаясь с кораблем-революционером:

«Часа в четыре дня 18 июня я стоял на обрыве около своей дачи и смотрел в море, ожидая, что вот-вот на горизонте появятся суда черноморской эскадры из Севастополя и, в конце концов, взорвут «Потемкина». И вдруг слева, из-за мыса, где белел маяк, я увидел его. «Потемкин» шел вдоль берегов, одинокий и гордый. Черный дым, как траурный султан, колебался над ним и далеко тянулся в воздухе, не сливаясь с ним и не тая…

Было душно… Парило… И лиловая туча шла из-за моря навстречу отважному и несчастному кораблю, в этой стальной легенде свободы, которая не забудется никогда»…

_{Схема встречи броненосца «Потемкин» с эскадрой вице-адмирала Кригера (момент около 12 часов дня, 17 июня 1905 г.). На чертеже нарисованы со всеми подробностями (трубами, пушками, минными аппаратами и пр.) все крупные суда, миноносец № 267 и один контр-миноносец; остальные контрминоносцы эскадры (помечены 1, 2, 3, 4, 5, 6) точно такого же устройства. (Заимствовано из книги С. Игната.)}

Так закончилось восстание «Потемкина». 25 июня он прибыл в румынский порт Констанцу. Команда разбрелась кто куда. А броненосец, выданный румынами царским властям, был снова отведен в Севастополь.

Но славные одиннадцать дней, в течение которых корабль-скиталец, этот «летучий голландец» революции, бороздил Черное море, останутся в памяти потомков, как сивая легенда, как вечный призыв к свободе, к мятежу против царского насилия и произвола…

XII. Красная эскадра.

Традиции славных потемкинцев не умерли. В ноябре того же 1905 года разыгрались в Севастопольской бухте революционные события, носившие невиданный еще для русского флота широкий размах. После октябрьского манифеста о «свободах», в Севастополе, как и всюду в России, начались расстрелы, избиения и погромы. Матросы некоторых стоявших на рейде судов восстали, поддержанные саперами и крепостными артиллеристами. Начались аресты офицеров. Вечером 13 ноября руководить военными операциями восставших приглашен был П. П. Шмидт, отставной лейтенант флота. Шмидт, не колеблясь, согласился. Бросая вызов царскому правительству, он поднял красный флаг на только что отстроенном крейсере I ранга «Очаков» и дал сигнал:

«Командую черноморским флотом. Гражданин Шмидт».

К «Очакову» тотчас же присоединился броненосец «Св. Пантелеймон». Это был прежний бунтовщик «Потемкин». Однако имя святого, данное броненосцу после июньского мятежа, не помогло. Этот несчастный для царя корабль-революционер первым присоединяется к «мятежному, «Очакову». А к утру 15 ноября вокруг «Очакова» и «Пантелеймона» сгруппировались под красными флагами: минный крейсер «Гридень», контрминоносец «Свирепый», два миноносца под номерами, учебное судно «Днестр» и др., в общем одиннадцать судов. У Шмидта, таким образом, была уже целая красная эскадра.

Но рядом с красной эскадрой, на рейде, под царскими андреевскими флагами стояли мощные враги. В грозном безмолвии высились громады «Ростислава», «Чесмы», «Памяти Меркурия», «Синопа».

А между тем на берегу не дремал известный палач-усмиритель, генерал-барон Меллер-Закомельский. Им уже был вынесен смертный приговор судам-революционерам.

15 ноября, в 3 часа дня, начался безжалостный расстрел несчастного «Очакова».

XIII. Стальной ливень.

Первый предательский выстрел дан был с канонерки «Терец», по катеру, перевозившему революционеров с берега на «Очаков». Катер, пораженный в самую середину, тотчас же пошел ко дну. Это послужило как бы сигналом. Тотчас началась стрельба со всех сторон. На «Очаков» буквально обрушился стальной ливень снарядов. Стреляли с судов, стреляли из орудий крепостной и полевой артиллерии, пулеметы с Исторического бульвара, стреляла залпами пехота.

Одним из первых орудийных залпов на «Очакове» была разрушена электрическая машина. Едва дав шесть выстрелов, «Очаков» вынужден был замолчать.

На нем начался пожар. Но красный крейсер еще в течение долгого времени служил мишенью озверевшим палачам.

Куда хуже вышло с «Пантелеймоном». Здесь не успели даже приладить к орудиям ударники и замки. Страшные 12-дюймовые пушки броненосца были беспомощны. Не дав ни одного выстрела, «Пантелеймон» поднял белый флаг.

Истинным героем вел себя контрминоносец «Свирепый». Он один пошел в атаку на великанов-броненосцев и крейсеров «Память Меркурия», «Ростислав» и «Капитан Сакен». Но, встреченный их огнем, начал тонуть. Однако «Свирепый» красного флага не спускал и стрелял до тех пор, пока не потерял способность двигаться, при чем были разрушены все надстройки его палубы.

XIV. Последние минуты «Очакова».

Свидетель расстрела «Очакова» Д. Вдовиченко рассказывал:

«Не было сил оторваться от жуткого зрелища. На крейсере поминутно вспыхивали огоньки и взвивались столбы дыма. Это разрывались попадавшие в него снаряды. Одиннадцати-, восьми-, шести– и трех-дюймовые снаряды один за другим сыпались на наш гордый крейсер. Видно мне его было, как на ладони. Вот на «Очакове» забегали люди, из носовой его башни грянул выстрел 6-дюймового орудия. Затем второй. Оба по направлению к дворцу главного командира. Больше выстрелов с «Очакова» не было»…

Озверевшие царские палачи не дали почти никому из «взбунтовавшихся» очаковцев перебраться с горевшего крейсера на берег. По катеру с ранеными, отвалившему от «Очакова», стреляли картечью, бросавшихся вплавь расстреливали пулеметами, карабкавшихся на берег приканчивали штыками. Поэтому многие моряки сгорели на крейсере заживо. По словам очевидцев, это было жуткое, потрясающее зрелище:

«Посредине бухты – огромный костер, от которого слепнут глаза, и вода кажется черной, как чернила. Три четверги гигантского крейсера – сплошное море огня. Остается целым только кусочек корабельного носа. Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигурки. До них полторы версты, но глаз видит их ясно.

_{Пожар крейсера «Очаков» (в Севастопольской бухте, в ночь с 15 на 16 ноября 1905 года).}

Вдруг в толпе раздается тревожный, взволнованный шопот:

– Тише!.. Там кричат!..

И стало тихо, до ужаса тихо… Тогда мы услыхали, что оттуда, среди мрака и тишины ночи, несется протяжный, высокий голос:

– Бра-а-тцы!..

Пришли солдаты – маленькие, серенькие, жалкие – Литовский полк. Кто-то из нас сказал ближайшему:

– Ведь это, голубчик, люди горят!

Но он глядел на огонь и лепетал трясущимися губами:

– Господи, боже мой. Господи…

А гигантский трехтрубный крейсер горел. И опять этот страшный, безвестный, далекий крик:

– Бра-а-тцы!

И потом вдруг что-то ужасное, нелепое, что не выразишь на человеческом языке, крик внезапной боли, вопль живого горящего тела, короткий, пронзительный, сразу оборвавшийся крик. Это все оттуда…

Больше не слышно криков. Душит бессильная злоба. Мы уезжаем. Крейсер горит до утра…»

Севастопольское восстание было подавлено с неслыханной жестокостью. Шмидт, пытавшийся бежать переодетый– в матросском платье, – был задержан. Он и еще трое матросов с «Очакова» были расстреляны на острове Березани 6 марта 1906 г. Они умерли героями. Шмидт был убит лишь вторым залпом…

XV. Восстание на «Памяти Азова».

Адмирал Чухнин, после подавления очаковского восстания, телеграфировал царю: «Военная буря затихла, революционная – нет». И он был прав. На помощь своему собрату – черноморскому флоту – поднимается флот Балтийский.

В тихой, красивой бухте Попон-Гвик (у Ревеля) мирно стоял учебно-артиллерийский отряд судов: крейсер I ранга «Память Азова», минный крейсер «Воевода» и миноносцы. На судах шла обычная работа, по зеркальной глади бухты скользили катера, шлюпки: ничто не предвещало мятежа. А он грянул в ночь с 19 на 20 июля 1906 года.

Команда «Памяти Азова» получила известие о восстании гарнизона на Свеаборгских островах. Решено было поддержать его, для чего и захватить в первую очередь крейсер.

Началось дело так. На крейсере вдруг погасло электричество. А затем раздался голос главаря восстания, матроса Лобадина:

– Выходи за мной! Ну, братцы, не зевай!..

Матросы бросились к винтовкам. Началась перестрелка с офицерами, во время которой был ранен шпион и доносчик, судовой священник отец Клавдий. Офицеры спустились в баркас и пошли к берегу. По ним командой был открыт огонь из винтовок и 47-мм орудия. Но они успели скрыться.

На «Памяти Азова» взвились красные флаги. Но названные суда эскадры не поддержали восстания. «Азов» поднял сигнал:

«Воеводе» и миноносцу «Ретивый» следовать за мной»!

Последовал ответный сигнал:

«Ясно вижу».

Но названные суда не присоединились. Возмущенный «Азов» повернул пушки правого борта на предателей. Тогда «Воевода» и «Ретивый» бросились к берегу. Команды их, во главе с офицерами, высадились и, оставив суда, убежали в лес. «Азов» один покинул рейд и пошел в Ревель.

_{Крейсер «Память Азова», под красными флагами, выходит с Попол-Гвикского рейда, утром 20-го июля 1906 года. Вдали – брошенные командами минный крейсер «Воевода» и миноносец «Ретивый».}

Во время этого перехода среди команды начались разногласия. Часть несознательных матросов-новобранцев, сагитированная унтер-офицерами, оставшимися на корабле, внезапно подняли контр мятеж.

В 7 часов вечера на палубе «Азова», стоявшего уже около Ревеля, завязалась горячая схватка. Полтора часа шел кровопролитный бой с переменным успехом. Революционеры начали уже одерживать верх, но в это время из Ревеля подоспели два парохода с жандармами и солдатами.

Жандармы взяли «Азов» на абордаж. Рукопашный бой закипел с еще большей силой. В этой неравной схватке предателем писарем Евстафьевым был убит глава восстания Лобадин.

После смерти вождя борьба продолжалась недолго. Вскоре красный флаг пополз вниз. Снова засвистела боцманская дудка. Мятежников схватывают жандармы и отправляют в Вышгородский замок, где их садят в страшную старинную башню «Маргарита».