Текст книги "Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
Позже, когда большевики уже пришли к власти, агент ЧК (Чрезвычайной комиссии, на самом деле – тайной полиции) явился к Бадмаеву в качестве пациента и стал вовлекать его в политический спор. Это было не очень трудно, так как Бадмаев не сдерживался и не стеснялся, когда стоял вопрос о сравнении старого и нового режимов, он сразу же начал с жесткого осуждения коммунистической системы. Агент после этого посетил доктора еще два или три раза, и наконец ЧК обыскала дом Бадмаева. Они распотрошили диван, вскрыли всю мягкую мебель, искали во всех щелях и углах тайную переписку Бадмаева и Императрицы. Так как подобная переписка никогда не существовала, все усилия большевистских агентов, естественно, не увенчались успехом. Тем не менее Бадмаев был арестован.
Спустя два дня три матроса позвонили в его входную дверь. Они были знакомы с Бадмаевым и хотели проконсультироваться по поводу своих болезней. Слуга Бадмаева сообщил им, что хозяин арестован и находится в заключении в ЧК. Матросы, не теряя времени, поспешили к себе на корабль, чтобы сообщить о случившемся команде; все они вооружились и направились прямо к зданию ЧК. По прибытии они крепко избили своих товарищей, служивших здесь, освободили Бадмаева и с триумфом отправили его домой.
Именно в доме Бадмаева я впервые встретился с Распутиным, хотя из документальных свидетельств, находившихся в моем распоряжении, знал о нем все. Однажды вечером, возвращаясь домой со службы, я решил зайти к Бадмаеву, чтобы посоветоваться по поводу беспокоившего меня недомогания. Горничная проводила меня в столовую, где я и нашел хозяина за ужином с Распутиным, приятельницей последнего Марией Головиной и другими гостями. Бадмаев пригласил меня сесть напротив Распутина, и таким образом я получил возможность наблюдать за ним, не выглядя слишком назойливым. Я слышал, как Распутин поинтересовался у Бадмаева, кто я, и Бадмаев назвал ему мое имя и объяснил служебное положение. Информация, видимо, удовлетворила «старца», так как он дружески улыбнулся и вновь принял участие в общем разговоре, который затих при моем появлении. Позже появились Курлов и Протопопов, тоже убежденные сторонники и регулярные пациенты тибетского доктора. После недолгого разговора на общие темы разговор перешел к обсуждению главного вопроса текущего момента – перевозок продовольствия на транспорте и распределения беженцев из эвакуируемых районов. Несколько раз упоминалась Дума, и мы единодушно пришли к заключению, что ее действия абсолютно бесполезны и направлены главным образом на то, чтобы затруднить работу правительства политическими интригами и критикой, столь же несправедливой, сколь и злонамеренной.
Однако я хочу указать на тот факт, что все споры, которые мы вели в тот вечер и в других случаях по тому же поводу, были чисто академическими по характеру и ни в каком смысле не были направлены, как часто утверждалось в свое время, на то, чтобы заставить Распутина заинтересоваться министром Протопоповым. Как раз тогда – это был конец октября 1916 года – Дума начала свою роковую осеннюю сессию, когда каждое заседание сопровождалось гневными выступлениями против правительства и атаками на правящий дом, которые день ото дня становились все более открытыми. Поэтому неудивительно, что мы в нашем кругу обсуждали вопросы, которые в тот момент занимали всю Россию.
В ту мою первую встречу с ним Распутин постепенно входил в состояние видимого возбуждения. Он вскочил из-за стола, стал ходить взад и вперед по комнате, воздевая руки к небесам в неподдельном отчаянии. «Почему члены Думы не любят Царя? – воскликнул он несколько раз. – Разве он не живет только для процветания России?» Затем в своей неловкой манере он начал говорить о клеветнических слухах, распространяемых о Царице. Я ни на секунду не усомнился в его искренности, когда он горько жаловался, что Императрицу все более и более открыто осуждают в народе, армии и Думе за предательские действия в пользу Германии, более того, за тайную переписку с кайзером Вильгельмом. Он сказал, что совершенно не понимает, как появляются такие бессмысленные статьи, если каждый, кто знает Царицу, совершенно уверен, что она искренне и близко к сердцу принимает судьбу России и ее народа.
Этот первый вечер, который я провел в компании с Распутиным, убедил меня, что все рассказы о его гипнотических способностях – пустая болтовня. Несколько раз он обращался ко мне, глядя прямо на меня своими пронизывающими насквозь глазами. Но его взгляд совершенно не возымел на меня такого действия, чтобы думать о гипнотическом воздействии с его стороны, да и выражением лица он ничуть не напоминал гипнотизера. Его глаза выражали не более чем напряженное внимание. Вы могли отчетливо видеть, какие усилия он прилагал, чтобы понять то, о чем говорилось, а его мозг усиленно работал, чтобы обдумать услышанное и быть готовым ответить. И дальнейшее знакомство с ним только подтвердило первое впечатление.
Несмотря на все сказанное, я совершенно не хочу создать у читателя впечатление, что я был в восторге от Распутина; и тогда, и сейчас я далек от этого. Но я считаю своей обязанностью из-за бесчисленных клеветнических измышлений, связанных с именем этого человека, осветить и хорошие черты его характера. Стремясь к справедливой и беспристрастной оценке Распутина, мы не можем оставить в стороне его подлинно русскую натуру, его твердую веру и его страстную любовь к своей стране, которая не подлежит сомнению.
Насчет отношений Распутина и Протопопова (который вскоре стал последним министром внутренних дел при царском строе) делались бесчисленные лживые утверждения. К ним я еще вернусь. Пока же хотелось бы указать, что с самого начала между ними установилась тесная взаимная связь. Протопопов испытывал живой и глубокий интерес к Распутину, так как тот казался ему подлинным воплощением души русского народа. Протопопов верил, что из высказываний Распутина он может многое узнать о чувствах и стремлениях крестьян. В этом Протопопов особо уверял меня несколько раз, и у меня не было оснований сомневаться в искренности этого в высшей степени порядочного человека.
За моей первой встречей с Распутиным вскоре последовали многие другие, и, таким образом, появилась хорошая возможность внимательно изучить его. К этому времени он уже был в значительной степени развращен своим окружением; и, кроме того, его вовлекал в интриги товарищ министра внутренних дел Белецкий, нередко толкавший на шаги, которые очень трудно оправдать. Тогда же, но, к сожалению, слишком поздно, его стали мучить дурные предчувствия, что он становится игрушкой в руках группы авантюристов. Смутное ощущение этого угнетало и смущало его. Ловкий Белецкий вместе с министром Хвостовым и темной личностью по фамилии Андронников весьма успешно втягивали Распутина в сети своих корыстных политических махинаций. В его честь систематически устраивались роскошные пиры, во время которых делались попытки подталкивать Распутина к нужным действиям. Не подозревая об этом, он позволял использовать себя в различных, иногда в весьма грязных, делах.
Через некоторое время эта запутанная интрига рухнула из-за недоверия и мелочной зависти между Белецким и Хвостовым; отношения между этими двумя людьми испортились; и только тогда Распутин понял, в какой опасной игре он участвует. С этого момента он постоянно опасался, что его вновь вовлекут в какую-нибудь сомнительную аферу, используя нехватку у него опыта и образования. К этому страху добавлялось недовольство, вызванное нападками на него Думы.
Находясь в подавленном состоянии, однажды он искренне сказал мне, что совершенно не понимает, почему его персоне придают такое большое значение. «В конце концов, – говорил он, – я не министр, я просто говорю то, что подсказывает мой крестьянский ум. Если Царь спрашивает мое мнение, я откровенно говорю ему, что думаю, и все. Что я сделал этим людям в Думе, что они так меня ненавидят?»
Несмотря на это, он ни в коей мере не одобрял роспуск Думы. Напротив, он часто высказывал мысль, что если Царь создал Думу, то она должна продолжать существовать. Он не мог понять и не понимал, что это учреждение давно прекратило сотрудничать с Царем и его правительством, что, напротив, у него одна цель: полностью разрушить царскую власть. Когда потом ему указали, что не только на открытых заседаниях, но и на партийных собраниях и в кулуарах депутаты упорно обсуждают его в весьма резкой и недружелюбной форме, он пришел в смятение и начал говорить короткими фразами, отчаянно жестикулируя: «Оставьте их. Они поговорят и вновь затихнут. Им нужно указать верный путь, чтобы они делали свое дело и не волновались из-за меня. Кто я? Простой крестьянин. Царь и Царица по своей доброте очень расположены ко мне, и я говорю им правду, когда меня спрашивают. Я верю в Бога и говорю правду в присутствии Царя, как говорил бы перед Богом. Люди из Думы не должны бояться – у них слишком много дел, о которых надо думать, – они должны успокоиться. Когда они наговорятся, они прекратят сами. Чего они хотят от меня? В конце концов, они русские люди и поймут, к чему призваны! Конечно, не Григорием Распутиным заниматься, а помогать Царю и его правительству. Думу ни в коем случае нельзя распускать!»
Он прямо говорил со мной о подобных вещах, так как знал, что я прекрасно его понимаю. Если я ругал его за недисциплинированное и часто неприличное поведение, он отвечал, делая неловкое и какое-то смущенное движение рукой: «Чего ты хочешь, дорогой мой? Кто чист перед Богом, тот чист и перед Царем».
Я был хорошо осведомлен, что одно из скандальных распутинских дел летом 1915 года привело к падению моего начальника генерала Джунковского. Во время одной из своих многочисленных поездок в Сибирь Распутин остановился в Москве и был приглашен в дом предпринимателя, с которым находился в дружеских отношениях. Будучи там, он совершенно определенным образом проявил знаки внимания к хорошенькой горничной, хотя она несколько раз весьма энергично пресекала его поползновения. Начальник Московского охранного отделения послал секретный рапорт о случившемся, и я передал его через начальника Департамента полиции товарищу министра внутренних дел генералу Джунковскому. Джунковский решил, что необходимо проинформировать Императора о происшедшем, и, честно говоря, сделал это довольно нетактично. В результате вскоре после этого случая министр внутренних дел князь Щербатов получил указание от Царя подыскать другой, более подходящий пост для своего помощника. Генерал Джунковский, естественно, сделал правильный вывод из императорского выговора и ушел в отставку.
В это время Распутин, сопровождаемый агентами, постоянно наблюдавшими за ним, направлялся на родину. У него не было ни малейшего представления обо всем случившемся и, соответственно, не могло быть и сожаления о судьбе Джунковского. Однако тогда уверенно утверждали, что Джунковский пал жертвой мести Распутина; последний, как рассказывали, использовал все свое влияние при Дворе, чтобы устранить генерала, отважившегося рассказать Царю о его дурном поведении. Конечно же, меня очень интересовало, что скажет сам Распутин обо всем этом деле, и поэтому при первой же представившейся возможности я постарался перевести беседу на дело Джунковского. Он охотно поддержал разговор и без лишних слов признал свой грех, совершенный в тот раз в Москве, но настойчиво отрицал любое участие в отставке Джунковского. Он уверял, что ему рассказали об отставке и ее причине только через некоторое время после того, как она произошла.
Насколько я понимаю его характер, я с уверенностью могу сказать, что Распутин не питал мстительных чувств к тем, кто относился к нему враждебно. Когда бы он ни говорил о ком-то из своих недругов, он всегда использовал для его характеристики простое выражение: «Он плохой человек!» С другой стороны, я никогда не слышал от него ругательств или проклятий.
Как я уже сказал, за несколько месяцев до смерти он позволил себе слишком глубоко окунуться в замыслы политических интриганов, чьи намерения не способен был понять. Ему просто льстило быть на равных с богатыми и влиятельными людьми и видеть, с каким вниманием они слушали все, что он говорил. Ощущение собственной важности, которую давало ему такое отношение, ударяло ему в голову, и он не замечал, что его постоянно подталкивают к хвастливым разглагольствованиям. В обществе людей, развращавших его ночными оргиями, он вскоре усвоил высокомерные манеры человека, наслаждающегося властью и могуществом, человека, с которым непозволительно общаться так, как если бы Распутин был простым мужиком.
Только один человек отчетливо предвидел неминуемое падение Распутина и старался предупредить «старца». Это был Бадмаев. Однажды он долго беседовал со мной о несчастье, которое грозит Распутину. По моей просьбе он пошел к Распутину и умолял прекратить участвовать в оргиях, и особенно в опасных и компрометирующих разговорах. В своей трогательной театральной манере он закончил это наставление тем, что упал на колени перед Распутиным и умолял его вести себя разумно. К сожалению, это исполненное лучших побуждений предостережение опоздало, так как через некоторое время страхи Бадмаева оправдались: Распутин был убит группой своих врагов.
Глава XI
Убийцы Распутина. – Заговор. – Городовой и подозрительные выстрелы. – Подозрительные объяснения Пуришкевича. – Полиция действует. – Обсуждение с министром внутренних дел. – Поиски компрометирующих документов
Совершенно невозможно понять злодеяние, которое повлекло за собой смерть Распутина, если не иметь в виду, что в определенных кругах давно велись систематические и длительные приготовления к нему. Я уже писал, что для этого делалось: метод состоял главным образом в том, чтобы втягивать ничего не подозревающего мужика в постоянное пьянство и провоцировать его на хвастливую и опасную болтовню и в то же время сильно преувеличивать его влияние. В результате широко распространилось мнение, что этот развратный и заносчивый мужик – ибо так представляли Распутина – истинный и всемогущий правитель России, что судьба империи зависит только от него.
Такая хорошо рассчитанная агитация неизбежно должна была в конце концов привести к катастрофе. Но люди, на деле совершившие убийство Распутина, значительно менее важны, чем те заговорщики и прожектеры, которые стремились вызвать всеобщее чувство ненависти к этому человеку. Правда состоит в том, что убийство было задумано не на совещании его исполнителей, а за месяцы до этого, в кулуарах Думы.
Одним из убийц был В. М. Пуришкевич, человек не совсем нормальный, который с легкостью создавал вокруг себя атмосферу возбуждения и истерии. Вот единственное возможное объяснение того факта, что этот депутат, до того времени убежденнейший монархист, вдруг взошел на думскую трибуну, чтобы яростно напасть на Распутина и Царицу.
Раз уклонившись в сторону с прямого пути, он пошел еще дальше по кривой дороге и превратился в убийцу. Можно вообразить, как обрадовало истинных инициаторов этого преступления, депутатов самого левого толка, то, что поступок, которого они так желали, совершил лидер правого крыла Думы.
Конечно, можно долго рассуждать о мотивах, побудивших Пуришкевича совершить это преступление, но совершенно непростительно и в высшей степени нечестно с его стороны было вовлечь в заговор Великого князя Дмитрия Павловича, особо любимого Царем. Его долгом преданного монархиста было препятствовать реализации этого замысла любыми известными ему способами, лишь бы только предотвратить участие Великого князя в таком ужасном кровавом деле. Но что толку рассуждать о его действиях теперь, когда убийство уже свершилось?
Ведь у него даже хватило дерзости сочинить письмо от имени Великого князя, адресованное Царице, содержавшее бесстыдную ложь. В течение долгих лет моей работы я встречался, надо признать, с многочисленными случаями предательства и бесчестности, но всегда среди людей совсем другого общественного положения. Возможно, Пуришкевич не вполне отдавал себе отчет в значении своего поступка.
В этом отношении его можно сравнить с князем Феликсом Юсуповым, вторым участником заговора против Распутина. Тот тоже пал жертвой всеобщего убеждения, поверив, что, устраняя «старца», даже столь ужасным способом, он совершает патриотический подвиг и способствует освобождению страны. Князь Юсупов был блестящим молодым человеком, выделявшимся своей любезностью и высоким общественным положением, популярной фигурой в петербургских гостиных. Со времени Петра Великого семейство Юсуповых, изначально занимавшее сравнительно невысокое положение, стало весьма знатным и богатым, чему способствовало заключение очень удачных браков. Наконец юный князь Феликс Феликсович вошел в царскую семью благодаря женитьбе на Великой княжне Ирине Александровне, дочери Великого князя Александра Михайловича.
В течение некоторого времени он был лично связан с Распутиным, встречаясь с ним в доме Головиной, вдовы статского советника. Дочь старой дамы Мария Головина была среди самых близких друзей и восторженных почитателей Распутина; поэтому она стремилась вызвать сближение между Юсуповым и «старцем», в основном, конечно, из-за того, что Распутин с первой же встречи с князем относился к нему с явной симпатией. Надменный и избалованный аристократ, со своей стороны, с самого начала испытывал сильнейшее отвращение к простому мужику, который так разительно отличался от круга его знакомых. Как я уже упоминал, Распутин к концу 1916 года почти утратил всю свою изначальную скромность, а взамен приобрел вызывающие и властные манеры.
Это в сочетании с везде печатавшимися абсурдными статьями о влиянии Распутина натолкнуло Юсупова на мысль раз и навсегда положить жестокий конец всему этому позору. Его не остановило даже то, что, совершая этот акт, он причинит боль Царю – дяде своей жены – и сильно скомпрометирует его. Гнев заставил его забыть и о том, что задуманное им дело точно соответствует планам людей, методично старавшихся подорвать власть Царя над народом. О чем еще могли мечтать ультрарадикальные агитаторы, если член Императорской семьи сам поднял руку на Распутина, столь уважаемого Царем и Царицей.
Пуришкевич разразился в Думе яростными нападками на «тайные силы», в результате чего состоялась встреча между истеричным депутатом и Юсуповым. Эти два человека сговорились о покушении и стали готовиться к его исполнению, очень тщательно продумывая все детали. Капитан кавалерии Сухотин и польский доктор Лазоверт также приняли участие в заговоре. Юсупов взялся заманить Распутина в западню, поэтому он стал снова встречаться с ним, хотя долгое время старательно избегал.
Дом Головиной был удачным местом для встреч, и вскоре Юсупов, казалось, стал по-дружески относиться к Распутину. Он навещал его, чтобы посоветоваться по поводу своей болезни, и легко нашел путь к сердцу простодушного мужика, исполняя для него часами цыганские песни, которые Распутин очень любил.
Заговорщики решили осуществить свои планы 16 декабря 1916 года ночью и выбрали местом действия дворец князя Юсупова на Мойке. Это огромное здание в то время пустовало, так как все семейство Юсуповых жило в Крыму. В отдаленном крыле здания был подвал, которым обычно не пользовались. Туда можно было спуститься со двора по отдельной маленькой лесенке. В это помещение внесли мебель и ковры и обставили его весьма уютно; заговорщики решили именно здесь покончить со своей жертвой. Под предлогом небольшого празднества Распутина решили заманить туда, а затем убить, отравив его еду и питье.
Юсупов прислал ему приглашение, которое Распутин охотно принял. Вечером 16 декабря Юсупов заехал за ним и повез во дворец, из которого тот уже живым не вышел.
Убийцы надеялись, что их участие в заговоре останется тайной, но благодаря стечению обстоятельств полиция узнала о совершенном преступлении уже на следующее утро, и, более того, у нее были основания подозревать Юсупова и Пуришкевича.
Прежде чем продолжу описывать ход раскрытия этого дела (я был ответственным за его расследование), кратко остановлюсь на том, что в свое время сильно возбуждало воображение публики. Речь идет о неудавшейся попытке отравить Распутина, продемонстрировавшей замечательную сопротивляемость его организма к препарату, который обычно смертельно опасен.
С полной безмятежностью Распутин одно за другим поглотал пирожные, отравленные цианистым калием; пил один за другим бокалы с отравленным вином – и все это без ожидаемых последствий. Убийцы, наблюдавшие за ним, тщетно ожидавшие результата (а нервы у них были на пределе), истолковали происходящее как доказательство того, что Распутин принимал противоядие. Ни тогда, ни впоследствии Пуришкевич и его сообщники не предположили простую вещь. Возможно, доктор Лазоверт, которому доверили положить отраву в пирожные и бокалы с вином, был охвачен угрызениями совести и заменил яд безвредным средством, содой или магнезией. С моей точки зрения, это простое и прозаическое объяснение чуда, якобы произошедшего на глазах у заговорщиков.
Первое донесение, сразу же привлекшее внимание властей ко дворцу князя Юсупова, пришло от полицейского, дежурившего на улице. Я приведу его полностью, так, как оно было передано на судебное слушание жандармским подполковником Попелем.
«В ночь с 16 на 17 декабря, – сообщал городовой Власюк, – я стоял на посту на углу Прачечного и Максимилиановского переулков. Около 4 часов ночи я услыхал 3–4 быстро последовавших друг за другом выстрела. Я оглянулся кругом – все было тихо. Мне послышалось, что выстрелы раздались со стороны правее немецкой кирхи, что по Мойке, поэтому я подошел к Почтамтскому мостику и подозвал постового городового Ефимова, стоявшего на посту по Морской улице около дома № 61. На мой вопрос, где стреляли, Ефимов ответил, что стреляли на “Вашей стороне”. Тогда я подошел к дворнику дома № 92 по Мойке и спросил его, кто стрелял. Дворник, фамилии его не знаю, но лицо его мне известно, ответил, что никаких выстрелов не слыхал. В это время я увидел через забор, что по двору этого дома идут по направлению к калитке два человека в кителях и без фуражек. Когда они подошли, то я узнал в них князя Юсупова и его дворецкого Бужинского. Последнего я тоже спросил, кто стрелял; на это Бужинский заявил, что он никаких выстрелов не слыхал, но возможно, что кто-либо “из баловства мог выстрелить из пугача”. Кажется, что и князь сказал, что он не слыхал выстрелов. После этого они ушли, а я, оставшись здесь и осмотрев двор через забор и улицу и не найдя ничего подозрительного, отправился на свой пост. О происшедшем я никому пока не заявлял, так как и ранее неоднократно мне приходилось слышать подобные звуки от лопавшихся автомобильных шин. Минут через 15–20, как я возвратился на пост, ко мне подошел упомянутый выше Бужинский и заявил, что меня требует к себе князь Юсупов. Я пошел за ним, и он привел меня через парадный подъезд дома № 94 в кабинет князя.
Едва я переступил порог кабинета (находится влево от парадной, вход с Мойки), как ко мне подошел навстречу князь Юсупов и неизвестный мне человек, одетый в китель защитного цвета, с погонами действительного статского советника, с небольшой русой бородой и усами. Имел ли он на голове волосы или же был лысым, а также был ли он в очках или нет, – я не приметил. Этот неизвестный обратился ко мне с вопросами: “Ты человек православный?” – “Так точно”, – ответил я. “Русский человек?” – “Так точно”. – “Любишь Государя и родину?” – “Так точно”. – “Ты меня знаешь?” – “Нет, не знаю”, – ответил я. “А про Пуришкевича слышал что-либо?” – “Слышал”. – “Вот я сам и есть. А про Распутина слышал и знаешь?” Я заявил, что его не знаю, но слышал о нем. Неизвестный тогда сказал: “Вот он (т. е. Распутин) погиб, и если ты любишь Царя и Родину, то должен об этом молчать и никому ничего не говорить”. – “Слушаю”. – “Теперь можешь идти”. Я повернул и пошел на свой пост.
В доме была полная тишина, и, кроме князя, неизвестного и Бужинского, я никого не видел. Пуришкевича я не знаю и раньше никогда не видел, но неизвестный несколько был похож на снимок Пуришкевича, который мне вчера (17 декабря) показывал начальник сыскной полиции в каком-то журнале. Я опять осмотрел улицу и двор, но по-прежнему все было тихо и никого не было видно. Минут через 20 ко мне на посту подошел обходной околоточный надзиратель Калядич, которому я рассказал о всем случившемся. После этого я с Калядичем отправились к парадной двери этого же дома № 94. У подъезда мы увидели мотор “наготове”. Мы спросили шофера, кому подан мотор. “Князю”, – ответил он.
После этого Калядич пошел в обход, а мне приказал остаться здесь и посмотреть, кто будет уезжать. Припоминаю, что, когда мы подошли к дому № 92, то Калядич вошел в комнату старшего дворника и о чем-то его расспрашивал. Когда он вышел от дворника, то я с ним подошли к дому № 94.
Откуда был подан мотор, точно не знаю. Из парадной двери (№ 94) вышел один князь Юсупов и поехал по направлению к Поцелуеву мосту. Когда князь уехал, то я сказал Бужинскому, выпустившему князя, чтобы он подождал Калядича, но он (Бужинский) заявил, что не спал целую ночь, а с Калядичем переговорит завтра (т. е. 17 декабря). Я, подождав еще несколько времени около этого дома и не видя никого больше, опять возвратился на свой пост. Это было уже в начале шестого часа. Минут через 10–15 возвратился с обхода Калядич, которому я рассказал о виденном, и мы опять подошли к дому № 94. Кроме дежурного дворника мы там не видели никого. Затем он отправился в участок, а я остался на месте. Около 6 часов утра он опять пришел ко мне и позвал меня к приставу полковнику Рогову, которому мы доложили о всем происшедшем. После этого я ушел домой. Мотор был собственный князя, на котором он всегда ездил. Этот мотор я хорошо знаю, он небольшой, коричневого цвета. Признаков какого-либо убийства я за все это время не заметил, а разговор в кабинете князя с неизвестным я объяснил себе как бы некоторым испытанием с их стороны знания моей службы, т. е. как я поступлю, получив такое заявление. Никакого волнения или смущения князя и неизвестного во время моего разговора в кабинете я не заметил, только неизвестный говорил “скороговоркой”. Был ли он в нетрезвом состоянии, не могу сказать ничего определенного».
Это показание, данное городовым Власюком под присягой, было в значительной степени подтверждено вторым городовым Ефимовым, который свидетельствовал:
«В 2 часа 30 минут ночи я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще три выстрела, быстро, один за другим. Звуки выстрелов раздались с Мойки, приблизительно со стороны дома № 92. После первого выстрела раздался негромкий, как бы женский крик; шума не было слышно никакого. В течение 20–30 минут после выстрела не проезжал по Мойке никакой автомобиль или извозчик. Только спустя полчаса проехал по Мойке от Синего моста к Поцелуеву какой-то автомобиль, который нигде не останавливался. О выстрелах я дал знать по телефону в третий Казанский участок, а сам пошел в сторону выстрелов.
На Почтамтском мостике я увидел постового городового Власюка, который тоже слыхал выстрелы и, думая, что они произведены на Морской улице, шел ко мне навстречу с целью узнать, где и кто стрелял. Я сказал, что выстрелы были произведены в районе дома № 92 по Мойке. После этого я возвратился на пост и больше ничего не видел и не слыхал. Помню, что со времени, как раздались выстрелы, до 5–6 часов утра я не видел других проезжавших по Мойке автомобилей, кроме вышеуказанного».
Эти рапорты были достаточно серьезными, чтобы привести в движение всю полицейскую машину столицы. Каждый знал, что у Распутина много врагов, и, таким образом, с самого начала естественно было предположить, что странные слова, сказанные Пуришкевичем, особенно ошибочное допущение, что им удастся уговорить полицейского хранить молчание, имеют под собой действительное основание.
Казанская полицейская часть далее сообщила о происшествии градоначальнику Балку, который немедленно связался со мной. Я понял, что дело серьезное, и, не теряя времени, позвонил министру внутренних дел Протопопову, выразив опасение, что в минувшую ночь Распутин стал жертвой предательского покушения, повлекшего за собой его гибель. Мы договорились немедленно начать тщательное расследование, а Протопопов особым приказом поручил генералу П. К. Попову лично наблюдать за ним. Я призвал его вести расследование как можно тщательнее, в частности провести обыск квартиры Распутина и сразу же изъять все компрометирующие документы, которые могут быть найдены. Я сделал это, хотя никогда не верил в правдивость слухов о переписке Распутина с членами Императорского Дома, поскольку полагал, что обязан принимать в расчет возможность этого и иметь гарантию, что бумаги, касающиеся очень высокопоставленных лиц, не попадут в руки посторонних.
Результаты проведенного Поповым расследования подтвердили, однако, мое первоначальное предположение, что никакой компрометирующей Распутина корреспонденции, никаких писем к нему от Царицы нет. Я также провел расследование, чтобы узнать, хранил ли Распутин документы, деньги или драгоценности в одном из банков. Это расследование также не дало результатов – еще одно доказательство правоты моего убеждения в нелепости скандальных слухов по поводу Распутина.
Глава XII
Первые результаты расследования. – Рассказ дворника. – Таинственный «Маленький». – Пятна крови. – Допрос слуги. – Попытка Юсупова оправдать себя. – Таинственная вечеринка. – Выстрел во дворе. – Мертвая собака
Уже первый допрос членов семьи Распутина и его слуг ясно указал на какую-то связь происшествия во дворце Юсупова ночью 16 декабря и исчезновения Распутина.
Я был уже практически убежден, что он убит во дворце князя Юсупова, когда мне передали протокол допроса дочери Распутина, Матрены Григорьевны. Она показала следующее: «16 декабря 1916 года я в 7 часов вечера вышла из нашей квартиры и возвратилась около 11 часов вечера. Когда я уходила спать, отец мне сказал, что ночью он уедет в гости к “Маленькому”. Под именем “Маленького” отец подразумевал князя Юсупова, он всегда его так называл. Потом я легла спать и не видела – приезжал ли “Маленький” и уехал ли вместе с отцом».
То, что у Распутина была назначена встреча с князем в эту ночь, подтвердили также показания его младшей дочери и племянницы, которые сообщили, что Григорий Ефимович выражал намерение повидать «Маленького» этой ночью.
