Текст книги "Наследник встал рано и за уроки сел… Как учили и учились в XVIII в"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Разговор Петра с Татищевым о школах

1724 Г., как я отправился в Швецию, случилось мне быть у его величества в летнем доме; тогда лейб-медикус Блюментрост, яко президент академии наук, говорит мне, чтоб в Швеции искать ученых людей и призывать в учреждающуюся академию в профессоры. На что я, рассмеявшись, ему сказал: ты хочешь сделать Архимедову машину очень сильную, да подымать нечего и где поставить места нет. Его величество изволил спросить, что я сказал; и я донес, что ищет учителей, а учить некого: ибо без нижних школ академия оная, с великим расходом, будет бесполезна. На сие его величество изволил сказать: я имею жать скирды великие, токмо мельницы нет, да и построить водяную и воды довольно в близости нет, а есть воды довольно в отдалении, токмо канал делать мне уже не успеть, для того что долгота жизни нашей ненадежна; и для того зачал перво мельницу строить, а канал велел только зачать, которое наследников моих лучше понудит к построенной мельнице воду привести; зачало же того я довольно учинил, что многие школы математические устроены. А для языков велел по епархиям и губерниям школы учинить и надеялся, хотя плода я не увижу, но оные в том моем отечеству полезном намерении не ослабеют.

В. Татищев

«Духовная тайного советника и астраханского губернатора В. И. Татищева, сочиненная в 1733 году сыну его Евграфу Васильевичу»

Просвещение за время от Петра I до Елизаветы

Говоря о новых учреждениях, основанных в России, я не могу не сказать несколько слов об успехах наук в этой империи.

При вступлении на престол Петр I застал весь свой народ в самом грубом невежестве; даже священники едва умели писать; главнейшие качества, требуемые в то время от духовного лица, заключались в том, чтобы он мог бегло читать и знал хорошо все церковные обряды; если при всем этом у него была густая борода и суровый вид, то он считался уже великим человеком. Одно только украинское духовенство имело некоторую тень образования, но и то в весьма незначительной степени; тем не менее этих людей пришлось употребить для просвещения остальных. Петр I, желая, чтобы подданные его, в особенности духовенство, были более образованны, поручил рязанскому архиепископу Стефану Яворскому[17]17
  Стефан Яворский (в миру – Симеон Иванович Яворский) (1658–1722) – церковный деятель и публицист, проповедник, президент Славяно-греко-латинской академии (1701). С 1700 г. местоблюститель патриаршего престола, с 1721 г. президент Синода. Противник преобразований Петра I Яворский в своих проповедях в иносказательной форме выступал против подчинения церкви светским властям.


[Закрыть] основать школы – при московских монастырях и в других подходящих местах. Архиепископ вызвал наставников из Киева и Чернигова, и началось обучение юношества, подвигавшееся, впрочем, очень медленно.

Несколько лет спустя император, считая себя вправе быть недовольным этим архиепископом за то, что он не соглашался на изменения, которые этот государь желал ввести в управление церковью, лишил его своего доверия. В 1709 г., после счастливой Полтавской битвы, он нашел в киевском монастыре монаха по имени Прокопович[18]18
  Феофан Прокопович (в миру Елеазар (Елисей)) (1681–1736) – архиепископ Новгородский, церковный и политический деятель, верный сподвижник Петра I в реформах Русской православной церкви, знаменитый проповедник, писатель и ученый. С 25 января 1721 г. – первый вице-президент Синода, с 15 июля 1726 г. – первенствующий член Синода.


[Закрыть], который в молодости не только обучался в Польше у иезуитов, но даже провел несколько лет в Риме и бывал в различных академиях Италии, где приобрел большую ученость; император думал, что это духовное лицо более подходит к его целям, вызвал его в Петербург, пожаловал в настоятели вновь построенного близ этой столицы Александро-Невского монастыря и поручил ему в то же время основать в России хорошие школы и академии.

Прокопович начал с обучения нескольких молодых людей в школе, устроенной в его собственном доме; когда они оказали некоторые успехи, то он отправил их в иностранные академии, где они могли бы приобрести столько сведений, чтобы по возвращении на родину занять должности профессоров или наставников в тех академиях, которые намеревались основать в России. В ожидании этих новых заведений он велел продолжать обучение юношества в монастырях, где им преподавали латинский язык и первые основания философии.

Прокоповичу не удалось, однако, исполнить своего намерения; некоторые молодые люди, посланные им за границу, вовсе не возвратились, те же, которые приехали назад, не приобрели настолько сведений, чтобы иметь возможность обучать других; поэтому дело на этом и остановилось.

Петр I полагал вначале, что для образования дворянства достаточно заставить его путешествовать; поэтому, возвратившись из своего первого большого путешествия, он послал всех молодых людей самых знатных семейств империи во Францию, Англию, Голландию, Италию и Германию для приобретения там познаний, но так как большая часть этих молодых людей была очень дурно воспитана, то они возвратились почти такими же, какими уехали. Это доказало императору, что, прежде чем посылать их путешествовать, следовало дать им сперва образование более удовлетворительное…

В 1724 г. он решил основать в Петербурге академию, взяв во всем за образец парижскую…

Императору не было суждено иметь удовольствие при жизни увидеть осуществление этого намерения. Первый врач его Блументрост, которого он назначил президентом академии с ежегодным жалованьем в три тысячи рублей, имел настолько влияния, что ему удалось открыть академию в царствование Екатерины…

Анна желала сохранить ее; мало того, она учредила за академией ежегодное содержание в двадцать пять тысяч рублей, она уплатила еще все ее долги, доходившие до тридцати тысяч рублей, и назначила президентом графа Кейзерлинга[19]19
  Герман Карл фон Кейзерлинг (Keyserlingk) (1696–1765) – представитель древнего немецкого рода, барон, впоследствии граф. С 1730 г. на русской государственной службе в качестве вице-президента юстиц-коллегии по эстляндским и лифляндским делам, в 1733–1734 гг. президент Санкт-Петербургской академии наук, затем представитель России при разных европейских дворах.


[Закрыть]. Несколько лет спустя Кейзерлинг был послан министром в Польшу, и место президента занял камергер барон Корф[20]20
  Иоганн Альбрехт фон Корф (1697–1766) – барон, действительный тайный советник. В 1734–1740 гг. президент Санкт-Петербургской академии наук. В 1740–1766 гг. посланник в Дании и Швеции.


[Закрыть]. Когда он был послан в Копенгаген, то его заменил тайный советник Бреверн[21]21
  Карл (Карл Германович) фон Бреверн (fon Brevern) (1704–1744) – тайный советник, в 1740–1741 гг. президент Санкт-Петербургской академии наук, конференц-министр императрицы Елизаветы Петровны. С 1742 г. вместе с канцлером графом А. П. Бестужевым-Рюминым руководил Коллегией иностранных дел.


[Закрыть]. Множество дел, которые лежали на этом министре, не дали ему возможности долго занимать эту должность; он отказался от нее, и академия оставалась несколько лет без президента – до тех пор, покуда императрица Елизавета не назначила на эту должность графа Кирилла Григорьевича Разумовского[22]22
  Кирилл Григорьевич Разумовский (1728–1803) – российский государственный деятель, граф, президент Санкт-Петербургской академии наук (1746–1798), последний гетман Украины (1750–1764), генерал-фельдмаршал (1764). Младший брат А. Г. Разумовского – фаворита русской императрицы Елизаветы Петровны. Участник дворцового переворота 1762 г., возведшего на престол Екатерину II.


[Закрыть], брата обер-егермейстера[23]23
  Имеется в виду Алексей Григорьевич Разумовский (1709–1771) – граф, генерал-фельдмаршал (1756). Происходил из простого украинского казацкого рода, в детстве пел в церкви, откуда в 1731 г. попал придворный хор. Вскоре стал фаворитом цесаревны Елизаветы Петровны, а после переворота, возведшего Елизавету Петровну на престол, предположительно с 1742 г. – ее морганатическим супругом.


[Закрыть].

Хозяйственная часть академии была постоянно – в весьма странном положении; мы видели выше, что императрица Анна при восшествии на престол пожаловала тридцать тысяч рублей для уплаты долгов академии; несмотря на это, когда Корф уехал в Данию, на ней числилась та же самая сумма долгу, и хотя императрица Елизавета ассигновала снова значительную сумму на уплату долгов, однако дела от этого не пришли в лучший порядок.

Россия не извлекла до сих пор никакой существенной пользы от этих больших учреждений. Все плоды, принесенные академией взамен тех громадных сумм, которые она получила в течение двадцати восьми лет, заключаются в том, что русские имеют календарь, составленный по петербургскому меридиану, что они могут читать газеты на своем языке и что несколько немецких адъюнктов, вызванных в Петербург, оказались сведущими в математике и философии настолько, чтобы заслужить ежегодные оклады в шестьсот и восемьсот рублей; между русскими найдется не более одного или двух человек, способных занять должность профессора. Наконец, академия эта не так устроена, чтобы Россия могла когда-нибудь ожидать от нее хотя малейшей пользы, так как в ней не занимаются преимущественно изучением языков, нравственных наук, гражданского права, истории или практической геометрии – единственных наук, полезных для России; вместо того разрабатывают более всего алгебру, умозрительную геометрию и другие отрасли высшей математики, разрешают критические задачи о жилищах и языке какого-нибудь древнего народа или делают анатомические наблюдения над строением человека и животных. Так как русские считают все эти науки пустыми и ненужными, то неудивительно, что они не имеют никакого желания обучать им своих детей, хотя все предметы преподаются бесплатно. Это доходит до того, что в академии бывало часто более профессоров, нежели учащихся, и ей приходилось вызывать из Москвы несколько молодых людей, которым давали жалованье для поощрения их к учению и для того, чтобы хотя кто-нибудь присутствовал на лекциях профессоров.

Из всего этого можно вывести то заключение, что несколько хороших школ, учрежденных в Москве, Петербурге и некоторых других провинциальных городах, где преподавались бы обыкновенные науки, были бы гораздо годнее и полезнее для России, нежели академия наук, стоящая ей таких больших денег и не приносящая никакой существенной пользы.

Петр I учредил еще в Петербурге морскую академию – под руководством двух англичан – Брадлея и Фергюсона; заведение это было одним из лучших в своем роде, но не продержалось – долго и пришло в упадок еще при жизни императора. Несколько искусных землемеров, образованных этой академией, – вот единственные плоды, ею принесенные. Инженерные и артиллерийские училища, основанные в Москве и Петербурге, поддерживаются лучше всего, и так как русская нация более склонна к артиллерии, нежели ко всякой иной науке, то в этих заведениях многие приобрели большие познания.

К.-Г. фон Манштейн

«Записки о России»

Артиллерийская школа в Москве

В 1735 году публиковано было указом, дабы все недоросли дворянские дети явились в герольдию, при сенате, на смотр; а по рассматриванию сената, по желанию каждого недоросля, отсылали записываться в школы или в службу, куда кто пожелает. Тогда и брат мой Василий, в 1736 году, записался в Артиллерийскую школу. Оная школа была еще учреждена вновь, на полковом артиллерийском дворе, и было в оную прислано из герольдии дворянских детей, бедных и знатных по желанию, семьсот человек. А как в новой школе не было ни порядка, ни учреждения, ни смотрения, то через четыре года разошлось оное большое собрание, без позволения школьного начальства, по разным местам, в настоящую службу, куда кто хотел записались; а осталась только некоторая часть дворянских детей, кои прилежали охотно и хотели учиться.

Но великой тогда недостаток в оной школе состоял в учителях. С начала вступления учеников было для показания одной арифметики из пушкарских детей два подмастерья, потом определили, по пословице «волка овец пасти», штык-юнкера Алабушева. Алабушев тогда содержался в смертном убийстве третий раз под арестом, был человек хотя несколько знающий, разбирал Магницкого печатную арифметику и часть геометрических фигур показывал ученикам, почему и выдавал себя в тогдашнее время ученым человеком, однако был вздорный, пьяный и весьма неприличный быть учителем благородному юношеству, где учитель должен своим добрым нравом, поведением и хорошими поступками во всем учении образцом быть; а он редкий день приходил в школу непьяный. Видно, что тогда был великий недостаток ученых людей в артиллерии, когда принуждены были взять и определить в школу учителем колодника и смертоубийцу.

Напоследок, для поправления в школе порядка, еще определен был, сверх штык-юнкера Алабушева, капитан Гринков, у которого не было левой руки по локоть. Человек был как прилежный, так и копотливый, и был великий заика, однако завел в школе порядок получше Алабушева.

Он вперял в учеников охоту учиться, с обещанием чести, и довел до того, что его старанием несколько человек из учеников пожалованы были в артиллерию сержантами и унтер-офицерами; из них ныне есть при артиллерии полковники и генералы…

Брат мой большой, Егор, командирован был в 1736 году из Малороссии, где зимовала армия, в Москву, от первого Московского полка, в коем он служил – еще капралом; заехал тогда в дом отца свое(го) для свидания, а отъезжая, взял меня с собою в Москву. В 1737 году, в Москве, записал меня брат мой Василий в Артиллерийскую школу, где он уже был записан прежде меня.

По вступлении моем в школу учился я вместе с братом. Жили мы у свойственника своего Милославского, которого двор был близ Каменного моста. В доме была дворецкого жена Степановна, в роде своем добродетельная, она меня не оставляла, а паче как по приезде моем в Москву, в 1737 году, занемог я горячкою, которая тогда во всей Москве была пятнами, перевалка и мор… она за мной, как за своим сыном, прилежно ходила. Простонародие от своего незнания тогда в Москве полагало смехотворную причину оной болезни мора: якобы в Москву в ночи, на сонных или спящих людей, привели слона из Персии. Мы хаживали с братом на полковой артиллерийский двор, близ Сухаревой башни: там была учреждена наша школа, в которой записано было дворян до 700 человек, и обучали без малейшего порядка.

Я был охотник рисовать. Зная мою к рисованию охоту, сидящий близ меня ученик Жеребцов (который ныне имеет честь быть в артиллерии полковником), сыскав не знаю где-то рисунок на полулисте, принес с собою в школу показать мне рисованье; а при учителе нашем Прохоре Алабушеве были тогда приватные незаписанные ученики князь Волконский и князь Сибирской. Они, по большой части, бродя в школе по всем покоям без дела, разные делали шутки и шалости. Из оных шалунов один, увидев рисунок у Жеребцова, вырвал его из рук и побежал с великою скоростью, как с победою, являть учителю Алабушеву: «Жеребцов ученик не учится и вот какие рисунки в руках держит…» Алабушев велел привесть Жеребцова перед себя и, не приняв от него никакого оправдания в невинности, повалив его на пол, велел рисунок положить ему на спину и сек Жеребцова немилостиво, покуда рисунок розгами расстегали весь на спине; помню, что не один рисунок пострадал, а досталось и подкладке. Оное странное награждение, за рисование оказанное, я видя, положил сам себе обещание твердое, чтоб никогда не носить никаких рисунков с собою в школу и товарищу своему Жеребцову советовал то ж всегда припоминать, что в нашей школе, вместо похвалы, наказание за рисование учреждено; однако не устрашило меня Жеребцова наказание, и я продолжал учиться рисовать, только не в школе.

Ученики были все помещены в четырех великих светлицах, стоящих через сени, по две на стороне; когда позволялось покинуть ученье и идти обедать или по домам, тогда, бывало, учинят великий и безобразный во все голоса крик, наподобие «ура», протяжно «шебаш»…

В один день случилось мне идти переулком близ Воскресения в Кадашах, что за Москвой-рекой; усмотрел я в одном доме на окошке поставленный каменный попугай, раскрашенный изрядно. Я, любопытствуя, остановясь против того окна, глядел на попугая пристально; в тот же самый час барыня дородная и хорошего лица, подошед к окну, спросила меня, что я за человек? А как узнала от меня, что я артиллерийский ученик и притом дворянин, то просила меня учтивым образом, чтобы я вошел к ней в хоромы. Она приняла меня ласково и спросила, где я и далеко ль и у кого живу? Я ее обо всем уведомил и не понял тогда скоро, к чему открывается мне такая ласка от боярыни незнакомой. Наконец призвала она своего сына, который тогда был на голубятне, гонял тонким шестом вверх голубей; мать его просила меня, чтоб я спросил сына ее, что он учит и хорошо ль знает арифметику. Я, узнав от него, по свидетельству, сказал ей, что он очень мало знает. Она, услыша от меня сие, прибавила своего ко мне учтивства и ласковости, просила меня: не могу ль я ей сделать одолжения, перейти к ней жить и показывать, когда свободно будет, сыну ее арифметику? Я рассудил, что приличнее мне и компанию делать дворянской жене и ее сыну, Вишняковым, нежели свойственника своего Милославского управителю Комаровскому, у коего я был оставлен на удовольствии. Живши несколько времени у Вишняковой, выучил сына ее арифметике. Сестра родная Вишняковой была в замужестве за Секериным, который записан был в нашей же школе учеником; прилежно просила она меня перейти жить к ней, дабы вместе ездить с мужем ее в школу. Я за полезное принял от нее сие предложение, перешел к Секериной: намерение ее было, чтоб и муж ее, так же как и племянник, от меня несколько занял учения; но не удалось ей сего произвесть по ее желанию в действо, ибо муж ее Секерин великий был шалун, ничего учить не хотел, переписался из школы в армейские полки и тем отбыл от учения…

Брат мой, Егор, приехал в Москву из Петербурга для взятия полковых письменных дел от первого – Московского полка, в котором тогда еще служил сержантом. Он выпросил меня из московской в петербургскую школу, куда я с ним отправился и приехал в Петербург. Брат мой Василий выпущен был с прочими из школы сержантом, а как по выпуске их было много в школе вакансий, то старанием брата моего Василия определен я прямо в первый класс в Чертежную школу. В оной тогда было три класса, в каждом положено по десяти учеников из дворян и офицерских детей; жалованье было определено в третьем классе по двенадцати, во втором по осьмнадцати, в первом по двадцати по четыре рубля в год: да в той же школе было на казенном содержании, из пушкарских детей которые в школе и жили, шестьдесят человек. Из чертежных учеников выпускали в артиллерийскую службу, из коих ныне в генерал-поручиках и генерал-майорах, а некоторые и кавалеры есть; а из пушкарских детей выпускали в мастеровые, в писари полковые и канцелярские. Над оною школой был директором капитан Гинтер, человек прилежный, тихий и в тогдашнее время первый знанием своим, который всю артиллерию привел в хорошую препорцию. Я по своей охоте, сверх школьного учителя, сыскав хороших себе посторонних мастеров, хаживал к ним учиться рисовать. Писал я также несколько живописи, разные картины, ландшафты и портреты из масляных красок; в школу прихаживали многие офицеры смотреть мои рисунки, а от похвалы оных смотрителей умножалась во мне прилежность и охота к рисованию. Директор наш Гинтер бесподобен был Алабушеву: отменно меня от других учеников хвалил за рисование.

В 1743 году назначили из артиллерийской школы выпуск; между прочим, и я был в числе оных. Я приготовил артиллерийские чертежи и многие рисунки на экзамен, а между тем командирован был на заводы Сестребек для рисования вензелей и литер на тесаках, которые готовились для корпуса лейб-кампании; по возвращении моем с Сестребека взят был в герольдию для рисования дворянских гербов на лейб-кампанцев, чем они тогда удостоены были все. Потом представили нас к фельдцейхмейстеру князю Гессен-Гомбургскому[24]24
  Людвиг Иоганн Вильгельм Груно, принц Гессен-Гомбургский (von Hessen-Homburg) (1705–1745) – русский генерал-фельдмаршал (1942), генерал-фельдцехмейстер (1735). На русскую службу поступил в 1723 г., будучи определен полковником в Нарвский полк. В 1732 г. командир отряда в прикаспийских владениях России, в 1733 г. главнокомандующий русскими войсками на Кавказе. Участвовал в боевых действиях русской армии в Польше в 1735 г., в Крымском (1736) и Очаковском (1737) походах.


[Закрыть]: пожалован был фурьером. По выпуску моему из школы директор наш капитан Гинтер причислил меня в свою роту и к лаборатории для рисования планов, в которой тогда был фейерверкером Иван Васильевич Демидов.

М. В. Данилов

«Записки артиллерии майора М. В. Д., написанные им в 1771 г.»

Учреждение морского кадетского корпуса

Октября 15 в С.-Петербурге, из сенатской конторы получен указ… и при оном печатный штат, за подписанием собственные ее императорского величества руки о учреждении Морского кадетского корпуса, которому быть в С.-Петербурге по тому учрежденному штату; а в Москве, что была школа на Сухаревой башне, которая учреждена в 1701 году, оной не быть. На содержание же того Морского шляхетного кадетского корпуса положена сумма 46,561 руб. 75½ коп., и по тому штату для оного корпуса быть надлежит особливому дому, а содержание кадетов в 360 человек положено быть. И сего 1753 году, вышеписанного 15 числа, о учреждении того корпуса во все места публиковано, чего ради и в сей журнал, яко знатнейшее то учреждение в государстве, для достопамятства внесено, что в царствование всемилостивейшей великой государыни императрицы Елизаветы Петровны то преполезное дело к распространению морского флота учреждено на таком твердом основании, дабы ко флоту люди ученые всегда и всегда были готовы.

В. Нащокин. «Записки»

Московский университет

Января 24 (1755 г.) выданным указом публиковано о учинении университета и при нем гимназии в Москве, чего ради для достопамятного ведома впредь, при сем о том знатнейшем, по всевысочайшему ее императорского величества соизволению, учреждении точный печатный указ прилагается…

В публикованном из Правительствующего Сената указе между прочим в нижеписанных пунктах напечатано. В первом: для внесения в сей журнал нужды не состоит. Во втором: которые из обучающихся в Московском университете действительно в воинской и гражданской службе записаны и впредь будут записаны, а лета и склонность их дозволяют им обучаться наукам, таким для обучения дозволять при университете остаться до вышесказанных лет возраста их; а чтоб они не могли чрез то потерять свое произвождение, оных как в воинской, так и в гражданской командах, где они в службу записаны, в повышениях старшинством не обходить и произвождение им чинить по указам. В третьем: а которые из оных в Московском университете, будучи в 20 лет возраста их, окажутся склонными и способными ко обучению высших наук и для того нужно будет им остаться при университете далее 20 лет их возраста, о таковых, со изъяснением о их науках, Московскому университету представлять Правительствующему Сенату, почему и надлежащие определения чинены будут. Мая 18 дня 1756 года. У подлинного подписано так: обер-секретарь Иван Ермолаев. Секретарь Иван Васильев. Регистратор Борис Сахаров.

По получении вышесказанного указа Василий Нащокин о сыне своем Иване, что записан – в Московской университет, подал записку чрез камергера и орденов Российского Александра Невского, Польского Белого Орла и Св. Анны кавалера и Московского университета куратора его превосходительство Ивана Ивановича Шувалова[25]25
  Иван Иванович Шувалов (1727–1797) – государственный деятель, фаворит Елизаветы Петровны, генерал-адъютант (1760). Покровительствовал просвещению. Основатель и первый – куратор Московского университета (1755), основатель и президент Академии художеств (1757–1763). Находясь в 1763–1777 гг. за границей, выполнял дипломатические и другие поручения русского правительства. Член Российской академии (1783). Собиратель произведений искусства, передал свою коллекцию Академии художеств и Эрмитажу.


[Закрыть], а в какой силе подано, при сем сообщается:

«Василия Нащокина сын, Иван Нащокин, в прошлом 755 году в июле месяце написан в Московский университет, а сего 756 года мая 18-го дня по состоявшему ее императорского величества указу велено: ежели из таковых записанных в университет для службы записываться будут в разные места, и в тех местах числить их в университете до урочных лет, а за учение их по линии старшинства с прочими производить. И по тому ее императорского величества указу из высочайшей ее величества милости просил, чтоб его написать в солдаты лейб-гвардии в Измайловской полк, а до указанных лет быть для обучения в университете».

И по докладу, каково ее императорского величества, всемилостивейшей государыни, воспоследовало повеление при сем, впредь для ведения, а особливо сыну моему Ивану, как о нем производилось, сообщается:

«Ее императорского величества от дежурного генерала-адъютанта, лейб-гвардии в Измайловский полк. Ее императорское величество, из высочайшей своей монаршеской милости, указать соизволила: оного полку г.-майора Нащокина сына его Ивана Нащокина, которой находится с прошлого 1755 года июля месяца в Московском университете, записать в объявленный лейб-гвардии Измайловской полк в солдаты, и в том полку числить его до указанных лет для обучения в оном университете. О чем оное ее императорского величества именное повеление чрез сие ко исполнению и сообщается». У подлинного подписано так: граф Александр Шувалов.

Посему отданным в полк приказом оного июня 1-го числа, оный сын мой Иван и написан в комплект в 4-ую роту и велено ему быть до урочных лет в университете.

В. Нащокин

«Записки»