Текст книги "Советская фантастика 50—70-х годов (антология)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

– Но зачем… зачем вам… зачем нам… нам… Тирас?

– Может, ты сам проведешь нас к Правителю? – со всем возможным сарказмом отпарировал Шан, беря реванш за час изнурительного словоблудия. – Сам – без Тираса?

Но Мос подскочил, будто не обратив внимания ни на издевку Шана, ни на позу Сипа. Он покатился к внутренним дверям, возбужденно подпрыгивая и одергивая дешевенькую клетчатую пижаму, распахнул их настежь и закричал тоненько:

– Лира! Лирочка! Вставай, детка, мы стали с тобой за счастливых людей – мы имеем дорогих гостей! Чудесные, воспитанные люди! Вставай, мое солнышко, мы будем праздновать из их визита! До самого утра!

И он воздел свои бескостные ручки, приглашая гвардейцев внутрь дома.

За толстыми дверями двойной доски был иной мир. Огромная паукообразная театральная люстра, отсвечивая масляным золотом и позванивая хрустальными подвесками, щедро высвечивала каждый уголок антикварного интерьера: инкрустированный перламутром и розовой слюдой потолок; застывшие волны парчовых портьер, за которыми неярко мерцало золотое плетенье противомоскитных сеток на окнах; необъятные лебяжьего пуха кресла на ножках-копытцах; древние, ручной работы ковры, которые сделали бы честь любому музею, старые картины – подделки под земных художников и местные шедевры, собранные, правда, не из-за живописных достоинств, а как иллюстрации к мифологическим сюжетам; несколько огромных фолиантов в переплете из красного сандала с золотыми застежками, разностильные пуфики, качалки, лежанки, кушетки; медвежьи шкуры вокруг низкого, едва в локоть высоты, необъятного круглого стола из черного эбенового дерева, хрустальные вазы и кубки: тонкий фарфор узкогорлых кувшинов; майолика, резьба по кости, серебряное тиснение, тонированное чернью…

– Это – тайна моего сердца, высокие. Я имею это не для того, чтобы жить, а живу, чтобы иметь это. У всех свои слабости, высокие. Тишина, свежий воздух, красивые и ценные вещи… Вдали, так сказать, от грубого глаза человеческой зависти… Зачем лишний раз дразнить соседей, напоминать им, что они неудачники, простофили, недотепы? Здесь в каждой вещи – мой подвиг, моя борьба, моя месть и победа… Месть и победа, о которых не знает никто… Ну как?

– Потрясающе. Действительно потрясающе. Даже мороз по коже.

– Если бы я сказал тебе, сколько это стоит, тебя бы сожгло пламя, Шан. Но я не хочу твоей смерти. Вы – мои гости, и мы будем праздновать. Ты поймешь, что с Мосом можно делать дела.

В Дрому возвращались на рассвете. Под обшарпанным капотом неказистой машины Моса оказался новенький супермотор двойной тяги, а под задним сиденьем – станковый пулемет. Все четверо оживленно болтали о погоде и летящих мимо пейзажах.

Дрома еще спала. Тишину нарушали только всхлипы дворницких щеток да урчание мусоросборщиков.

Мос высадил гвардейцев за квартал до «Изобилия».

– Нечего мозолить глаза… Значит, как договорились, Шан, встречаемся сегодня в три на центральном стадионе, ты имеешь с собой вторую половину подарка, а я – место и время вашей встречи с Тирасом. Я приду после начала скачек и сам найду вас.

И, уже собираясь трогаться, снова поманил Шанина пальцем.

– Тираса я вам обеспечу, это точно… Берите его за рога. А если не выгорит – не беда. Я человек маленький, но я кое-что могу. Вам без Моса не обойтись, потому что даже высшие и высшие из высших не бывают там, где бывает Мос. Мос Леро, старший сантехник Вечного Дворца.

5. Часть дезактивная

До начала скачек оставалось минут десять. Шанин разглядывал трибуны Центрального стадиона Дромы. Привыкший к пестроте и буйству земных стадионов, он не без удивления отметил благопристойную тишину под солнцезащитными тентами и обходительную неторопливость болельщиков. Присмотревшись, он понял причину: на стадионе не было молодежи, трибуны не спеша занимали люди за тридцать и далеко за тридцать – чаще разряженные по-воскресному зрелые семейные пары с выводками разновозрастных малышей. Они проходили на свои места, груженные пакетами, основательно устраивались и начинали немедленно что-либо жевать, озираясь и с чувством собственного достоинства приветствуя знакомых.

– Это место свободно?

– Свободно, – опередил Шанина Сип. Шанин толкнул его под бок:

– Разве Сип забыл, что место для Моса? – Сип успокаивающе кивнул – знаю, мол.

Болельщик, ищущий места, повел себя странно. Вместо радости на его лице появилась тревога. Он подозрительно оглядел гвардейцев и задом стал выбираться из ряда.

– Что с ним?

– Все правильно. Психологический этюд. Если бы я сказал «Занято», этот тип немедленно бы уселся, доказывая, что надо приходить вовремя и неизвестно еще, придет сюда вообще кто-нибудь. А если говорят «Свободно», свирянин задумывается – почему все места заняты, а это свободно? Значит, или гвоздь в сиденье, или ножка скамьи сломана, или еще какой подвох. И предпочитает разыскивать другое место. Так что не беспокойся – теперь, кроме Моса, к нам никто не подойдет.

Стадион заволновался, зааплодировал. На травяную дорожку выходили опоясанные лентами и увешанные медалями участники, таща за собой на серебряных уздечках упирающихся горбатых козлов. Эти косматые монстры пустыни, кроткие в покое и смертельно опасные в ярости, часто потряхивали рогами, способными одним ударом переломать кости песчаному тигру. Они привыкли к своим хозяевам, присутствие посторонних одновременно пугало и бесило их.

Ожили тарелки медных радиодинамиков.

– Внимание! Внимание! Через несколько минут вы станете свидетелями исторического события – вы увидите финальный этап 51-го первенства планеты по скачкам на чужом горбу. Это древнее, истинно свиринское мужественное состязание, как известно, проводится раз в четыре года. Вспомним с уважением имена Караба и Ярис – они создали теорию этой игры, вспомним их последователей – они среди всеобщего непонимания претворяли теорию в практику, вспомним с благодарностью высокое Слово Кормчего – оно сделало скачки на чужом горбу неотъемлемой частью нашего быта! Скольких людей прославило это достойное занятие в прошлом. и настоящем, скольких прославит оно в будущем! Еще живы ученики и последователи великих основателей любимейшего бессмертным народом

Свиры зрелища, а уже возникли новые школы, и изустная молва создает легенды вокруг новых любимцев…

Удивление Шана возрастало. Необычно вели себя не только зрители, но и участники скачек. Они собрались на стартовой площадке тесной кучкой и вступили в оживленную беседу. Искренние улыбки, дружеские рукопожатия, даже объятия и поцелуи. Каждый по очереди рассказывал что-то смешное, и рассказчика награждал дружный хохот. Все участники были одеты в цветные комбинезоны из «чертовой» кожи со множеством вшитых стальных колец по всему телу. У всех были палки неодинаковой длины, которые Шанин принял сначала за плетки.

– Это не плетки, это чины, – коротко и непонятно объяснил Сип. – На конце каждого чина – крючок. Надо взять противника на крючок, то есть зацепиться чином за какое-либо кольцо на комбинезоне. А когда противник на крючке, его легко сбить.

– А почему чины разной длины?

– Таковы правила. Чины разыгрываются по жребию.

На поле выбежал еще один участник. Весь стадион, как один человек, вскочил на ноги и разразился овацией. Коллеги с воплями радости бросились к товарищу и задушили бы его в объятиях, если бы не вмешательство бокового судьи.

– А вот и Хид Одуй, супернаездник, гроза чужих горбов, баловень судьбы, три раза подряд выигравший Всепланетное первенство. Одуй – идеальный свирянин. Такие прямодушные достойны венца! В руках Хида вы видите самый длинный чин – по правилам, он достается победителю прошлого первенства без жеребьевки… Внимание! Сейчас прозвучит сигнал старта!

Трибуны замерли, а на поле ничего не изменилось. Сгрудившись и обнявшись за плечи, спортсмены травили анекдоты и без устали хохотали. Козлы с личными номерами участников на лохматых боках разбрелись по дорожке и лениво щипали травку.

Грохнул орудийный залп – сигнал к борьбе.

И тотчас, без всякого перехода, среди участников началась потасовка. Претенденты на венец били друг друга как попало и чем попало – кулаками, ногами, чинами, головой – падали и поднимались, били каждого, кто пытался вырваться из узкого круга, и каждого, кто оставался в кругу, били сообща и порознь. Наконец Хиду, у которого был номер девять, и кому-то с шестнадцатым номером удалось вырваться. Шанин ожидал, что эти двое тоже схватятся, но снова не угадал – Одуй даже помог подняться шестнадцатому, когда тот споткнулся. Оба плечом к плечу бросились ловить чужих козлов.

Драка в общей группе тоже немедленно прекратилась. Толпа ринулась в погоню за сбежавшей парой.

– Раскол, – констатировал Сип. – Лидеры и оппозиция. Внутригрупповая борьба сменилась межгруп-повой. Внутри групп – мир и согласие.

Одуй и его союзник замешкались – козлы, храня верность, приняли новых хозяев рогами и копытами. Пока ловцы пытались оседлать непокорных, основная группа настигла их. Снова началась свалка, на этот раз при активном участии рассвирепевших животных.

Исход новой схватки решился находчивостью Хида. Он оседлал своего собственного козла и, воспользовавшись секундой недоумения, бросил его на толпу. Ему удалось отрезать от толпы человек пять. Доведя козла до бешенства, он прикрывал группу новых союзников, пока все пятеро не оседлали приглянувшихся горбачей. И потом пятерка встала на охрану Хида – на этот раз ему повезло и он оседлал чужой горб с первого раза.

– Правильный ход, – комментировал Сип. – Опыт показал, что группа из двоих не способна противостоять большинству. Одуй увеличил группу лидеров до шести – шестерка вполне боеспособна. Сейчас их задача – оторваться от главной группы и закрепить успех. А еще говорят, что у Хида нет извилин.

Действительно, шестерка в отчаянной круговой обороне прорвала пешее кольцо, пытавшееся взять их на крючок поодиночке. Хида дважды чуть не стащили с горба, но союзники выбивали чины у нападавших и подминали их копытами козлов. Одуй, в свою очередь, своим длинным чином выбивал всякого, кто пытался по их примеру воспользоваться незанятой скотиной.

Шестеро выбрались на дорожку и пустили своих рогатых «иноходцев» во весь опор. Главная группа была деморализована. Человек семь, в том числе и шестнадцатый, лежали на земле без движения, и к ним, увертываясь от обалдевших спортсменов и козлов, пробивались санитары с носилками. Кое-кому удалось все-таки заполучить чужой горб, и они трусили поодиночке за лидерами, вырвавшимися далеко вперед. Кто еще мог драться – дрался, уже не за обладание козлом, а по инерции. Драчунов растаскивали боковые судьи и уводили под циркулярный душ.

– Шестерка вне конкуренции. Скоро они начнут выяснять отношения между собой.

– Кстати, Сип, М оса-то все нет.

– Придет. Мос не упустит чужого козла.

Шанин оглядел трибуны. От былой благопристойности осталось весьма немного: красные, потные отцы семейств срывали галстуки, визжали и вопили, разнокалиберные матроны сладострастно ахали при каждом точном ударе или явном промахе, дети с родительского благословения седлали и кусали друг друга, подражая бойцам на поле. Их возили сюда в воспитательных целях, учиться жить – и они учились.

А события на дорожке развивались.

Лидеры мчались монолитной шеренгой, но постепенно вперед стал выдвигаться пятый номер. Его высокий крутогрудый горбач был явно резвее других, он опережал шеренгу почти на корпус. Наконец одиннадцатому удалось зайти пятому за спину – лишь на мгновение, но мгновения было достаточно, чтобы взять на крючок выскочку. Одиннадцатый рванул в сторону – соперник оказался на земле. Освобожденный козел с удвоенной энергией метнулся вперед, но не тут-то было. Одновременно две руки с двух сторон схватили его за серебряную уздечку – рука Хида и рука одиннадцатого. Козел встал на дыбы. Оба претендента повисли на нем. Протащив смельчаков за собой еще метров двадцать, козел остановился, взревывая и роя копытами землю.

Оставшиеся допустили тактическую ошибку. Они решили, что самые опасные противники уже вышли из игры. Вместо того, чтобы воспользоваться заминкой и оторваться на безопасную дистанцию, они затеяли драку задолго до финиша, едва выбравшись из общей кучи.

Одуй и одиннадцатый среагировали правильно. Забыв тяжбу, они оседлали козла-фаворита вдвоем. Козел выдержал груз и после двойного укола чином даже пошел в галоп.

– Двое на одном горбу! Феноменально! Такого еще не было в спортивной истории Свиры! – захлебывался диктор, стараясь перекричать беснующиеся трибуны. – Хиду Одуй и Дани Лиар остается последний виток спирали до финиша! Они еще обнимаются! Может быть, они решили поделить приз пополам? Но венец не влезет на две головы!

Нет, они не собирались ничего делить. Схватка была короткой и эффектной. Одуй, сидящий сзади и обнимавший Лиара за талию, ловким движением перенес руки ему на шею и стал душить. Обмякшее тело завалилось набок и мешком соскользнуло вниз.

– Снова – Хид Одуй! Он снова обскакал всех! В четвертый раз! Шестнадцать лет безраздельного господства над чужими горбами! Ему, согласно правилам игры, по Слову Правителя будет вручен сегодня высший знак отличия – пожизненный Золотой Чин! Он достоин этого! Мы преклоняемся перед тобой, Одуй!

Одуй, блестя вставными челюстями, раскланивался, махал над головой наспех забинтованной рукой, посылал воздушные поцелуи.

Теперь начал беспокоиться Сип.

– Мосу пора бы появиться. Дело идет к концу.

Они стоически досмотрели всю почетную процедуру вручений, посвящений и награждений, а Мос все не появлялся.

Не появился он и тогда, когда самые любопытные болельщики полностью удовлетворили свою страсть и потянулись к выходу.

Шан и Сип посидели еще минут пять на пустой трибуне. Больше ждать не имело смысла. Они тоже направились к центральной лестнице.

У ворот Сип наклонился к Шанину и что-то ему прошептал.

– Это мысль!

Перед тем, как выйти из ворот, они зашли на минуту в туалет. Седенький старичок, который шел впереди и уже миновал арку, вернулся, нервно потоптался на месте и тоже толкнулся в дверь с двумя нулями. В дверях он налетел на Сипа и Шана, извинился и юркнул внутрь. Шан переложил красный чемоданчик из левой руки в правую.

– Хвост… Мос испугался, ясное дело. Если бы нам дали достаточно времени – обошлись бы без него. И без Тираса, который о нас, кажется, забыл…

* * *

Но о них помнили.

Шан проснулся среди ночи с ощущением, что кто-то ходит по темной комнате. «Сип!» – окликнул он, но никто не отозвался. Он потянулся к сонетке, но чьи-то пальцы вывернули запястье и заломили руку. Коротко охнув, он упал лицом в подушку. Кто-т'о схватил его за волосы, приподнял. По глазам резанул белый свет.

– Где ты прячешь его, собака? Где? Говори, иначе… Где?

Удар по лицу.

– Куда спрятал? Говори, собака, или прикончим! Где?

Шан захрипел. Его бросили на кровать с вывернутой рукой и рассеченной губой, он ничего не понимал. Голова гудела и кружилась. Отдышавшись, он освободился от скрученного одеяла и сел. По комнате метались яркие пятна фонарей. Вывернутое из чемодана белье. Кожаную папку драли на узкие полосы. Вывертывали карманы мундира. Разбили графин с водой, вода полилась со стола на ковер. Вывернули платяной шкаф и простукивали углы. Что-то делали в ванной, время от времени пуская воду. Судя по шуму, в комнате Сипа творилось нечто подобное.

– Эй, кто вы такие? – Я – септ-капитан полицейской гвардии.

– Очухался?

Свет снова ослепил Шана.

– Слушай, милок, и думай, пока жив. Если ты сейчас не выложишь нам эту штуку, здесь останется тишина и два свежих трупа. А мы уйдем, как пришли. Усек?

– Усек. Далеко не уйдете. У министра государственного милосердия высшего Тираса длинные руки. Мы здесь по его приказу.

В темноте раздались смешки и откровенный хохот. Щелкнул выключатель. В комнате было человек пять в голубых комбинезонах и странных зеркальных шлемах, скрывающих верхнюю часть лица. Тот, что стоял против Шана, отогнул лацкан куртки. Сверкнул золотой топорик.

– Марш в машину!

– Может быть, лучше в брюках?

«Топор» ткнул под горло вроде не очень сильно, но дыханье вернулось к Шану только возле зарешеченного оконца, на деревянной лавке в душном фургоне.

Где-то близко застонал Сип. Шан нашел его ощупью – с него стекала вода. Шан вспомнил странные звуки в ванной.

Сип ободряюще похлопал его по руке.

Они ехали, временами включая сирену и пугая ночной город. Потом долго стояли. В зарешеченное оконце ничего видно не было.

Лязгнул засов. Им втолкнули еще двоих: мужчину, который, переломившись пополам, однотонно мычал от боли, и совершенно голую женщину. Женщина ничего не соображала. Наткнувшись в темноте на колени Шана, она вцепилась в них, прижавшись животом и грудью, и так ехала всю дорогу. Шан попробовал поднять ее с пола и посадить на лавку, но она начала отчаянно отбиваться.

Их растолкали по одиночкам. В узком – метр на два – бетонном блоке не было ничего, кроме откидного брезентового стула.

Прошло часа три.

Выпустил Шана очень чистый и очень вежливый человек в штатском, перед которым охранник в коридоре тянулся, как пружина.

– Я прошу простить нас, септ-капитан. Произошло досадное недоразумение – это остолопы перепутали номера. От имени министра и Правителя прошу забыть инцидент. Моральный и физический урон будет вам компенсирован. Я прошу вас пройти в комнату. Там ваша одежда, вы можете привести себя в порядок. Прошу вас.

Шанин мог бы и поверить. Но Шан заметил на сгибе пальца вежливого штатского перстень, печать которого чувствовал на разбитой скуле.

В комнате был стол, аккуратно выглаженный и развешанный на плечики шанинский мундир, горячий чай с орешками, умывальник и Сип, который разглядывал себя в зеркало.

– Принесли извинения?

– Да. Тот же тип, что…

. Сип приложил палец к губам.

– Одевайся и прихорашивайся. Если мне не изменяет интуиция, скоро мы будем беседовать с министром милосердия.

Он оказался прав. Еще один штатский, уже не просто вежливый, а источающий благожелательство, попросил, если не очень устали, немного подождать. Сам высший Тирас, с раннего утра пребывающий на посту, хочет удостоить их личной беседой. Они, конечно, могут отказаться, но министр так занят. Иное время для беседы найдется у него не скоро.

– Пожалуй, мы подождем немного, – серьезно сказал Сип. – Нам тоже хочется поскорее увидеть высшего Тираса. И у нас тоже времени в обрез – дела, дела.

Ждать пришлось недолго, не больше получаса. Но путь к Тирасу оказался не прост. Гостей из Силая конвоиры передавали как ценную посылку – из рук в руки, расписываясь в сдаче и получении. Тайные и явные лифты то загоняли их под землю – там в коридорах ощутимо попахивало плесенью, – . то возносили на высоту, в окнах синело.

Шан давно потерял ориентацию в пространстве и удивлялся Сипу, которого охватило непонятное возбуждение. Сип то норовил выглянуть сквозь неплотные створки в лифтовой ствол, то, к неудовольствию сопровождающих, прилипал к какому-то вполне ординарному углу, то подскакивал к бойницам-окнам коридора. Раза два он принимался что-то считать, загибая пальцы. И его расчеты, видимо, шли удачно. Сип повеселел.

Их вели неофициальным ходом, через огромные залы технических служб с телетайпами, похожими на станковые пулеметы, и счетными машинами, обрабатывающими сверхсрочные материалы подслушивания и подсматривания. Здесь почти не было мундиров – черные тройки, серые пиджаки, белые халаты. И кончили они путь не в приемной с секретарем и телефонами, а в белой игровой комнатке с цветами, низкими креслами и софой, накрытой шкурой песчаного тигра.

Здесь Шана и Сипа оставили вдвоем.

Сип, едва сопровождающий вышел, полез на стенку – отнюдь не в фигуральном смысле слова. Стены были обиты белым бархатом и не простукивались. Сипу пришлось отодрать часть обивки, но он нашел то, что искал. Одна из стен звучала явно глуше других, словно за звонким бетоном был войлок.

– Башня Кормчего, – прошептал он зачарованно. – 308-й распор 9-го яруса…

Шанин понимал, что Сип обнаружил что-то важное, но вопроса задать не мог. И боялся, что несдержанный силаец вызовет подозрение – в том, что за ними следили, не было сомнения. И он постарался попасть в тон Сипу. V

– Вечный Дворец… Утес бессмертия и справедливости, который вырос вокруг Башни Правителя на благо Свиры… Здесь можно стать поэтом…

– Можно',– Сипом совсем некстати овладело веселое бешенство. – Нужен только дефект, совсем маленький дефект. Слева под грудью. В сердце…

И Сип снова полез на стену – на ту самую стену, на которой был выложен цветной мозаикой поясной портрет Кормчего – затуманенный думами взор и белая тога, открывающая мускулистое левое плечо и часть богатырской груди.

– Приятно видеть гвардейца, увлеченного чем-то вечным, – пропел грустный низкий голос. – Ты давно интересуешься живописью, Сип?

В проеме маленькой потайной двери стоял Тирас. Его благородное открытое лицо без морщин, печальные серые глаза и аккуратно зачесанные назад седые волосы снежной чистоты как нельзя лучше подходили к титулу «министр государственного милосердия». Он был очень похож на портретные изображения Кормчего. Возможно, художники, лишенные натуры, безотчетно вносили выразительные черты Тираса в абстрактный облик Великого Правителя. А возможна и другая причина…. Нет, это было бы слишком просто. И все равно не объяснило бы главного.

– Ты давно интересуешься живописью, Сип?

– С детства, высший.

Да, Сип явно переменился за последние дни. Он никогда не был трусом, но раньше в его смелости была угрюмая обреченность. А сейчас в нем была уверенность и вызов. Для простого сержанта это было чересчур необычно. И самое главное, что эта уверенность в тайной власти смущала и пугала имеющих явную власть. Они терялись перед нахальным сержантом. Вот и сейчас Сип не отскочил от мозаики, не вытянулся в струнку перед вторым человеком Свиры, не затрепетал под его ледяной улыбкой – и Тирас, поколебавшись, уступил, даже замечания не сделал.

– Наверное, любовь к живописи у тебя наследственная?

– Возможно. Я не знаю своих родителей. Как многие в Силае.

– У всех сирот Свиры есть один великий родитель. Благодаря ему они не знают горя, а только радость от служения обществу.

– Да, на Свире многого не знают благодаря Правителю…

Тирас счел возможным пропустить мимо ушей опасную дерзость.

– Чудесный портрет… И какое сходство! Но это копия! И к тому же с дефектом. Вот здесь идет трещина. Я залил ее эпоксидным клеем, и она теперь почти не видна. – Но – дефект есть дефект! Оригинал у меня в кабинете. Он больше по размеру – в полный рост и совершеннее по колориту. Полный эффект присутствия. Постоянное ощущение, что за твоей спиной не портрет, а сам Правитель. Вот что делает настоящее искусство… Кстати, Сип, ты знаешь, кто автор этих шедевров?

– Знаю.

– Знаешь… Воистину неисповедимы пути знания! Даже воля всемогущего бессильна преградить их, признаться. Имя таланта – пусть запретное, пусть грешное – ведомо избранным. А Кокиль Уран был талантлив, очень талантлив… Ты где учился, Сип?

– В Силае, высший.

– В Силае? Странно. Такая эрудиция, такая интеллигентность – и Силай. Впрочем, возможно, голос крови… Великая вещь – голос крови. Тебе, конечно, известно, что государственный преступник Канир Уран по прозвищу Бин – внук Кокиля Урана, великого художника и преступника?

– Его казнили?

Тирас словно не замечал Шанина. Был он не в мундире, а в строгом сером костюме с голубым галстуком, и вел себя так, словно решил отдохнуть от дел, поболтав со старыми знакомыми. Пока, правда, он обращался только к Сипу, – но Шанин чувствовал, что каждое слово этой странной беседы направлено рикошетом в его сторону.

Шанин ждал встречи с Тирасом и готовился к ней. Она должна была решить многое – если не все. Тайна Правителя, тайна Свиры обитала где-то здесь, рядом с Тирасом, и Тирас владел этой тайной – иначе быть не могло. Надо было приручить Тираса. Любой ценой.

Но пока все шло наоборот. Инициативой владел Тирас. Он вел какую-то свою игру, цель и смысл которой открывать не спешил.

А Сип… Сейчас он – плохой союзник. Во-первых, он крайне взвинчен и насторожен. А во-вторых… В таком деле можно работать лишь спиной к спине, безраздельно доверяя друг другу. Шан доверился Сипу. Сип Шану – нет. В результате даже Тирас знает о Вине больше, чем Шан. И если эти скрытые Сипом детали родословной соотнести с его поведением в последнее время, многое становится яснее, а многое – загадочнее. Как это трудно – в чужом мире, когда приходится разгадывать не только врага, но и друга. И еще неизвестно, чей удар – обдуманный выпад врага или неосторожное движение друга – окажется роковым…

– Его казнили?

– Да нет, Сип, его не казнили. С ним еще придется повозиться моим медикам… Трудный случай… Полная амнезия…

– Вы хотите заставить его вспомнить свою биографию?

– В этом нет надобности. Биографию Канира Урана, который уже к тридцати годам был незыблемым авторитетом в области электроники и прикладной физики, а в сорок – приговорен к смерти за покушение на Великого, мы знаем лучше самого Бина. Но его мать и отец, которых Бин никогда не видел, обладали одним фамильным секретом. Секретом огромной государственной важности. У меня есть сведения, что им владел и Бин, хотя, на первый взгляд, это попросту невозможно. Супруги Ураны скончались… м-м-м… под нашим наблюдением. Связи с внешним миром они не имели. А Бин в то время даже не подозревал об их существовании. О том, кто его родители и как они кончили, он узнал только через несколько десятков лет. Мои медики пытаются выудить золотую рыбку из мертвого моря, из головы того, кто был когда-то Бином…

– Зачем вы рассказываете нам все это, высший? Государственная тайна – не для любопытных ушей. Даже если это уши полицейских гвардейцев. Зачем нам знать про Бина? Мы свое сделали – отдали его в твои руки. Мы не медики…

Тирас, словно не слыша, подошел к портрету, провел мягкой ладонью по нетускнеющим срезам камня, смахивая несуществующую пыль. Постоял с лицом человека, изучившего за долгие годы каждую пядь, каждый слип, каждый скол изумительного сочетания естественных и искусственных линий мозаики.

– Дорого бы я дал, чтобы выведать фамильный секрет Уранов. Никто из вас, даже сами Ураны, даже этот несчастный Бин – никто на свете, кроме меня, не может хотя бы представить цену этому секрету. Дорого бы я дал за него.

И он вдруг пружинисто вышел на Шанина.

– А ты, Шан? Ты – дорого?

– Я? Я – ничего. Это меня не касается.

– Брось. Не надо. Мы все трое – интеллигентные люди, мы – аристократы духа, мы выше тайн и махинаций. Не будешь же ты утверждать, что тебя интересуют деньги? Кто тебе поверит?

– Горон.

– Горон… Мой лучший друг Горон – просто мелкий жулик с чрезмерным аппетитом. Он – плебей. Он неспособен на крупное дело. Настоящее дело, достойное гения…

– Горон прислал тебе, высший, ящик особого силайского пива.

– Протовит? Премного благодарен. Протовит вместе с остальным вашим багажом стоит у меня в кабинете. А больше Горон ничего не передавал? Более интересного?

– Нет, высший.

– Странно… А как насчет красного саквояжа?

Тирас не кривлялся. Его красивое лицо было сосредоточенно, как у боксера, ведущего атаку. И в серых глазах, которые принято называть стальными, не было злобы – он просто следил за жертвой, пресекая попытки спастись или перейти в контратаку.

– Не хотите отвечать? Не надо. Я уже знаю, что настоящий саквояж остался у Горона, а у вас – подделка. Не скрою – я думал, что ты явишься в Дрому с настоящим саквояжем. Но Горон решил меня перехитрить. Старый трупоед. Итак, ситуация на сегодняшний день такова: красный саквояж у Горона, ключ от него – у меня. Ведь так, Шан?

– Я не знаю, о чем ты говоришь, высший?

– Я могу напомнить… Ночь. Контрабандная «телега», которую задерживают сторожевые катера. Ваша встреча с Гороном. Ты отдал ему на хранение красный саквояж, добытый за Стальным Коконом. Саквояж, который открывается только твоим мысленным приказом. Горон делает тебя и Сипа «пернатыми» и героями поимки давно уже пойманного Бина. И отправляет в Дрому, где вы должны одурачить высшего Тираса ящиком протовита и проникнуть туда, куда не проникал никто за всю историю Свиры.

– Ты знаешь все, высший.

– Я знаю много, но не все. Я не знаю, например, что в красном саквояже. Как видишь, я откровенен с тобой.

– Там нет ничего, что повредило бы Свире, высший.

– Это не ответ.

– Пока я не могу ответить иначе.

– Хорошо… Тогда я задам другой вопрос: зачем вы явились в Дрому?

– Нам нужно видеть Кормчего.

– Видеть Правителя… Скромное желание видеть Правителя… Так нет, дорогой Шан, я, высший Тирас, правая рука и гранитная опора Великого, никогда в жизни не видел Верховного правителя Свиры и никогда не слышал его голоса. И самое горячее мое желание – нет, главная моя цель – видеть Правителя! Видеть! Своими собственными глазами – бога ли, чудовище ли, гору всеведающей протоплазмы или обросший проводами автомат абсолютной власти – видеть! Прикоснуться руками! Осязать! Даже ценою жизни – видеть!

Он выбрасывал слова, как тугие кожаные перчатки, не повышая голоса, не теряя дыхания, скользя неслышно по белой комнате, как по квадрату ринга, – он вел бой, но его противником был уже не Сип и не Шан, а тот, кто возникал из мозаичной стены, путая реальность и фантазию.

– Правитель! Вы хотите видеть Правителя! Вы хотите видеть то, что не может существовать, но существует вопреки здравому смыслу! Зачем вам это? Зачем? Зачем рисковать жизнью ради праздного любопытства? Бросьте ломать комедию! Я знаю, что вам надо. Я догадываюсь, кто вы. Вы оба – такие же конрабандисты, как я – министр милосердия. Играть со мной в дурачка бесполезно. Вас выдает порода…

– Ты идешь по ложному следу, высший.

Это вмешался Сип.

– Я? Ты самонадеян. Не отказывай и мне в способности мыслить логически. Почему Горон, поймав Бина, не отправил его сразу в Дрому? Ведь его ждала награда! Нет, он поджидал вас и красный саквояж… Ведь не станете же вы доказывать, что ваша встреча с Гороном на орбите – случайность? Это раз. Вам удалось то, что не удается моим медикам, – вытрясти из мертвой памяти Бина фамильную тайну. Помолчи, Сип, ‘ помолчи – ты недаром околачивался в Дроме по картинным галереям. Тебе надо было узнать, в какой части Вечного Дворца находится дверь в Башню Кормчего. Единственная дверь, которая открывается снаружи, а не изнутри, как остальные. Дверь, которую преступный гений Кокиля Урана замаскировал одним из настенных портретов Великого… Ну что, Сип? Ты уже ничего не хочешь сказать?

– Пока нет, высший.

– Тебе нечего сказать. Потому что я попал в яблочко. «Силайское яблоко» – так, кажется, Шан, вы с Гороном зашифровали это? Конспираторы… У меня всюду глаза и уши. Надежные глаза и уши. И вам меня не обойти! Я ждал вас тридцать лет! У меня не было Бина – я проникал в секрет Кокиля Урана, как вода в камень – микрон за микроном. Правитель хитер – он уничтожил чертежи и строительные документы Башни, а потом – тех, кто видел и уничтожал чертежи и документы. Он скопом перестрелял всех строителей, а потом повесил палачей. Он сделал все, чтобы Башня его была неприступна вовеки и никто не мог проникнуть в нее…