Текст книги "Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
Кровавые последствия нигилистической пропаганды не заставили себя долго ждать. За короткое время было совершено несколько покушений на Царя и его министров. Революционеры начали безжалостную кампанию против всех представителей существующего порядка, которая вскоре повлекла за собой много невинных жертв. Фанатичная нигилистка Вера Засулич может претендовать на малопривлекательную славу первой женщины, обвиненной в политическом преступлении и освобожденной от наказания. Сентиментально настроенные присяжные позволили себе вынести этот гибельный и ошибочный вердикт; и можно сказать, что он санкционировал, поскольку выразил повсеместное одобрение подобных действий, насильственные расправы с теми слугами государства, которых не любили. Вскоре после этого были убиты полицмейстеры Киева и Петербурга, харьковский губернатор и другие высокопоставленные чиновники. Более того, даже в университетских аудиториях несколько профессоров пали жертвой революционного безумия своих слушателей.
Жизнь Царя более ни одной минуты не была в безопасности. После двух неудачных покушений на жизнь Александра II народоволец Степан Халтурин устроился на работу в Зимний дворец и заложил там заряд динамита. Столовая Императорской семьи была повреждена взрывом, и только чудом Царь и его родственники на этот раз избежали ужасной смерти. Народовольцы сразу же взяли на себя ответственность за это преступление и заявили, что повторят его. И в самом деле, годом позже Александр II, один из добрейших и величайших правителей России, освободивший свой народ от крепостного права, был разорван на части взрывом.
Вихрь возмущения, пронесшийся по всей России после этого ужасного преступления, ясно показал революционерам, что они должны изменить свои методы, если хотят получить поддержку народа. Единичные акты террора продолжались, но теперь им сопутствовала методично проводимая пропагандистская кампания на основе революционных лозунгов и призывов. Возникшая подпольная группа «Освобождение труда» имела еще более социалистический уклон.
Затем, в 90-е годы, учение Карла Маркса быстро распространилось в России, разрушительно действуя на круги, которые принято было называть «интеллигенцией», культурные слои, более всего – на студентов университетов. В это же время социалисты-революционеры начали опаснейшую агитацию среди крестьян, побуждая невежественных сельских жителей отобрать землю у крупных землевладельцев.
В это время подлинным лидером российских социал-демократов был Л. Мартов. Он хотел стать вторым Марксом, разработал теорию революционного учения и хотел реализовать ее на практике. В 1898 году на тайном съезде в Минске была создана Российская социал-демократическая партия. В 1900 году Ленин начал свою разрушительную деятельность, издавая революционную газету «Искра».
Прогресс, достигнутый социализмом за короткое время, проявился самым поразительным образом во внезапной революции 1905 года. Уже тогда рабочие показали, что они в массе стремятся следовать требованию всеобщей забастовки, выдвинутому социалистами. И хотя, собрав всевозможные силы и средства, правительство достигло временного успеха, подавив мятеж, власти все равно понимали, что с этого момента социалисты будут усиливать свое влияние и станут их смертельными врагами. В 1905 году стало ясно, что даже армия заражена социалистическими идеями, сильная социалистическая организация офицеров и солдат практически посвятила себя подрыву дисциплины. Варшавскому охранному отделению после большого напряженного труда удалось обнаружить нити этой тайной организации и арестовать ряд заговорщиков. Некоторое время казалось, что брожение в армии прекратилось. И до Первой мировой войны военные власти не представляли себе, на каком хрупком основании покоится их оптимистическая уверенность.
В 1911 году я по долгу службы впервые столкнулся с группой экстремистов, сыгравших впоследствии важную роль в победе революции. Это были эмиссары большевистской школы на Капри, и мне было поручено держать их под наблюдением Максим Горький, настоящее имя которого – А. М. Пешков, основал на острове Капри школу по подготовке революционеров, где среди прочих преподавали Луначарский и Александра Коллонтай. Лидеры большевистской партии регулярно посылали туда молодых людей овладевать искусством политической агитации и в то же время мастерством владения револьверами и бомбами.
Тайные агенты информировали Департамент полиции о жизни и деятельности этой уникальной организации, но, конечно, мы ничего не могли сделать, так как связанные с ней люди находились за рубежом. Но когда выпускники этой школы попытались пробраться в Россию, их арестовали на границе, а моей задачей было допросить арестованных в Петербурге.
Одним из тех, кто посещал школу Горького, был рабочий по фамилии Гузаков, имевший вид идиота и преступника. Другим был добродушный парень с настоящей русской душой, который, живя в Италии, очень страдал от ностальгии. Он вполне убедился, как сказал мне, в бесполезности утопических идей, которые пытались привить ему, и в течение нескольких дней охотно снабжал меня детальной информацией о методах обучения, принятых на Капри. Особенно меня заинтересовал его рассказ о сильном впечатлении, которое производила на юных революционеров необходимость в дальнейшем соблюдать суровый коммунистический образ жизни, полный самоотречения. Мой информатор доверительно сообщал мне, что он особенно глубоко и болезненно ощущает контраст между этими наставлениями и комфортом, если не сказать роскошью, которой окружают себя «профессора» на Капри.
После нескольких обсуждений прокурора с полицией было решено, что против арестованных не будут приняты законные меры, если они не совершили правонарушений на российской территории. Мы, со своей стороны, прибегли к административным мерам и подвергли схваченных большевистских лидеров ссылке в Сибирь на несколько лет.
Когда вспыхнула война, я занимал пост вице-директора Департамента полиции. Вначале возникло впечатление, что с начала мобилизации вся партийная борьба, в том числе и революционная деятельность, прекратилась. В течение первых дней войны патриотический порыв во всех слоях населения был так велик, что пропаганда социалистических групп не только не вызывала отклик в массах, но и давала противоположные последствия.
Принимая во внимание всеобщий патриотический энтузиазм в России, социалисты на некоторое время прекратили свою агитацию и стали придерживаться господствующих настроений. Они, как и все, шли на демонстрациях с национальными флагами, вроде бы горя желанием защищать Россию от врага, но на самом деле ставили перед собой иные цели. Они надеялись, используя патриотический угар или под прикрытием той или иной военной службы, проникнуть на фронт и, уже будучи там, в самом центре солдатских масс, найти способ лучше, чем ранее, распространять свою пагубную и вероломную пропаганду. Действуя в воюющей армии, они стремились в то же время подстрекать к мятежу людей, работающих на транспорте, раненых в госпиталях и рабочих на фабриках.
Как показали дальнейшие события, этот расчет разрушителей России был, без сомнения, не лишен оснований. Через некоторое время революционные агитаторы вполне преуспели в подрыве морального духа армии своими лживыми лозунгами, особенно в среде молодых, недавно мобилизованных и еще не проникнутых военным духом людей. И, достигая этого, они создавали необходимые условия для обеспечения успеха революции.
Типичным примером подобных «патриотических действий» революционеров была речь, произнесенная лидером социалистов-революционеров Черновым на первом и последнем заседании Учредительного собрания. К этому времени революция уже одержала победу, и, следовательно, далее не было причин для притворства, и Чернов решил, что его долг особенно подчеркнуть свои антипатриотичные настроения во время войны, и хвастался своими усилиями по предотвращению победы российской армии.
Конечно, очень важную роль в организации антивоенной пропаганды сыграл лидер большевиков Ленин (его настоящее имя – Владимир Ульянов), который уже несколько раз вступал в конфликт с властями. В 1912 году Ленин предпочел покинуть Россию и сбежал в австрийскую Галицию, где и осел в непосредственном соседстве с Краковом. Оттуда он руководил действиями своих товарищей в России.
После того как вспыхнула война, руководители австрийской жандармерии арестовали его, но премьер-министр, граф Штурх, сразу же понял, что Ленин будет скорее полезен, чем вреден для австро-германского дела, и поэтому приказал освободить его. После этого Ленин вступил в переговоры с немецким правительством при посредничестве еврея по фамилии Гельфанд. За щедрое денежное вознаграждение Ленин взялся подстрекать к беспорядкам и стачкам и, главное, любым способом предотвратить успех российской армии.
Общие указания Ленина были сразу же опубликованы подпольной прессой в России, и с этого времени социалисты объединились, сосредоточив свои усилия на том, чтобы сделать невозможной для России победу в войне. Теперь война трактовалась как империалистическая авантюра, и лозунгом дня стала борьба социалистов всех наций за как можно более скорое ее окончание и подготовку мировой революции, которая должна была последовать за ней. Эти принципы позднее были официально подтверждены в соответствующей форме на известной Циммервальдской конференции.
Вскоре после начала войны состоялась тайная встреча лидеров всех российских социалистических организаций, главной задачей которой было разработать согласованный план революционной кампании. Департаменту полиции стало известно о ее подготовке, и все лица, которые, как мы знали, должны принять в ней участие, были взяты под усиленное наблюдение. Несмотря на все усилия, нам не удалось узнать дату и место предполагаемого собрания.
Однажды рано утром генерал П. К. Попов, начальник Оборонного отдела, пришел ко мне совершенно подавленный и сокрушенно сообщил, что его агенты потеряли из виду людей, за которыми следили, так как последние ушли из своих квартир очень рано утром, до прибытия полиции. Из этого факта Попов сделал логичный вывод, что конференция должна состояться в этот день, но мы не знали где.
Через час я получил сообщение от начальника Московского охранного отделения, что один из его осведомителей получил накануне вечером приглашение на означенное собрание. Я немедленно позвонил генералу Попову, передав сообщение, которое только что получил из Москвы. Он сразу же нарядил патруль, поспешил к названному месту, арестовал всех находящихся там и изъял документы и протоколы.
Простой рабочий предоставил свой дом в распоряжение заговорщиков. Когда внезапно появился генерал Попов со своими людьми, он очень спокойно объяснил, что присутствующие собрались, чтобы отметить день его рождения. Естественно, генерал Попов не дал себя одурачить. Дело было передано в судебные инстанции, и все арестованные были высланы в Сибирь, где и находились, пока с триумфом не вернулись после революции.
Последующая деятельность подрывных агитаторов неразрывно связана с личностью депутата Думы Гучкова. Интриги и происки этого человека сильнее, чем что-либо другое, способствовали успеху революции, и поэтому не только у меня, но и у всех патриотов, любящих Российскую империю, его имя всегда будет вызывать отвращение.
В годы войны мои агенты наблюдали за Гучковым, и на основании рапортов, которые они мне посылали, я все более убеждался, что он является авантюристом, карьеристом и предателем. Дополнительная информация, которую я впоследствии получил от эмигрантов за границей, только подтвердила и усилила мое первое впечатление. Целью, к которой он стремился всеми возможными способами, было не процветание России, как можно было бы предположить, а всегда только его собственная выгода. Когда в 1900 году он принял участие в Бурской войне в Южной Африке, это было не чем иным, как попыткой разрекламировать себя в прессе; все, чего он хотел, день за днем, дома и за границей, это чтобы газеты писали о нем.
И он успешно привлекал к себе внимание публики. Он извлек пользу из того, что вскоре после этого начал принимать активное участие в общественной деятельности, которая в то время становилась модной в кругах наших интеллектуалов. Так как во всех массовых движениях ценятся не способности, а наглость и высокомерие, вскоре Гучков был избран своими поклонниками в Думу. Там он скоро привлек к себе внимание как глава октябристской партии и даже установил определенные отношения с премьер-министром Столыпиным, который некоторое время пользовался поддержкой октябристов. Как любой авантюрист, Гучков с головой уходил в разные формы общественной деятельности и, таким образом, обеспечил себе избрание на пост председателя Думы.
Но Столыпин был слишком умен, чтобы не видеть Гучкова насквозь. Поняв, каким нерешительным и подозрительным характером тот обладает, Столыпин скоро отдалился от него. Гучков не мог надолго удержаться в качестве председателя Думы; он был вынужден оставить этот важный пост – под тем предлогом, что необходимо совершить очень важную поездку на Дальний Восток. Это привело его парламентскую карьеру к бесславному концу, по крайней мере на некоторое время. Но не заставило его, однако, прервать свое активное участие в различных интригах; и в это же самое время он установил дружеские отношения с Поливановым, впоследствии военным министром, с которым он потом совместно действовал, чтобы разрушить Россию.
Гучков, выскочка и авантюрист, имел дерзость публично отнести себя к личным врагам Царя. Дело в том, что на приеме, данном для членов Думы, Его Величество однажды спросил его, избран ли он от Москвы или Московской губернии, и то обстоятельство, что Император так плохо информирован о нем, глубоко обидело Гучкова, который, как уже говорилось, был очень тщеславным человеком. И с тех пор при упоминании Царя Гучков имел наглость употреблять низкие и оскорбительные выражения, а в 1915 году провозгласил: «Если я не умру раньше, я сам арестую Царя!»
И действительно, загадочная судьба предопределила так, чтобы оскорбленное тщеславие этого человека было полностью удовлетворено, поскольку Гучкову и еще одному члену Думы была доверена позорная задача сообщить Царю, что он должен отречься от престола.
Еще в 1909 году мне по службе пришлось встретиться с Гучковым, и представился случай преподать ему урок. Охрана в это время арестовала двух сестер по фамилии Иоффе, одна из которых была библиотекарем в социалистической группе. В ходе обыска, проведенного полицией, в помещении библиотеки были обнаружены революционные брошюры и их рукописный каталог. В ходе тщательного расследования я удостоверился, что одна из двух девиц Иоффе собственноручно внесла заглавия всех этих брошюр в каталог. Когда ее стали допрашивать, женщина почти сразу же призналась, что получала пакеты с революционными книгами от человека, чье имя она не может назвать, и отказывалась давать дальнейшие показания. На основании вещественных доказательств и ее признания я передал дело прокурору и освободил другую девицу Иоффе.
После этого Гучков неожиданно явился ко мне и властным и повелительным тоном заявил, что выступает от лица семьи Иоффе и протестует против ареста двух дам, не имеющих никакого отношения к политике. По его мнению, это намеренная провокация со стороны Охраны, и он находит образ действий полиции, по меньшей мере, странным.
«Что же в этом странного? – холодно спросил я. – А вы знаете, что мадмуазель Иоффе здесь, в этом кабинете, призналась, что запрещенные книги, найденные у нее, приняты ею и собственноручно внесены в каталог?» Гучков не мог не видеть, что на этот раз его попытка играть роль влиятельного покровителя и защитника не удалась, как он рассчитывал. С извинениями он удалился, как побитая собака. Месяцем позже суд вынес приговор Иоффе: она была приговорена к одному году тюремного заключения в крепости.
В течение последующих лет Гучков не был особенно заметен, пока начало войны не дало ему наконец долгожданную возможность завершить свою смертоносную работу и ввергнуть Россию в хаос революции. Теперь он получил полное удовлетворение, лично принимая отречение Царя от престола, а затем войдя в революционное правительство и сразу же обнародовав позорный Приказ № 1, благодаря которому российская армия была потрясена до основания и абсолютно деморализована.
Этот беспрецедентный документ в том, что касалось офицеров, практически лишал их всех дисциплинарных мер воздействия. Солдаты не должны были более отдавать честь, и армия становилась во всех отношениях игрушкой нововведенных солдатских Советов. Разрушительный эффект этого приказа слишком хорошо известен; состояние, в котором сегодня находится наша бедная страна, убедительнейшим образом свидетельствует, к чему привела деятельность предателя Гучкова. Патриотически настроенные российские офицеры, еще оставшиеся в живых, преданные Императору, никогда не простят Гучкову его Приказа № 1. И по этой причине среди беженцев из России немало бывших военных считают своим долгом рассчитаться с этим человеком. Я очень хорошо понимаю чувства молодого ротмистра Шабельского-Борка, который вызвал Гучкова на дуэль в Берлине. К сожалению, поединок был предотвращен совершенно излишними усилиями разных лиц; старшие офицеры запретили ротмистру стреляться с Гучковым. После этого другой ротмистр по фамилии Таборицкий воскликнул так громко, что все могли его слышать, что в будущем он отказывается узнавать Гучкова. Последний молча принял это оскорбление от офицера, который, будучи еще молодым человеком, имел твердые убеждения. Но это еще не конец дела. Через два года после этого Таборицкий случайно встретился с Гучковым в берлинской подземке и избил его. Пассажирам, наблюдавшим эту сцену, он объяснил, что человек, которого он наказал, разрушил Россию, и патриотически настроенные немцы аплодировали Таборицкому.
Глава XV
Мое назначение директором Департамента полиции. – Разговор с министром внутренних дел Протопоповым. – Впечатление, произведенное на меня членами правительства. – Зависть некоторых членов Думы. – Интриги против генерала Курлова. – Реформа полиции. – Аудиенция у Императрицы. – Интриги Милюкова и Родзянко. – Низость прессы
Осенью 1916 года существенно изменился состав правительства, и во многом в связи с этим состоялось мое назначение директором Департамента полиции. Повышением в должности я обязан прежде всего вмешательству генерала Курлова, этим вновь продемонстрировавшего мне свою искреннюю дружбу.
13 сентября Курлов позвонил мне и сообщил, что Царь только что назначил товарища председателя Думы Протопопова министром внутренних дел. Как я уже говорил выше, в России вошло в обычай, что каждый новый министр внутренних дел при вступлении в должность менял главу Департамента полиции, назначая на этот ответственный пост человека, пользовавшегося полным его доверием. Поэтому Протопопов сразу же после аудиенции у Императора спросил генерала Курлова, кого бы тот рекомендовал на пост главы Департамента полиции, и генерал Курлов назвал мое имя.
Несколькими днями позже Протопопов пригласил меня к обеду и во время долгой беседы дал мне возможность высказать свои взгляды на различные вопросы, касающиеся внутренних дел, и на общую ситуацию. Позже этот разговор в извращенном и изуродованном виде был воспроизведен в антиправительственной брошюре; уверяю, что действительный смысл разговора совершенно отличался оттого, который придали ему агитаторы. Протопопов отпустил меня, не давая определенных обещаний, поэтому в течение какого-то времени я не знал, состоялось ли мое назначение.
1 октября министр, вернувшийся этим утром из Ставки, вновь пригласил меня и вручил приказ Его Величества о назначении меня главой Департамента полиции. Протопопов поинтересовался, с чего я предполагаю начать свою деятельность. В ответ я подробно рассказал о своих ближайших шагах, в основном связанных с реорганизацией административного аппарата полиции. У меня сложилось впечатление, что Протопопов полностью одобряет мои предложения. В заключение я заметил, что до этого времени исполнял свои обязанности по совести, по мере моих сил и способностей и в соответствии с законом, и что я продолжу то же самое делать и в будущем. «Хочу сразу же уверить Вас, – заключил я, – что никогда ничего не сделаю у Вас за спиной, что всегда буду информировать Вас обо всем, что делаю, и всегда буду спрашивать Ваше мнение и следовать Вашим указаниям».
Это не было простым актом вежливости, как может подумать читатель, ведь иногда случалось, что человек, возглавляющий полицию, игнорировал министра и действовал независимо от него и даже вопреки ему. В своей беседе с Протопоповым я имел в виду прежде всего поведение моего предшественника Климовича, который на каждом шагу обращался с председателем Совета министров Штюрмером самым бесцеремонным образом. В приемной Штюрмера Климович громко критиковал, обращаясь ко всем, действия премьер-министра. Более того, он зашел так далеко, что арестовал, по своему собственному усмотрению и через голову министра, бывшего его личного секретаря Манасевича-Мануйлова. В свете этого мои уверения в полной преданности и лояльности были вполне уместны. И министр надлежащим образом отнесся к моим заверениям: обнял меня, благословил и предложил приступить к своим обязанностям в тот же день. В соответствии со сложившейся традицией мне прежде всего нужно было нанести визиты членам правительства.
Самое приятное впечатление произвели на меня министры А. Ф. Трепов и Н. Н. Покровский, умные, с твердым характером люди. Мне очень понравился также адмирал И. К. Григорович, возглавлявший Морское министерство. Надо сказать, что в разговоре с ним я сразу почувствовал его полное нежелание слышать что-либо о революционной пропаганде во флоте. Я, однако, сказал ему, что мне придется откровенно сообщить ему сведения по данному вопросу, если они поступят ко мне.
По контрасту с этими тремя членами правительства военный министр Шуваев произвел на меня самое жалкое впечатление. В разговоре со мной он без всякой необходимости подчеркивал тот факт, что вышел из низов и знает, как обращаться с людьми, что и показал несколькими днями ранее на петербургской фабрике. В то время как сам он был полностью уверен в своем успехе, я по рапортам осведомителей знал, что появление министра не только не способствовало мирному решению конфликта на фабрике, но, напротив, создало новые трудности в установлении порядка.
Так же не принес мне удовлетворения и визит к министру народного образования графу Игнатьеву. Я получил впечатление, что его департамент работает в явно либеральном направлении, а не патриотическом, как это должно быть.
Когда Протопопов был назначен министром внутренних дел, распространилась масса вздорных сплетен, и я должен сказать несколько слов, чтобы опровергнуть клеветнические слухи, получившие широкое распространение. Особенно часто повторялось утверждение, что Распутин оказал сильное влияние на это назначение и что только в результате его вмешательства и обращения к Царице Царь дал согласие. На самом деле все происходило совершенно иначе.
Протопопов в течение некоторого времени был товарищем председателя Думы и в этом качестве своими выдающимися способностями, и особенно исключительным дружелюбием, приобрел много друзей. Когда было принято решение послать двух членов Думы за границу для собирания коммерческой и экономической информации, то доверить эту миссию решили Протопопову и Милюкову. После возвращения этих депутатов Император пожелал лично встретиться с одним из них, чтобы услышать о результатах. Его выбор пал на Протопопова.
Как я позже узнал, приглашение на эту аудиенцию пришло совершенно неожиданно и глубоко взволновало Протопопова. Тем не менее он произвел очень хорошее впечатление на Царя, и поэтому, когда вскоре место министра внутренних дел оказалось вакантным, Его Величество решил назначить Протопопова на этот пост.
То, что за этим последовало, очень характерно для Думы. До этого момента Протопопов был всеми уважаем и почитаем, но назначения министром было достаточно, чтобы за час превратить его в ненавидимого всеми человека. Генерал Курлов рассказывал мне, как в его присутствии Протопопов, сразу по возвращении с решающей аудиенции, позвонил своему другу и коллеге Родзянко, председателю Думы, чтобы сообщить важную новость. Протопопов был ошеломлен, когда Родзянко холодно ответил, что занят и не может говорить с ним.
Явная враждебность, с которой Дума с этого момента относилась к Протопопову, очень угнетала его, а почему друзья столь изменили свое отношение к нему, он так и не смог понять. Однажды, когда он спросил у меня, почему внезапно стал объектом всеобщей ненависти в Думе, я ответил ему совершенно убежденно: «С тех пор как Царь пригласил Вас, а не тщеславного Милюкова рассказать о зарубежной поездке, Милюков стал Вашим врагом и сделает все, чтобы навредить Вам».
И правда, Дума никогда не упускала возможности унизить и оклеветать своего бывшего товарища председателя и создать трудности на его пути. Поэтому уже вскоре после того, как я приступил к своим новым обязанностям, я явился свидетелем позорного протеста Думы против генерала Курлова, в основном из-за того, что Протопопов хотел сделать его товарищем министра внутренних дел. Императорское одобрение этого назначения было уже получено, но враги Курлова и Протопопова сумели при помощи тайных интриг предотвратить представление данного указа на рассмотрение Сената, который обязан был утвердить назначение.
Процедурная ошибка, совершенная намеренно, послужила Думе предлогом, чтобы сделать генерала Курлова посмешищем в глазах публики. Внезапно возник вопрос, имеет ли Курлов право выступать от имени министра внутренних дел в представляемых на рассмотрение Сенату докладах, так как Сенат не имеет официального уведомления о назначении Курлова товарищем министра. В точном соответствии с буквой закона эта претензия была удовлетворена, но трудно понять, почему никто не набрался смелости просто исправить ошибку в процедуре. Вместо этого сенаторы и сенатские чиновники уступили Думе и вернули в Департамент полиции все бумаги, подписанные генералом Курловым. Вследствие этого Протопопов попросил разрешения у Императора передать функции товарища министра мне. Его Величество милостиво согласился на это предложение, поэтому я взял все документы с подписью Курлова, приказал переписать их и поставил свою подпись.
Одной из первых мер, принятых мной в новой должности, была попытка провести уже давно задуманную реформу. Как полагалось, это предложение было внесено в Думу в форме запроса, а после этого заседание за заседанием я ждал возможности лично защищать перед депутатами предлагаемые меры. Но рассмотрение этого вопроса каждый раз исключалось из повестки дня. Мне хотелось узнать причины этого, и вскоре я выяснил, что затягивание обсуждения этого вопроса вызвано деятельностью левого крыла Думы. Дело в том, что либералы были совершенно неспособны привести серьезные возражения против предлагаемых реформ полиции, но в то же время отнюдь не стремились санкционировать какой бы то ни было шаг правительства. Поэтому, чтобы избежать исполнения этой неприятной обязанности, они стремились вообще предотвратить скучное обсуждение полицейских тем. Как-то мне тайком передали, что Керенский заявил: «Министерство решило полицейский вопрос лучше, чем того желала Дума. Они выбили почву у нас из-под ног, и на этот раз мы не можем выдвинуть никаких возражений».
Одним из самых важных вопросов в то время было назначение градоначальника Петербурга. Этот пост оставался вакантным после отставки князя Оболенского. Когда Протопопов в разговоре со мной поднял этот вопрос, я ответил ему совершенно искренно, что на эту ответственную должность годится только человек, который способен эффективно работать; тот, кто детально знаком с рутинной полицейской работой и кто энергичен, трудолюбив и абсолютно честен. В этой связи я упомянул генерал-майора А. П. Балка, помощника варшавского обер-полицмейстера, и рекомендовал назначить его. Протопопов принял мое предложение, навел необходимые справки, поговорил лично с генерал-майором Балком и, наконец, решил предложить его кандидатуру Императору.
Я очень хорошо помню, как долго Балк колебался; он не был уверен, что у него есть нравственные основания принять назначение на такой высокий пост, которого он ни в малейшей степени не ожидал. Он позвонил мне и изложил все свои сомнения. В заключение долгой беседы он прямо спросил, действительно ли я думаю, что он достаточно компетентен для столь ответственной должности, чтобы удовлетворить ожидания Императора, и не слишком ли безрассудно соглашаться на предложение министра, не проверив свою пригодность к этой работе.
Так относились к службе выдающиеся личности при прежнем режиме, когда им предлагали перспективу блестящей карьеры! Надо заметить, что впоследствии, после революции, вместе с новыми людьми пришли и новые порядки: людям, имеющим власть, стало совершенно безразлично, куда идти, в один департамент или другой, в Морское министерство или в Министерство сельского хозяйства; им стало все равно, лишь бы на этом посту платили деньги – и в большом количестве.
Генерал-майор Балк сразу же после назначения взял в ежовые рукавицы полицию в столице. Он за всем следил сам и не ждал слишком долго, если надо было вмешаться. Он также взял на себя полную ответственность за снабжение города продовольствием. Все дела, которые входили в его компетенцию, он решал с примерной быстротой и умением, хотя они и могли причинять ему массу беспокойства.
Его деятельность заслужила всеобщие похвалы. Я часто слышал мнение, что новый начальник строгий, прямой человек, знакомый со всеми деталями полицейской службы. Только подчиненные, ранее замеченные в получении взяток от населения, были недовольны его строгими распоряжениями и поэтому враждебно относились к своему начальнику.
Поведение Балка после революции тоже характерно. Довольно долго Временное правительство держало его под арестом, затем решило освободить, но он заявил, что не покинет тюрьму, пока не удостоверится, что со всеми чиновниками, которые были его подчиненными, поступили строго в рамках закона.
Примерно через месяц после моего назначения директором Департамента полиции я имел честь получить аудиенцию у Императрицы. В назначенное время я приехал в Царское Село и был проведен в довольно большую комнату, где Ее Величество ожидала меня в форме медицинской сестры. После того как я почтительно поцеловал ей руку, она пригласила меня сесть и осведомилась, освоился ли я уже с новой сферой деятельности. Она заметила с улыбкой, что, с ее точки зрения, большинство чиновников слишком заняты бумагами и документами, а потому теряют связь с действительностью, живой интерес к происходящему. Она считала, что каждый должен быть в курсе событий, особенно в наше сложное время. «Помимо всего прочего, – сказала она, – надо учитывать, что может начаться революция, и каждый должен представлять, что следует делать в таком случае».
