Текст книги "Советская фантастика 50—70-х годов (антология)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

11

Председатель с удивлением смотрел на убитого эсэсовца в ненавистном черном мундире, на его нелепо скрюченную руку, сжимавшую черный «вальтер», на ствол своего дробовика, из которого еще вился синий дымок.

А Раф бросился к Димке, тормошил его, что-то кричал и вдруг умолк, с ужасом увидев темное пятно крови на груди и тонкую малиновую струйку, ползущую на подбородок из уголка рта.

– Димка, Димка, – бессмысленно прошептал Раф и заплакал, ничего не видя вокруг себя.

И даже не понял, когда председатель грубо оттолкнул его, – а просто сел на мокрую землю, грязным кулаком размазывая слезы по лицу. А председатель привычно – с сожалением, что пришлось вспомнить эту старую привычку, – наклонился над Димкой, прижал ухо к груди, послушал сосредоточенно и улыбнулся:

– Жив!

Потом рванул штормовку, ковбойку, пропитавшуюся кровью майку. Сказал Рафу:

– Эй, парень, приди в себя. У вас в сторожке бинты есть?

– Какие бинты? – всхлипнул Раф. – Ведь бой идет…

И вдруг осекся: кругом стола тугая непрозрачная тишина, по которой гулко били частые капли дождя.

– Что же это? – изумленно спросил он, посмотрев туда, где только что лежал труп убитого гитлеровца: трупа не было.

Лишь трава на том месте, где он лежал, еще осталась примятой. И валялся рядом выброшенный председателем использованный ружейный патрон.

– Сбежал, что ли? – спросил Петрович. – Не похоже: я не промазал…

Сзади захрустели кусты. Раф обернулся и вздохнул облегченно: на полянку вышли Старков и Олег. Возбужденные, взволнованные, похожие на стайеров, закончивших многокилометровый пробег нога в ногу, почему-то радостные и, в отличие от стайеров, совсем не усталые. И у того и у другого болтались на груди немецкие автоматы. И тут они увидели Димку на траве и председателя, стоявшего перед ним на коленях.

– Что с ним? – Старков бросился вперед, склонился над раненым.

– Жив, жив, – сказал председатель. – Не суетись. Пусть лучше кто-нибудь добежит до сторожки, бинты возьмет. Или простыню на худой конец…

– У нас есть бинты, – быстро сказал Олег. – Я сейчас сбегаю.

Пока он бегал, Старков с председателем осторожно раздели раненого Димку. Все еще всхлипывающий Раф принес во фляжке воды из ручья, и председатель умело промыл раны. Димка в сознание так и не приходил, только постанывал сквозь зубы, когда председатель бинтовал его грудь и плечо.

– Хотя рана и не опасная, но парня в больницу надо, – сказал председатель. – И побыстрее. Кто за машиной пойдет?

– А зачем за ней ходить? – откликнулся Олег. – Мы ее рядом оставили. У реки.

– Что оставили? – удивленно спросил председатель.

– Легковушку. Мы ее у фашистов отбили.

Старков с любопытством посмотрел на него. Вообще теперь, когда состояние Димки уже не вызывало особых опасений, Старков мог спокойно размышлять о том новом, что открылось в его ребятах. И пожалуй, Олег «открылся» наиболее неожиданно…

– По-твоему, машина тебя так и ждет? – спросил Старков.

– Ждет, куда денется, – лениво протянул Олег.

Он тоже успокоился, увидев, что Димка жив, и теперь явно наслаждался своим преимуществом: он что-то знал, а Старков – нет. Более того: от его знания что-то зависело – очень важное. Но этим «что-то» была Димкина жизнь, и Олег, не ломаясь по обыкновению, объяснил:

– Я, когда за бинтами бегал, видел ее.

– У реки? – спросил Старков, и Олег понял смысл вопроса, кивнул согласно:

– Точно. Метрах в ста от зоны экранов. – Потом кивнул на Димку: – Несите его к дороге, а я машину пригоню.

Легковушка оказалась целехонькой, только верх ее во многих местах был прострелен. Председатель сунул палец в одно из отверстий пониже, спросил Олега:

– В рубашке родился, парень?

– Ага, – хохотнул тот, – в пуленепробиваемой. – И к Рафу: – Садись, плакса, на заднее сиденье – поможешь мне…

Он тронул машину и осторожно повел ее по дороге, стараясь объезжать кочки и рытвины. И, даже выехав из леса, не прибавил скорости: лишние четверть часа не играли для состояния Димки особой роли, а тряска по плохой дороге ощутимее на большой скорости.

– Лихой парень, – сказал председатель. – Такие в войну особо ценились. Так сказать, в первую очередь.

– И гибли тоже в первую очередь, – откликнулся Старков.

– Ну не скажи: этот умеет осторожничать. Смотри, как раненого повез – не шелохнул.

– Умеет, – подтвердил Старков.

Олег действительно умел. Умел рисковать – на самой грани, на тонком канате, когда спасает только чувство баланса. У Олега было оно – это чувство, и он отлично им пользовался. Как в цирке: канатоходец под куполом качнется в сторону, и публика ахнет, замирая от страха. И не знает дура публика, что все это – только умелый ход, хорошо рассчитанный на то, чтобы она ахнула, чтобы взорвалась аплодисментами – цените маэстро! Он рисковал, этот канатоходец, – еще бы! – но чувство баланса, умение быть осторожным на грани не подводит.

Почти не подводит.

– А куда фашисты подевались? – осторожно спросил председатель: он, видимо, считал, что ученый имеет право не отвечать на наивные для него вопросы.

Старков так не считал и охотно объяснил:

– Их время кончилось. Какой-то из экранов не выдержал, сгорел, временное поле исчезло, а вместе с ним – и гости из прошлого. Полагаю, что они сейчас находятся в этом же лесу, только в сорок втором году.

– Живые?

– А может, и мертвые, если нарвались на партизан.

– Так мы же и партизанили в этих лесах.

– Не одни мы. Возле этого села могли орудовать и другие.

– Значит, исчезли, – повторил задумчиво председатель. – Назад вернулись. А как же машина?

– Машина вышла из зоны действия поля, поэтому оно и не захватило ее.

Председатель все еще не понимал:

– А если бы они вышли, как ты говоришь, из этой зоны, то и они могли бы остаться?

– Могли бы, – кивнул Старков. – Только мы им помешали.

– Это верно, – согласился председатель. – Правда, по-твоему, по-ученому, я понимать не могу. В голове не укладывается.

Старков усмехнулся:

– У меня тоже не укладывалось.

А если честно, так и сейчас не укладывается. Как в добрых старых романах, проснуться и сказать: «Ах, какой страшный сон!» Но добрые старые романы мирно пылятся на библиотечных полках, а «трофейная» машина с простреленным кузовом везет в райбольницу парня рождения пятидесятых годов, раненного пулей, выпущенной в сорок втором.

– А что ты колхозникам сказал? – спросил он.

– Про банду в старой немецкой форме. Ограбили, мол, где-то трофейный склад. Говорят, есть такой в городе. Для кино.

– И поверили?

– Кто же не поверит? Раз сказал – значит, так. Доверяют мне люди.

– Так ведь же обнаружится, что банды никакой нет. Разговоры пойдут, милиция встрепенется, а бандитов как ветром сдуло.

– Вот ты и растолкуешь, чтоб зря не болтали. Я народ созову, а ты объясняй. Завтра в клубе и соберемся. Я расскажу, почему про банду соврал. Кстати, и не соврал: была банда. Разве не так?

– Так-то оно так, – согласился Старков, – только поймут ли меня?

– А ты попроще, как бывало, помнишь? Ты, комиссар, всегда с народом умел разговаривать. Если не забыл, конечно. Милицию тоже позвать придется. Дело такое – не скроешь.

Старков кивнул согласно, пожал руку, пошел не торопясь к сторожке: генератор надо выключать, зря электроэнергию не переводить, да ребят подождать, – вспомнил реплику Петровича о милиции. Верно ведь – дело-то уголовное по мирному времени. Ну что, подследственный Старков, как оправдываться будем?

А оправдываться придется. За опасный эксперимент. За «отсутствие техники безопасности» – так пишут в инструкциях? За Димку. За Рафа с Олегом. За себя, наконец…

А что за себя оправдываться? Перемудрил, переусердствовал ученый муж. Как там в старом фокусе: наука умеет много гитик. Ох и много же гитик – не углядишь! За ходом опыта не углядел, за ребятами не углядел. А результат?

Есть и результат – никакая милиция не опровергнет. Его теория доказана экспериментально, блестяще доказана – от этого результата не уйти!

…Старков дошел наконец до сторожки, где по-прежнему гудел генератор. Только самописцы писали ровную линию – на нуле, и на нуле же застыла стрелка прибора, показывающего напряженность поля. Напряженность – ноль. Старков выключил ток, посмотрел на индикатор экранов: опять седьмой полетел, никак его Олег не наладит.

Он сел на табуретку, подобрал с полу английский детектив, брошенный Рафом. С пестрой обложки улыбался ему рослый красавец с пистолетом в руке. Старков вспомнил: красавец этот ни разу не задумался перед выстрелом. Стрелял себе направо и налево, перешагивал через трупы, улыбался чарующе. Ни разу в жизни не выстреливший, – наверное, даже из «духовушки»! – Раф почему-то любил это чтиво. И любил с увлечением пересказывать похождения очередного супергероя. Вероятно, психологи назвали бы это комплексом неполноценности: искать в книгах то, чего нет и не будет в самом себе.

Нет и не будет? Психологи тоже люди, а значит, не застрахованы от ошибок. По существу, Раф должен завидовать Димке или тем более Олегу – их сегодняшним подвигам. А ведь сам он сделал не меньше: его миссия была потруднее лихой перестрелки, затеянной в лесу. Он сумел убедить Петровича собрать и вооружить людей, заставил его поверить в случившееся, хотя оно было невероятней, чем все слышанные когда-то председателем сказки, да еще и вооружился сам, никогда не стрелявший, не знавший даже, как прицелиться или спустить курок. Он знал только, что готовился к бою, к жестокой военной схватке, о которой лишь читал или слышал на школьных уроках. Знал и не остался в деревне вместе с детьми и женщинами, а пошел в бой с дробовиком против «шмайссеров».

Кстати, два из них остались у Старкова с Олегом вместе с «трофейной» машиной из прошлого. Все это придется, конечно, сдать. А жаль. Машина им пригодилась бы, да и Олег уж очень лихо ею управляет.

Лихой парень Олег. Отчаянный и бесшабашный. Старкова почему-то всегда коробила эта бесшабашность. И пожалуй, зря коробила. Радоваться надо было, что не перевелись у нас храбрецы, которыми так гордились в годы войны и которые, если понадобится, повторят подвиг Матросова и Гастелло. Это в крови у народа – героизм, желание подвига. Так и не думай о том, что твоих студентов в школе этому как следует не учили. Когда политрук подымал взвод или роту в атаку, он не читал солдатам длинных продуманных лекций. Он кричал охрипшим голосом: «Вперед! За Родину!» – и люди не ждали других слов, потому что все другие слова были лишними. А подвиг боится лишних слов, отступает перед ними. Подвиг ведь не рассуждение, а действие. Таков и подвиг Олега. Он не знал, что седьмой экран на пределе, что поле, а вместе с ним и гости из прошлого вот-вот исчезнут. Он принял единственно верное решение – совершил почти невозможное.

О своем подвиге Старков и не думал. А ведь если бы экран не сдал, то через каких-нибудь полчаса вернувшиеся ни с чем из-за Кривой Балки гитлеровцы повесили бы его на том же суку, под которым он стоял, уверяя, что партизанского штаба в деревне нет. Сейчас он даже не вспомнил бы об этом: какой еще подвиг – просто ожила где-то спрятанная в душе «военная косточка», которая давалась людям не в семилетке или десятилетке, а прямо на поле боя. Ведь и тебя, Старков, и председателя никто, в сущности, не учил воевать, а просто взяли вы в руки винтовки и пошли на фронт. И здорово воевали – такие же мальчишки, как Димка, Раф и Олег. Так вот и оказалось, Старков, что нет никакой разницы между тобой и твоими студентами: бой показал, что нет ее. Нет стариков и нет мальчишек – есть мужчины. Проверка боем окончена.

Он встал и вышел из сарая. Дождь кончился, и серая муть облаков расползлась, обнажая блекло-голубое небо. Где-то в лесу знакомо урчал «трофейный автомобиль», и Старков медленно пошел ему навстречу

Ариадна Громова
Глеги

Он открыл верхний люк ракеты и, стоя на ступеньках, до половины высунулся наружу. Небо было ясное, зеленое, с большим белым солнцем. Скафандр быстро нагрелся, стало жарко. «Тут вполне можно было бы обойтись без скафандров, – с досадой подумал он. – В этой скорлупе того и гляди сваришься, как яйцо…» Он хотел было вернуться, но тут увидел темную точку, передвигающуюся вдалеке по равнине. Он сжал губы и медленно поднялся на последнюю ступеньку. «Конечно, вездеход. Почему они возвращаются так рано? И гонят во весь дух, как видно…» Он вдруг понял, что все время подсознательно ждал беды. Ждал какой-то каверзы от этой милой мирной планеты. «Милая, мирная, мертвая, – бормотал он, глядя на вездеход. – Такая симпатичная покойница, прямо сердце радуется».

Он сам не понимал, почему сердится на эту ни в чем не повинную и, должно быть, очень несчастную планету. Вероятно, его злило, что она, такая красивая и спокойная, оказалась мертвой. Вернее – вымершей. Непонятно, почему и как. За холмами, окружавшими долину, на которой опустилась их ракета, лежали селения; невдалеке был большой город, возможно столица государства. Еще недавно там жили похожие на людей Земли разумные существа, создавшие цивилизацию на довольно высоком уровне. Сохранились здания и фрески, картины и книги. Остались заводы, дороги, машины, летательные аппараты – хорошо развитая, но заброшенная и гибнущая техника. По книгам, найденным в городе, удалось проанализировать язык, представить себе внешность этих семипалых глазастых созданий, по-видимому более тонких и хрупких, чем жители Земли; можно было бы в случае необходимости объясняться с ними.

Но в том-то и дело, что почти все живое на этой планете бесследно исчезло. Оставалась пышная растительность всех оттенков красного цвета – от розового и бледно-оранжевого до густо-багрового, почти черного: такие черно-багровые деревья толпились вокруг большого озера среди холмов, и вода его казалась черной, хотя река, вытекающая из этого озера, была стеклянистой и прозрачной. В озере водились длинные темные угри, в реке и в ее притоках плавали стайки веретенообразных, почти прозрачных рыбок. Герберт Юнг ловил и исследовал угрей и рыб; ловил он и земноводных фиолетово-черных ящериц. «А что ему еще делать, Юнгу, если только рыбы да ящерицы и остались на этой планете? Ни людей, ни зверей, ни птиц… Правда, Карел позавчера поймал в городе какого-то зверька. Может, где-нибудь тут и есть жизнь…» Он все смотрел на эту мирную красновато-розовую долину, окруженную пологими холмами, и видел, как быстро растет, приближаясь к ракете, пятнышко вездехода. «Да, летят во весь дух… Значит… проклятая планета!» Тут ему стало стыдно. «Ты же изо всех сил добивался, чтоб тебя пустили в этот полет. Хотел побывать где-нибудь первым. Открыть новый мир. Романтика Неведомого. Вот и получай свою романтику. Или ты хотел романтики со всеми удобствами?»

– Казик! Наши возвращаются! – крикнул он, вбегая в кабину Казимира.

– Не кричи! – досадливо сказал Казимир, встряхивая пышными светлыми волосами. – Ты мне все рифмы распугаешь… Минуту! Ага, есть все-таки! – Он удовлетворенно хмыкнул, потом поднял голову. – Так что ты сказал, Виктор?

Его большие синие глаза светились на бледном лице. Виктор знал, что у Казимира железное здоровье и крепкие нервы, что он – чемпион Польши по лыжам, и все же каждый раз удивленно смотрел на это бледное узкое лицо, озаренное мистическим сиянием глаз, – лицо поэта и ясновидца. Между тем стихи Казимир писал плохие, а способностью к ясновидению и вовсе не отличался.

– Опять стихи Кристине? – спросил Виктор. – Говорю тебе: наши возвращаются. Слишком рано, понимаешь? Я так и знал, что на этой планете стрясется какая-то беда!

Он прошелся по кабине, ероша темные, коротко остриженные волосы.

– Не топчись у меня над ухом, – попросил Казимир. – Мешаешь. И почему именно беда? Может, нашли что-нибудь интересное, вот и вернулись. Выйдут они из шлюзовой, тогда все узнаешь.

Виктор изо всех сил хлопнул дверью – впрочем, он заранее знал, что хлопанья не получится, сработает пористая прокладка и дверь прикроется неслышно. Казимир даже не обернулся.

«Нашел время писать стихи! – с досадой думал Виктор, шагая по мягкому, пружинящему настилу коридора. – Вот ведь характер!» Он, в сущности, завидовал спокойствию Казимира и стыдился своей нелепой тревоги – ведь и в самом деле, может, ничего плохого не случилось…

Но когда из-за поворота коридора показался Владислав, Виктор сразу почувствовал – нет, тревожился он не напрасно. Владислав почти бежал, на ходу приглаживая мокрые волосы.

– Владек! – крикнул Виктор.

Владислав подошел ближе. Его смуглое матовое лицо слегка порозовело от душа.

– Таланов тебя зовет в медицинский отсек, – сказал он.

– Что случилось? С кем? – отрывисто спросил Виктор.

– Карел… с ним неладно. Подожди, Таланов велел рассказать тебе здесь, чтоб при Кареле поменьше говорить. Карел, понимаешь… Владислав постучал пальцем в лоб.

– Карел! – поразился Виктор.

– Да. Слушай. Мы были уже в городе, когда это у него началось. Шли по большой круглой площади со ступенями, – знаешь, где то белое здание, что похоже на яйцо. Карел начал отставать от нас, потом сел на ступеньку. Я подошел, спросил: «Ты плохо себя чувствуешь?» Он покачал головой. Я говорю: «Что ж ты сидишь, человече? Пойдем!» Он встал и пошел. Но, понимаешь, ходил как-то механически, ничем не интересовался, ни с того ни с сего останавливался. Мы его спрашивали, что с ним, он сначала говорил, что ничего, потом стал как-то странно улыбаться, не отвечал на вопросы. Мы решили вернуться. В вездеходе он так осматривался, будто все впервые видел. Потом сказал, что ему все это, наверное, снится.

– Что именно снится? У него были галлюцинации?

– По-моему, нет. Это он о нас говорил, что мы ему снимся, что вездеход ему снится. А в шлюзовой кабине вдруг заявил, что он – это не он. Понимаешь, стоит под душем, трогает себя и говорит со страхом: «Нет, это не я!»

– Так! – Виктор сжал губы, раздумывая.

Ничего подобного он не видел за все время работы на Лунной станции. То есть, конечно, бывали случаи помешательства, но при каких-нибудь тяжелых авариях, катастрофах, под воздействием гибели товарищей, одиночества, ожидания смерти. А здесь ни с того ни с сего… И почему именно Карел, самый уравновешенный и спокойный из всех?..

* * *

– Что ты чувствуешь? – спросил Виктор. – Слабость? Голова болит?

– Слабость? Не знаю, нет… – Карел еле шевелил губами. – Тело не мое.

– Как не твое? А чье же?

– Не знаю. Вот я рукой двигаю, а она не моя. Или, может, моя, а двигает ею кто-то другой.

– Карел, ты же понимаешь, что это чушь, – очень бодро сказал Виктор.

– Понимаю, – согласился Карел. – Конечно, этого не может быть.

Он помолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и вдруг резко протянул руку к Виктору. Рука уткнулась в плечо Виктора, и на лице Карела отразилось не то удивление, не то удовлетворение.

– Ты что? – спросил Виктор.

– Я думал, что ты мне снишься, – пробормотал Карел.

– А почему?

– Так… все будто во сне. Или как на картине нарисовано.

Он опять надолго замолчал. Потом вдруг лег и отвернулся к стенке. Виктор отодвинул дверцу стенного шкафа с лекарствами и, поколебавшись, достал маленькую желтую таблетку.

– Глотни, Карел! – сказал он.

Карел послушно приподнялся, проглотил таблетку и опять лег. Виктор вышел в соседнее помещение. Там сидел Таланов.

– В этом состоянии с ним невозможно разговаривать, – сказал Виктор. – Он моментально истощается. Я дал ему таблетку энергина. Минут через десять он, наверное, станет почти нормальным. На время, конечно.

– Что это, по-твоему? – спросил Таланов.

Его темно-карие, глубоко сидящие глаза смотрели испытующе и, как показалось Виктору, недоверчиво. «Ну что ж, он прав, – не без горечи подумал Виктор. – Я ничего в этом не понимаю. А он теперь жалеет, что взял в рейс меня, а не Вендта… Правда, Вендт уже стар для дальних полетов, зато…»

– Не знаю, – Виктор глядел прямо в глаза Таланову. – Я ведь не специалист в психиатрии. Все это кажется мне странным – такое внезапное и бурное развитие болезни у совершенно здорового, уравновешенного человека… и без предшествующей травмы…

– На Карела и тяжелые травмы не очень действовали, – сказал Таланов. – Я был с ним в том рейсе «Сириуса»… знаешь, когда погибли Беренс и Фальковский на астероиде и Карел их разыскивал. Случилось это все на глазах у Карела, Беренс был его лучшим другом, а помочь ничем нельзя было… Так вот, если Карел тогда не сошел с ума, пять лет назад…

– Понятно, – сказал Виктор. – Пойдемте к нему, энергии, наверное, уже начал действовать.

Карел сидел, растерянно озираясь.

– Что со мной творится? – голос звучал спокойно, но видно было, что Карел испуган. – Я что – заболел?

– Да, немножко, – Виктор сел к нему на койку. – Как ты себя чувствуешь сейчас?

– Лучше. Что это было?

– Расскажи, что ты чувствовал, – вместо ответа попросил Виктор.

Карел нахмурился.

– Мне трудно, – сказал он. – И потом… я боюсь.

– Чего боишься?

– Мне кажется, если я буду рассказывать, это вернется.

Виктор вздохнул.

– Расскажи, – мягко повторил он. – Нам нужно знать, в чем дело, иначе…

Он не договорил. Лицо Карела исказилось от страха.

– Что иначе? Я все еще болен? Я не выздоровел?

– Послушай, Карел, надо спокойней, – вмешался Таланов. – С тобой бывали вещи похуже, а ты выпутывался. Со всеми бывало всякое, верно?

– Такого не было, – убежденно сказал Карел. – То все было вне меня, понимаете? А это – внутри. Поэтому я боюсь. Я теряю себя.

– Ну, объясни, что это значит.

– Не знаю, как объяснить, – Карел помолчал. – Сначала я вдруг подумал, что все это ни к чему. Ну, все, что мы делаем. Просто мне стало неинтересно. И вы, и все кругом, и я сам. Но когда мне говорили: встань, ходи, садись, – я это делал. Только уже будто не я, а кто-то другой, внутри меня.

Он тревожно посмотрел на товарищей.

– Это душевная болезнь, да? – спросил он.

– Не думаю, – сказал Виктор. – Откуда у тебя вдруг душевная болезнь? Ты же не новичок в космосе.

Лицо Карела немного прояснилось.

– Это верно, – сказал он. – Но только что же тогда? Понимаете, мне потом стало казаться, что все вокруг не настоящее. Как во сне. Или будто на картине нарисовано, только движется.

– Это как понять? – спросил Виктор.

– Да не знаю. Ну, плохая картина, такие тусклые краски, словно они выцвели, да и вообще нарисовано неубедительно. А сам я будто высох, уменьшился. И внутри меня кто-то сидит. – Лицо Карела опять свела гримаса страха и отвращения. – Я иду, а это будто кто-то другой идет, не я, не мое тело. Или, может, мое, но ведет его кто-то другой. А сам я как будто невесомый… – Он вдруг застыл, глаза его уставились в одну точку. – Это опять начинается… Не надо было говорить! Я знал, что не надо говорить!

– Успокойся, Карел! – Виктор положил ему руку на плечо и почувствовал, что все большое, сильное тело Карела сотрясается от страшного напряжения. – Это пройдет.

– Пройдет? Думаешь, пройдет? Ты ведь не знаешь, что это, и никто не знает. Зачем ты говоришь, когда не знаешь! Вот, вот, я опять потерял себя! – Карел побледнел. – Там, внутри, опять кто-то другой! Виктор, друзья, помогите мне, я ведь болен, этого не может быть, того, что я чувствую!

Он лег и уткнулся лицом в подушку. Таланов и Виктор молча переглянулись. Виктор достал из шкафа прозрачную трубку с белыми таблетками.

– Проглоти, Карел, – приказал он.

Карел сел, взял таблетку и проглотил. Потом начал ощупывать себя.

– Виктор, только по совести скажи: я все такой же? – вдруг спросил он. – Ну, я не стал меньше?

– Нет. Это тебе кажется. – Виктор вздохнул. – Я дал тебе снотворное, тебе нужно поспать и успокоиться. Спи, Карел, мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

– Или придумайте, или убейте меня, – сказал Карел угрюмо. – Так жить все равно нельзя. Я ведь не знаю, чего хочет этот, другой, внутри меня. Я не могу так.

– Карел, это болезнь. Ты же понимаешь, что никого другого внутри тебя нет. – Виктор говорил тихо и спокойно. – Спи. Главное – не бойся, мы тебя вылечим.

* * *

– Мы можем сделать для Карела только одно: уберечь его от дальнейших страданий, – сказал Юнг, – и доставить на Землю. Там его вылечат.

– Анабиоз? – спросил Таланов.

– А что же еще? – Юнг пожал плечами. – У нас не остается ничего другого. Карел страдает. А в полете ему, наверное, станет еще хуже. И чем это может кончиться, мы не знаем, верно?

– Виктор, ты как? – спросил Таланов.

– Не знаю. Пока не могу понять, что случилось.

– Но ты соглашаешься насчет анабиоза?

Виктор подумал.

– Отложим до завтра. Я буду дежурить эту ночь в медицинском отсеке.

– А это не опасно? – спросил Герберт Юнг. – Карел ведь очень сильный. В случае чего…

– Я дам ему снотворное.

– Будут дежурить двое, – сказал Таланов. – Ты и Юнг. Спать по очереди.

Карел проснулся вечером. Виктор дал ему таблетку энергина, поговорил с ним. Энергии на этот раз подействовал совсем ненадолго. Карел дрожал от страха, он был неузнаваем. Он, конечно, не уменьшился, но лицо его так осунулось и побледнело, что Карел казался совсем другим человеком. И глаза у него были еще более странные, чем днем. Виктор присмотрелся и увидел, что Карел сильно косит.

– Ты хорошо видишь? – спросил он.

– Плохо, – сейчас же отозвался Карел. – Очень плохо. Туман, все струится. Вот тут, – он показал рукой влево, – какое-то переливчатое пятно. И ты расплываешься, я тебя плохо вижу.

Действие энергина проходило. Карел стал говорить тише, бессвязней, все время будто прислушивался к чему-то внутри себя. Виктор дал ему снотворного.

– Ложись пока спать, – сказал он Юнгу.

Через четыре часа он разбудил Юнга.

– Если проснется Карел, дашь ему еще снотворного, – сказал он и сразу уснул.

Ему показалось, что спал он всего минуту. Юнг тронул его за плечо, и он вскочил, протирая глаза. Карел лежал на спине, ровно и глубоко дыша; он слегка разрумянился от сна и казался совсем здоровым. Виктор взглянул на часы: двадцать минут третьего, он не проспал и двух часов.

– Что случилось, Герберт? – спросил он.

Юнг молчал. Он сидел сгорбившись, весь будто сжался. Прямые светлые волосы, всегда так аккуратно зачесанные назад, свисали на лоб. Виктор поглядел на его бледное, сразу осунувшееся лицо и до боли прикусил губу.

– Герберт, что с тобой? – еле выговорил он.

Юнг поднял на него светло-голубые глаза: в них был испуг.

– Я тоже… я болен, как Карел. То же самое, что он говорил, Юнг внезапно схватился за голову обеими руками. – Голова стала легкая, как воздушный шар… Может улететь… Да… и все, как во сне…

Виктор подошел к нему. Юнг отшатнулся и закрыл лицо руками.

– Ты можешь остаться один? Я сейчас же вернусь.

– Иди, пока я не гляжу, – глухо ответил Юнг. – Когда ты ходишь, мне кажется, что ты идешь сквозь меня.

Выходя из кабины, Виктор обернулся: Юнг сидел, зажмурив глаза и держась за голову.

* * *

– Карел позавчера порвал скафандр, – сказал Владислав. – Я совсем забыл. Разрыв был совсем маленький.

– Как же это он порвал скафандр? – спросил Таланов. – Легкое ли дело!

– А я вам говорил, что мы зверька видели в городе. Карел поймал его для Юнга. Зверек был красивый такой, с голубоватой блестящей шкуркой, похож на кошку, только мордочка остренькая, как у лисенка, и глаза большие, темные. Зверек начал вырываться, а у него когти острые, вот он когтем и зацепился за скафандр на плече. Тут Карел, конечно, бросил с ним возиться и начал чинить скафандр.

– Ну вот. Значит, это инфекция, – почти удовлетворенно резюмировал Таланов.

Он замолчал. Все трое подумали об одном и том же.

– И от этого они все погибли, да? – тихо проговорил Владислав. Тогда…

Таланов и Казимир молчали. Болезнь эта, по-видимому, развивается молниеносно. Уже неважно, кто будет следующим. Два-три дня – вот что осталось им всем в лучшем случае. Потом болезнь. И смерть. В таком состоянии не доведешь ракету до Земли.

Первым заговорил Таланов.

– Владислав, мы с тобой поедем сейчас в город. Надо, мне кажется, проверить ходы, идущие вглубь, под почву.

Владислав быстро взглянул на него.

– Вы что-нибудь заметили? – спросил он.

– А ты?

– Ничего определенного. Но вчера, еще до того, как Карелу стало совсем плохо, мы с ним спустились в люк на главной, площади и там… ну, словом, там кто-то есть, какие-то живые существа, я в этом уверен. Хотя ничего определенного сказать не могу.

– А все же? – спросил Таланов.

– За нами кто-то следил. Я не видел, скорее чувствовал.

– Почему сразу не сказал?

– Из-за Карела. С ним начало все это твориться… Он тоже как будто чувствовал, что следят, а потом наверху я его спросил, и он ответил, что это нам показалось.

– Да ведь ему все стало казаться сном, – заметил Таланов.

– Ну да, но это потом, а тогда я решил, что мне тоже показалось.

– А теперь ты так не считаешь?

– Не считаю.

Таланов подумал.

– Казимир, можешь ты сочинить небольшую записку на их языке? Написать крупными знаками несколько простых вопросов? На всякий случай.

– Постараюсь, – Казимир поднял сияющие синие глаза на Таланова. Что надо написать? Мой «Линг», я думаю, быстро справится.

«Линг» – это был электронный анализатор языка, усовершенствованный Казимиром, его гордость и радость. Все знали: Казимир потому и согласился на внезапную и долгую разлуку со своей Кристиной, что не устоял перед блестящей возможностью испытать способности «Линга» на совершенно чуждых языковых системах.

– Я думаю так: «Мы прилетели к вам издалека». Тут надо рисунком показать, откуда мы: отметить путь от Земли до них. Кстати, как все-таки они называют свою планету?

– Боюсь, что на слух этого не уловишь. У них очень сложная фонетическая система, все зависит от высоты и модуляции звука. Не то Энимеен, не то Инемиин…

– А «Линг» что говорит?

– В том-то и дело, что «Линг» не говорит, а пишет, – смущенно сказал Казимир. – Он все это подробно объясняет, а я все равно не могу уловить особенностей произношения. Если б услышать живую речь…

– Да, если б! – усмехнулся Таланов. – Словом, запиши текст. Дальше так: «Хотим срочно поговорить с вами. Мы ваши друзья. Почему вы прячетесь?» Ну, хватит на первый раз. Тем более, что непонятно; где и как мы их увидим.

– Сочиняй, – сказал Таланов. – Привет «Лингу». Я пока пойду к Виктору.

Владиславу не хотелось снова видеть больных – впрочем, Виктор все равно держал их теперь в изоляторе и никого туда не впускал. Не хотелось смотреть и на то, как молниеносно перемигиваются зеленые и красные огоньки на белом пульте «Линга». Он остался в кабине и откинулся на спинку сиденья, почувствовав страшную усталость. «Мы все равно ни черта не успеем… К чему это все?» – подумал он и вдруг испугался: а что, если это уже начало болезни? Он вскочил и начал быстро расхаживать по кабине. Потом решил проверить, не кажется ли ему собственное тело чужим, и стал делать гимнастические упражнения. Казимир появился в тот момент, когда Владислав с яростью наносил удары по невидимой мишени. Владислав сразу остановился и почувствовал, что краснеет.