Текст книги "Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
Мне не хотелось бы кончить свои воспоминания о времени, проведенном в качестве заключенного Петропавловской крепости, не сказав несколько слов и о приятных впечатлениях, полученных там.
Без сомнения, солдаты, из которых состояла наша охрана, были по большей части грубыми и жестокими людьми, отравленными своей новоприобретенной властью над заключенными и желающими только дать волю своей ненависти к старому режиму. Тем не менее среди них находились и добросердечные парни, которые своими небольшими дарами чая, сахара и сигарет или даже несколькими добрыми словами много раз вселяли мужество в наши исстрадавшиеся сердца.
Трудно допустить, что устроенная Следственной комиссией многомесячная пытка, с бессмысленными унижениями на допросах, не повлияла бы на состояние наших нервов. Я часто возвращался в свою камеру после такого сурового испытания совершенно опустошенным и падал на кровать в полном отчаянии, сжимая руками голову. Иногда в это время открывалась дверь, и простой солдат заходил, чтобы ободрить меня. Добрым, простым крестьянским языком он уговаривал сохранять мужество и не оставлять надежды, а терпеливо ждать, пока все эти беспорядки, которые называют «революцией», закончатся сами по себе.
С искренней благодарностью я вспоминаю о трогательном отношении к нам, пленникам, со стороны одного из наших охранников – эстонского солдата по фамилии Мейслинг. Он всегда был славным, веселым и внимательным, и это, в сочетании с его ограниченным запасом русских слов, часто трогало меня, и, смею сказать, многие мои товарищи по несчастью испытали его благотворное влияние, выводящее нас из глубокого уныния, которое, когда мы были предоставлены сами себе, нередко было сильнее того, что мы могли вынести.
И малоросс, который часто приходил в мою камеру, тоже был очень трогательным. Он дружески рассказывал мне, что однажды, при царском строе, он сам провел долгие месяцы в провинциальной тюрьме и поэтому очень хорошо знает, как чувствует себя заключенный, особенно в одиночной камере. Он любезно предложил мне, если я почувствую себя слишком подавленным, постучать в дверь камеры и позвать его. И действительно, если я звал его, он сразу же приходил ко мне и часами вел со мной дружеские разговоры на общие темы, так как, конечно, правила запрещали все разговоры о текущих политических событиях.
Однажды – это было в воскресенье летом – он вежливо постучался в дверь моей камеры, вошел и сказал, что только что получил письмо из дома и не знает, что ответить. Не мог бы я вчерне написать ответ? Он прочел письмо вслух. Родственники горько жаловались, что местная и судебная власть сейчас захвачены евреями. Как ни хотелось мне исполнить просьбу солдата и продиктовать ответ, я подумал, что благоразумнее воздержаться от этого: в эти беспокойные дни нельзя быть уверенным, что повлечет за собой этот, на вид совершенно невинный, но все же неосмотрительный поступок. Я объяснил солдату, что слишком мало знаю о ситуации, чтобы сформулировать свое мнение по этому делу, а следовательно, не могу дать ему никакого дельного совета.
Самым приятным из наших надзирателей был моряк, в свое время прикомандированный к Корпусу жандармов, чье имя, к сожалению, стерлось из моей памяти. Он был симпатичным, умным и необычайно хорошо образованным молодым человеком, выделявшимся своим добрым, вежливым отношением к заключенным. С течением времени у него появилась привычка беседовать со мной о политических вопросах общего характера, что явно нарушало тюремные правила. Его рассуждения по этому вопросу были очень продуманными, и он никогда не защищал социалистическую точку зрения, давая таким образом понять, что является революционером против своей воли.
В основном стрелковая часть, охраняющая крепость, недружелюбно относилась к нам, но один солдат даже в этом подразделении выказывал доброе отношение. Если появлялась возможность, он снабжал нас сигаретами, а только тот, кто провел в тюрьме некоторое время, способен понять, как много значит сигарета для поднятия духа!
Нужно признать, что среди наших надзирателей было несколько весьма неприятных людей. Худшим был Куликов, грубый, дегенеративный парень с лысой головой и холодными глазами, почти как у зверя. Он явно принадлежал к криминальному типу, и я не сомневался, что раньше он часто имел возможность близко познакомиться с жизнью в царских тюрьмах, конечно, не как надзиратель, а как заключенный. Он внушал мне сильнейшее отвращение, и я с ужасом ждал день, когда он должен был дежурить в нашем коридоре. Насколько обоснованы были эти чувства, стало очевидным несколько месяцев спустя, сразу после большевистской революции. Куликов был одним из тех четырех людей, которые в январе 1918 года захватили больницу на Литейном и зверски задушили Кокошкина и Шингарева – двух заключенных кадетов (т. е. умеренных республиканцев), министров в правительстве Керенского.
Другим человеком, который также оказался очень неприятным, был прапорщик Преображенского гвардейского полка, который исключительно грубо вел себя не только с нами, заключенными, но даже с собственными товарищами. Он очень любил шуметь, хлопая дверями и с топотом проходя по коридорам крепости, громогласно отдавая обычные распоряжения.
6 сентября 1917 года я был наконец переведен из Петропавловской крепости в одиночное заключение в другой тюрьме, где скоро попал в больницу. Там я провел следующие два месяца. По сравнению с суровыми условиями жизни в крепости тюремная больница оказалась значительно более комфортабельным местом, и, находясь там, я намного меньше страдал от приступов глубокой апатии, которая столь часто овладевала мной ранее.
Пока я лежал в тюремной больнице, 25 октября разразилась долго собиравшаяся большевистская революция. Славному правительству Керенского нужно было без шума справиться с большевиками еще в июле, а так оно пало теперь за несколько часов. На этот раз восстание было организовано лучше, и, кроме того, ни один полк петербургского гарнизона не выступил на стороне так называемого правительства. Троцкий сумел без посторонней помощи привлечь гарнизон Петропавловской крепости на свою сторону: он просто обратился к занимавшему крепость полку с речью, столь же беспринципной, сколь и эффективной, призывая к восстанию. Этот удар практически решил судьбу столицы, так как в крепости революционные солдаты и рабочие нашли запасы оружия и амуниции, в которых нуждались.
Как только ситуация стала опасной, Керенский бежал из города на машине, якобы для того, чтобы обратиться за помощью к Ставке, а на самом деле с целью найти убежище для своей драгоценной персоны. Победа большевиков была предрешена еще до конца дня, и они, не теряя времени, провозгласили власть Советов.
Следственная комиссия, от которой зависела наша судьба, немедленно разбежалась, так как большинство ее членов имели большие или меньшие основания опасаться ареста от рук большевиков. Мы, царские министры и чиновники, оставались, однако, по-прежнему пленниками, единственное отличие состояло в том, что теперь вместо Временного правительства большевики считали себя вправе судить и карать нас за «преступления». Так что у нас были все основания для беспокойства, когда мы думали о будущем.
Наше положение не улучшалось, пока левое крыло эсеровской партии не вступило в коалицию с большевиками и не делегировало своих представителей в советское правительство. Эсер Штейнберг возглавил Народный комиссариат юстиции, так что наша судьба была теперь в его руках. То ли Штейнберг не лишен был чувства справедливости, то ли у него были веские политические причины для защиты нас от того кровавого режима, который ввела ЧК, но он оказался способен внять рациональным доводам и распорядился освободить нескольких бывших царских чиновников за значительные суммы залога. С другой стороны, министры свергнутого правительства Керенского теперь заменили нас в качестве козлов отпущения, и большевики обходились с ними так же, как ранее они обходились с нами.
Когда я находился в тюрьме, моя жена не бездействовала. Она засыпала большевистских чиновников просьбами и ходатайствами в мою защиту, пока, наконец, не убедила Комиссариат юстиции освободить меня под залог в десять тысяч рублей.
Затем последовало трудное и опасное время, в течение которого я не знал, в какой день меня внезапно посетят агенты ЧК, посланные своим начальником Дзержинским арестовать меня. Каким-то чудом участь, которая в то время постигла многих моих коллег, миновала меня, и я спокойно прожил в Петербурге до июля 1918 года, когда воспользовался представившейся возможностью и покинул столицу, где становилось слишком опасно. Украина, находившаяся под защитой Германии, объявила о независимости от России, и родившиеся на территории этой новой республики теперь считались в Советской России иностранцами. Благодаря тому, что я впервые увидел свет в Киеве, я смог претендовать на украинское гражданство и уехать с женой в этот город.
После прибытия моим первым делом было найти подходящую работу, которая давала бы средства к существованию, и я был очень рад, когда гетман Скоропадский предложил мне пост в Киевском апелляционном суде. Я думал, что обрел новую сферу полезной деятельности и новую, относительно устойчивую основу, на которой можно заново строить свою жизнь. На самом деле, однако, мои испытания только теперь и начинались.
Правление гетмана Скоропадского оказалось весьма краткосрочным, так как Антанта скоро нашла возможность противопоставить этому прогермански ориентированному диктатору собственного ставленника, Симона Петлюру, который, располагая огромными деньгами, скоро приобрел множество сторонников. Немецкие войска, вначале бывшие главной опорой гетмана, теперь, деморализованные Советами, заняли нейтральную позицию, так что Петлюра смог войти в Киев уже 14 ноября 1918 года.
Если для россиян я стал украинцем, то при Петлюре я немедленно превратился в «москаля», а это значило не только потерю службы, но почти полное лишение всех прав. В то же время я оставался в Киеве, так как в тот момент не видел никакой возможности уехать оттуда.
Но правление Петлюры тоже было краткосрочным. Уже в начале февраля он бежал от большевистской армии, которой командовал изменник генерал Клембовский. Это был конец его карьеры на Украине, после чего он жил в Париже, пока не был убит в 1926 году еврейским фанатиком по фамилии Шварцбарт.
Перед приходом большевиков в Киев я сумел при помощи преданных друзей бежать из города и направился к венгерской границе. Я приехал в Венгрию, не имея ничего, кроме одежды на себе, так как все, чем я располагал, осталось в Киеве.
Но можно подумать, что меня преследовал неумолимый рок, так как не успел я обосноваться в Будапеште, как и тут началось большевистское восстание, и Бела Кун установил свое террористическое правление. Я был вынужден продолжить свое бегство и поехал в Прагу, где мой брат, который в то время работал в Пражском университете, смог дать мне временное пристанище.
Затем я переехал в Берлин. Прожив там недолгое время, я перебрался в Мюнхен, в тщетной надежде, что правительство Баварии, которое незадолго до этого свергло власть, близкую по характеру к власти в советской России, и все еще боролось против большевистских эмиссаров из России, будет нуждаться в моих услугах. Но все мои попытки встретиться с мюнхенскими чиновниками не дали результата.
С другой стороны, ко мне как-то обратился человек из Берлина. Он был эмиссаром ЧК и оказал мне честь, предложив стать шпионом большевистского правительства. Размер предложенного мне аванса был весьма значительным, но я редко в своей жизни чувствовал такое удовлетворение, какое испытал, спустив этого господина с лестницы.
После этого мне и моей жене пришлось пережить очень тяжелые времена. Обесценение немецкой марки заставило нас уехать из Германии, и поскольку по случаю визита Пуанкаре в Петербург в 1913 году я получил знак отличия Почетного легиона, я теперь лелеял надежду найти убежище во Франции. Поэтому мы обратили свои взоры к Парижу, где некоторое время мне позволено было зарабатывать восемнадцать франков в день, присматривая за багажом на вокзале Сен-Лазар.
Однако в один прекрасный день высокие власти обнаружили, что я иностранец, и мне пришлось покинуть эту исключительно прибыльную работу, уступив ее прирожденному французу. Моя жена в это время нашла работу мойщицы флаконов на парфюмерной фабрике. Это была удача. Что касается меня, то я в буквальном смысле слова мог умереть с голода на улице, если бы мне не удалось найти убежище в «Русском доме», содержимом филантропически настроенной юной английской леди в Сен-Женевьев-де-Буа, где я и проживаю по сей день.
Но, как бы трудно и несчастливо ни было мое собственное положение, я был значительно более обеспокоен ситуацией, в которой очутились мои товарищи по несчастью, с которыми я встретился здесь, в Париже, и чьи воспоминания о событиях последних лет производили ужасающее впечатление. Поведение господина Милюкова не вызывало у меня удивления. В конце концов, его сожаления о падении Российской империи были, без сомнения, минимальными, и когда в 1921 году, после поражения Врангеля, Милюков и его сторонники официально объявили о своем решении отказаться от любых попыток противостоять большевикам с помощью армии, этого и следовало ожидать. Но меня значительно больше расстраивало то обстоятельство, что он нашел так много сторонников среди эмигрантов, когда совершил этот акт предательства по отношению к русской идее, и что не нашлось ни одного мужественного человека, чтобы указать Милюкову его место.
Этот случай еще раз доказал, как сильны и глубоки связи между русской интеллигенцией и революционным хаосом и как незначительно, в конце концов, интеллектуальное отличие нынешних правителей Кремля от их буржуазных предшественников. С самого начала интеллектуализм русских «либералов», абсолютно чуждый национальному духу и порожденный иностранными влияниями, был губителен для Российской империи, и вполне логично, что интеллигенция, сейчас живущая за границей, вновь предает интересы своей страны.
Но я должен засвидетельствовать, что во время моих скитаний по Западной Европе и, наконец, во время моего пребывания в Париже мне встречалось множество честных, преданных сторонников старого режима, людей, которые поклялись вынести все тяготы и лишения и даже готовы были скорее умереть, чем скомпрометировать себя связью с большевиками и покорно принять установившиеся в России порядки.
Больше того, я даже встречал людей, в свое время выступавших против царской власти и, следовательно, действовавших против меня, которые поняли, как ошибочны были их революционные идеи, как мало от этой революции получили русские люди, какой страшной и гибельной она оказалась. Разве не показательно, что Петр Струве, отец русского марксизма и наставник Ленина, сейчас раскаялся, отрекся от своих взглядов и признал Великого князя Николая Николаевича законным правителем России? Как далеко этот человек, открыто признающий свои заблуждения, ушел от тех якобы патриотов, которые не имели смелости сделать из событий последних десяти лет единственно возможный вывод и откровенно примкнуть к монархистской идее!
Глава XXII
Царский носовой платок. – Ложные представления об Охране, распространенные за границей. – Настоящий смысл ссылки в Сибирь. – Гуманное обращение с политическими заключенными в старой России. – Охрана и ЧК. – Как большевики вводят в заблуждение зарубежных гостей. – Бурцев рекомендует восстановить Охрану. – Неудавшаяся вербовка
Однажды в царской России, когда был основан Отдельный Корпус жандармов, генерал Бенкендорф, только что назначенный командующим этим подразделением, обратился к Императору Николаю I и попросил дать ему инструкции. Вместо того чтобы дать формальный ответ, монарх достал белый носовой платок и передал его графу со словами: «Вытирайте слезы несчастных. Пусть Ваша совесть и совесть Ваших подчиненных всегда будет незапятнанной, как этот платок!»
Политическая полиция в царской России, начиная с этого времени, всегда действовала в соответствии с высокими словами правителя, и хотя Российская империя, как любое другое государство, должна была защищать себя от происков враждебных сил, методы борьбы Охраны с политическими противниками ничем не отличались от методов, принятых в других странах.
Надо признать, что с самого начала российская полиция столкнулась со значительно более сложной задачей, чем полиция любой западноевропейской страны. Я не имею в виду, что русскими людьми труднее управлять или что все учреждения империи могли действовать, только опираясь на силу. Но в то время как в Англии, Франции и Америке образованные классы населения в прежние времена всегда были истинными патриотами и защищали национальные институты, в России, к сожалению, дело обстояло иначе, по крайней мере с начала XIX века.
Идеи, заимствованные из-за рубежа и неправильно истолкованные, с давних пор распространились среди образованного класса в России, заполнив умы ложными представлениями. Вместо того чтобы учесть, что ситуация в нашей стране совершенно отличается от западной и что механическое перенесение в Россию европейского понимания свободы не может принести ничего, кроме вреда, так как все эти идеи возникли в совершенно других условиях и совершенно чужды духу российской нации, интеллигенция сразу же приступила к переделке России по образцам западных теоретиков. И в соответствии с этими взглядами первоочередной задачей она считала полное уничтожение всего, что цари совместно с их советниками и слугами старательно создавали веками.
Перед лицом постоянных попыток подорвать порядок в государстве царские власти проявляли слишком большую терпимость; и если можно упрекнуть их за уклонение от своего долга, то только потому, что они считали ниже своего достоинства и пренебрегали обязанностью информировать людей за рубежом о реальной обстановке в России. Поэтому общественное мнение Запада целиком зависело от милости тех поставщиков ложной информации, которые стремились способствовать распространению собственных заблуждений посредством упорной и, увы, слишком успешной пропаганды. Иначе совершенно непостижимо, что до сегодняшнего дня в Европе и Америке все еще распространены совершенно ошибочные и искаженные представления о том, как в действительности обстояли дела под властью царей.
Какое непонимание вызвала только одна вещь – используемая в России практика высылки преступников в Сибирь! Множество раз я встречался с образованными людьми в Германии, которые со всей серьезностью утверждали, что «ужасы Сибири» морально оправдывают революцию.
Что же это за явление, ассоциирующееся с «ужасами»? Прежде всего нужно твердо заявить, что к тяжелому труду в рудниках приговаривали только тех преступников, которые в других странах подвергались смертной казни. Дело в том, что в нашей «отсталой» России высшая мера наказания была давно отменена для обычных преступников и заменена ссылкой в Сибирь. Единственным преступлением, карающимся смертью, было убийство или покушение на убийство члена Императорской семьи, и даже для таких преступников, которых, к сожалению, было слишком много, приговор достаточно часто заменяли ссылкой.
Когда за границей слышали о каторжниках на сибирских рудниках, то полагали, что речь идет о политических заключенных. Но они, как правило, подвергались простой «административной высылке», и подобное наказание, являвшееся не чем иным, как средством самозащиты государства от своих врагов, ни в каком смысле не носило того трагического смысла, который люди на Западе вкладывали в понятие «ссылка в Сибирь». Эта «административная высылка»151 просто означала, что человек обязан в течение некоторого времени жить восточнее Уральских гор; без разрешения властей он не мог покинуть этот регион, но внутри него он передвигался совершенно свободно. Кроме того, если учесть, что места, в которые ссылались политические заключенные, располагались по большей части в регионах с достаточно благоприятным климатом и что ссыльным разрешалось поддерживать отношения между собой, читать, писать и продолжать заниматься своим делом, то мы придем к выводу, что эта система, которой придерживалась царская Россия для временного удаления самых опасных противников, должна считаться весьма гуманной.
Достаточно указать на то, что почти все люди, пришедшие в России к власти после революции, в свое время были сосланы в Сибирь. Только один этот факт показывает, как мало это наказание в действительности подействовало на тех, кому было предназначено. Никто даже серьезно не заболел во время ссылки, никто не страдал от плохого обращения, и все вернулись из Сибири с энергией, достаточной, чтобы продолжать свою подрывную деятельность.
Такими «безжалостными методами» власти царской России старались защитить государство, пока революционеры не захватили власть и не заявили, что теперь варварство уступит место гуманизму, а угнетение сменится свободой. Показательно, что первым шагом, предпринятым новым режимом, было заключение в тюрьму многих преданных слуг Императора, чтобы судить их; в результате этого первого проявления «свободы» стало понятно, что ни одному из нас не может быть вменено в вину ни одно незаконное действие.
Когда в результате Октябрьской революции большевики пришли к власти, никто из них не дал себе труда соблюдать установленные законом формальности по отношению к представителям старого порядка: они просто были арестованы и зверски убиты, и все во имя свободы и гуманизма. Тот, кто служил в политической полиции, теперь считался тяжелейшим преступником, преследовать и убить его было долгом каждого честного и преданного коммуниста.
Но когда против тех несчастных, которые, руководствуясь лучшими побуждениями, когда-то старались служить государству и обществу, была развязана варварская война на истребление, новая Охрана отличалась от предшественницы только тем, что была в тысячи раз более неприятной и неразборчивой в средствах. Это – позорно известная ЧК, которая и сейчас, под новым именем ГПУ, продолжает распространять беспримерный ужас по всей России и в жертву которой каждый год приносятся тысячи невинных мужчин и женщин.
Благодаря счастливому стечению обстоятельств я обладаю абсолютно достоверной и надежной информацией о работе и устройстве ЧК, и поэтому способен рассказать европейской публике, что на самом деле происходит в коммунистическом государстве со свободой и равенством. Дело в том, что когда руководители Охраны пали жертвой ярости красного террора, новые правители решили, что в некоторых случаях целесообразно под страхом смерти принудить чиновников царской полиции работать на ЧК. Один из тех, кто против своей воли согласился сотрудничать с большевиками в качестве полицейского, не только старался уменьшить зло, наносимое ЧК России, но также окольными путями доставлял за границу свидетельства о деятельности «новой Охраны».
Вот как я получил важные документальные свидетельства, которые мне недолго пришлось скрывать, поскольку мой информатор вскоре заплатил жизнью за свои смелость и отвагу. Он умер в застенках ЧК, до конца оставаясь истинным приверженцем идеи старой России, а его сообщения позволили продемонстрировать европейской публике, каков истинный характер советской власти.
Это было тем более необходимо, что «беспристрастные» газетные репортеры, публицисты, члены профсоюзов, специалисты и коммерсанты, которые несколько лет время от времени ездили в Россию, вернулись с весьма поверхностными впечатлениями. Очень немногие из них сознавали присутствие сети, окружавшей их с момента пересечения границы и не позволявшей даже мельком увидеть и услышать что-либо, чего не одобрили бы кремлевские властители. Если мир будет зависеть только от таких оценок Советской России, то остается очень мало надежды, что правда когда-нибудь выйдет на свет, так как Европа никогда не узнает ничего, кроме того, что ей захочет сообщить Советское правительство. Все впечатления, все высказывания, которые слышат зарубежные гости, тщательно срежиссированы, так что приезжий, наивно верящий, что он «беспристрастно изучил» факты, на самом деле просто видел то, что ему показала ЧК, и подвергался обману на каждом шагу. Какой иностранец мог заглянуть за кулисы разыгрывавшегося для него представления? То, что он видел, это были разного рода меры для его воспитания в нужном духе. То, что он слышал, было словами платных агентов или запуганных горожан, которые никогда не решились бы на критические замечания, чтобы не навлечь на себя неприятности, не подвергнуть опасности собственную жизнь и жизни своих близких. И, таким образом, эта темная сторона большевистского правления, с его средневековыми тюрьмами и пыточными камерами, с его неслыханным террором во всех областях, была скрыта от глаз приезжего; и только тот, кто знает ЧК и его секреты изнутри, может рассказать о них правду.
Когда после Февральской революции 1917 года революционеры массами возвращались из ссылки и из-за границы, В. Бурцев был единственным, кто посоветовал новым правителям оставить Охрану как учреждение, укомплектовав ее людьми с «революционными убеждениями». Он считал, что «свободной» России для самозащиты скоро понадобится тайная полиция. Но Керенский с сентиментальным самодовольством провозгласил, что после революции «постыдная» Охрана должна исчезнуть навсегда и что свободная республика может существовать без такого орудия. Поэтому охранные отделения были упразднены, их сотрудники брошены в тюрьмы или посланы на фронт, а имена секретных агентов, которые стали известны правительству, публиковались в российской и зарубежной прессе.
Однако очень скоро новые хозяева начали дрожать от страха, опасаясь покушений на свою жизнь. Затем, когда влияние большевиков стало усиливаться, а положение Временного правительства становилось все более и более шатким, Керенский первым начал переговоры с бывшими руководителями политической полиции, в том числе и со мной, чтобы узнать, хотим ли мы помочь правительству своим опытом в борьбе против левых экстремистов.
Комиссар Сватиков, посланный за границу для ликвидации Заграничной агентуры Департамента полиции, внезапно получил другие инструкции и теперь должен был привлечь членов бывшего Парижского отделения к работе на Временное правительство, но, должен добавить, это предложение не встретило теплого приема. Очевидно, Керенский и его сторонники теперь осознали, что даже они не могут действовать без поддержки тайной политической полиции. Они предприняли все усилия, чтобы вернуть к жизни организацию, которую за шесть месяцев до этого практически уничтожили. Если бы это правительство просуществовало дольше, Охрана в лице части ее прежних сотрудников, возможно, могла бы праздновать свое возрождение. Но пришла Октябрьская революция, положившая конец недолгой власти Керенского и установившая большевистскую систему правления. И через несколько недель вместо Департамента полиции и подведомственных ему учреждений возникла ЧК153.
Именной указатель6
Абросимов Владимир Моисеевич (1878–?) – крестьянин из Осташковского уезда Тверской губернии, затем токарь завода «Промет»; социал-демократ (меньшевик), член Центрального и Петроградского областного военно-промышленного комитетов, секретный сотрудник СПб охранного отделения с 1910 г. (кличка «Шаров»)
Аванесов – житель г. Нахичевань, член боевой организации партии Дашнакцутюн
Авксентьев Николай Дмитриевич (1878–1943) – публицист, с 1905 г. член партии эсеров. Арестован 3.12.1905 г. в Петербурге. В 1906 г. осужден по процессу Петербургского Совета рабочих депутатов и сослан в Тобольскую губернию, в 1907 г. бежал за границу, кооптирован в состав ЦК партии эсеров. После Февральской революции член Петроградского Совета рабочих депутатов и ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов; в июле – сентябре 1917 г. – министр внутренних дел Временного правительства; в сентябре – ноябре 1918 г. – председатель Временного Всероссийского правительства (Директории)
Адамович Михаил Прохорович (Порфирьевич) – руководитель профессионального союза моряков Черноморского торгового флота. В октябре 1914 г. за принадлежность к профсоюзу моряков и организацию профсоюза судовых команд России Одесской судебной палатой был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение
Адрианов Александр Александрович (1862–1917) – генерал-майор Свиты; с 1908 г. – московский градоначальник, 30 мая 1915 г. уволен от должности и предан суду «за бездействие власти» в связи с немецкими погромами в Москве
Азеф (Азев, Азиев) Евно Фишелевич (Иона, Евгений Филиппович) (1869–1918) – секретный сотрудник ДП (1893–1908). Руководитель Боевой организации партии эсеров. После разоблачения бежал за границу. Во время Первой мировой войны был арестован как русский шпион, до декабря 1917 г. находился в тюрьме. Умер в Берлине
Акилина, монахиня – см.: Лаптинская А. Н.
Акимов Михаил Григорьевич (1847–1914) – сенатор Уголовного кассационного департамента Сената (1899–1905); министр юстиции (с 16 декабря 1905 г. по апрель 1906 г.)
Аккерман Петр Александрович – прокурор Виленского окружного суда
Александр I (1777–1825) – российский император с 1801 г.
Александр II (1818–1881) – российский император с 1855 г. I 7, 36, 45, 47–48, 298; II 11, 15,42, 148–149, 168, 449
Александр III (1845–1894) – российский император с 1881 г.
Александр Михайлович, великий князь (1866–1933) – сын великого князя Михаила Николаевича, друг детства Николая II и его двоюродный дядя, генерал-адъютант, адмирал, с 1900 г. председатель Совета по делам торгового мореплавания. В 1902–1905 гг. – главноуправляющий торговым мореплаванием и портами. Во время Первой мировой войны зав. авиационной частью действующей армии
Александра Иосифовна, великая княжна (урожд. принцесса Августа Саксен-Альтенбургская, 1830–1911) – жена великого князя Константина Николаевича
Александра Федоровна (урожд. Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса Гессен-Дармштадтская, 1872–1918) – российская императрица (1894–1917)
Александров – секретный агент дворцовой полиции
Александровский Сергей Васильевич (?– 1907) – екатеринославский губернатор
Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918) – генерал. С марта по август 1915 г. – главнокомандующий Северо-Западным фронтом; с августа 1915 г. по март 1917 г. – начальник Штаба Верховного главнокомандующего, снят при Керенском, в начале сентября восстановлен в этой должности. С ноября 1917 г. – один из организаторов Добровольческой армии; с 31 августа 1918 г. – председатель Особого совещания (правительства при А. И. Деникине)
