Текст книги "Знание-сила, 2002 №6 (900)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Коллаборационисты: палачи и жертвы

Борис Соколов

Семиряга М. И. Коллаборационизм: природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны.

М.: РОССПЭН, 2000. 863 с. 2000экз.

Последняя книга М.И. Семиряги стала итогом его многолетних исследований такого сложного феномена Второй мировой войны, как коллаборационизм. Это – первая работа в нашей стране, где он рассмотрен столь подробно и на весьма обширном, часто архивном материале.

Автор дает широкую картину коллаборационистских проявлений во всех странах Европы, подвергшихся германской оккупации. Он выделяет «бытовое» и «военно-политическое» сотрудничество с врагом, проводя между ними принципиальное различие: «Вынужденное сотрудничество на бытовом уровне не причиняло вреда коренным интересам родины, а иногда даже смягчало тяготы оккупации. Но коллаборационизм также мог быть осознанным актом со стороны отдельных граждан, государственных и общественных деятелей и социальных групп, которые служили интересам противника».

Следует иметь в виду, однако, что даже те, кто служил в коллаборационистских военных и полицейских формированиях, часто делали это не по убеждениям, а чтобы выжить.

Семиряга полагает, что «задача историков состоит в том, чтобы расставить все на свои места: подлинные коллаборационисты должны быть наказаны, а те тысячи и миллионы граждан, которые вынуждены были ради выживания сотрудничать с оккупантами на бытовом уровне, – ограждены от позорных ярлыков «предателей»».

Боюсь, что в реальной жизни «расставить все на свои места» невозможно.

Кем считать, например, Романа Шухевича, командира батальона «Нахтигаль», который вместе с вермахтом освобождал Львов от советских войск, потом вместе с немцами боролся с советскими партизанами в Белоруссии, а с конца 1942 года возглавил Украинскую Повстанческую армию, сражавшуюся против тех же немцев, а с 1944 года – также против вернувшейся на Западную Украину Красной армии?

Кем считать жителей Прибалтики или Северного Кавказа, боровшихся с Советами еще до прихода немецких войск и естественным образом увидевших в армии Гитлера своих освободителей? Кого они, интересно, предавали?

Вероятно, выход здесь только в том, чтобы посмотреть на деятельность каждого коллаборациониста с точки зрения того, совершал ли он сам лично военные преступления или преступления против человечества или нет.

Семиряга не уходит от этих сложных вопросов. Он показывает, что советский режим повинен в столь же тяжких преступлениях против населения, как и нацисты. Он абсолютно прав, когда утверждает, что именно советские репрессии стали важнейшим стимулом к коллаборационизму с немцами для местного населения.

Мысль автора о том, что «коллаборационизм – понятие политизированное, и его невозможно употреблять, не становясь на позиции той или иной воюющей стороны», выглядит абсолютно верной. Однако признание Семиряги, что он в своей книге «однозначно на стороне тех прогрессивных антифашистских сил, которые с оружием в руках сражались против фашизма, а не тех, кто под предлогом псевдопатриотизма становился на сторону противника», отражает лишь намерение историка, но неприменимо к реальным обстоятельствам Второй мировой войны. С западными союзниками и ориентировавшимися на них силами Сопротивления все вроде бы ясно. Они сражались за демократию против диктатуры.

Хотя и здесь есть случаи, не поддающиеся однозначной оценке. Как быть, например, с четниками Драже Михайловича: в противостоянии коммунистическим партизанам Тито они встали на путь сотрудничества с итальянскими и немецкими оккупантами (в книге об этом рассказывается довольно подробно).

А уж когда речь идет о Советском Союзе и ориентировавшихся на Сталина европейских компартиях, слова о «прогрессивных антифашистских силах» звучат форменным издевательством. Ведь схватка Сталина и Гитлера слишком напоминает схватку двух бандитов – главарей соперничающих преступных группировок.

Сторонникам Советского Союза на оккупированных территориях приходилось разделять и ответственность за совершенные им преступления, соучаствовать в убийствах тех же поляков или жителей Прибалтики, Украины и Белоруссии, отказывавшихся помогать партизанам. Точно так же коллаборационистам приходилось соучаствовать, и нередко с большим энтузиазмом, в преступлениях нацистов, будь то «окончательное решение еврейского вопроса» или казни заложников. И далеко не все коллаборационисты шли на службу к немцам из шкурнических соображений. Хорошим примером здесь является история «самоуправляющегося округа Локоть», созданного инженерами Б. В. Каминским и К. П. Воскобойником. В справке Орловского штаба партизанского движения, составленной в конце 1942 года, о них сообщалось следующее: «Каминский Б.В. – инженер спиртовой промышленности, участник контрреволюционной чаяновской группы, отбывший несколько лет в концлагерях НКВД в г. Шадринске. Был правой рукой такого же допровца (узника дома предварительного заключения. – Б.С.) – некоего Воскобойника» (РГАСПИ, ф. 625, on. 1, д. 44, л. 134). Следовательно, руководители Локотской республики по взглядам были близки к видному ученому-аграрнику и своеобразному теоретику «крестьянского социализма» А.В. Чаянову, арестованному в 1930 году по делу мифической «Трудовой Крестьянской Партии». Это не помешало Каминскому (Воскобойник в начале 1942 года был убит партизанами) объявить о создании Русской Национал-социалистической рабочей партии, полностью солидаризоваться с геноцидом евреев. Признавая идейную основу коллаборационизма Каминского и ряда других давних и убежденных противников Советской власти, не следует закрывать глаза на совершенные ими преступления.

Реальный, но не осознаваемый выбор для народов СССР был в годы войны лишь в том, чтобы сменить одну диктатуру на другую, некоторым казавшуюся менее жестокой. В этом отношении характерен пример некоторых северокавказских этнических и социальных групп, искренне приветствовавших Гитлера и немцев как освободителей от векового российско-советского и большевистского ига.

Не надо забывать, что Российская империя была колониальной державой. Многие ее народы ощущали себя такими же угнетенными и бесправными, как и народы английских и французских колоний в Азии и Африке. Народы Кавказа и Средней Азии, видя в Советской власти наследницу империи, не прекращали борьбу и в 20-е, и в 30-е годы, в основном под исламскими и сепаратистскими лозунгами. Закономерно, что германские войска некоторые кавказские горцы встретили как своих освободителей. Справедливости ради необходимо заметить, что о преступлениях Гитлера те же карачаевцы или балкарцы, преподнесшие Гитлеру золотую сбрую, не имели ни малейшего понятия.

Издававшаяся в Берлине газета северокавказских коллаборационистов «Газават» выходила под лозунгом «Аллах над нами – Hitler с нами». Этот лозунг отражал реальные чувства многих представителей кавказских народов. Аналогичным образом в Италии и Франции партизаны-коммунисты боролись и умирали с именем Сталина на устах, не ведая о его преступлениях.

Для многих северокавказских народов вспыхнувшая с новой силой после начала войны партизанская борьба стала естественным продолжением восстания 1930 года, жестоко подавленного советскими войсками. «Газа ват» публиковал очерки истории сопротивления Советам на Кавказе. Так, в номере от 11 августа 1943 года в передовице «Мы отомстим!» некто Гобашев задавал товарищам по борьбе риторический вопрос: «Не нам ли мстить, когда наш родной Кавказ за годы большевистской ежовщины похоронил в тюрьмах НКВД 46000 лучших своих сынов, наших братьев и отцов». И там же отмечалось: «В июне 1941 года в горах Кавказа прозвучала радостная весть: Германия начала войну против большевиков, Германия протягивает руку братской помощи угнетаемым большевиками народам Восточной Европы. Опустели аулы Карачая. Сотни, тысячи карачаевцев ушли в горы и там под руководством Кады Байрамукова организовали повстанческие отряды. Крупнейший из этих отрядов, непосредственно руководимый Кады, вскоре вырос до 400 человек. Далее, когда фронт был еще далеко, карачаевцы-повстанцы уже вели мужественную борьбу против большевиков, которым приходилось держать в Карачае многочисленные гарнизоны. Когда же фронт приблизился к горам Кавказа, действия руководимых Кады Байрамуковым повстанцев настолько активизировались, что они смогли отрезать для красных все пути отступления, в частности, Клухорский перевал, через который несколько тысяч красных пытались уйти в Сванетию. Сотни убитых комиссаров (не во исполнение преступного гитлеровского приказа о ликвидации комиссаров, а из-за искренней ненависти к ним местного населения. – Б.С.), тысячи пленных красноармейцев, большие отары отбитого у отступающих большевиков скота, огромное количество воинского снаряжения и оружия – таковы были трофеи повстанцев. При активной помощи карачаевцев германские войска заняли Карачай обходным движением без единого выстрела. По тропинкам, известным только сынам гор, вошли германские солдаты-освободители в аулы». Подобные примеры мы находим у карачаевцев и балкарцев, татар Крыма и калмыков, чеченцев и ингушей. Точно так же сотрудничали с Германией, Италией и Японией многие арабские и индийские националисты, после достижения независимости почитавшиеся как герои национально-освободительной борьбы.

Семиряга развеивает миф о коллаборационизме Украинской Повстанческой армии, справедливо отмечая, что «руководство ОУН и УПА недвусмысленно осудило тех украинцев, которые действительно сотрудничали с гитлеровским оккупантами». Он приводит многочисленные факты борьбы ОУН как с советскими войсками и партизанами, так и с германской армией и полицией, и доказывает, что программные установки ОУН носили в целом социалистический характер.

Следует подчеркнуть, что в подпольных изданиях ОУН периода германской оккупации, в отличие от публикаций РОА и РОНА, нет даже намека на антисемитизм, равно как нет и русофобии.

Отмечу, что, на мой взгляд, термин «коллаборационизм» в равной степени применим как к той части населения, что сотрудничала с немцами и их союзниками (например, поданным штаба группы армий «Центр» вермахта, весной 1942 года во вспомогательных, санитарных и иных тыловых частях группы служили около 900 тысяч советских граждан), так и к тем жителям Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии, Западной Украины, Западной Белоруссии, а после 1944 года – Польши, Восточной Германии и других стран Восточной Европы, которые сотрудничали с СССР Ведь, по сути, они ничем не отличались от сотрудничавших с немцами русских и калмыков, татар и чеченцев и тех же украинцев и эстонцев, латышей и белорусов.

Семиряга рисует впечатляющие картины расправ над коллаборационистами в конце войны и в первые послевоенные месяцы. При этом он опирается на книгу германского историка В. Брокдорфа «Коллаборационизм или сопротивление» (1968). Некоторые цифры оттуда вызывают большие сомнения. Трудно поверить, например, что в Италии партизаны в ходе послевоенных самосудов уничтожили от 200 до 300 тысяч фашистов.

Можно согласиться с основным выводом Семиряги: «Экономические трудности, политическая нестабильность и нарушение моральных устоев в обществе привели к тому, что часть населения искала защиту у агрессивных фашистских режимов Германии и Италии». Надо только добавить, что другая часть населения искала защиты у коммунистического Советского Союза.

ЭКСПЕДИЦИИ ПОИСКИ И НАХОДКИ

Село Озерко и его обитатели

А.Трофимов

Разумеется, в Озерке никакого озерка нет.

И, тем не менее, летом 2001 года группа фольклорной экспедиции РГГУ во главе с ее бессменным руководителем Андреем Борисовичем Морозом туда отправилась. Речка или озеро, конечно, не основное требование, предъявляемое к деревне, куда мы направляемся, но летом, когда температура на Русском Севере держится около 30, водоем очень желателен.

Но ничего не поделаешь – мы поехали. От здания сельской администрации села Архангело, в котором мы работали в 1995 году, нас сопровождала заместитель председателя сельсовета По ее словам, она «на Озерке» никогда не была, но село хорошее. Магазин есть, если что-то будет надо – скажите, туда привезут.

Шесть километров, и мы в нашем селе. Заведующая клубом, в котором мы поселились, Таня, сказала, что молодежь здесь веселая, не отстанут. В общем-то это ничего не значит, как раз наоборот, когда предупреждают, тогда ничего страшною не случается. Но мало ли. Гости могут изводить мужской состав экспедиции требованиями познакомить их с девушками, предложениями выпить с ними или заманчивыми коммерческими предложениями, типа «я тебе дам бочку (настоящую, деревенскую бочку!), а ты мне-деньги на водку». Такого рода разговоры на любую из перечисленных тем длятся иногда не по одному часу и жутко выматывают.

Мы стали обустраиваться. Девушки обошли почти всю деревню, благо она оказалась действительно не очень большая, принесли кастрюли, ведра и сковородки, кое-где договорились о том, что придут завтра опрашивать. Нашли «фермера», который продавал молоко.

До речки Шолтомы (или Шолтомки, как ее здесь называют) идти два километра. Сопровождаемые детьми, сходили на речку, искупались. Глубина – в одном месте по грудь, но не более того. Но дети уверяют, что здесь водится рыба. Странно.

Ближе к вечеру раздался стук в дверь. Ну, думаем, начинается. Разговоры с местной молодежью – занятие долгое, нудное и утомительное. Обычно обсуждаются темы «почему девушки не выходят» и «хватит вам писать, чего вы себе выходной не устроите». Выхожу. В отдалении стоит группа молодежи, на крыльце – парень, смотрит исподлобья, но не мрачно, а стесняясь. Вежливо говорит: «Вы в клубе живете, а у нас в нем дискотеки бывают. Можно, мы здесь в розетку магнитофон включим, и здесь, на улице устроим дискотеку? Мы не очень громко». Потом так же вежливо было спрошено разрешение у нашего начальника. Естественно, можно. Когда началась «дискотека», сначала все-таки было громко, но потом мы попросили сделать потише, и – что вы думаете – сделали.

В какой-то момент я вышел на крыльцо покурить. Какой-то мужик (как нам рассказали потом, телемастер, телевизоры, которые он чинил, можно смотреть, только поставив набок), налив в рюмку водку из пластиковой бутылки, предложил моему давешнему собеседнику, которого зовут Ваня. Тот отказался со словами: «Не, я сегодня не пью, завтра на работу» – такое и в городе редко увидишь. Теперь предлагать выпить стали мне. «Нет, спасибо, я не хочу». – Ваня: «Слушай, а вы что, вообще не пьете?»

– «Вообще пьем». – «А почему ваши, когда в дома заходили за кастрюлями, руки на груди домиком складывали и кланялись? У вас что – секта?».

Как только нас не обзывали: туристами, фольклорным ансамблем, курсантами, экскурсантами, «которые фигню (то есть народную мудрость) собирают», нас встречали фразой «сказки, легенды, тосты?», спрашивали документы, но чтобы обозвать сектой – такого не было.

Ладно, у нас тоже завтра работа. Разобрали программы – анкеты, по которым ведется опрос. С 1995 года их количество увеличилось на семь штук, добавились программы «Народное православие», «Народная Библия», «Детский фольклор», «Народная педагогика», «Застолье». Многие программы тщательно переработаны:

– старые предназначались для работы в Полесье, а традиция Русского Севера отличается от традиции русско-украинско-белорусского пограничья. Но темы остались прежними: календарные обряды, семейные обряды, скотоводство, медицина, животный и растительный мир и т.д. При раздаче больше всего прений вызвала программа «Детский фольклор». Имеется в виду анкета для опроса информантов от 5 до 15 лет, в ней есть дразнилки, переделки песен и стихов, детские гадания, анекдоты и т. п. Программа прекрасная – материала полно, потому что дети приходят табунами и требуют, чтобы их записали на диктофон, а потом дали послушать. Но это-то и плохо. Дня через три репертуар иссякает, а дети не уходят. Им скучно. А тут приехали взрослые, которым все интересно. Для того чтобы работать с этой программой, надо любить детей, как Ленин или хотя бы как Лев Толстой. Есть в экспедиции такая уникальная девушка, Маша Гаврилова, которая и написала эту программу, но она поехать не смогла. Всем пришлось уговаривать другую.

В Москве постоянно приходится отвечать на вопросы такого типа: «Вот вы ездите по два раза в год в одно и то же место, а зачем? Вы там уже все знаете, да и до вас все уже давно записали, да и вообще – что сейчас можно записать нового?». Да, действительно, записать что-то совсем новое очень сложно. Да, в общем-то это не так интересно. Интересно – вскрывать целый пласт, состоящий из множества мелких и крупных составных частей, который и назвается традиционной (или народной) культурой. Имеется в виду система восприятия мира, мировоззрение, если хотите. Можно, изучив все описания русского свадебного обряда XIX– начала XX веков, составить себе представление о свадебном обряде и, исходя из этого, что-то сказать о традиционной культуре. Можно изучить этнографические описания губерний, уездов, деревень (хотя таких почти нет) того же времени – но сразу будет заметно, что о чем-то исследователь не пишет, и тому бывают разные причины, а что-то переписывает от себя. Мы же в каждом селе по несколько раз задаем порядка 700 одних и тех же вопросов (естественно, не одному информанту). Это, во-первых, дает достаточно полную картину представлений, верований, обычаев, существующих в данном селе. Во-вторых, важную роль играет статистика – если что-то рассказано только один раз, а прочие свидетельства это не подтверждают, такой факт можно принимать во внимание очень осторожно– Человек мог это услышать от кого угодно или даже прочитать в газете. Кроме того, такой метод сбора материала позволяет проводить картографирование фактов традиционной культуры, что дает очень интересный научный материал, но это долгий разговор, который нужно подтверждать многими примерами. Ну и, наконец, заниматься фольклором очень сложно, ни разу не побывав в фольклорной экспедиции. Даже не обязательно опрашивать по той теме, которой ты занимаешься, хотя это желательно. Главное – «пощупать руками традицию». И я знаю мало людей, которые бы не захотели поехать второй раз.

Утром все разошлись по информантам. Я и руководитель экспедиции А. Б. Мороз просидели полдня у двух сестер, которые знали очень много всего, но иногда друг друга перебивали. От них мы узнали, почему село так называется: в поле рядом каждую весну разливается большая лужа, которую называют озерком. Рассказали нам и про то, что в двух километрах отсюда было село, где сейчас никого нет, а раньше там устраивалась ярмарка. Это называлось «ездить к Спасу», ярмарка была 19 августа. С каким-то детским выражением лица эти семидесятилетние бабушки вспоминали, как они детьми собирали там фантики от «конфектов», которые там валялись. Неудобство заключалось в одном: внешне они были совсем разные, а вот голоса оказались похожи, поэтому расписывать кассеты было очень тяжело. Но справились.

Потом мы встретили Ваню, который ковырялся с мотоциклом, и на нашу просьбу рассказать, кто где в деревне живет, кивнув на свою машину, сказал: «Давайте отвезу». В результате этой мотоциклетной экскурсии мы получили исчерпывающую характеристику всех жителей деревни. К сожалению, их в ней не слишком много.

Когда к вечеру все собрались дома (то есть в клубе), оказалось, что урожай материалов обещает быть очень качественным. Все информанты местные, все помнят, хорошо рассказывают. Девушка, занимавшаяся детским фольклором, записала три кассеты (два дня сидеть не разгибаясь – расписывать на бумагу), кроме того, выяснила, что дети (особенным энтузиазмом отличались две девочки – Лена и Ира) написали на бумаге список наших имен с особыми приметами, чтобы всегда обращаться к нам по имени. Скучно им одним, бедным, а тут цирк приехал! Очень сложно им объяснять, что мы не цирк, и все заняты.

Довольно скоро мы узнали, что в Озерке жила бабушка Поладья, которая лечила людей и к которой приезжали даже из других районов. Она умерла несколько лет назад, а знание свое передала сыну – дяде Вите и соседке – тете Кате. Тетя Катя скрывать того, что лечит уши, зубы и нарывы, не стала, даже рассказала заговоры – «вы молодые, вам можно». Удалось записать на камеру, как она лечит нарыв. А вот дядя Витя постоянно от нас убегал. Увидит, пошутит как-нибудь, позовет в баню и уходит – на сенокос, к корове или еще куда-нибудь. В предпоследний день он наконец честно сказал, что все знает, но рассказывать ничего не будет, потому что «слова» (заговоры) должны остаться в семье. Ничего не поделаешь.

Что касается прочих информантов, то очень скоро новые кончились, и мы ходили по несколько раз к одним и тем же. В результате в этой экспедиции мы, сначала не собираясь так делать, собрали материал по принципу «повторных записей»: несмотря на то, что мы честно предупреждали друг друга, о чем не надо спрашивать тетю Шуру или тетю Надю, они все равно рассказывали свои любимые истории. Так, от тети Шуры записано три варианта рассказа про то, как она искала корову, а от тети Нади – как у Богородицы родился Христос от «Афанасия, который около нее отирался». Сам по себе такой метод собирания материала довольно интересен с самых разных точек зрения. В первую очередь, на основе таких записей можно изучать проблему механизмов «фольклорной памяти». Будет ли повтор рассказа через день идентичен первой записи? В чем будут различия, что добавится или что убавится? Чаще всего рассказ повторяется почти слово в слово, во всяком случае, они одинаково построены. Это совсем не говорит о том, что человек запоминает конкретный случай из своей жизни наизусть. Просто существуют «законы жанра», скажем, описания поиска коровы, по которым и строится рассказ. Потому довольно часто такие рассказы, записанные даже в разных селах, очень похожи друг на друга. Эти законы хорошо изучены на примере различных стихотворных жанров, особенно сербского и других эпосов, а про прозаические еше не все известно. Но про то, что традиционное сознание устроено не совсем для нас обычным образом, говорит такой пример, правда, скорее на ассоциативную память. Довольно часто, когда разговариваешь даже с информантом, который давно живет в городе, в деревню приезжает на лето, про русалку узнал у Пушкина, и спрашиваешь его про лешего, он вдруг начинает рассказывать, как он заблудился и долго ходил по лесу, пока, наконец, случайно не вышел на дорогу. «Ну, а леший?» – спрашиваете вы. «А что леший? Не знаю никакого лешего». На уровне сознания он как бы и не сопоставляет лешего и этот эпизод из своей жизни. Но ассоциация его выдает.

Была записана версия того, почему Озерко стоит не на реке. По мне нию нашего информанта, его основали беглые преступники, а в те времена их искали по рекам и дорогам. Вот они и основали деревню между рекой и дорогой. Не могу сказать с уверенностью. но, похоже, это анархическое начало сказывается и сейчас: услугами ЗАГСа жители этого села пользовались мало, и несколько наших информанток прожили с мужьями по несколько десятков лет. так с ними и не расписавшись.

Недалеко от села Архангела, у деревни Колотовка, есть пещера, в которой, по словам информантов, была старообрядческая молельня, которую мы не смогли найти в 1995 году. Сейчас она расчищена силами Каргопольского историко-культурного музея-заповедника, нас туда возили, в ней на стенах действительно сохранились короткие молитвы. История ее довольно странна: ее засыпали в XX веке, чтобы в ней не собирались верующие, а кроме того, выяснилось, что в XIX веке ее тоже засыпали, притом по той же самой причине. В опубликованном списке ходивших туда «староверов» множество знакомых фамилий. Но дело в другом: естественно, на вопрос про пещеру нам про нее обычно и рассказывали, пока кто-то не сказал, что совсем в другой стороне, в 20 километрах от Озерка на север, тоже есть пешера, в которой вырезаны из камня крест и камень. Надо сказать, что мы добрались до деревни, ближайшей к этой пещере, в ней живет одна женщина, остальные уехали. Она сказала, что сейчас пещеру уже не найти: обвалилась. Наверное, надо подождать еше пять лет, тогда и ее расчистят.

Относились в деревне к нам очень хорошо, по-моему, на это повлияло и то, что у нас ночевали несколько ночей двое детей, Лена и Саша, родители которых в это время запили.

Каждый вечер у нас на крыльце и под окнами собиралась молодежь. С этим ничего поделать нельзя – экспедиция, как я уже говорил, в каждой деревне притягивает к себе внимание. Кроме того, как потом рассказал кто– то из информантов, на том месте, где стоит наш клуб, раньше был утоптанный пустырь, который назывался «на деревне». Здесь собирались люди на праздники, бывали и драки «один конец деревни на другой». Правда, в городе такие столкновения случаются из-за непримиримой вражды между районами, в селах дело обстояло иначе. Драки, с одной стороны, были поводом показать «молодецкую удаль», с другой, были частью праздника и являлись как бы календарным обрядом, который повышает плодородие, и, соответственно, благосостояние деревни. Одна из бабушек даже сказала: «Сейчас иначе дерутся, вот ничего в полях и не растет».

Так мы и жили в центре деревни – и географическом, и в центре внимания ее жителей.

Не обошлось и без довольно комичного инцидента. Андрей Борисович опрашивал нашу соседку. Зашла молодая девушка и тоже стала отвечать на вопросы. Через некоторое время появился ее муж. Под его взглядом дымились лавки, микрофон в руке собирателя раскалился. Посмотрев тем же взглядом на Андрея Борисовича, он, забрав жену, удалился. На следующий день он, изрядно пьяный, пришел в баню, где мы парились, и невольному (и ничего не подозревающему) Дон Жуану в плавках пришлось вести долгую и нудную беседу про то, зачем и почему опрашивали его жену, которую он любит и никому не отдаст. Пошатываясь и пообещав держать ухо востро, он наконец удалился. По агентурным данным, полученным от его брата, на следующее утро он ничего не помнил. И хорошо.

С остальными молодыми людьми отношения были прекрасными. Своей ненавязчивостью они завоевали наших девушек, которые с удовольствием катались на мотоциклах («мотоциках», как говорила тетя Шура) и на пастушьей лошади. Это, конечно, отвлекало их от работы, но зато мужской части экспедиции не приходилось беседовать с пьяными ухажерами. Наши же ребята за все время только два раза пришли немного выпив (именно выпив, а не напившись). Потом выяснилось, в чем дело: этот колхоз – единственный, где за работу платят, а за пьянство выгоняют. Поэтому работой и, соответственно, жизнью ребята в общем-то довольны, и ежедневно напиваться им совершенно не хочется.

Это исключительно редкий случай даже для нас, исколесивших много деревень. Столько раз я видел своих ровесников, которые запоем пили все две недели, пока мы жили в их селе. А что еще делать – работы нет. а если и есть, то денег за нее не платят. В город бы податься, да там меня никто не ждет. А пить бросишь – еще на что– нибудь «подсядешь». Бессмысленные беседы с такими отнимают кучу времени и сил. Все-таки страшно: мало ли, что ему в голову придет. А тут совсем иначе. И это просто прекрасно. Ребята из Озерка даже в город не особенно хотят – они всем довольны. И как-то понимают они, что у каждого свое дело: у них сенокос – мы круглые сутки в наушниках сидим, кассеты расписываем, а времени у нас мало, и поэтому нас не надо отвлекать. Но если кто-то вышел – с удовольствием поговорят, пошутят, расскажут что-нибудь.

А меня сводили на ночную рыбалку. Я даже поймал рыбу. Кроме того, Кирилл и Витя научили меня ловить «на кишку», рассказали, как «ходить с лучом». Когда стало темно, разожгли костер, заварили чай. Ребята, увидев, что я взял диктофон, спросили: «У тебя какие программы?» – и рассказали несколько весьма увлекательных историй про домового (в жанре «былички»). Кириллу и Вите по 15 лет, оба они в деревню приезжают только на лето, а так живут в городах – один в Северодвинске, другой в Архангельске. Оба четко представляют себе свое будущее. Витя собирается поступать «в Рыбку» (вуз в Архангельске) на экономический факультет, а Кирилл учиться не любит, но ему нравится спорт, он хочет пойти в ПТУ, в это же время получить черный пояс по каратэ и открыть свою секцию. Более всего меня удивила определенность их планов: в их годы для меня и многих моих друзей будущее было очень смутно.

Когда уже к концу экспедиции я поймал за вечер девять щучек, один из молодых людей спросил: «Ты что, заговор на рыбу знаешь?» – собиратель с информантом, хоть и в шутку, поменялись местами.

Но наступили последние дни. Кассеты расписаны, карточки разложены.

В день отъезда (Ильин день) начальник на велосипеде отправился в село, в котором мы работали в 1999 году. Там есть часовня Ильи-пророка, в которой отмечается этот праздник, кроме того, в селе появился священник, а еще хотелось зайти к любимой информантке. Когда мы там работали, за часовню шла война не на жизнь, а на смерть между двумя бабушками – одна была хранительницей часовни, а другая хотела занять ее должность. Потоки компромата лились с обеих сторон. Теперь, как рассказал, вернувшись, Андрей Борисович, все иначе. Обе соблюдают нейтралитет. Они дружат против священника. Основные претензии: он все в церкви служит, а не у нас, а еще «я ему даю молитвы, говорю: «Читай», а он не читает». Молитвы эти из газеты «Радонеж». Эта вражда со священником совершенно не нова. Раньше случалось, что из-за недовольства прихода ему приходилось переходить в другое место. Ведь не каждый согласится, например, класть в церкви летучую мышь, чтобы потом с ее помощью выводили клопов.

А любимая бабушка Андрея Борисовича сильно сдала. Плохо слышит, хуже стала память, хлеб не печет, а покупает, думает на зиму перебраться в Архангельск к сыну. Грустно.

По нашему клубу ходили дети, выпрашивавшие «что-нибудь на память». Все ручки и блокноты были раздарены. Нас провожать вышли все. Одна бабушка даже плакала. Когда автобус тронулся, дети, очевидно давно готовившиеся, грянули «Ох, Мороз, Мороз…»

По дороге я вышел из автобуса в селе, где мы работали в 1998 году, что бы зайти в гости к моей любимой информантке. Надежда Александровна и ее многочисленная семья покорили всех, кто у них был, своим радушием, уважением к нашему занятию и знанием фантастического количества высококлассного материала, несмотря на то, что уже давно живут в Мурманске. И тем, что в ее рассказах не было слова «сглаз». Когда про него рассказывают, то всегда со злобой – на соседку, на свекровь, на кого угодно. А тут этого не было. А кроме того, они удивительно знают всех своих родственников. Ваня, 18-летний внук Надежды Александровны, знал, как зовут крестную мать своей прабабушки. А события одной из быличек, записанной от них, происходили примерно в 40-е годы XIX века.