Текст книги "Итальянская новелла. XXI век. Начало"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Франко Арминио
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Итальянская новелла
XXI век. Начало

Элиза Бальони

Введение

Всякая антология, как говорит итальянский славист и поэт Анджело Мария Рипеллино, в связи со своим собственным выбором произведений советской поэзии, «похожа на магический обряд. Завладев малой долей, составитель верит, что охватил всё, как древние люди, верившие, что держат в своем кулаке человека, добыв его волосы или ногти»[1]1
  Ripellino А. М. «Lettera all’editore a proposito di questa antologia» in Nuovi poeti sovietici, a cura di A. M. Ripellino. Torino, Einaudi, 1970, p. VII.


[Закрыть]. И в данном случае выбор не претендует на отражение всей картины современной итальянской литературы, но ставит перед собой задачу исследовать работу новых литературных мастерских, строительных площадок, на которых возводятся новые миры, неожиданные и чуткие ко всем внешним раздражителям. Задача антологии – извлечь, если возможно, драгоценные камни из почвы, на которой идут строительные работы.

«Литература беззаботно минует события, не утруждая себя их описанием; она верит в будущее». Такие цитаты используют для того, чтобы развлечь или произвести впечатление, и было бы приятно думать, что эти слова предназначены именно для этой антологии. Произведения, которые мы предлагаем вниманию читателя, дают твердое основание для веры в будущее литературы, в юность и свежесть ее жизненной силы, которая разрушает и создает миры. Эти рассказы готовы изменить направление движения, если оно теряет ясность или останавливается. Они восстают против наихудшего из бедствий – против настоящего. Сонного, бледного, тяжелобольного настоящего. Средства борьбы могут быть самыми разными: традиционное повествование, лирическая проза, фантастические и метафорические сюжеты.

И вот начинается полет в мир неожиданных образов, яркого, необычного языка, которому чужды заурядные речи средств массовой информации. Вся Италия, от паданских равнин до горных склонов крайнего юга, бросает вызов закону тяготения.

Сегодня, как никогда прежде, очевидна необходимость отстраниться от торопливого унифицированного языка средств массовой информации. Письменность используется повсюду, от рекламных плакатов до интернета, но литература ищет другое место. Она противопоставляет себя слову как элементу системы потребления, в том числе потребления информации, слову-товару. Еще Беньямин[2]2
  Вальтер Беньямин (1892–1940) – немецкий философ.


[Закрыть] в своем эссе, посвященном Николаю Лескову, указывал на то, что обильный информационный поток может послужить тому, что мы забудем, какое значение имеет повествование, перестанем понимать величие этого значения. Информация, ее претензия на достоверность сводят к минимуму способность повествования пробуждать нашу память, понимать ценности, сообщаемые нам обособленной историей: «В то время как искусство повествования становится все более редким, распространение информации решительно занимает твердые позиции. Каждое утро нам сообщают о том, что происходит во всем мире. И, несмотря на это, нам не хватает историй, обособленных и насыщенных значением. Это происходит оттого, что все события доходят до нас в фаршированном виде – начиненные объяснениями. Иначе говоря, почти ничего не происходит ради повествования, почти все – ради информации»[3]3
  Benjamin W. «Il narratore. Considerazioni sull’opera di Nikolaj Leskov», in Angelus Novus. Torino, Einaudi, 1995, p. 253.


[Закрыть].

Эта книга – окно, из которого открывается вид на малую прозу современной Италии, – представляет десять авторов, неизвестных русскому читателю. Это небольшой шаг к открытию нового яркого мира, собрание образцов различных тенденций. По отношению к традиции малая проза весьма неустойчива, ее характер можно назвать блуждающим по волнам, она может быть повествовательной, лиричной, сюрреалистичной, реалистичной, она владеет и языком повседневности и языком литературной памяти. В этой антологии мы попытались собрать произведения, в которых выражаются и пересекаются различные направления.

Проза Джорджо Фалько, на первый взгляд сосредоточенная на описании реалий, сдержанно и скрупулезно наблюдает за жизнью жителей провинциального и невежественного индустриального севера, чтобы выявить ее скрытые недуги, среди которых особенно выделяется, подобная наркотической зависимости привычка к второсортным и безличным потребностям, к индустриальным строениям и жутким переплетениям автомобильных дорог. Этот скрытый недуг вскрывается острым стилем, похожим на скальпель, которым производят тщательную операцию, деформируя очаг болезни, пародируя его, определяя его как оправданное сумасшествие, и отмечая упадок среднего класса буржуазии, как некогда поступали Тоцци и Звево.

Джорджо Фалько не единственный автор антологии, показывающий нам жизнь, которая протекает у ворот бесчисленных фабрик, наводнивших северо-восток страны. Другой автор входит в эти ворота, становится решительным антагонистом этого мира. Эммануэле Тонон с несомненным литературным талантом исполняет роль глашатая страданий фабричной жизни, построенной человеческими руками, трудом и болью. «Богослов-рабочий» – такое определение дает себе Тонон, произнося мистический приговор этому миру, sub specie aeternitatis.

Южнее, по другую сторону от готской линии, лежит область, в которой проводит свои литературные исследования Франко Арминио, приверженец «литературного краеведения». «Литературное краеведение» – термин, который Арминио ввел для того, чтобы обозначить деятельность, нацеленную на возвращение исконных традиций юга, и, главным образом, апеннинской Кампании. Его тексты едва ли можно отнести к жанру собственно новеллы, однако тот факт, что автор в данном случае выбирает не антропологические или социологические, но литературные средства, представляется весьма значительным. Стиль Арминио афористичен, в нем соединяются «лирические репортажи» и дневниковые записи. Как некогда Пазолини, Арминио придает большое значение крестьянской культуре, которую он считает одним из наиболее существенных элементов итальянской культуры в целом.

Региональные черты проявляются и в произведениях Джорджо Васты. Но здесь требуется уточнение. В отношении авторов этой антологии речь может идти о регионализме, лишь в той мере, в какой локальная реальность является ключом к пониманию целого, частью которого она является. Поэтому ни один из них, за исключением, вероятно, Франко Арминио, не может быть отнесен к числу сторонников партикуляризма. Джорджо Васта уподобляет свою литературную работу технике каротажа; его Палермо становится образцом почвы, по которому он изучает Италию.

Живой материал оказывается в руках писателя-исследователя и подвергается долгой и тщательной разработке, после которой превращается в рассказ-артефакт. Алессандро Де Рома вводит в повествование фантастические и гротескные фрагменты, отражая таким образом двойственный характер бытия. Его произведения бросают вызов всему, что можно назвать общим местом. Флавия Гандзенуа, чье творчество также отмечено подобным мотивом, проникает в недра духовного мира своих персонажей. Ее повествование идет по кривой прерывистой линии, рвется вперед – к сверкающей силе, способной осветить бытие.

Творческий мир Пьерджанни Курти обогащен техническим образованием и продолжительной работой в качестве драматурга и режиссера. В своих рассказах, как и в театральных работах, звучным, глубоким языком, никогда не подверженным чрезмерному академизму, он рассказывает о сложном мире истин, которые невозможно изобразить. Жизнь его героев похожа на эксперимент, проводимый где-то на границе существования с убежденностью в том, что реализованное не исчерпывает возможное. Курти настойчиво отстаивает права литературного вымысла, отводя ему вполне определенную роль – вопроса «что делать с этой жизнью».

Некоторые авторы, например, Спараюрий, Элена Меарини, Аде Дзено недавно пересекли тридцатилетний рубеж, и только входят в литературу, но делают это посредством необычных и нетипичных художественных опытов. За именем Спараюрий скрывается несколько писателей. Так же как Лютер Блиссет, а впоследствии By Минг, Спараюрий – это авторский коллектив. Тексты, представленные в этой антологии, являются частью широкого движения, цель которого, смешивая традиции, испытывая различные формы повествования, создать просторное и, может быть, небезопасное свободное пространство между поэзией и новеллой.

Архитектоника «вещного» языка Аде Дзено идеально подходит для описания парадоксальных в своем анахронизме персонажей, странное существование которых почти переходит границы их собственной жизни, не освобождаясь в то же время от ярости событий и переживаний. Личность в рассказах Дзено как бы запечатлена увеличенным фотоснимком в противоборстве с собственным образом.

Страдания, порожденные социальной несправедливостью, стали движущим механизмом произведений Элены Меарини, что выводит ее за рамки определенного направления. Ее опыт актрисы и драматурга реализуется, среди прочих мест, и в тюрьмах, где она устраивает театральные постановки и организует литературные лаборатории. В этом взаимопроникновении искусства и жизни, слова и плоти, в этой жизненной силе, растрачиваемой во все стороны, на все 360 градусов, ее удивительное творческое могущество. Неслучайно название одного из ее романов – «360 градусов гнева».

В заключение следует сказать, что авторы, произведения которых собраны в антологии, представляют многие, не похожие друг на друга течения современной итальянской литературы, что уподобляет эту книгу зеркалу, в котором отражается Италия, всегда отличавшаяся многогранным разнообразием в области языка, и культуры в целом. Каждый автор показывает нам свою Италию через призму литературы.

Перевод Антона Чернова

Пьерджанни Курти

Пес

1

Когда она увидела его впервые, он показался ей невероятно забавным. Его друг был слепым, настоящим слепым, а он был одет в костюм собаки. Ей пришлось пройти мимо них. Они стояли прямо у входа в метро.

– Прошу тебя, подай что-нибудь. Он так беден, что даже собаку купить не может.

Он указывал на своего слепого хозяина, а когда рядом не было прохожих, о чем-то говорил с ним вполголоса, горячо и увлеченно.

Три месяца спустя они были на том же месте. Дэни уже хорошо освоил профессию собаки. Он переводил слепого через дорогу, сторожил деньги и, пока они ждали милостыни от кого-то из прохожих, о чем-нибудь болтал с хозяином. И еще у них был небольшой радиоприемник, который они настраивали на трансляции футбольных матчей.

Каждый раз, когда она проходила мимо, пес отвешивал ей шутовской поклон, а слепой лишь поднимал голову, как будто хотел отчетливее слышать звук ее шагов. Дэни больше не просил ее «Подай что-нибудь, пожалуйста». Она не давала и никогда не дала бы ему ничего. И теперь он только вставал на задние лапы и приветствовал ее церемонным поклоном.

Проходя мимо в пятницу вечером, она увидела, что пес стоит один. Он встал на задние лапы, но на этот раз не поклонился ей. Она спешила, у них с мужем были планы на вечер.

– Извините, – сказал ей пес.

Она испугалась: этого пса и его странного одиночества, и всей этой истории, в которой уже сквозило что-то безнадежное и зловещее. И когда он снова обратился к ней – «Я надолго не задержу вас», – это просто взбесило ее. Ей было до того мерзко, что она ускорила шаг. А потом вдруг резко остановилась и, нервно глядя по сторонам, стала искать глазами полицейского, постового, кого-нибудь, чтобы закричать, что этот вонючий пес пристает к ней. Чтобы его выкинули отсюда ко всем чертям. Но ни одного полицейского рядом не было. Она быстро вошла в метро и вечером за ужином не чувствовала ничего, кроме отвращения.

В понедельник она увидела его на том же месте. Он не сказал ей ни слова и не поклонился. В пятницу он снова был там. Стоял, как обычно, неподвижный и молчаливый. Когда кто-нибудь бросал ему монету, он кивал в ответ, и только. Все это раздражало. Она открыла кошелек и бросила ему два евро со всем презрением, на которое была способна. Он не поднял. Она посмотрела на него с вызовом. Пес встал и ушел, оставив на тротуаре монету в два евро. Она оглянулась. Все делали вид, что не смотрят на нее, но она была уверена, что стала объектом злорадного любопытства.

Подобрать монеты, оставленные нищим, она, конечно, не могла.

В следующий понедельник он снова был там, но милостыню не просил. Одетый, как в пальто, в костюм собаки, он сидел у входа в метро в смешной позе: облокотившись спиной о стену и выставив напоказ обмякшее и полинявшее брюхо своего костюма. И это, наверное, показалось бы непристойным, если бы не его занятие: он внимательно читал книгу, как будто рядом никого не было. Огрызком карандаша он что-то подчеркивал и делал какие-то заметки на полях. Миски, унаследованной от слепого, не было. Не было ничего, во что можно было бы бросать деньги, и монет рядом с ним на асфальте тоже не было. Только пустая шерстяная шапка лежала на тротуаре.

Когда в другой раз она проходила мимо, он поднял голову и закрыл книгу, заложив между страниц свою поношенную лапу; можно было подумать, что он ощущает ее присутствие. Пес ничего не говорил; ждал, что она скажет что-нибудь. Она была в замешательстве. Едва не ушла. Ей стыдно было стоять там, рядом с этим фальшивым псом, этим отвратительным нищим, которого никто не сумел бы спасти, даже если бы захотел; с этим псом и жутким контрастом между его нищетой и его тайным оружием – карандашом, которым он рассеянно делал какие-то пометки; все это было похоже на последнюю песню перед крушением его изношенного Титаника.

Она ухватилась за последнюю ниточку – за садизм:

– Его больше нет? – спросила она, указывая на место слева от него, где раньше сидел хозяин.

– Для него нашлось место в пансионате.

Пес говорил спокойно, отчетливо, ровно, его голос был похож на катер, уверенно идущий через бурю.

– А ты?

– В пансионате не держат собак, – сказал он, как говорят, о вещах самых обыкновенных.

– А тебе, видно, и не нужен слепой, чтобы попрошайничать.

– Ошибаетесь. Мне ничего не подают. Говорят, чтобы шел работать.

– Я тебе уже подала.

– Вы? Вы дали мне только два евро.

– А сколько должна была дать?

– Каждый должен платить в соответствии с испытываемым интересом.

– Иди работать.

– До вчерашнего дня я работал.

– Найди себе настоящую работу.

– У меня была настоящая.

– И больше ты ничего не умеешь?

– Умею. Это. – Он поднял книгу и карандаш, и добавил: Я закончил философский факультет.

Дэни снял капюшон.

– Это бесполезно, – сказал он и посмотрел в свою шапку, потом вывернул ее наизнанку и, не надев капюшона, снова начал делать заметки на полях своей книги.

– Если дадите мне 10 евро, я пойду поем. Если нет – обойдусь.

Дэни был брюнетом с глубоким чувственным взглядом.

– Ты действительно изучал философию?

– Да. У меня диплом по эстетике. – сказал он и, немного помолчав, добавил: Послушайте, я могу быть вашим сторожевым псом. В общем, я ведь лучше любой настоящей собаки. Испытайте меня. Я довольствуюсь малым: немного мелочи на еду. А время, чтобы читать и писать, я нахожу сам. И, конечно, у вас не будет проблем со страховыми отчислениями. За сторожевых собак отчисления не делают.

– Я не могу держать тебя в саду. Все увидят, что ты фальшивый пес.

– Я могу жить в подвале и выходить только ночью.

– Я тебе не верю.

Дэни расстегнул молнию своего костюма и снял его. Под костюмом у него были джинсы и зеленый свитер. «Вот мои документы», – сказал он и достал из маленькой сумки, висевшей у него через плечо, удостоверение личности и диплом. Ей было стыдно, оттого что все прохожие видят, что она разговаривает с нищим, который держит в руках костюм собаки.

– Убери этот костюм.

Он быстро засунул собачью одежду в целлофановый пакет, лежавший рядом с ним.

– Ты моешься?

– Да.

– Точно?

– Точно, – сказал Дэни, потом добавил: – Я многое умею делать, не только сторожить. – И затем с надеждой стал ждать.

– Я подумаю.

– Спасибо.

Теперь он мог надеяться, и она жалела об этом. Она хотела повернуться к нему и сказать – нет, ничего не получится. Но потом подумала, что страховых отчислений делать не придется. Надо было поговорить с мужем. Она вошла в метро и стала спускаться по лестнице. Потом подумала, что пес может пойти за ней и узнать, где она живет. Ей совсем не хотелось вдруг увидеть его у своего дома, в собачьем костюме.

Она остановилась и, развернувшись, опасливо поднялась обратно. У входа она тайком попыталась разглядеть, на месте ли пес. Он в это время разговаривал с женщиной средних лет. Отчетливо были слышны фразы: «Я узнала, что ты получил диплом». – «Да, синьора», – вежливо сказал он.

– Ты уже нашел работу?

– Пока ничего постоянного.

– С твоими способностями не трудно будет найти подходящую работу, – сказала женщина. – Проводи меня, – добавила она. – Он повернулся и оказался лицом к лицу с ней. И улыбнулся ей.

– Синьора, – сказал он своей бывшей преподавательнице, – это моя подруга.

– Что ж, очень приятно, – ответила женщина, лукаво посмотрев на них.

– Заходи ко мне, – добавила она уходя.

– Обязательно зайду.

– Значит, у тебя действительно есть диплом.

– Да.

– И ты работаешь собакой.

– Пока не заберут в живодерню. Я ведь бродячий пес.

– Ты можешь устроиться сторожевым псом у твоей знакомой.

– Она думает, что я человек.

– Хорошо, ты меня убедил. Мне как раз нужен сторожевой пес.

Обязанности сторожевого пса Дэни исполнял превосходно. В том, что в такой собаке нет ничего дурного, надо было прежде всего убедить Антонио; и здесь ей пришлось потрудиться. В конце концов, он согласился, но только при условии, что Дэни ни одной лапой никогда не ступит в дом, и, выходя в сад, всегда будет надевать собачью одежду. Костюм ему сшили новый, очень реалистичный, из легкой ткани, хорошо пропускающей воздух; теперь он был бергамской овчаркой. В одном из помещений подвала, где раньше стирали и сушили одежду, а теперь расположился пес, Антонио устроил нехитрый душ вместо ванны для стирки. Дэни попросил только, чтобы ему позволили взять из дома некоторые книги. По ночам, чтобы не привлекать любопытных взглядов, он чем-нибудь занимался в саду, если это было необходимо. Все остальное время он читал, делал какие-то заметки и охранял дом.

Надо сказать, что с тех пор как у них появился такой необычный пес, они чувствовали себя спокойнее. Вначале Антонио иногда развлекался, подразнивая его.

– Ну что, как жизнь собачья?

Еве, когда ее любопытство было удовлетворено, Дэни стал неинтересен. То же произошло и с детьми. Кроме того, мужу было неприятно, что она с таким доверием относится к собаке.

2

Пес оказался деликатным сторожем. На глаза никому не показывался. Хозяин предпочитал, чтобы такая большая собака не привлекала внимания. Через несколько дней после его появления в доме ему позволили подниматься на чердак по черной лестнице. Он располагался на балконе с кирпичным парапетом, в котором были небольшие прямоугольные окошки. Когда шел дождь, он укрывался на чердаке и продолжал следить за обстановкой через форточку. У него было много свободного времени. По утрам, когда никого не было дома, он мог читать. Днем Ева возвращалась домой раньше мужа, иногда и раньше детей. Было слышно, как она занималась какими-то домашними делами. Он старался не встречаться с ней, и если какая-нибудь случайность все же сводила их в одном месте, пытался вилять хвостом и опускать уши; впрочем, больше пытался, чем делал. Она ничего ему не говорила. Иногда к нему обращался Антонио. Спрашивал, есть ли какие-нибудь проблемы, заметил ли он что-нибудь, – в общем, интересовался, все ли под контролем.

Однажды Ева с ним заговорила. Она вошла в подвал, где он в это время что-то писал; он не заметил ее.

– Сними этот костюм, – приказала она. – И вынеси вещи из подвала.

Она бросила ему старую одежду Антонио.

– Надень это.

Иногда она давала ему какое-нибудь поручение, всегда что-нибудь неприятное и трудное. Но он не жаловался: закрывал свою тетрадь и прятал ее во внутренний карман своего костюма.

– Что ты там пишешь в этой тетради?

– Так, небольшие заметки.

– И о чем же?

– Думаю, это не имеет большого значения.

– Почему тогда пишешь?

– Потому что еще не уверен, что это не важно.

Однажды она строго спросила его:

– Ты там не о нас, случайно, собираешься рассказать? – Она сделала знак рукой, как бы обводя круг, означавший семью.

– Я пишу о том, что знаю.

– А я там есть, среди вещей, которые ты знаешь?

– Этого я еще не знаю.

– Чего ты еще не знаешь?

– Известна мне эта вещь или нет.

Ответив, он снова принялся волочить большую вазу с лимонным деревом. Это дерево надо было переместить в комнату без отопления на первом этаже, которая служила оранжереей. Закончив работу, он направился в сторону душа.

– Идешь делать записи? – язвительно спросила она.

– Нет, я должен проверить, все ли в порядке на территории, за которую я отвечаю.

Он спустился по лестнице, разделся и вошел в душевую. После душа, снова надевая собачий костюм, он услышал, как, спускаясь по лестнице, она спросила – «можно?»

Дэни ответил, что она может войти. Полностью надеть костюм он еще не успел, и поэтому стоял с обнаженным торсом.

– Какая фигура, – сказала она.

В ответ он только вежливо улыбнулся. Его тетрадка лежала рядом на кушетке.

– Можно? – сказала она, взяв тетрадку.

– Там ничего не понять, – сказал он, предельно вежливо. – Я стенографирую, чтобы сэкономить бумагу. У меня ее не много.

– Если хочешь, я куплю тебе тетрадей.

– Спасибо. Это было бы чудесно.

– А потом ты дашь мне почитать?

– Хорошо, – сказал он.

– Одевайся, – сказала она. – Но не по-собачьи; я возьму тебя с собой.

Они сели в машину и поехали в торговый центр, на другой конец города. Она купила ему тетрадей, ручек, пару джинсов, несколько футболок и пиджак. Старую одежду она сложила в пакет и выбросила в контейнер для мусора. А потом, отправляясь за продуктами, взяла его с собой.

– Долго ты еще собираешься работать собакой?

– Возможно.

– Ты ни к чему не стремишься?

– Стремлюсь.

– Быть писателем?

– Если получится.

– А если нет?

– Тогда и подумаю.

– Ты не боишься будущего?

– Нет.

– А если бы тебе пришлось работать псом всю жизнь?

– У меня было бы много времени, чтобы писать.

– И ты не думаешь завести семью? Ну, хотя бы несколько щенков. – Она засмеялась, потом извинилась.

– Не знаю.

– У тебя есть женщина?

– Это было бы несложно, – ответил он и замолчал.

– Так что же, есть или нет?

– Нет.

Наступил следующий день, и жизнь пошла своим чередом. Как и обещал, он начал переписывать то, что раньше стенографировал. Писал и днем и ночью. Она освободила его от обязанностей пса, но работа продвигалась медленно. Он писал без спешки.

Антонио сказал псу, что, наверное, в ближайший уик-энд вместе с семьей поедет в горы. Дал ему указания; вручил связку ключей и объяснил, как надлежит следить за домом. Потом дал ему мобильный телефон.

«Если будут проблемы – звони».

Антонио разрешил Дэни пользоваться кухней и сказал, чтобы по ночам он допоздна оставлял где-нибудь свет. Если будут звонить – он не должен отвечать. Они включили переадресацию вызова. На кухне он мог смотреть телевизор и мог спать в доме – на первом этаже, в комнате для гостей. Она проводила его в эту комнату; показала ему, где лежит пижама, открыла дверцы шкафа и сказала, что он может положить туда свои вещи. Потом она добавила:

– Лучше, наверное, чтобы дети думали, что у них есть собака.

– Конечно, – ответил он. – Дети всегда видели его в костюме собаки. Они были уверены, что он – пес.

– Хорошо, – сказала она, немного смутившись.

Ева вернулась раньше. Так случалось. От отдыха в горах она быстро уставала и поэтому возвращалась к своим воскресным делам: домашнему хозяйству или финансовой отчетности магазина. Если детей не было дома, ей удавалось немного отдохнуть. Она приехала в субботу вечером. Антонио позвонил псу и предупредил его:

– Ты умеешь готовить?

– Более или менее, синьор.

– Сделай что-нибудь горячее. Ей нравятся овощные супы. Сможешь приготовить приличный минестроне?

– Думаю да, синьор.

– Хорошо.

Когда она приехала, кухня была в полном порядке. Кроме минестроне, он приготовил ей несколько маленьких деликатесов: бутерброды с семгой, зеленый салат с орехами в сахаре, приправленный бальзамическим уксусом, и в довершение всего этого – превосходный пирог татен.

– Кто тебя научил так готовить?

– Я работал посудомойкой.

– Посудомойки готовят?

– Нет, но они наблюдают.

Ей хотелось говорить.

– Переоденься, пожалуйста.

Пес вернулся через несколько минут, одетый по-человечески. Ева попросила его сесть за стол и поужинать с ней. Он поставил прибор для себя и стал прислуживать ей за ужином. Она попросила его говорить.

– О чем-нибудь, – сказала она.

Он говорил о Гегеле и об отношениях раб – господин. Она не отвечала. Пес говорил спокойно, и когда для очередной порции еды он делал небольшую паузу – она превращалась во временной интервал, необходимый, чтобы подумать над сказанным. Он говорил ей о Прусте, Маккормаке, Селине, о множестве других вещей. Когда ужин закончился, и пес хотел убрать со стола, она остановила его решительным жестом. Он вернулся к разговору.

Когда уже светало, она сказала, что ей надо немного поспать. А потом добавила: «Пожалуйста, составь мне компанию. Не знаю, как мне быть, если ты уйдешь».

Они занимались любовью и потом уснули вместе. Соблюдая осторожность, он поставил на своем телефоне будильник на четыре часа. Хозяин и дети обычно возвращались после ужина, часам к десяти. Дэни хотел, чтобы все снова было под контролем. Снова надеть костюм собаки, снова приняться за свою обычную работу – скромно сторожить дом.

Пробуждение было внезапным. Повторявшиеся один за другим сигналы клаксона сообщали о том, что БМВ М5 с мужем и детьми уже подъезжает к воротам. Дэни мгновенно оказался на ногах. Охваченная внезапным испугом, Ева открыла глаза.

– Они приехали, – с тревогой в голосе сказал пес. – Я бегу вниз.

Он побежал в свою комнату, быстро надел костюм собаки и через служебную дверь вылетел наружу; она в это время натянула ночную рубашку, надела халат и побежала в свой кабинет, смежный со спальней, в котором она занималась деловыми бумагами. Бегом обогнув угол дома, пес повернул налево, к главному фасаду. В это время, на радость детям, гигантский внедорожник подъезжал к дому на огромной скорости; Антонио любил брать поворот с крутым заносом, а потом тормозить, как лыжник в конце трассы, поднимая волну гравия – вместо снега. Голову пса зажало левым колесом, протащив несчастного по всему тормозному пути. Антонио заметил это, только когда открыл дверцу, и не сразу понял, что пес делает под машиной. Нижняя часть тела пса торчала наружу, и он производил впечатление механика, производящего тщательный технический осмотр.

Ева вышла из дома и окаменела. Потом у нее началась истерика. Педро, младший сын, пятилетний мальчик, сказал Антонио:

– Папа это ты убил его.

– Нет, он сам бросился под колеса.

– Это ты убил его, – повторил мальчик.

Старшая дочь – одиннадцатилетняя Стелла – склонилась над псом и сказала:

– Он дрожит.

Большое тело пса конвульсивно вздрагивало.

– Это он перед смертью дрожит, – мягко сказал ей Антонио.

– Может быть, позвать ветеринара? – спросила Стелла. В этот момент пес перестал вздрагивать.

– Он уже умер, – сказал отец, как будто проговаривал какую-нибудь азбучную истину. – Ветеринар теперь не поможет.

3

Антонио решил устроить первоклассные похороны. Он начал приготовления в тот же вечер: позвонил своему другу ветеринару и рассказал о недавнем происшествии – о том, что сбил большую бергамскую овчарку, оставленную на дороге. Он подобрал собаку, еще надеясь ее спасти, но она была уже мертва. Антонио хотел узнать адрес какого-нибудь кладбища для собак, сказал, что дети были потрясены, и теперь он не может просто так избавиться от этого пса.

Ветеринар не имел ни малейшего желания заниматься этим делом. Он дал Антонио адрес и номер телефона кладбища для домашнего скота, расположенного в Брианце. «Это самое большое кладбище в Италии», – добавил он. И вернулся к своим делам, то есть к своей любовнице.

Антонио набрал бесплатный номер, по которому можно было звонить 24 часа в сутки. Он объяснил, что его собаку сбила машина, и что его дети, жена и он сам, человек с большой любовью относящийся к животным, все они хотят, чтобы похороны были настоящей церемонией, выражающей их любовь к Дэни, их псу. Ему сказали, что, согласно гигиеническим требованиям, пес должен быть кремирован. Прах можно увезти или же, «если Вы пожелаете», поместить в специальную погребальную нишу.

– Мы хотим, чтобы похороны прошли как положено, – сказал Антонио. – Прах мы заберем домой. Да, и урна должна быть первоклассной.

Ему посоветовали упаковать пса в пару больших черных пакетов для мусора. Он использовал с десяток таких пакетов – пес весил семьдесят килограмм. Антонио работал всю ночь, чтобы пес получился большим, но все же не гигантским. Как ему это удалось – Еве он не объяснил. В упаковке он сделал отверстие, через которое проглядывала длинная, густая черно-коричневая шерсть бергамской овчарки.

Церемония была впечатляющей. В то время как пес потрескивал в огне вместе со своим почти человеческим гробом, сработанным из дорогого орехового дерева, Стелла и Педро громко читали стихи, собственноручно ими написанные и исправленные Евой.

– И, вправду, видно – редкое животное, – сказала уборщица.

Антонио слушал проповедь в торжественной позе. Священник говорил о святом Антонии Падуанском – покровителе животных. Он говорил о Бергамской Овчарке – собаке, которая верно жила и страдала вместе с человеком, которая веками разделяла с ним труд, голод, опасности и не просила ничего взамен.

– Как могут только собаки, – добавил в конце священник тоном, в котором слышался упрек всему человеческому роду.

Ева не плакала. Выражение ее лица было непроницаемо и исполнено достоинства, как у жены убитого американского президента во время похорон.

Когда они возвращались домой, Антонио напевал американский гимн. Дети пели свои стишки. Где-то на дороге Антонио свернул на резервную полосу и остановился. Дети тогда уже спали. Он включил фары, взял урну, открыл ее и развеял прах над автострадой. Потом вернулся в машину.

– Так будет лучше, – спокойно сказал он. – Насыплю туда пепел из камина.

Потом всю дорогу до дома они молчали. Когда они уже подъезжали, Антонио приготовился круто взять поворот и, как обычно, вылететь к месту, где ставил машину.

– Папа, – с упреком сказала Стелла.

– Извини, – сказал Антонио, – привычка.

Он остановил машину и сказал:

– Выходим здесь, машину потом припаркую.

Точку в разговоре поставил Педро:

– Это ты убил его, папа.

Выходя из машины, Ева терпеливым голосом сказала Педро:

– Нет, он сам бросился под колеса.

– Неправда, – почти закричал Педро, – тебя там не было. А я сам видел – это он убил его.

– Я там была, – устало сказала Ева.