Текст книги "Городской романс"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Примечательно, что и мой старший коллега, начальник областного управления культуры Валерий Дмитриевич Стрельцов – сам прекрасный музыкант и дирижер, почти тридцать лет руководит широко известной в нашей стране хоровой капеллой «Металлург».

Конечно же, обо всех творческих коллективах, обо всех талантливых людях, о подвижниках искусства и культуры рассказать просто невозможно. Да, может быть, в этом и нет необходимости. Раз они появились на свет и существуют до сих пор, – значит они приносят людям радость.

А это главное.

* * *

Вечер накануне Рождества…

На сцене большого зала музыкальной школы № 13 (той самой, помните?) горят свечи. В величаво торжественной тишине звучат красивые и нежные ребячьи голоса. Поет хор мальчиков «Отроки» – единственный ансамбль в городе, в репертуаре которого только духовная музыка. Скорбные, но чистые и светлые напевы глубокой старины льются из сердец чудных мальчуганов. Это лишь второе большое выступление в их жизни. Они волнуются, но обрести уверенность им помогает их руководитель и дирижер Наталья Месеняшина – моя коллега по комитету культуры. Я сижу за роялем. Наверное, эти минуты – одни из самых счастливых в моей жизни.

Владимир Олейчик
Три вопроса самому себе

Что для меня Челябинск? Я родился в феврале 1941 года в Белоруссии. 21 июня мы выехали из Осиповичей, в июле оказались в Челябинске. Тут я вырос. Тут прошла вся моя жизнь. Жена моя челябинка, дети, естественно, тоже. Судите сами, что для меня Челябинск. И весь Урал.

Детство мое прошло на Переселенке. Танковое училище, Колупаевка, вокзал – это все мое. Моя же – вторая железнодорожная школа.

И еще один район мой – Металлургический. С ним много связано. Наконец, своим стал Северо-Запад, где сейчас живу.

Жить на Северо-Западе неплохо. Но… В свое время, когда работал директором металлургического комбината, я, если помнят металлурги, выбирал новопольскую площадку. Сейчас она застраивается.

Как мы живем? Сад – в одном месте, гараж – в другом, квартира – третий пункт, работа – четвертый. Вот и мечемся между этими четырьмя точками. И, между прочим, не замечаем того, что до сих пор строим бараки. Только раньше они были низкие, а теперь – высокие. А надо бы возвращаться к земле. И вообще, среда обитания, условия жизни становятся первостепенной ценностью.

Еще школьником я объездил на велосипеде весь Урал. Увильды я открыл для себя в 1957 году. Озеро тогда было удивительно чистым. Теперь оно не такое.

Природа уральская прекрасна. Край наш редкий. Но мы губим его красоту. Я и думаю: что же мы оставим своим детям, где они-то будут путешествовать, где открывать свои чистые озера?

Беда ли, что Челябинск судьбой связан с тяжелой промышленностью? Нет, я думаю, это не беда, а, наоборот, счастье, которым мы не смогли как следует воспользоваться. У нас все есть. Все полезные ископаемые. Наши недра – настоящие кладовые. Что хотите – от гранита до золота и редких металлов – все у нас под ногами. А мы что? В руде, например, 38 процентов серы. Строить бы экономику на сере, а мы сжигаем ее, выбрасываем в воздух, которым сами же дышим.

Я всегда гордился и до сих пор горжусь своей профессией. Работал и подручным сталевара, и сталеваром, и мастером, и так далее, до директора завода. Мой цех – цех жаропрочных сталей, ЭСПЦ-3. Сталь, которую мы плавили, шла на ядерные реакторы, на лопасти турбин, на подводные лодки. Материалы редчайшие. И очень дорогие. Словом, мне нравилась моя работа.

Но, правду говоря, с железом в Челябинске мы переборщили. Нарушили два баланса – баланс энергии и баланс веществ. Много потерь. Челябинский металлургический комбинат – крупнейший завод спецсталей, и их мы выпускали слишком много. Совсем недавно еще намеревались построить три очереди нового ЭСПЦ-6, который должен был завалить страну нержавейкой. Я тогда спорил: зачем три очереди, хватит одной. Только теперь стало ясно, что, действительно, одной обойдемся.

Металлургия на Урале в традиции. Археолог Зданович открыл в Аркаиме первых наших предшественников. Оказывается, уже тогда умели плавить медь, причем очень экономно и рационально. Традиция тянется через века и, наверное, продолжится после нас. Но это будет уже другая металлургия.

На ЧМК остановлен первый мартеновский цех. Будут сокращаться и другие производства. Таково веление времени.

Челябинск – город сильный. И богатый. Он богат даже своими отвалами. О таких отвалах кое-кто в мире откровенно мечтает. Плохо только, что мы сами этого не ценим. Что такое градирня? Это сооружение, которое выбрасывает энергию в небо. Не надо доказывать такую нелепость. А сколько градирен в Челябинске?

Я не зря говорю о балансе энергии и балансе веществ. Когда моя семья в 1953 году переехала на ЧМЗ, там, у сада «Дружба», у прудов-отстойников, утки водились. Теперь там шлаковые отвалы. Да, отвал – богатство, но в Челябинске такого богатства так много, что людям жить негде. Отвалы наступают на город. Такой парадокс.

Каково будущее Челябинска? Я приверженец такого закона: сначала – окружающая среда, а потом экономика. В Германии, например, как я убедился, этот закон признан всеми, а у нас нет.

Я работаю в проектном институте, который проектирует металлургические заводы. Но я предпочитаю говорить: «Гипромез» – институт, проектирующий окружающую среду. И получается: какую экологию мы «начертим», в такой и будем жить. Мы и наши дети. Так оборачивается дело. Сначала – человек, потом – все остальное.

Что будет? Выгоним металлургию из города? Нет, я думаю, не выгоним. Возьмем ЧЭМК, оказавшийся в центре города, занимающий берега Миасса, на которых бы людям жить. Что с ним делать? Перенести? Не обязательно.

В Дюссельдорфе из окна офиса я видел городскую панораму: жилые дома, а среди них какое-то здание, глухо укрытое профнастилом. Только по выпуску пара над ним я догадался, что это домна. Значит, дома и домны могут быть соседями. Они совместимы. А мы тщетно пытаемся отгородить заводы от жилых районов санитарными зонами.

ЧЭМК останется. Но, я думаю, преобразится. Он станет более компактным, внешне более привлекательным, а главное, более чистым. Таким чистым, чтобы рядом с ним можно было жить, не опасаясь за свое здоровье.

Я думаю, в Челябинске со временем будет меньше металлургов. При мне на комбинате работало 42 тысячи человек, теперь на нем, видимо, осталось тысяч тридцать. Новые технологии потребуют меньше рук. Не у печей, а в сфере услуг должны работать челябинцы в большинстве своем. Так будет лучше всем.

Изменится и сам город. Что видишь, когда въезжаешь в город? Сначала идут «собачьи будки» садовых домиков, потом серые массивы гаражей, потом городские территории. А где тут жить?

Я думаю, в будущем Челябинск припадет к земле. Хорошо бы сады перекроить так, чтобы в них построить дома, коттеджи. Если люди переселятся в усадебные дома, гаражные кооперативы окажутся лишними, освободятся ценнейшие городские территории. Человек должен жить просторнее и на земле, а не на пятом этаже. Пусть города расплывутся, сомкнутся, как в Германии, зато горожане обретут естественные условия жизни. Сказано было хорошо: ВСЕ – для человека. Надо бы исполнить.

Михаил Фонотов
Из этюдов о городе

Надежда

(Фрагмент очерка «Миасс городской»)

В 1960 году в газете «Челябинский рабочий» было опубликовано стихотворение «Река Миасс», которое заканчивалось таким четверостишием:

 
Мы берега твои раздвинем,
Упрочим каменной стеной
И небо с солнцем и луной
В разлив прозрачный опрокинем!
 

Чуть раньше газета напечатала интервью с главным архитектором города И. Е. Чернядьевым «Завтра реки Миасс». Главный архитектор сообщал, что «из огромной водной кладовой (из будущего Шершневского водохранилища) Челябинск будет получать столько воды, сколько ему требуется». И далее: «С вводом первой очереди водохранилища уровень воды в Миассе значительно поднимется. Река станет не только полноводнее, но и шире. Ширина Миасса увеличится в среднем в два с половиной раза. Если сейчас средняя ширина русла 60 метров, то после реконструкции она будет около 150 метров. А в районе кинотеатра «Родина» образуется бассейн шириной 300 метров. Здесь в настоящее время ведутся большие работы. Берега одеваются в камень».

Рассказ архитектора был иллюстрирован рисунком, на котором изображен вид на Миасс в том, кажется, месте, где ныне Дворец спорта электрометаллургов: река, действительно, широка, ее берега, действительно, под линеечку в бетоне, посреди плывет корабль.

С той еще эпохи, когда мы сами называли себя преобразователями природы, осталась в нас уверенность в том, что чем глубже мы вмешаемся в речную жизнь, тем лучше и ей, и нам. И, значит, нельзя реке течь самой по себе, нам надо взять на себя ее заботы, всю ее «автоматику» и приспособить к нашим нуждам и удобствам.

Однако в последние годы поняли: лучше оставить реку, насколько это возможно, в ее естественном состоянии, не вмешиваться в ее дела, с которыми она без нас успешно справлялась тысячи лет. Река (как и все в природе) не так примитивна, как до недавних пор считалось, это – сложнейший механизм, вмешательство в который всякий раз – невпопад. Невмешательство разумнее во всех смыслах, в том числе и в эстетическом. Бетонным берегам, еще недавно казавшимся нам красивыми, теперь мы предпочли бы нетронутый берег с травой и камышом. Да, мы изменились в своих предпочтениях. Отнюдь не отказываясь от благ цивилизации, от комфорта, мы хотели бы более сложного, а именно – более тесного и тонкого переплетения рукотворного и натурального.

Между тремя мостами в центре города река Миасс у всех на глазах мелеет и зарастает. Теперь мы видим, что тот самый бассейн у кинотеатра «Родина», которым архитектор Чернядьев гордился тридцать лет назад, – ошибка, видимо, придется прорыть канал или проложить второй мост в насыпи по улице Кирова. Течение, возможно, размоет отложение ила у левого берега. Ил тут, кстати, лежит на скале.

Строго говоря, плотина ЧГРЭС – последняя плотина на Миассе в пределах области. И граница, рубеж на реке: ниже плотины река оставлена без охраны и без защиты. До этой плотины из Миасса пьют люди, поля и заводы, после нее – сливают грязные стоки.

Длинный забор по высокому берегу, чуть ниже – тропа, а еще ниже – заболоченные заросли. Щавель в рост, лопухи, иван-чай выше роста, конопля, донник, пустырник. А ниже – камыш, кусты, ивы – непроходимые заросли, джунгли. Там, под буйной растительностью, мокрый дол, трясина, лягушки пробуют свои скрипучие связки, птицы наслаждаются полным уединением. В очередной раз удивляюсь, что в огромном городе могут сохраниться такие дикие кущи.

Тропа выводит наверх, и справа сразу открываются седые отвалы ЧЭМК. У дороги – отстойник, заросший камышом и тиной. Тут купаются и даже ловят рыбу.

Неряха из нерях – лакокрасочный завод. Без всяких церемоний, скорее с вызовом, чем опасливо, завод вываливает свои отходы вдоль берегов Миасса.

А чуть дальше от берега – отстойники, отвалы и свалки, свалки, свалки… Ужасная картина, что называется, вали, хуже не будет. Впечатление разнузданности, безысходности, какой-то мусорной вакханалии.

Что нас ждет? Что делаем мы сами с собой? Или в самом деле что-то сдвинулось в нашем сознании? Не сходим ли мы с ума?

И тут подошел Марат.

– Я приглашаю вас к нам, – сказал он. – Недалеко. На свалку.

– На свалку? Зачем?

– Сфотографировать.

На месте этой свалки поднимется лес. И мы хотим сравнить что есть и что будет. Отец Марата просил сфотографировать свалку.

Марат молод, смугл. До пояса гол и почти черен от загара. На нем лишь вылинявшие варенки. Он разговорчив и общителен.

– Поехали, – настаивает он, – вот мой самосвал.

На окраине Першино, под тенью берез, – будка, штабеля каких-то материалов, ограда, собака. Оказывается, это усадьба кооператива «Животновод». Кооператив семейный – отец и сыновья. Марат знакомит нас с отцом – Кавыем Ганеевичем Халиковым. Самое первое впечатление: Кавый Ганеевич – человек приветливый. Если же подробнее – густые брови, борода лопатой с проседью, зеленая кепка, клетчатая рубаха, синее трико, тапочки – и весь портрет.

Кавый Ганеевич двадцать лет оттрубил на цинковом заводе катодчиком. Давно уже на пенсии. Да, он хочет посадить лес. Идея эта, как наваждение, преследует его. За семенами кедра, сосны, пихты, ели он ездил в тайгу, в дальние края. Учился проращивать семена. Не сразу, но кое-что понял. На одном из островков Миасса высадил он семена. Тысячи три саженцев растут там, ждут пересадки.

А где их высадить? Много лет ему не отводили землю, считали, что блажью мается человек. Наконец, районный архитектор отчертила Халикову 14 гектаров отвалов.

Тут-то, на окраине Першино, и намечается усадьба. А отвалы – вот они. Был лес, березняк, потом карьер, его засыпали мусором. Теперь надо выровнять местность, засыпать свалку толстым слоем глины и чернозема.

Мне все еще не очень-то верится в будущий лес, но в глазах Кавыя Ганеевича такое простодушное спокойствие, что становится неловко за себя.

– Почему не будет? Будет лес, – сказал Халиков как о деле решенном и пригласил нас приехать через несколько лет.

Так всегда в жизни: как ни разочаровался ты в людях, каким мрачным ни кажется будущее, – не отчаивайся и будь уверен, что близок час новой надежды. Скорее всего надежда укрепится в тебе самом. А если нет, то она явится в чьем-то образе.

На этот раз она была в зеленой кепке, клетчатой рубахе и синем трико. Нам было достаточно того, что такие люди, как Кавый Ганеевич Халиков и его сыновья, еще не перевелись. И появились они не откуда-то, а выросли тут же, в Першино, среди отвалов и свалок, у мертвой реки Миасс.

Вспомним Челябу

Кто-то спросит: «А зачем? Нет ее, и что вспоминать?»

Я не найду, что сказать в ответ. Вроде нечего…

Однако же стою я на углу улиц Тернопольской и Витебской, как раз напротив южной проходной объединения «Полет», и у моих ног – литой чугунный люк ливневой канализации. Жужжат два насоса, из двух шлангов, брошенных к люку, стекает в колодец горячая вода: где-то прорвало трассу.

Будем считать, что это – начало реки Челябки.

Где-то здесь, видимо, она и начиналась – в болотах, тянувшихся до самого бора.

Река Челябка исчезла с лица земли два-три десятилетия назад. Сейчас о ней знают немногие. На улицах города о речке почти ничего не напоминает. Будто ее никогда и не было. Река взята в трубы и спрятана под землей. Она превращена в ливневый коллектор.

Первый колодец этого коллектора – как раз у Южной проходной «Полета». Далее он пересекает территорию предприятия и выходит на улицу Сони Кривой. Тут я обнаруживаю второй люк. Решетки его, впрочем, забиты грязью.

Следуя карте, иду к фонтану. Шесть елей, бордовая краска парапета, бетонные плиты, зелень газонов. «Если бы чистый ручей вместо фонтана? – спросил я сам себя. – Нет, слишком смелая мысль…»

Напротив НИИОГра – третий колодец. Далеко внизу за решеткой поблескивает стоячая водичка.

Под зданием института коллектор проходит к двору школы № 138. Обширная асфальтовая площадка, ворота, беговая дорожка. Пацаны гоняют мяч. Под асфальтом – труба, в которой течет река…

По двору выхожу на улицу Энтузиастов между домами № 6 и 8. На другой стороне улицы, у дома № 5, нахожу четвертый колодец. (Только по ним теперь и обнаруживается коллектор.) Заглянул – внизу, в сумраке, вода. Течет, шумит. Из колодца обдает душным теплом.

Следующий двор. Где-то тут Челябка – под песочницами, павильонами, лесенками. А еще – под двором ЧИМЭСХ, под стоящими на асфальте красными комбайнами, синими плугами и желтыми плоскорезами. Замечаю: площадка, на которой выставлена сельская техника, как бы прогнулась. Не исключено, что так отпечаталось русло бывшей реки.

Выхожу на улицу Энгельса между домами № 30 и 32. На мостовой сразу же – колодец, пятый. Шумит вода в колодце. И парок поднимается из люка – запах его, признаться, не изысканный.

На другой стороне улицы Энгельса – еще один колодец, шестой. Далее коллектор проходит под зданием, в котором расположен салон «Красота». Так Челябка и текла, затем пересекала проспект Ленина и уходила под арку между почтовым отделением и гастрономом. Тут на проспекте, наискосок через Челябку, был перекинут деревянный мост. Вокруг него заросли камыша. Вдоль речки стояли домики, тянулась небольшая улица (она называлась – Челябка).

Дальше Челябка текла по улице Володарского.

Улица Труда. Колодец (кажется, девятый) на одной стороне улицы, колодец – на другой. Сквозь решетку виден шумящий поток. Тут уже не труба, а вроде тоннеля. Но запах тот же.

За элеватором, недалеко от моста по Свердловскому проспекту, у трех кустистых ив, из двух бетонных труб, сливаясь в один желтый поток, с шумом и пеной вливается в Миасс то, что некогда было Челябкой. Образуя рыжую заводь, коллектор пополняет Миасс желтым раствором. А в Челябке, говорят, вода была прозрачная, прохладная, вкусная…

Где в Челябинске яма?

Чтобы завязать интригу, скажу так: я искал в Челябинске яму.

Не дает покоя эта загадка: кто, когда и почему назвал Челябой местность, со временем собравшую свыше миллиона человек? В догадках недостатка нет. Версий много. И, как ни странно, возникают новые.

Наибольшее признание, кажется, получает такая версия: Челяби – это господин и, значит, Челяби карагай – это бор господина. Такая трактовка, пожалуй, много потеряла бы, если бы тут же не называли и самого господина – тархана Таймаса Шаимова, которому принадлежали угодья вдоль реки Миасс. Только непонятно, почему называется именно он: не с него начались и не им закончились владельцы урочища.

Свой вариант у В. В. Поздеева. Его перевод: чале – яма, овраг, ложбина, долина, впадина, а б – речка. При этом он имеет в виду речку Челябку, местами протекавшую в овражистых берегах. Р. Х. Бадретдинов склоняется к этому же: в древнем башкирском диалекте «силяба» означала впадину, большую неглубокую яму.

Столько толкований одного слова! Неужели нет среди них истинного? Это было бы обидно. Кажется, в круг «впущены» все мыслимые варианты. Не верится, что разгадка осталась вне «загона», за ее «красными флажками».

Теперь, однако, отойдем от лингвистики. Теперь хорошо бы увидеть эту местность в ее, так сказать, первозданном виде. Ведь тот бессмертный незнакомец, который дал имя урочищу, тоже ее обозревал – он не мог обойтись без ориентиров на местности. А ориентиров, собственно, два – река Миасс и сосновый бор. Они и отмечены на древних картах. Кроме того, первые геодезисты «рисуют» еще и речку Челябку, и это странно. Почему ее? Что в ней такого, чтобы ее замечать? Ведь, допустим, Игуменка была длиннее и вроде бы заметнее Челябки, а ее на картах нет. И в названии Игуменки нет ощущения древности.

Попутно стоит поразмышлять и о том, что было прежде: бор Челяби или речка Челябка? Вернее всего, что Челябка – производное. Но почему оно образовано на русский манер (суффикс «к») в те еще времена, когда русских тут не было?

Чтобы обнаружить истину, нам надо увидеть эту местность глазами наших предков.

Нам только кажется, что еще три сотни лет назад в долине Миасса никто не жил, что была тут дикая глушь, безлюдье, а о более древних временах и говорить нечего.

Между тем еще за две тысячи лет до нашей эры на берегу Миасса жила молодая, симпатичная в общем-то женщина. Облик ее восстановлен М. М. Герасимовым по останкам, обнаруженным при раскопках на Кудринском золотом прииске возле Миасса. Интересно, как она называла реку?

Много веков Уральский хребет продувался сквозными ветрами великих переселений. Гунны, аланы, хазары, печенеги, половцы, булгары, венгры, огузы, кипчаки, монголы, казахи, калмыки – и это не все племена, которые в кочевьях шли долиной Миасса, к Камню, через него. Чьими глазами увидеть нам урочище Челяби? Может быть, нам увидеть его глазами арабского путешественника Ахмеда Ибн-Фадлана, который проезжал здесь в 921-м или 922 году?

Или глазами Майки-бия, от которого идет башкирский род Кара-Табын? Майки-бий кочевал в долине Миасса во времена Чингисхана, которому возил подарки и даже ездил с ним в одной повозке. И было у него три сына – Илек, Алча и Булгаир. У них бы спросить про урочище Челяби.

Историк-краевед И. В. Дегтярев убедил нас в том, что Челябинскую крепость основал Алексей Иванович Тевкелев. Но почему он избрал именно это урочище?

Есть сведения, что Тевкелев и Шаимов были знакомы и, может быть, даже дружили. Совместные поездки то в степи к казахам, то в северную столицу России, вполне вероятно, сблизили их. Можно допустить, что Тевкелев гостил у Шаимова. А если бор Селябский принадлежал Шаимову, не исключено, что полковник бывал и тут. Значит, это место могло быть у него на примете.

Сейчас начнется история Челябинска. Но остановимся. У нас есть еще одна возможность увидеть урочище, пока в нем не зазвенели топоры – увидеть его приметливыми глазами геодезиста И. Шишкова, которому в 1735 году был указ осмотреть места от Чебаркуля до Теченской слободы, чтобы наметить, «где б редуты построить». И «чертежи сочинить».

И вот сентябрь 1736 года. Тевкелев с первого дня нарек городок Челябинским. Знал ли хоть сам он, что означает Челяби, как переводится? Очень даже возможно, что знал. А у нас почти не осталось надежд на достоверную разгадку. Версии-то хороши, но нет доказательств.

Одно настораживает: у Челябинска было второе название – Яма. Когда В. В. Поздеев утверждал, что чале – это яма, в том можно усомниться, но когда он говорит, что его дед и прадед называли Челябинск Ямой, тут надо бы призадуматься. Сказано-то по-русски, перевода не требуется. Почему же «Яма»?

Вряд ли овражистое русло Челябки могло дать имя урочищу. Но, может быть, само это место, где стоит город, с какой-то точки обзора выглядело ямой?

Вокруг Челябинска несколько высоких точек. На одной из них стоит городская больница, на второй – автомобильное училище. ЧЭМК, ЧМК построены на холмах. Наконец, сам бор находится на взгорье (как и Каштакский бор).

Что касается жизни, то самые низкие точки расположены по долине Миасса. Если отметки высоких точек примерно 250—260 метров над уровнем моря, то отметки уреза воды в Миассе – 195—200. Перепад высот 50—60 метров. Не тут ли разгадка: полсотни метров – приличная глубина для ямы, не так ли?

Спросить не у кого. И не надо. Столетия многое изменили в округе, но рельеф-то, по сути, тот же. Как ни поднаторели мы землю рыть, но не все вокруг перелопатили. Так что нечего искать свидетелей, можно самому взглянуть.

И я пошел. Начал с бора. От него, от памятника Курчатову, отправился по проспекту Ленина. Долго и ровно тянется склон. Он заканчивается прогибом за улицей Энгельса – это – бывшее русло Челябки. До улицы Володарского – низкое место. Так сказать, долина реки, ее пойменные луга. Когда-то здесь, в зарослях камыша, гнездились утки, весной желтели купавки, шелковисто цвели злаковые травы. А теперь – асфальт…

От улицы Володарского до Свердловского проспекта – подъем. Педуниверситет стоит на возвышении. Вдоль Алого поля до улицы Красной, потом до улицы Васенко асфальт мостовой опять прогнулся, а от улицы Елькина до площади Революции – опять подъем. Он тянется и дальше. Улица Пушкина – на гребне. Крутой спуск ведет к улице Свободы.

Впечатление, что и здесь была долина реки, не обманчиво: по улице Свободы протекала речка Чернушка, приток Игуменки.

Опять подъем, опять гребень – улица Российская. Отсюда открывается вид на долину реки Игуменки. Реки, понятно, нет, но представление о долине сохраняется. Ее пересекает высокая насыпь и за ней виадук «Меридиан». Линия эта, некогда обозначенная Игуменкой, весьма существенна в смысле геологическом и географическом. Дело в том, что старый Челябинск «лежит» на гранитном массиве. Где-то гранит выпирает наружу, где-то покрыт слоем щебня, дресвы или песка, но, если копнуть глубже, повсюду монолит, и на нем, как на прочном фундаменте – и здания, и сосны, и сама река Миасс.

Не всем, возможно, известно, что приблизительно по линии «Меридиана» проходит край гранитного массива. Здесь разлом, трещина, некогда отделившая Уральские горы и Западно-Сибирскую низменность. Строго говоря, здесь заканчиваются Уральские горы, резко уходя с дневной поверхности вглубь. За «Меридианом» – Сибирь. Некоторые ученые считают даже, что именно тут и должна проходить граница между Европой и Азией.

Второй маршрут – по Свердловскому проспекту. Он начался от Дома работников просвещения. Это высшая точка. Если идти вниз по тротуару, только-то и можно заметить, что идешь с горы. Но перспектива скрыта деревьями, столбами, зданиями. Надо выйти на мостовую, чтобы увидеть, что там, впереди. А впереди не что иное, как котловина. Спускаясь но крутой параболе вниз к реке, лента проспекта по той же параболе поднимается вновь на ту же высоту. Почти идеальная геометрия.

Без остановок иду до улицы Труда, перехожу ее. Слева – пустырь у элеватора, справа – Дворец спорта. В давние времена и тут, и там берег реки был заболочен.

Перехожу мост и поднимаюсь на гору. Гора эта называлась Семеновской. И все тут было семеновское – поселок, улица, а прежде всего, церковь.

На улице Братьев Кашириных останавливаюсь. Здесь надо повернуться лицом к реке и постоять. Вот та точка, с которой старый город – весь как на ладони. Отсюда можно обозреть и то место, которое называлось урочищем Челяби.

Что видел древний кочевник? Справа он видел сосновый бор. Он тянулся где-то до Свердловского проспекта (прежде он назывался улицей Лесной). Две реки, притока Миасса, видны были отсюда. Они начинались в болотах, текли в заболоченных берегах. Все остальное пространство занимал березовый лес.

Кочевник дышал абсолютно чистым воздухом урочища, пил его абсолютно чистую воду. Он не сомневался в том, что реки богаты рыбой, а леса – дичью, ягодами и грибами.

Конечно, место хорошее. Ну, а сам город… Он никогда прежде не был так прекрасен, как сегодня.

Я не приукрашиваю. Поднимитесь на Семеновскую гору, и вы увидите это. Пожалуй, лучшей точки для обзора нет. От набережной Миасса, с Дворцом спорта, гостиницей «Малахит», филармонией и оперным театром, город поднимается ярусом выше, к Дворцу пионеров, собору на Алом поле, к аллее Славы, потом еще выше, на вершину, где уже на фоне неба плывут башня Гипромеза, дом с магазином «Школьник», корпуса горбольницы, а справа – череда 14-этажных домов, технический университет, бор…

Картина очень оптимистична. В ней что-то от оды, от гимна. Глядя на этот город, можно думать только о благополучии, о процветании. Будущее его светло и молодо. Не о яме думаешь, глядя на этот город, а о стремлении ввысь.

Алексей Тевкелев

Точка зрения

Мне этот человек интересен, потому что он творил историю. А еще потому, что он – особый. Такие люди очень редки. Незаурядность. Личность. Характер. И – тайна.

Чесменский краевед А. Беликов нашел сведения о Тевкелеве:

«Он выходец из ордынских татар. Многие годы был секретарем и старшим переводчиком у Петра I в Иностранной коллегии по восточным делам. У императора пользовался большим уважением и доверием. В начале своей работы по предложению Петра I принимает православное вероисповедание. Настоящее его имя Кутлу Мухамед Мамешев. Родители его принадлежали к знатному ордынскому роду Тевкелевых. При крещении получил новое имя и отчество – Алексей Иванович. Был широко образованным и эрудированным человеком. В совершенстве владел русским, французским, немецким и многими восточными языками».

Известно, что Тевкелев многие годы провел в казахских степях Младшей орды в качестве посланника русских царей, несколько раз ездил из Петербурга в жуз, пока не был отправлен с экспедицией И. Кирилова на Урал.

Челябинский краевед И. Дегтярев установил и доказал, что именно полковник Тевкелев основал Челябинск. Именно он из Чебаркульской крепости докладывал В. Татищеву, что – «сего сентября 2 дня на реке Миясе в урочище Челяби заложил город».

Дегтярев проследил весь путь Тевкелева к урочищу Челяби. 5 августа 1736 года в лагере Татищева у озера Казылташ получает «ордер» (инструкцию) о закладе крепостей. 9 августа он прибыл в деревню Сугояк, 11 августа он в деревне Калмацкий Брод, 20 августа – в Миасской крепости, где пробыл до 26-го числа, когда «при помощи вышнего» с командою выехал «в надлежащий путь». В тот же день обустройство, и уже 2 сентября закладывается город Челяба. Через восемь дней, оставив команду строителей, Тевкелев выезжает в Чебаркульскую крепость, откуда отправляет свое историческое донесение, которое цитировалось, цитируется и будет цитироваться бессчетно.

Здравый смысл подсказывает, что место у урочища было засечено Тевкелевым заблаговременно. Когда? Может быть, осенью 1735 года, когда он возвращался из строящегося Оренбурга в Теченскую слободу. Краевед В. Поздеев допускает, что от озера Синеглазова Тевкелев, Арсентьев и кто-то третий свернули в Селябский бор, осмотрели местность, оценили ее, возможно, полковник бывал у бора не раз – еще до того, как была заложена крепость.

Остается сказать, что именно Тевкелев был тем человеком, который записывал первых жителей города – двести семей первопоселенцев.

В 1986 году, когда мы готовились отметить 250-летие Челябинска, была высказана мысль о памятнике основателю города полковнику (а позднее генералу) Тевкелеву. И вскоре в редакцию поступили два письма. Оба из Башкирии.

Р. Рамазанов из Уфы сообщал нам следующее:

«Напомним, какое зло принес Тевкелев во времена колонизации Башкирии. Башкирский народ сочинил про него песню «Предав огню земли башкирские, озолотил он грудь свою». Тевкелев – один из руководителей, который жестоко подавил восстания башкир, его каратели убили 1000 человек, живьем сожгли 105. После этого в Балаксинской волости сожгли 500 деревень, убили 2000 человек, женщин и детей раздал боярам. Вот какие «подвиги» совершал Тевкелев».

Автор другого письма Ф. Акбулатов называет Тевкелева проходимцем, «исполнителем колонизаторских целей России», которого мы хотим «с опозданием отблагодарить». И даже так:

«Башкирскому народу легче принять памятник Гитлеру, чем Тевкелеву».

Сказано ясно: русские – колонизаторы, а Тевкелев – их пособник. Предатель.

Наверное, жители Башкирии имеют право смотреть на Тевкелева своими глазами. Что касается русских колонизаторов, то здесь требуются уточнения.

В царских указах сказано: «Острожки строить позади всего башкирского жилья». Башкиры названы подданными России, а крепости возводили «для лучшего их от всякого нападения охранения и защищения», так как кочевавшие племена «прежде всегда имели друг на друга нападения и тем самым себя разоряли».