Текст книги "Осторожно, писатели! [сборник]"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Елена Торсукова, Пермский край
Везение

В окна задувал сильнейший ветер. Несмотря на то, что солнце палило и температура была +25, сквозняки оставались сквозняками: со стола слетали салфетки, мелкие листки бумаги, дверь кабинета открывалась сама собой и с резким противным стуком захлопывалась…

Добравшись наконец до дома, я вздохнула с облегчением. Во‑первых, устала поправлять причёску (в зеркале увидела стоявшие вертикально, как после удара током (?!), залакированные перед выходом на улицу, волосы), а кроме того, устала бороться с бесстыдством ветра, стремящегося задрать мою широкую юбку до самого подбородка…

Наконец, наш новый дом… Люди въезжают до сих пор, делая ремонты и благоустраиваясь. Что это валяется под ногами?.. Москитная сетка… Странно… С чего бы это фирме, которая недавно их устанавливала во всех квартирах, раскидываться своим товаром! Наверно, забыли погрузить в спешке (всё‑таки, последний день рабочей недели!)… А может, выпала из какого‑нибудь окна? На всякий случай я подняла голову и пошарила взглядом по окнам – вроде, все с сетками…

А! – махнула рукой. – Найдётся хозяин! Мне до чужих сеток нет дела!..

Однако почему‑то вернулась обратно, подобрав её (небрежно брошенная сетка лежала так одиноко!..), и занесла в подъезд, аккуратно прислонив лёгкую рамку к стене возле входной двери.

До позднего вечера я колдовала на кухне. Окна распахнула, чтобы сладкий, немного приторный аромат пригоревшего варенья улетучивался вместе с порывами ветра. Муж читал газету. Замечаю, что он отмахивается от пары мух… Откуда?!

– Залетают, когда в дверь входим, – пояснил муж, не отрываясь от газеты и с аппетитом похрустывая свежим огурчиком… Через минуту он уже отмахивался от двух пар мух… А ещё через минуту на липкую банку с клубничным вареньем сел огромный шмель… Пока я прогоняла шмеля, муж, которому, видимо, надоело воевать с одолевшими его мухами, оторвался от газеты и потянулся к окну – закрыть…

– Где наша сетка?!

В вопле слышалось не одно только недоумение, а горечь и обида… Ещё бы! Остаться в такую жару без москитной сетки – смерти подобно! Обречь себя на бессонные ночи: окна открыть – кровопийцы‑комары одолеют, не открывать – лежать в духоте бетонной коробки квартиры, обливаясь ручьями пота (как всегда это бывает: кондиционер, в череде ремонтных работ и необходимых приобретений оказался последним!)…

В мгновение меня осеняет, и я, остолбенев на секунду, представляю валявшуюся под ногами у подъезда москитную сетку (…а ведь хотела ещё в фирму звонить, чтобы прибрали!..) Наскоро освободившись от фартука, на ходу надеваю туфли и мчусь на первый этаж – туда, где несколько часов назад оставила столь незаменимое и вожделенное в сей миг чудо человеческой мысли и технического прогресса!

«Чудо» стояло на том месте, где я его и оставила! Мысленно возблагодарив высшие силы, поселившие рядом с нами честных и чистых на руку соседей, я нежно прижала к груди лёгкую рамку с москитной сеткой…

Как мало, оказывается, надо, чтобы почувствовать себя самым везучим на свете человеком!..

Галина Урлина, г. Москва
Надо худеть!

«Надо худеть!» – в очередной раз услышал он и усмехнулся. Эту фразу она повторяла уже несколько дней. Значит, скоро начнётся.

Она стояла перед зеркалом и, положив руки на талию, натягивала назад лишнее, создавая идеальную фигуру.

Бока выползали сквозь пальцы, и она, поворачиваясь из стороны в сторону, недовольно оглядывала себя со всех сторон.

Наконец, опустив руки и вернув на место плотное тело, вздохнула и подошла к нему.

Он понял, что отношения вновь портятся. Сегодня последний вечер, когда она к нему ещё добра.

Он любил её всякой и не особенно переживал по поводу её внешности. Но когда в очередной раз она бралась за себя и садилась на «жесточайшую» (так она называла свою диету, когда позволялось пить лишь однопроцентный кефир), он вместе с ней переживал стресс.

Она в это время ходила злая, голодная, поминутно считала дни, оставшиеся до конца испытания. А когда наконец стрелка весов, покачавшись вокруг заветной цифры, останавливалась в нужном месте, с победоносной радостью возвращалась к обычному образу жизни.

Опять накупала всего и много.

В такие дни он отъедался: мягкий сыр, калорийная ветчина, молоко нормальной жирности, а не безвкусное полупрозрачное. Особенно он любил «вредную» пиццу и макароны с мясом.

Оба были довольны друг другом.

Он наблюдал её нежное щебетание по телефону: в одной руке трубка, в другой – свежая слойка, на столе – чашка густого горячего какао. Видел удовлетворённую улыбку, томные взгляды, обращённые к нему.

Она была так щедра на ласки, по нескольку раз на дню прикасалась к нему своими нежными руками, кормила на убой, понимая, что «путь к сердцу…» и так далее.

Он отвечал ей взаимностью, позабыв про трудный, неустойчивый характер и нанесённые обиды. Был уверен, что это не со зла. Ведь она так старается держать себя в руках, а это очень тяжело, поэтому и срывается на нём, понимая, что он свой, простит.

И вот опять наступают трудные времена.

А ведь он почти забыл про эти внезапные жёсткие перемены, что с ней происходят. Похоже, так ласково она пообщалась с ним в последний раз.

Завтра начнется настоящая чистка. Он снова станет изгоем, будет голодать, следить за перепадами её настроения и ждать перемен к лучшему.

А она, мучаясь, но не признаваясь себе в этом, будет делать вид, что получает от этих мучений удовольствие.

Так и произошло.

Наутро она перебрала всё, что стояло в холодильнике, без сожаления выбросила остатки «запрещённых» продуктов в мусорное ведро и гордо водрузила на полки две бутылки однопроцентного кефира.

…Пустой холодильник проурчал голодным мотором и затих, саркастически ухмыляясь: «Ничего, через два‑три дня отъемся!»

Мария Фомальгаут, г. Челябинск
Господин Президент или Новогодняя сказкаа в семи частях о том, как пенсионерка Нехрюхина устроила государственный переворот

1

Утром на завтрак в семье Нехрюхиных бы чай с мармеладом, и хлеб, и пшённая каша, приготовленная бабой Маней, и яблоки. Хотя на дворе было тридцать первое декабря, и все добрые люди мирно спали по домам, дед Митрий торопливо поглядывал на часы: он был водителем автобуса и даже в предновогодний день должен был идти на работу.

– А Президент‑то наш, знаешь… в Китай ездил! – деловито сообщила баба Маня, явно гордая тем, что слушает радио.

– Да нашему‑то Президенту… Вообще на пенсию пора собираться! – проворчал дед Митрий.

– С чего это ты взял? – вскинулась баба Маня.

– А как же, – ответил дед, жуя хлеб, – он же совсем седой стал, старый уже… Я тебе что скажу, жена: пора ему на пенсию собираться.

– Ну! Ври больше! – фыркнула баба Маня и, махнув передником, исчезла в кухне.

Раздосадованный дед натянул пальто, простился с бабкой и ушел на работу.

За окнами стало светать, синий в лучах утра снег замер на подоконнике.

– Ба, который час? – послышался из спальни сонный юношеский голос.

– Полвосьмого, Владенька, – бабушка посмотрела на часы, – ты спи, спи, рано ж ещё, каникулы ведь…

– Сессия, бабушка, сессия на носу, – не согласился Владик, – каникулы у детей, а у меня сегодня зачёт. Так что я пойду, бабушка. Вернусь часам к двенадцати, ещё помогу тебе ёлку поставить… Что там, сильно холодно на улице?

– Двадцать градусов, – ответила бабушка, наливая чай, – а знаешь ты, Президент‑то наш уходит.

– Куда уходит? – не понял Владик.

– С поста своего уходит, совсем уходит, – кивнула бабушка, – на пенсию.

– Кто сказал? – Владик чуть не уронил чашку.

– Да вот, по радио передавали, – кивнула баба Маня, уже успевшая забыть, что это ей говорил дед.

– Дела‑а, – задумчиво протянул Владик.

– Вот такие дела! – подхватила бабушка.

2

– Здорово, соседушка! С наступающим тебя! – шелестя тяжёлой юбкой и кутаясь в шаль, Баба Нюра перемахнула через порог. – Что, разбежались твои все?

– Разбежались, – степенно повторила старушка, – что с них возьмёшь? Носит их целым днями, где ни попадя…

– А Президент‑то наш, слышь, с февраля собирался пенсию повысить, – вспомнила баба Нюра.

– Президент? – встрепенулась баба Маня. – Да ничего он к февралю не сделает, Президент твой!

– Это отчего же?

– Да как же? Он же на пенсию уходит!

– На пенсию? Когда? – всплеснула руками баба Нюра.

– Почем я знаю, когда? Уходит, и всё тут! – махнула передником баба Маня.

– Кто сказал? – оторопела баба Нюра.

– Да вот, по радио вчера передавали.

Услышав, что новость передавали по радио, да ещё и вчера, баба Нюра смутилась: она‑то считала себя знатоком того, что происходит на радио. «Ну хорошо же, голубушка, – гневно подумала она про бабу Маню, – ты вперёд меня узнала, зато пока ты дома сидишь, я первая всему подъезду расскажу».

3

– Ну что, Вась, сдал? – веснушчатый парень поднялся со скамьи.

– Как же, будет мне зачёт от этого старого чёрта… Чтоб его! – и Вась с силой хлопнул по подоконнику.

– Хрен с ним, – первый студент снова сел на скамью, – а знаешь, что Президент с поста уходит?

– Нет ещё, – помотал головой Вась, – кто сказал?

– Нехрюхин говорит.

– Нехрюхин! – фыркнул Вась, – больше верь этому Нехрюхину!

– Нехрюхин отличник, ему верить можно.

– Если всем верить… – Вась не закончил фразу, погружаясь в тяжкие раздумья.

4

– Ну, Катюш, я бы хоть сейчас, – раскрасневшийся Вась вел девушку в тёмном пальто по заснеженной улице. – Но дай хоть институт кончить. Там устроюсь на работу, как‑нибудь всё образуется, заживем… Тогда и поженимся.

– Да что тебе ещё надо‑то, – Катюша, затягиваясь сигаретой, плыла вдоль аллеи, – родители добро дали, папа деньжат отстегнул, жить есть на что… Что тебе ещё? Личное разрешение Президента?

– Президент‑то наш на пенсию уходит, ты слышала? – стараясь уклониться от щекотливой темы, спросил Вась.

– Куда уходит? Смеёшься, что ли? У меня тётка в Кремле полы моет, она‑то всё знает, она мне всё расскажет…

– Всё да не всё! – оживился Вась. – Говорю тебе, уходит Президент! У нас весь институт только об этом и говорит.

– Скажешь тоже, – девушка затянулась в последний раз и лениво отбросила сигарету.

5

– Добрый вечер, Анастасия Петровна! С наступающим вас! – пробегающий по лестнице молодой секретарь на минуту остановился возле уборщицы. Секретарь этот был не Генеральный Секретарь, а один из личных секретарей министра финансов.

– И вам того же, Игорь Валентинович! – кивнула уборщица.

– Как живёте‑поживаете? Как здоровье?

– Спасибо, не жалуюсь! – бодро улыбнулся секретарь. – А вы как, Анастасия Петровна?

– Скрипим помаленечку, – кивнула уборщица, – Президент‑то наш уходит, говорят, слышали?

«Как Президент уходит? – молнией пронеслось в голове секретаря. – Что за чёрт, а я ничего не знаю… Что же это я оплошал? Уволят ещё…»

– А‑а, слышал, конечно, слышал! – кивнул Игорь Валентинович. – Шеф вчера говорил. На пенсию наш старик собирается. Что поделаешь, годы, – сокрушённо развел руками секретарь.

«Вот тебе на! – думала Анастасия Петровна. – Племянница‑то, получается, не обманула старуху, правду сказала! Стара я становлюсь, уже сама не знаю, что в Кремле делается!»

За окном медленно падал снег.

6

Глава Правительства по привычке поднялся с места, когда как всегда спокойный и важный Президент вошёл в кабинет, остановился на пороге, заложив руки за спину, оглядел комнату, затем прошествовал к столу и грузно опустился в кресло.

«Остановился на пороге, – с тревогой подумал Глава Правительства, – это неспроста».

Глава Правительства осторожно кашлянул.

– Доброе утро, господин Президент, – сказал он.

– Доброе, – кивнул Президент, – утро доброе.

На этом разговор сошёл на нет к немалой досаде Главы Правительства, которому не терпелось узнать… Но не мог же он спросить напрямую…

– Как у вас дела, господин Президент?

– Что значит – как дела? Дела как обычно, дела, как всегда, дела…

– Господин Президент, – снова кашлянул Глава Правительства.

– Что?

– Вы… Говорят, от нас уходите, господин Президент…

– Куда ухожу? – не понял Президент.

– Это… На пенсию, говорят, уходите.

– Зачем ухожу? – снова не понял Президент.

– Устали вы, говорят, уходите…

– Кто это говорит? – Президент наконец поднял голову.

– Да все говорят. Секретари, министры…

– Мало ли что говорят, – равнодушно протянул Президент, – вы больше слухам верьте…

– Вы совершенно правы, господин Президент.

«Тоже мне, придумают, – думал про себя Президент. – Я ухожу… Надо же было догадаться! И кто сказал? Глава Правительства сказал! Глава Правительства – птица важная… Попусту говорить не будет. Все говорят – секретари, министры… Что же это, в самом деле? Я ведь ничего такого не говорил. А если говорил? Или подписывал? На прошлой неделе я вот так про соглашение с Францией забыл. Нет, тут что‑то неспроста… Забывать я всё начал… Старею…»

7

В новогоднюю ночь на столе у Нехрюхиных был не только чай с мармеладом, но и видавший виды гриль, марокканские апельсины, и темнела на блюде копчёная колбаса, и зеленела в углу уже откупоренная бутылка шампанского, и слабо светилась в блеске свечи красная икра, и торжественно возвышался торт, и кот Жмурик, лениво жмурясь, поглядывал на минтая горячего копчения. Дед Митрий держал в руках бокал, Владик, нервно перебирая вилки, смотрел на экран, где за новогодним столом на фоне наряженной ёлки Президент всенародно объявлял:

– Я устал… Я ухожу…

– Дела‑а, – вздыхал Владик.

– Видал, видал! – баба Маня набросилась на мужа – Ну не права я была разве? Не права?

– Права, права, – успокоил её дед, – ты, жена, всегда права…

Павел Черкашин, г. Ханты‑Мансийск, ХМАО – Югра
Баба Каша

Эх, ну что за человек эта баба Каша! Мировой! Чего она только не знает. Целый учебник запросто можно написать с её слов по истории села Каменка двадцатого века. И к тому же очень гостеприимная. Без лишних расспросов провела в дом, усадила и твёрдо заверила, что сейчас же обязательно обо всём расскажет, мол, жизнь у неё на разные случаи богатая была. За семьдесят девять лет всякое бывало. Села рядом на табурет и неторопливо начала.

– Отец‑то мой, беда – рано помер, в двадцать восьмом году, от тубуркулёзу скончался. Мне тады только тринадцать лет было. Одна я у матери осталась одинёшенька. И не училась совсем.

– А что ж так?

– А кады?! Всё водиться с кем‑нибудь из мальцов деревенских надоть было. С одним, бывало, только вывожусь, а уж другой голосит благим матом.

А кады в Каменке коммуна образовалась, мы с мамой наипервейшие на пару пошли записываться. Сузнательные! Нынче‑то всё совсем не так. Где же! Царь раньше так не жил, как теперь некоторы проныры. Всё тянут, тащат. Кажный день воруют, деньгу копят. А всё им мало. Не‑ет, не было раньше такого. Хоть держи‑ка нож да режь меня – не припомню такого нахальства бесстыжего. Мне энто беда как не нравится, чуешь?!

А в колхозе‑то меня, слышь, только «правдой» звали. Никак иначе. Всегда за неё стояла. Справедливость во всём любила. Кажный день не ленилась, ходила проверяла тока, конюшни, не наведались ли туды жулики каки. Колхоз‑то у нас назывался «Заветы Ленина», вот я его заветы и выполняла.

Росла, помню, не по годам. Сама иногда беда дивилась энтому. Развитие и соображение у меня хорошее было, а сейчас толку совсем нету. Беспельтюк – одним словом. По одному делу, быват, по десять раз хожу. А в селе вообще стараюсь как можно реже показываться, только до магазину. У меня ведь и надеть даже теперя нечего, поизносилася вся, поизремкалася. Хоть на огород пугалом ставь! Да и к тому ж, до сих пор корят меня некоторые за мою правду‑то.

– А потом что же, так и не представилось возможности учиться, когда подросли?

– Не‑е‑е, всю жизню робила. Напропалую. Хотя… и праздники у нас тож, конечно, были. А то подумашь ещё ненароком, что в Каменке сплошь горемыки да лихоимцы подобрались. Нетушки, брат! Не всё же бедовать да горевать. Веселиться от души мы тоже умели и гадать. Вечёрки бывали часто.

А гадали‑то у нас так. Соберутся как‑нибудь девки, пойдут ночью к старой кузнице на краю села голоса слушать. Дверь там была давно уже без петель, её просто прислонят к проходу, и всё. А сами падут на коленки и слушают, кому и что в тишине померещится, глаза в теметь непроглядну таращат. Но без приключений тоже не обходилось.

Однажды парни, видать, прознали, в каку ночь туды девки пойдут, и раньше их в кузню прибежали. Затаились, испугать решили. Пришли девчата, ни о чём не догадываются, сели на колени прямо за дверью. А парни энтого не знали, думали, что они дальше отойдут, и опрокинули тесовую дверь внутрь кузницы, чтобы испугать. А дверь‑то прямо девчонкам на пятки упала. Ох, и крику среди ночи было! Все собаки в Каменке взлаяли. Половина села проснулась. Парням тогда беда сильно досталось, здорово девчонкам ноги зашибли, те, наверно, с месяц ходили, как старые гусыни.

А ещё иначе гадают. Молодые девчата захотят, к примеру, узнать, каким у них муж будет, соберутся опять‑таки глубокой ночью и идут в чью‑нибудь стайку баранов за мужское место ловить. Како это место у барана попадётся – тако и у мужа её будет.

Большо – так большо, а маленько, так не обессудь, сама выбрала. И опять же один парень как‑то прознал, в каку они стайку пойдут, пробрался вечером, разделся догола и спрятался меж баранов. Ой, смех! А девки что? Пришли, выбирать, щупать стали. Одна‑то из них у энтого парня между ног и ухватила. Сперва‑то не сообразила: «У‑у, какой добрый попался!» – говорит, а парень, не будь дурак, молчком развернулся в темноте и обхватил её крепко. Даже поцеловать успел да потилискать, где надоть. Ох, как она завизжала! Всех овец вусмерть перепугала. Как‑то вырвалась потом от парня, и все убежали без оглядки.

Девчонки над ней потом долго подсмеивались: «Ну как, хороший барашек попался?!» Пока та замуж не вышла. А так судьба распорядилась, что она именно за энтого парня и вышла, за «барашка» свого. И не покаялась. Видать, и правда, «добрый» попался, четырёх детишек настрогал. Вот ведь как в жизни бывает.

А хошь, я тебя свежей простокишей (простоквашей) угощу с вареньем? Клубничным! Ты его туды намешай. Оченно вкусно! Прям как городска коктэля получатся. Я сама так кажный день пью, мне беда как нравится. А потом я тебе ещё что‑нибудь интересное расскажу…

С бабой Кашей можно разговаривать бесконечно долго. Кстати, на самом деле её зовут Клавдия Ивановна. А бабой Кашей её сначала принялись звать маленькие ребятишки, которые не могли выговорить имя Клаша. А вслед за ребятнёй и всё село постепенно подхватило и стало величать Клавдию Ивановну бабой Кашей, приклеилось крепко, навсегда.

Евгения Шамина, г. Томск
Муки творчества

Наконец‑то я смогу порисовать, ибо лето и свободного времени много. Может, мольберт взять? Нет. Это неудобно, стоять посреди комнаты, скрючившись… Обойдёмся обычным столом. Где у нас листочек? Акварельный, между прочим, специальный. Ага, вот он. Чертим рамочку. Хотя зачем? Не на уроке же! Ладно, без рамки так без рамки. Теперь другой вопрос: что рисовать? А нарисуем… домик. Да, домик на берегу речки.

«Ну какой домик, – возникло внутри сознания, – ты же не в детском саду!»

– Какая тебе разница? Что хочу, то и рисую!

– Как‑то всё слишком просто, – заявил со стены портрет Сальвадора Дали. – Где фантазия? Где мысль?

«Вот‑вот», – согласился голос.

– Отстаньте, – я прочертила линию горизонта и принялась рисовать домик.

«А где перспектива? – опять встрял голос. – Ближнее больше, дальнее меньше, это даже ребёнок знает! Чему тебя в твоей «художке» учили?»

– Нет в тебе искры таланта, – сокрушался Сальвадор.

«Да глупая она просто!» – заметил голос.

– Отвяжись.

«Не отвяжусь, мне за тебя стыдно перед мастером!»

– Что это за убогое строение? – полюбопытствовал Дали.

– Не ваше дело.

– А чьё? Мы отвечаем за твоё будущее!

Я продолжала рисовать, не замечая язвительных комментариев собеседников. За этим игнорированием я умудрилась нарисовать речку и холмик. Почти готово. Теперь второй вопрос: чем раскрашивать? Акварелью, гуашью или, может быть, маслом?

– Гуашь не советую, это крайне непрофессионально!

– Последний раз прошу, отстаньте!

– Я же просто советую, – обиделся художник.

«Он просто советует», – подтвердил голос.

Юная художница, то есть я, пошла за водой.

– Если будешь рисовать маслом, то вода тебе не понадобится, – крикнул вдогонку Сальвадор Дали.

– А я акварелью рисовать буду!

«Ты с маслом и не справишься».

– Хотела бы – справилась!

«Не думаю».

– Ты вообще не думаешь, ты умеешь только поучать!

«Я же для тебя стараюсь».

– Не ссорьтесь, господа, не ссорьтесь! Живите в согласии друг с другом, – раздалось из комнаты, – придите и развейте мою скуку!

Пришлось подчиниться. Баночку на стол, коробку с акварелью туда же. Что ещё? Новенький набор кисточек «белка». Возьмём самую универсальную – «тройку». Теперь начнём!

Первым делом буду рисовать…

«Писать, писать, а не рисовать!»

Хорошо, писать небо. Ультрамарин, немного кобальта, разбавленного водой. Здесь мазнём бледно‑фиолетовым, для разнообразия. Красиво. Я бы даже сказала, идеально. Пусть теперь сохнет, а я пока чаёк попью.

«Первое правило Художника: не оставляй кисти в воде! – заорал в голове голос. – У них же все волоски вылезут!»

Я послушно вытащила кисть и положила её рядом.

«Так лучше. Кстати, зря ты эту бурду пить собираешься, от неё почки засоряются».

– И что?

«Ну как – что? У тебя засорятся почки, ты помрёшь, а кто вместо тебя будет создавать мировые шедевры, покорять мир?

– А почему ты мир не покорял?

«При чём тут я? Мы сейчас не обо мне говорим, а о тебе».

– Там уже, наверное, всё высохло.

«Опять обиделась? Я же тебе только добра желаю, а ты…»

– А я делаю что хочу.

«Ну и делай, только потом не ной».

– Тебя не спрашивали!

«Да иди, рисуй уже!»

Пожалуй, он прав. Небо правда высохло, трава и река прошли быстро, даже без комментариев моих приставучих собеседников. Видимо, их всё устраивало.

Время проходило спокойно. Даже подозрительно спокойно.

Но радоваться было рано. Как только я принялась за домик, они сразу же оживились и с новыми силами начали приставать.

– Ну что это за дом? – вопрошал Дали. – Это на сарай похоже! Где неповторимая фактура дерева? Где брёвнышки? Почему крыша гладкая? Черепицу рисуй!

– Это – не просто дом! Это – моя фантазия! Он может быть любым.

– Вопросов нет!

«Да какая у неё фантазия?»

– Не спорь с ней, друг, она ненормальная!

– С чего бы?

– Разве у нормального человека может быть такой домик?

– У вас, знаете ли, тоже картины были… ммм… оригинальные. Вы тоже ненормальный?

– Я – творческий!

– Ладно уж, творческий, сниму вас завтра со стены. К родителям перевешу. Пусть мучаются.

«А со мной ты что делать будешь?»

– Тебя я буду истреблять. Постепенно.

«Только попробуй! Я тебе все картины испорчу!»

– Эту картину ты уже не испортишь. Она готова! Будет висеть на моей стене вместо Сальвадора.