Текст книги "Легенды о призраках (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Эллен Датлоу,Ник Маматас
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Эрзебет Йеллобой
По следу Двуликой женщины

На город накатывает буря. Ветер пластает по земле полынь и швыряется в забор щербатым перекати-полем. В эти суровые часы улица говорит: среди нас стукач; Джекса вырвало кровью, и его отвезли в больницу; полиция собрала специальную группу по борьбе с метамфетаминовой зависимостью, и сегодня у них первое открытое заседание. Интересно, хватит ли у нее наглости прийти.

Мы с Эм, под одним одеялом на двоих, сидим на диване. В углу мерцает старый черно-белый телевизор. Приглашения на заседание мы не получали. Никто из нас, жителей в этой части города, никогда туда не ходил и никогда не пойдет. Ни один из этих специалистов не знает, что каждый дом в нашем квартале насквозь провонял кошачьей мочой; что во дворах у нас стоят чучела, потому что нас совсем одолело воронье; что ночью мы не выйдем на улицу, даже если у нашего порога будут кого-то убивать. Потому что пока это касается только нас, больше это никого не волнует.

Их врачи доискиваются до причин проблемы, их закон определяет, как они будут справляться с проблемой, они ходят вокруг проблемы кругами и говорят, говорят… Наверное, они будут говорить и тогда, когда проблема наступит на них и раздавит в лепешку. Эти дураки даже не увидят ее, когда она подойдет к ним бесшумной, грациозной походкой. Я знаю о ней все – и как бы я хотела, чтобы Двуликая женщина обошла стороной мой квартал. Я постоянно твержу моей младшей сестренке Эм: если видишь ее, сразу беги прочь. Но Эм мне не верит. Эм любит меня, но никогда не слушается.

В том-то и дело. В нее сейчас мало кто верит. Ей удалось увести нас в сторону от тропы осмысленной жизни. А ведь когда-то мы знали, как жить. Мы шли по этой тропе. Бабушка рассказывала мне об этом – до того, как она вернулась домой, на звезды. Она рассказывала мне и о Двуликой женщине. Я считала, что она просто придумывает эти истории. Тропа давно поросла травой – но мне все равно следовало слушать бабушку.

Может быть, тропы больше нет, но Двуликая женщина есть – прямо здесь и сейчас. Мы больше не узнаём ее, поэтому она прибирает к рукам нас всех. В прошлом она преследовала мужчин. Она искушала их, дразнила томным взглядом и отблеском света на темных волосах. Но наши предки хорошо знали рассказы о ней. Они находили в себе силы не идти за Двуликой женщиной. А мы широко раскрываем ей объятия, потому что позабыли все то, во что они верили.

Она была самой красивой женщиной на земле – так гласит легенда – и слишком гордилась этим. Она попыталась обольстить солнце, что светит в небе, и поплатилась за это. Половина ее прекрасного лица стала уродливой. Но это не остановило ее. Она прошла насквозь тополиные рощи и широкие равнины. Теперь она идет через небольшие городки, когда-то возникшие на месте колодцев, где караваны фургонов пополняли запасы воды. Она чувствует себя как дома в больших городах, в предместьях, в гетто. Проникая всюду, она прельщает нас всех. Она стала всеобщей проблемой. Двуликой женщине удалось то, что не удалось нам: она сокрушила все барьеры и границы, установленные цветом кожи, социальным положением и религиозным мировоззрением. Неплохо для забытой легенды. Я бы посмеялась, но, к сожалению, в этом нет ничего забавного.

Она добралась до меня давным-давно. Тогда я была еще девчонкой. Прогуливала школу, болталась по улицам с друзьями, двоюродными братьями и сестрами – беспечная, как все дети. В тот день была такая жара и время текло так медленно. Мы играли со старым, истрепанным садовым шлангом. Может быть, если бы я не обратила на нее внимания, она бы так и прошла мимо. Но я смотрела на нее во все глаза. У нее было все, чего не было у меня. Она была темной, словно земля, а волосы у нее были черные-пречерные, словно беззвездная ночь. Она обернулась и посмотрела на меня – искоса, как будто обещая что-то. И я попалась на крючок.

Я вглядывалась в ее прекрасное смуглое лицо, половина которого была скрыта угольно-черными прядями. Ее губы были прелестны, как цветок, и мне захотелось поцеловать их. Но вместо поцелуя она протянула мне трубку, и я вдохнула в себя дым – для нее, только для нее. Я не знала, к чему это приведет. Мы никогда не знаем – или, может быть, знаем, но нам все равно. Теперь я понимаю, что у меня просто не было шансов. Я пошла за ней.

Земля под моими ногами сменилась потрескавшимся гранитом, гранит – асфальтом, асфальт – якорцами, стелющимися по камням и песку. Сухой летний жар окружал меня стеной. Так трудно было идти сквозь эту стену! Наверное, даже сам воздух знал, что впереди меня ждет опасность, и старался меня остановить. То и дело я взглядывала на нее, идущую передо мной. Изящная спина, скользящая походка – она шла аккуратно, по струнке, словно самка оленя, забредшая в человеческое селение. Волосы у нее были распущены. Они свободной, дикой волной стекали по спине и заканчивались у верхнего края мягкой оленьей кожи, перехватывавшей ее бедра. Ее одежда, искусно расшитая бусинами, уместнее смотрелась бы в музее, чем здесь, на пыльных улицах, где самым красивым предметом был обыкновенный булыжник.

Так мы прошли до заброшенной стоянки в конце нашего квартала, где среди ржавых, ободранных до последней гайки автомобилей росли шалфей и индейская кисть. Она села на валун, и я села подле нее. Она протянула мне трубку, поднесла к ней зажженную спичку – для меня, все только для меня. Она ни разу не взглянула мне в глаза. Теперь я понимаю почему. Она скрывала свою уродливую половину – правду я должна была узнать позже. Я затянулась. Когда я открыла глаза, ее уже не было.

«Давай, девочка, – могла бы сказать она. – Тебе будет хорошо». И мне было хорошо. На какое-то время я забыла, что я всего лишь пылинка на чистом белом льне. Я узнала, каково это – быть избранной. Она любила меня.

Но теперь, когда с того дня прошло уже немало лет, Эм спрашивает у меня совета, но я не знаю, что ей сказать. Я каждый день ищу эту трубку. Я говорю ей: мне уже нечего ловить. Тебе нужно найти свою тропу. А я уже даже не знаю, в какую сторону смотреть.

Может быть, я бы в конце концов разобралась, как мне жить дальше, но я была слишком занята поисками Двуликой женщины. Так она действует. Она показывает нам свою красивую сторону – ту, что манит нас изгибом щеки и бархатистостью ресниц. Мы оглядываемся – не видит ли кто? Нет, никто не видит. А она смотрит на нас, улыбается и ждет – только нас, одних нас. Может быть, это ее запах или следы ее ног на разбитом тротуаре. Не знаю. Знаю только, что с ней мне очень хорошо.

А когда она уходила, я начинала метаться, как в лихорадке. Мысли роились, летели наперегонки, но в конце оказывалось, что все они об одном: о ее лице. И я снова выходила на поиски. Снова и снова, пока, кроме нее, ничего не оставалось. Я видела ее на каждой лестнице, в каждом окне. Я могла постучать в любую дверь – и там она ждала меня, с трубкой в руке.

Иногда я прихожу домой. Там меня ждет Эм. Лицо Эм не так красиво, как у нее. Эм пытается поговорить со мной, но у меня нет времени. Я сплю и возвращаюсь к ней. Так я живу. Иногда Эм хочет пойти со мной, но я говорю: нет, Эм, ты останешься дома. Если она хватает меня за рукав, я отталкиваю ее, возможно, слишком грубо, и отворачиваюсь, чтобы не видеть слез, которые она отчаянно пытается скрыть. От меня, своей старшей сестры. Не возвращаюсь я долго.

Как-то раз, когда я сидела на диване еле живая от слабости и глядела на полупустую бутылку бог знает чего, ко мне зашел мой старый приятель Угорь. Мы звали его Угрем, потому что он никогда не попадался. С первого взгляда можно было определить, что он провел с ней немало времени.

– Покурить есть? – спросил он. Он говорил не про ее дым.

– Ага. – Я протянула ему кисет. Тонкими, как у скелета, пальцами он набил сигарету. Достал из кармана коробок спичек. Пламя показало истинную глубину теней у него под глазами. Сквозь него было видно стену.

– Ну, ты как вообще? – спросил он. Я рассказала и, закончив рассказ, тоже спросила:

– А ты?

– Да потихоньку, – сказал он. – Хотел показать тебе кое-что.

Он ткнул себе в ладонь зажженной сигаретой, и она прошла сквозь нее – легко, будто просто сквозь воздух. Я была так обезвожена, что просто не могла заплакать. А стоило бы. Двуликая женщина увела Угря, моего хорошего друга. Она совсем увела его от нас.

Потом он ушел, но не через дверь. Не сходя с места, он медленно выцвел и рассыпался мельчайшими пылинками, которые погасли одна за другой, словно звезды перед рассветом. Я встала и отправилась ее искать.

Тогда-то я начала замечать и других призраков. Я видела их везде – в любой толпе, в любом собрании людей. Их одежда была изношенной и рваной. Их глаза тлели, как догорающие угли. Они курили и пили всё, что им предлагали – совершенно как все вокруг, – и все вокруг были пьяны или обкурены и не замечали, что они призраки. Но даже в самом густом дурмане я видела их. Они заговорщицки улыбались мне: я ведь разделяла с ними их секрет, я знала об их существовании – и не могла никому рассказать.

Из-за них я стала задумываться о таких вещах, о которых раньше никогда не задумывалась. Мне приходит на ум, а не видят ли призраков и эти – из другой части города. Может быть, призраки ходят на их заседания и нашептывают им в их холодные, бледные уши. Может быть, они прислушаются к призракам, раз уж не прислушиваются к нам. Каждый раз, когда я встречалась с Двуликой женщиной, я внимательно оглядывала ее. Она была по-прежнему прекрасна, свежа и реальна, словно живое, зеленое дерево. С ней ничего не происходило. Я научилась не обращать внимания на призраков, не замечать их улыбок. Я забыла о них на какое-то время. Меня мало что занимало, кроме ее трубки.

Но в последний раз все было иначе. Она протянула мне трубку. Взяв ее, я поднесла к ней огонь, вдохнула. Она наблюдала; она всегда наблюдает, она наслаждается вместе с нами, хотя ее губы никогда не касаются чубука. Я закрыла глаза, отдаваясь приходу. Когда я открыла их, лицо Двуликой женщины было повернуто ко мне уродливой стороной.

Я расскажу кое-что об уродливой стороне ее лица. Ты можешь увидеть ее только тогда, когда зашел слишком далеко и пути назад нет. Она показывает тебе свое другое лицо, но бежать уже поздно. В этом лице я увидела, во что я превратилась.

Я пошла домой и проспала три дня. Затем я пришла в сознание – и был мой черед ждать. Не знаю, сколько дней я сидела в холодном доме. Меня всю колотило, я смеялась – и это был смех безумия, – рвала на себе волосы, царапала лицо. Я бросалась к двери при каждом скрипе, каждом шорохе, думая, что это Эм, что она наконец вернулась домой. Я кидалась к окну каждый раз, когда мимо дома проезжала машина. В конце концов я сдалась. Сестренка не возвращалась, а я не могла больше ждать. Где-то на улице была Двуликая женщина, и я должна была идти к ней.

Я искала везде и не могла найти ее, но в один из дней я увидела Эм. Она шла по улице вместе с подругами. Я видела, как одна из девочек достала что-то из кармана и, прикрывая рукой, показала приятелям. О Эм! Как же так?! Я знала, что это была ее трубка. Девочки свернули в переулок, а я осталась стоять посреди улицы. Если бы могла, я бы заплакала, но во мне не осталось слез.

Телевизор мерцает в углу, ветер завывает за заклеенным скотчем окном. Эм свернулась у меня на коленях. Она такая маленькая, такая хрупкая. Я смотрю на свои руки, на волосы. Никто никогда больше не захочет пойти со мной. Когда-то я была красивой, но вся моя красота давно усохла и рассыпалась. Эм глядит на меня – глядит так же, как я глядела на Двуликую женщину, до того, как она повернулась ко мне своей уродливой стороной. Мне хочется сказать ей: нет, Эм, никогда не бери пример со своей старшей сестры. Но, конечно, на самом деле она смотрит не на меня – перед ней сейчас Двуликая женщина, и даже если Эм отвернется, она никуда не исчезнет.

Послесловие

Двуликая женщина, подобно Женщине-оленю, – это персонаж, пришедший из фольклора американских индейцев. Индейцы верили, что она бродит по лесам и равнинам и губит неосторожных путешественников. Пораженные ее удивительной красотой, они сходят с тропы и устремляются к ней в объятия. И тогда она показывает свою ужасную природу, но спасение уже невозможно. Этот рассказ написан под впечатлением от моей жизни на западе, где я своими глазами видела последствия употребления метамфетамина индейской молодежью. В тех местах Двуликая женщина – это не просто миф. Она живет среди людей, среди всех нас.

Эрзебет Йеллобой является редактором журнала Cabinet des Fées, публикующего сказочную прозу, и основателем Papaveria Press, частного издательства, которое специализируется на эксклюзивных, переплетенных вручную изданиях мифологической поэзии и прозы. Ее рассказы и стихотворения появлялись в таких журналах, как Fantasy Magazine, Jabberwocky, Goblin Fruit, Mythic Delirium, Electric Velocipede и др. В 2010 году вышел ее второй роман «Спящая Хелена» («Sleeping Helena»). Для получения более подробных сведений об Эрзебет Йеллобой посетите ее интернет-сайт на www.erzebet.com.

М. К. Хобсон
Оукс-парк

Тебе тридцать девять лет, ты женщина и мать, и ты только что не сказала мужу того, что могло бы спровоцировать скандал и драку. Лето почти кончилось, но дни еще длинные, а вечера еще теплые и полны гудения мух и слепней, и от этого тебе грустно, но ты не знаешь почему. У тебя есть дочь, которую ты уже не понимаешь, хотя ей всего двенадцать. Даже собственная жизнь для тебя загадка, ты проводишь день за днем в тумане неясного недовольства, всякая способность к принятию решений и отстаиванию собственного мнения утеряна в бесконечных компромиссах с семьей, ограничениях брака, и каждый новый день накрывает тебя с головой, словно дырявое покрывало.

***

У твоей дочери много подруг – загорелых исцарапанных созданий, таких же диких и невозможных, как и она. Они как будто с другой планеты. Они появляются словно из воздуха, оказываются у тебя за спиной, а ты никогда не слышишь, как они подбираются к тебе. Они похожи друг на друга, как две капли воды. Они валяются на диванах в темных прохладных комнатах, смотрят «Тин Ник», потягивают «Капри санз», сминают упаковки лапши быстрого приготовления и набивают рот вкусным крошевом. Они оставляют за собой следы из оберток и крошек. Как-то твоя дочь, которую подговорила ее лучшая подруга, неотличимая от нее, спрашивает: «Когда ты повезешь нас в Оукс-парк?» – и ты отвечаешь: «Когда ты уберешься в своей комнате»; ты знаешь, что она никогда этого не сделает, и поэтому тебе никогда не придется везти ее в Оукс-парк.

***

А потом ты слышишь разговор твоей дочери с двумя другими ее друзьями, мальчиком и девочкой, неотличимыми от нее, – исцарапанные коленки, загорелая до черноты кожа, волосы, как верхушки молодой кукурузы, и футболки, демонстрирующие их неколебимую преданность героям аниме. Они сидят в тени крыльца, лижут фруктовое мороженое на палочке и капают разноцветной слюной на серые от солнца и времени ступеньки.

– В Оукс-парке есть привидение, – говорит мальчик. – Там кто-то умер, и теперь там бродит призрак.

Ты замираешь и прислушиваешься. Раньше ты об этом никогда не слышала. Ты хочешь спросить: «Кто там умер? Там и в самом деле есть привидение? Как оно выглядит?» Но никто из детей наверняка не знает никаких подробностей, поэтому эти вопросы остаются незаданными и неотвеченными. Дети бегут на улицу и уносятся на своих велосипедах, оставляя после себя обертки, палочки и лужицы сахарной сладости – муравьям на радость.

***

Ты выходишь в Интернет.

Оукс-парк – небольшой парк аттракционов, расположенный в 3,5 мили (6 км) к югу от центральной части Портленда, штат Орегон.

Парк был построен Орегонской гидроэнергетической и железнодорожной компанией и открыт в 1905 году. В то время парки для отдыха и развлечений часто сооружались поблизости от трамвайных путей.

Большой деревянный каток для катания на роликах открыт круглый год. Примечательно, что в Оукс-парке до сих пор сохранился орган – теперь он является самым большим в мире органом, установленным на катке.

В настоящий момент штатным органистом Оукс-парка является Кейт Форчен, который играет по четвергам и воскресеньям.

Всё разноцветное, шумное, павильоны, лотки со сладостями, женщины в юбках с клиньями и мужчины в соломенных шляпах. Ты узнаешь, что двери и окна в танцевальном зале снабжены сетками от насекомых и что пол катка покоится на понтонах и поэтому остается на плаву, когда разливается протекающая неподалеку река Уилламетт. О мертвом ребенке или о привидении – ничего. От этого настроение у тебя немного улучшается. Поселившаяся внутри смутная тревога отступает. Возвращается муж, и вы не говорите о том, о чем вы оба не хотите говорить, и ты готовишь ужин, и вы едите перед телевизором, задернув окна от летнего солнца, которое летом так поздно закатывается за горизонт.

***

На следующий день ты получаешь электронное письмо от молодого человека, которого зовут Чак. Он работает в Оукс-парке. Ты уже забыла, что писала ему, – время Интернета не похоже на обычное время. Но когда сообщение появляется в твоем почтовом ящике, ты вдруг вспоминаешь, что заполнила на сайте форму, озаглавленную «вопросы об истории парка». Твой вопрос был коротким.

Есть ли в Оукс-парке привидение?

Ответ Чака почти столь же краток.

Некоторые посетители и сотрудники парка сообщают, что видели призрак девочки. На вид ей лет двенадцать. На ней типичная для 70-х годов одежда. Она крадет сладкую вату и катается на аттракционах. Ее любимый аттракцион – «Осьминог».

Твои пальцы яростно печатают вопрос:

Она счастлива?

Но ты не нажимаешь кнопку «Отправить», потому что ты понимаешь, что Чак не знает ответа. Скорее его знаешь ты.

***

Когда ты в последний раз ездила в Оукс-парк, тебе было двенадцать, и это был 1977 год.

Ты помнишь, как ты сидела на заднем сиденье «доджа», американская сталь неслась по узкому Селлвудскому мосту, а во все четыре открытых окна лился убийственный жар.

Руки у тебя липкие от пота, и ты одета в шорты «Хаггар» и футболку «Гаранималз», купленные в магазине «Сирз сёплас» в Ллойдовском торговом центре. Волосы у тебя светлые, как верхушка молодой кукурузы, а кожа загорелая до черноты и покрытая царапинами – их до того много, что ты похожа на карту звездного неба.

Твои родители холодно молчат – они ссорились всю ночь напролет. Это твоя награда, твои репарации, гарантирующие то, что в этом мире все идеально.

Профиль твоего отца жесткий, красивый и мужественный. Лицо мамы свежее и нежное, у нее гладкая стрижка, как у Дороти Хэммилл, большие, янтарного цвета солнцезащитные очки, внимательный взгляд. Твои ноги липнут к винилу. По радио играет «Отель Калифорния».

Твои родители останавливают машину под узловатыми, нездоровыми деревьями. Кажется, будто небольшая стоянка расположена не в том месте; чтобы доехать до нее, надо миновать сторожку и мастерскую, перед которой разбросаны старые детали от аттракционов. Ты входишь в парк через задние ворота, как будто пробираешься туда тайком, аккуратно обходя самые крупные трещины в разбитом асфальте и стараясь не споткнуться о корни деревьев. Твои родители поотстали и негромко меж собой разговаривают. В последнее время они говорят друг с другом, только когда ты их не можешь слышать.

Чтобы добраться до новых аттракционов, тебе нужно пройти старую аллею, вдоль которой стоят брошенные аттракционы, не работающие уже много лет. Старые здания рассыпаются величественно и не спеша: серебряное дерево и лупящаяся краска, великолепные фонари с разбитыми в незапамятные времена лампами, на которых свили гнезда птицы, кучи тополиного пуха в давно неметеных углах.

Круглый вход одного покосившегося строения забит досками. Он похож на гигантскую решетку ливневого стока. Ты бежишь к нему, вглядываешься в щель между досками – что там, в темноте? Прохладный воздух, сочащийся сквозь щель, пахнет плесенью. Родители зовут тебя, и ты бежишь туда, где расставлены новые аттракционы – стальная паутина колеса обозрения, разноцветный зверинец карусели, гигантский конструктор американских горок, собранный из ржавого железа, огромных болтов и перепачканного машинным маслом дерева. Дальше к северу тянется трасса для картов, пахнущая бензином и жженой резиной; за ней начинается долина реки, зловонное болото, по которому разбросаны отслужившие свой срок автомобили и разлохмаченные шины. А дальше по аллее светится неоновая вывеска «Самолеты», но на самом деле там стоит «Осьминог», вращающий щупальцами, в которых он держит черные луковицы кабин.

Ты стоишь в очереди, чтобы прокатиться на «Осьминоге», и видишь возле лотка со сладостями парня и девушку. На ней майка и светло-голубые шорты, и у нее длинные гладкие волосы, струящиеся вниз по спине. Она заложила за пояс большой палец, а сгибом локтя придерживает плюшевую обезьянку – видимо, выигранную в каком-нибудь призовом аттракционе. У парня густые кудрявые волосы, и он обнимает, по-хозяйски поглаживает ее. Ты хрустишь воздушной кукурузой. Ты не понимаешь их и вдруг осознаешь, что и не хочешь их понимать. Отец куда-то отлучился, и с тобой сейчас только мать. Она понимает их. У нее на лице грусть и боль.

Солнце палит по-прежнему, но ты начинаешь мерзнуть. Очередь движется, и тебе уже скоро садиться на «Осьминога», но ты чувствуешь, что скоро небо затянется облаками, ты чувствуешь, что скоро пойдет дождь, скоро станет холодно. Твои родители будут скандалить и драться, скандалить и драться. Начнется учеба, и у тебя будут новый учитель в классной комнате с натертыми полами и новая одежда, а затем колледж, и ты окажешься далеко-далеко отсюда, оттуда, где старые мудрые здания поддерживают порядок времен. Ты станешь девушкой с прямыми блестящими волосами, у тебя появится кудрявый парень в обрезанных по колено джинсах. Вы займете место своих родителей. Тебе исполнится тридцать девять лет, ты станешь женщиной и матерью, и все будет бессмысленно и не очень больно. Ты видишь все это в течение одного долгого ужасного мгновения, ты видишь, что все это будет повторяться и повторяться без конца.

***

Ты катаешься на «Осьминоге» с матерью. А затем ты убегаешь.

Ты находишь безлюдное место, замусоренный угол между электрическими аттракционными автомобилями, неподалеку от уборных. Ты забиваешься туда, садишься, обхватываешь колени руками. Прижимаешься лбом к коленям и закрываешь глаза.

Ты представляешь себе призрака, пустую оболочку, которую можно бить и мять, уступчивую, как твоя мать, когда перед ней маячат огромные кулаки твоего отца, податливую, как та девушка с длинными гладкими волосами, когда кудрявый парень нависает над ней, словно туча, закрывающая солнце. Ты притворяешься, что это существо есть на самом деле. Ты приказываешь ему занять твое место, там, в мире других людей. Ты шепчешь: «И не смей сюда возвращаться». Ты думаешь, что это как игра, как прятки. Ты спрячешься от времени и страха, от предательства и горя. Она, эта другая девочка, вместо тебя поедет в машине твоих родителей, вместо тебя будет жить в их доме. Она будет спокойно жить такой жизнью, потому что в ней нечему страдать, она не будет чувствовать страха, потому что она не чувствует вообще ничего. Легкая и неосязаемая, как туман, как воздух, пойманный покрывалом. А ты останешься в Оукс-парке. Днем, в самые жаркие часы, ты будешь спать, а вечерами, когда зажигаются фонари, старые дома будут шепотом рассказывать тебе о том, что они видели за свою долгую жизнь. Ты будешь дружить с ними, и они будут заботиться о тебе вечно.

***

Тебе тридцать девять лет, ты женщина и мать.

Ты просыпаешься утром после череды беспокойных снов, тягостных, бегущих по кругу снов, полных криков и тусклого света и запаха жженого сахара, и опять скандалишь с мужем. Ты говоришь ему, что он испортил тебе жизнь. Ты говоришь, что очень жалеешь, что вышла за него замуж. Говоришь, что никогда не любила его. Говоришь, что ненавидишь его, и, говоря это, сама чувствуешь – это чувство подобно тошноте, – что это правда. Вы долго орете друг на друга, и оба опаздываете на работу, а дочь опаздывает в школу.

Ты отвозишь ее. Она, съежившись, сидит на заднем сиденье, и ты скорее ощущаешь, чем видишь, ее тревогу. Ты ее хорошо понимаешь. Ты помнишь его, это чувство, когда все разваливается, когда мир вокруг рушится. Это странное и незнакомое воспоминание. Оно как будто принадлежит кому-то другому, кому-то, похожему на тебя.

Ты не едешь на работу. Ты возвращаешься домой и сидишь в гостиной на диване, а зной, словно кипяток, льется на дом сверху и лезет в открытые окна. Ты задергиваешь занавески, преграждая ему путь, включаешь все вентиляторы, но все равно ужасно жарко. Задремываешь, и тебе снятся здания с облезшей краской, с забитыми окнами и дверями. Ты думала, они таят свои тайны, ты думала, они мудрые. Но в них ничего нет. Ты просыпаешься от собственного крика.

Вечером ты едешь в Оукс-парк.

Воздух покоен, чист и пронизан светом. На закате ты сворачиваешь с Селлвудского моста, и солнце бьет в глаза с такой силой, что они начинают болеть. Ты едешь по дороге, ведущей в парк, и в золотом воздухе блестит тополиный пух. С реки Уилламетт налетает ветер и треплет выцветшие нейлоновые флажки. Фонари в парке, скорее всего, уже зажжены, но ты их пока не видишь.

Все здесь изменилось. Большая потрескавшаяся асфальтовая плешь, где раньше была картовая трасса, превратилась в большую, гладкую автомобильную стоянку. Болото теперь стало лугом, расчерченным многочисленными тропинками и площадками для пикника. Все стало как будто меньше. Многие из тех аттракционов, которые были здесь раньше, исчезли – даже поднимающая скоростная карусель со злыми клоунскими лицами. Тебе она никогда не нравилась, потому что она пахла соляркой и после нее кружилась голова и тошнило. Вместо старых горок из дерева и металла стоит что-то пластиковое, разноцветное, с многочисленными петлями. Ты проходишь мимо бывшего «Рудника с привидениями» и вспоминаешь, что очень боялась туда заходить. Теперь этот аттракцион называется «Путешествие Льюиса и Кларка», и вместо скелетов на тебя выпрыгивают бобры. Кругом одни второсортные, заимствованные развлечения с дешевыми рисунками и избытком супергероев. Из колонок выплескивается альтернативный рок.

Не осталось ни одного старого, заколоченного здания. Их сровняли с землей, и теперь на их месте большая площадка для пикников и футбольное поле.

Ты подходишь к лотку и покупаешь воздушную кукурузу. Она произведена в Китае, продается в герметичном пакетике из фольги и совершенно безвкусная. Ты садишься на старую зеленую деревянную скамью и дожидаешься темноты. Ты замечаешь ее раньше, чем она тебя. На ней шорты «Хаггар» и футболка «Гаранималз» из «Сирз сёплас». В руке у нее сладкая вата на палочке. Она беспрестанно оглядывается по сторонам, пробираясь через толпу с беспокойной целеустремленностью потерявшегося ребенка. Лоб озабоченно нахмурен. Затем она видит тебя, и ее лицо озаряется радостью и облегчением. Тебя, словно горячая вода из ведра, окатывают чувства. Гнев. Обида. Горечь. Жалость. Она бежит к тебе, хватается за тебя грязными ручонками. Прижимается чумазым лицом к твоему животу и плачет, ее храбрая бдительность растворяется в прерывистых всхлипах. Она рыдает, потерявшийся и нашедшийся ребенок, и ты, пытаясь ее успокоить, гладишь ее по лопаткам. Она цепляется за тебя изо всех сил. Проходящие люди видят это и сочувственно цокают и качают головами. Ты наслаждаешься моментом. Не торопишь его. Думаешь о дочери и вспоминаешь миллион выражений ее лица, которые ты никогда не могла расшифровать. Теперь ты понимаешь их все. Вспоминаешь всю ту сотню раз, когда ты ненавидела мужа, жизнь, работу… даже своего собственного ребенка.

«Я хочу домой, – всхлипывает она прямо тебе в рубашку. – Я хочу домой».

И ты хочешь забрать ее домой. Ты посадишь ее на заднее сиденье, и она уснет, измотанная многолетними испытаниями. Ты повезешь ее домой, и к тому времени, когда ты туда доберешься, она исчезнет, растает в твоей машине, сплавится с тобой в единое целое. Ты снова станешь целой. Оукс-парк потеряет одного призрака, а ты – приобретешь.

А затем случится скандал и драка, и еще скандал и драка, и еще, и ты снова увидишь бесконечную череду дней, лежащую перед тобой, и увидишь, как смотрит на тебя дочь, и поймешь, что написано у нее на лице, – отвращение, жалость и стыд. И, возможно, ты ударишь ее, обидишь так сильно, что она сотворит собственного призрака, и все это кошмарное колесо повернется еще раз, эта выворачивающая наизнанку петля снова замкнется.

Ты не можешь забрать ее домой.

От ужаса перед тем, что ты сейчас собираешься сделать, у тебя болят все мышцы. Ты не должна об этом думать. Просто сделай и все. Как там тебе всегда говорили? Глаза боятся – руки делают. Ты берешь ее за руку, и вы уходите. Она успокоилась, довольна, что ее уводят. На щеках сохнут последние слезы, но из носа еще течет. Вы идете к старой автомобильной стоянке в дальнем углу парка. Но на самом деле ты ищешь то место позади электромобилей, позади уборных. Оно такое же, как двадцать семь лет назад. Здесь валяется тот же мусор. Даже тополиный пух тот же.

Ты садишься на землю и берешь ее на руки, баюкаешь несколько минут, прижимаешь к груди, говоришь ей, какая она храбрая. Она, захлебываясь, тараторит – фразы как сломанные веточки: она не хотела; это была просто игра; она не хотела потеряться; она боялась; она долго искала тебя.

Ты шепчешь «Ш-ш-ш, ш-ш-ш» ей в ухо, а в это время твои пальцы находят рукоять кухонного ножа, который ты прихватила с собой из дома.

Ты внезапно и сильно чиркаешь ножом по ее гладкому коричневому горлу. Из него бьет фонтан, но это не кровь. Из нее вытекает время – миллион золотых закатов и белых, освещенных фонарями ночей; из нее вытекает страх – черная вселенская тень, тягучая, как патока; из нее вытекает страдание. Она бьется у тебя в руках, вздыхает, как смертельно раненный зверек. Она уменьшается, тает. Скоро от нее не остается ничего, кроме запачканной старой одежды из «Сирз сёплас». Ты заталкиваешь эти тряпки в какую-то щель.

Ты идешь к машине и дрожишь всем телом, но это просто реакция организма. Разум твой спокоен, и все вокруг снова становится смутным и далеким. Твоя привычная онемелость возвращается, и ты знаешь, что все будет хорошо.

Она останется в Оукс-парке. Она будет кататься на аттракционах и есть сладкую вату. Но она станет другой. Она будет ощущать весь тот страх, от которого ты скрылась. Легкая и неосязаемая, как туман, как воздух, пойманный покрывалом. Днем, в самые жаркие часы, она будет спать, а вечерами, когда зажигаются фонари, она будет напряженно, лихорадочно искать в толпе свою мать, которую она не хотела терять, и жизнь, которой она не хотела сдаваться.