Текст книги "Царь своих гор"

Автор книги: Аврам (Эйв) Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Немного удивившись, Эстерхази переспрашивает: – Почему? Разве деревья и кусты здесь летают? – Она коротко кивает, словно это было известно всем и не слишком интересно. – О . Как же их распознать… то есть, что?

– Иди и изучи, – отзывается она. Князь Попофф безмолвно ест. – Можно распознать… ох, по тому, как сучья выглядят… например… и по тому, как деревья тянутся к небу. И как колышутся ветки кустов.

Кусочек румяной подслащенной макаронины выпадает изо рта князя на жилет. Князь поднимает его и снова отправляет в рот.

– Манеры, как у паршивого пса, – комментирует старуха.

– Ну, тогда не научите ли меня? Я бы дал…

– Нет, – обрывает она. – Я не могу тебя учить. Ты не готов. Скажу лишь… – она вытягивает палец с длинным (и давно не чищенным) ногтем и на миг касается точки между его бровями… – …посмотрим. Может, когда-нибудь.

Её взгляд, отвлечённый и рассеянный, теперь вновь сосредотачивается. Она быстро оглядывает стол, затем снова устремляет взор на гостя. – И, думаю, зуп не пришёлся по вкусу. Уверена, в Белле его готовят лучше.

Тут требовались чрезвычайные меры, иначе она могла спросить насчёт пудинга. – Зуп был первоклассным, мадама. Нет, лучше не готовят. И вот кое-что в подтверждение. – И кое-что тут же находится, выскакивает из докторского кармана и описывает над столом параболу. Оно обладает размером, формой и блеском золотой кроны , так что, возможно, это она и  есть  – хотя, кто сумел бы такое определить, ибо это упокаивается за левым ухом мадамы, куда никто не пожелал бы последовать и исследовать. Явно не ощущая подобного нежелания или сомнения, она изучает  монету, немедленно прячет её за пазуху, исполняет старинный книксен (при котором, как минимум, семнадцать костей заметно щёлкают, трещат и стучат) и покидает обеденную залу в такой спешке, будто подозревает, что Эстерхази может и передумать.

Эстерхази уже выкурил трубку местного, дьявольски крепкого дабага , как его тут называли; теперь у него возникло желание выкурить сигару, но помягче и послабее. Ещё он желал удалить следы пищи с лица и пальцев. Так что, оставив своего хозяина с его собственной трубкой, ногами в камине и продымлённого различными дымами, Эстерхази мерным шагом отправляется наверх, в свои покои.

В залах замка Попоффа обнаружилось множество парадоксов. Когда Эстерхази отправился вымыть руки и лицо, то увидел, что тазик был из мрамора, а рукомойник – из оникса; но когда, постепенно накидав уйму сигарного пепла, доктор стал искать метёлку, чтобы его смести, то обнаружил не обыденный городской предмет из жёлтой соломы, которую татары или цыгане собирали в пучок и привязывали к устройству, смахивающему на огромный камертон, нет: он увидел пучок жёстких веток, грубо примотанных к концу палки; словом, дрянное помело , каким провинциальные слуги смахивают с крыльца засохшую грязь. Эстерхази решил лучше оставить пепел там, где он лежит. В сигару была вставлена соломинка; вытащив её перед курением, доктор мог прекрасно затягиваться, причём, кончик сигары тоже не требовалось откусывать или отрезать: занятно, что пепел падал на тёмный половик колечками, с пустотой на месте, где была соломинка; это выдавало его происхождение из манильской сигары [20] , понятное даже тому, кто не читал никаких монографий по данному предмету.

Следующим утром, проходя по Большому Залу в надежде отыскать что-нибудь на завтрак, кроме того, что принесли ему в прихожую – кружки кофе, достаточно крепкого, чтобы дубить шкуры, горшка совершенно остывшей кукурузной тюри и маринованной головы здоровенной озёрной рыбины – проходя по Большому Залу, уставленному грубой и массивной мебелью, на или в которой великаны могли сидеть, хоть скрестив ноги, а люди размером поменьше – даже лагерь разбить; увешанному ржавыми и не очень ржавыми дротиками на оленей и на кабанов, пружинными ружьями и капканами, истрёпанными и изодранными с давних времён знамёнами, косматыми и полысевшими шкурами, которые запросто могли бы оказаться (как подумал доктор после) содранной с врагов кожей – проходя по Большому Залу, Эстерхази услышал низкий бубнящий голос, как видно, исходящий из комнаты с открытой дверью; он машинально заглянул туда и замер.

Это явно была часовня (или явная часовня), а внутри, перед скудной паствой, кто-то отправлял Божественную Литургию. Или, воспользовавшись распространённым в другом аспекте Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви выражением, кто-то служил мессу. Ну что ж, у Дома Попофф имелся свой капеллан, хотя князь и не казался особо набожным. И этот капеллан ежедневно отправлял службы. Ну, почему бы и нет. Хотя немного удивляло то, что дверь часовни почти тут же притворили перед его, Эстерхази, лицом. Тем не менее…

На необъятной кухне, где немного удивлённые работники выдали доктору такую городскую снедь, как сковороду, бекон и яйца, обжаренный хлеб с гусиным жиром (он отказался от шкварок, по крайней мере, на завтрак), и чашку «слабого» кофе – он был достаточно крепким, чтобы прийтись по вкусу Гусарам Смерти [21] , чей кофе славился крепостью – в уголке этой огромной кухни доктор Эстерхази позволил своему уму вернуться к сцене в маленькой комнате. Возможно, капеллан – какой-то безграмотный поп сомнительной квалификации и вот почему было нежелательно, чтобы гость его увидел или даже невзначай о нём упомянул. Что ж, вполне понятно – но, в таком случае, раз Эстерхази не знал этого клирика, отчего же чувствовалась такая уверенность, что священник, по крайней мере, частично знаком ему, хотя лица его разглядеть не удалось.

Вдобавок, доктор – несмотря на краткость наблюдения – был совершенно уверен, что проводимое богослужение не являлось ни римско-католическим, ни православным; определённо оно не было и униатским (или восточно-католическим); побывав на множестве англиканских воскресных служб, доктор понимал, что и англиканским оно не являлось: но, тогда, каким же?

Легче спросить, чем ответить.

Казалось, оно немного походило на малабарский обряд [22] . Но малабарский обряд был упразднён. Не так ли ? И, в любом случае, это выглядело иначе. Итак, несомненно, это было что-то иное. Вот как. В таком случае, что же ?

Эстерхази рискнул спросить у поварёнка: – Они что, заперлись там и проводят римскую  службу?

Ответ поварёнка ничем не напоминал догмат Никейского Собора [23]  и in toto [24]  сводился к: – Вам что, барчук, яичница не по вкусу ?

На догмат Трентского Собора это тоже ничуть не походило.

– Уверен, она мне по вкусу. Принеси-ка кусочек бекона, вот…

– Бекон сюда нести далековато, барчук…

– …а я угощу тебя настоящей доброй понюшкой Свартблоя, лучшего в Белле. – Заблестев глазами и задёргав ноздрями, поварёнок быстрым шагом удалился. Вскоре он возвратился, принеся доктору Эстерхази тарелку с чем-то, смахивающим на сушёного нетопыря.

– Кухарка заперла кладовку, барчук, и она держит ключ промеж сам-знаешь-чего; но я упёр засоленного голубя, барчук, из подпола для прислуги; и я пообещал подпольничему, что поделюсь с ним табаком.

В любом случае, «барчук», Энгельберт Эстерхази, бакалавр искусств, бакалавр филологии, магистр искусств, магистр наук, доктор медицины, доктор горного дела, доктор философии, доктор теологии, доктор наук и прочая, и помыслить не мог о засоленном голубе; но, в любом случае, понюшку он отдал. И, как только появился хозяин, они сразу же отправились в Старое Книгохранилище в Южной Башне и полюбовались на уйму древних книг. А после этого направились в горы и попытались – словом, песней, жестом и кое-чем ещё – передвинуть уйму древних валунов.

Некоторые они и правда сдвинули , а некоторые – нет .

А пока происходило то да сё, сцена в полутайном святилище совсем вылетела у Эстерхази из головы. И вспомнилась вновь лишь через немалое время.

Землю на Красной Горе [25]  (не так далеко находилась Чёрная Гора, Черногория – независимая страна, князья-епископы которой не так давно были королями) – землю на Красной Горе весенний дождь превратил в красную грязь, и Эстерхази двигался не очень грациозно.

– Меня, в принципе, не  смущает  стрелять по птицам из арбалета, – поведал он в горном лесу своему наставнику; – но, полагаю, в принципе смущает стрелять из арбалета по бескрылой гагарке [26] , потому что мне отлично известно, что они вымерли; а, кроме того, никогда здесь и не водились .

– Меньше болтовни, – отвечал ему наставник: – или я заставлю тебя стрелять по дронту. Немного правее и дальше.

Эстерхази видел, как бескрылая гагарка упала; но, когда он подошёл, чтобы её поднять (гончая упиралась всеми лапами), птицы там не оказалось. Однако, через несколько дней, он заметил её в витрине комнаты трофеев. В ящике рядом Эстерхази увидел гнездо со страусиными яйцами. А в следующей  витрине – дронта. Лапы обеих птиц были вымазаны чем-то, похожим на высохшую красную грязь.

Однажды, несколько дней спустя, когда они стояли у открытого окна, князь Йохан внезапно воскликнул: – Ха! Вот время для ясновиденья. Прекрасное  время для ясновиденья, о да!

Эстерхази, глубоко заинтересованный, спросил: – С чего вы это взяли?

Князь Попофф обратил к нему слегка удивлённое лицо. – С чего взял ? Ну… сейчас время Тельца, на куспиде [27]  Овен – для ясновиденья лучше выбирать это куспидное время, не знаю, почему…И, вдобавок, присмотрись к погоде! Воздух не мёртвый и недвижный, так что живые образы не лежат тихонько, как опавшие листья, о нет: как видишь, ни буйного ветра, ни бури, толку в них нет, они рвут все живые образы и рассеивают их вокруг, видишь ли.

– Но посмотри теперь. Видишь, воздух ясен и чист; видишь – по небу несутся облака и ветер свеж. Это значит, живые образы движутся довольно верно, это значит, их можно увидеть весьма ясно и чисто, в предсказательных чернилах или в зри-камне, или в зорком стекле. Знаешь ли, не всякий раз удаётся воспользоваться чернильной лужицей.

Эстерхази сказал, что знает. – Есть те, кто пользуется хрустальными шарами, – прибавил он.

На этот раз выражение князя Попоффа было удивлённым больше, чем слегка. – Есть и такие ? – вскричал невероятно поражённый князь.

Вскоре, оправившись от удивления, он отвёл гостя во внутреннюю комнату, куда они прежде не заходили. Она была оштукатурена, но не так уж недавно и кусочки стародавней штукатурки тут и там крошатся и отпадают, являя – под теми местами, где была смесь извести, песка и воды – поверхность стародавних каменных стен этой палаты. На стенах висят (зачастую довольно криво) ужасного качества гравюры нынешнего императора, всяческих королей и подобных личностей; а также ксилографии разнообразных воевод, графов, бояр, мухтаров и мамелюков, митрополитов и инпретов [28] , патриархов и князей – упаси Боже! – и кто знает, кого ещё? Эстерхази, который, по общему мнению, знает всё, узнал не всех – включая изображение хмурого, задумчивого, меланхоличного лика, изображение (сопровождаемое именем, нацарапанным в уголке этого [вероятно] наброска), которое, по его мнению, могло представлять Юхана, не только последнего католического короля Швеции (тяжёлые времена, Юхан) и врага известного (печально известного?) Густава Тролля [29] , но ещё и последнего шведского короля Польши (тяжёлые времена, Польша) – хотя, может, это был и не он.

Там была и копия карты Мартина Бехайма [30] , с клиньями, представленная английскому королю Генриху VIII, как предполагаемое веское доказательство первоначального открытия Австралии; вот только Генриха не заинтересовало открытие Австралии (его гораздо сильнее интересовали открытия того, что он называл «милочками» Анны Болейн [31] ), да и никого больше в Скифии, Паннонии, Трансбалкании, как и в Великой или Малой Византии. Как она попала сюда? Да чёрт его знает; там, где карту не покрывала паутина, её засидели мухи. Там были старинные глобусы, чуть ли сочащиеся пеной гибельных морей позабытых волшебных царств, и тут и там висели диковинные черепа туров, зубров, диких венедских мулов и – быть может, быть может – единорога: если это не единорог, тогда что ? носорог, орикс [32]  или нарвал? Чепуха. Что делать черепу носорога, орикса или нарвала на стене древнего шлосса  Скифии-Паннонии-Трансбалкании? Ха!  Вот так-то!

– Можешь забрать половину моего царства, – усаживаясь, заявил князь Попофф, – но мой стул ты не получишь. Пододвинь другой. – И, пока его гость пододвигал другой стул, князь открыл маленький эбеновый сундучок, вынул оттуда что-то, завёрнутое в немного запачканный белый аксамит и извлёк из свёртка блестящий чёрный камень. Возможно, доктор Ди  считал это углём, возможно Эдвард Келли считал  это углём и, возможно, Хорас Уолпол [33]  считал это углём; но доктор Энгельберт Эстерхази не считал это углём. Князь Попофф очень осторожно взял вещь в руки; и, пояснив: – Это держат вот так , – стал держать это вот так .

Через несколько мгновений он добавил: – Не обязательно, но помогает – повторять то, что произносил епископ Альберт из Ратисбоны [34]  – а, ладно, пусть из Регенсбурга  – которого называли «Великим» – Альберта, я хочу сказать, не город… – и он повторил несколько фраз на том, что некоторые могли бы счесть весьма вульгарной латынью швабского пошиба; с другой стороны, иные могли бы посчитать её «человеческой» и ничуть не вульгарной.

Эстерхази внимательно всматривался, иногда даже прищуриваясь, он повторял фразы настолько хорошо, как запомнил (а запомнил он довольно хорошо); а затем…

– Гм, – промычал князь Йохан. Сверху на поверхности камня, явно некогда тщательно отшлифованной и до сих пор остающейся довольно блестящей, если не сказать сверкающей, внезапно показалось лицо. Человеческое лицо.

Поначалу Эстерхази никак не удавалось его рассмотреть. Казалось, лицо скользило по камню – или, быть может, так виделось доктору – словно оттиск на шёлковом лоскуте, который двигался, мелькал, под необычным углом, так что лицо можно было распознать лицо не лучше, чем недавно увиденный портрет. Тем не менее, как видно, князь Йохан испытывал меньше затруднений. Но и опыта у него было побольше. – Кто этот сущий ребёнок, с мужчину ростом и, полагаю, возрастом тоже? – спросил он. Разумеется, Эстерхази не сумел ответить, хотя попытался вернуть изображение в фокус, ибо хозяин держал камень немного косо.

– Должно быть, это важная персона, – продолжал князь, уставившись на поверхность камня, – иначе, с чего бы Псалманаццару его показывать?

– Псалманаццару?

– Да. Псалманаццар. Это имя камня. У кораблей  же есть имена, так ведь? И у зри-камней тоже. Зри-камень моего дяди-кузена, барона Большого Бориса, зовётся Агаг [35] , потому что он тонко действует. Метафора, разумеется. Ну, что касается этого юнца, я вижу на его лице явную пылкость… просто смазливый тип? нет: вот ещё… вижу перемешанные страсть и решимость, и колебание…. Скажи мне, учёный муж, кто же это?

И Эстерхази ещё раз глянул в зри-камень и ещё раз на мгновение увидел лицо, прежде, чем его унесло течением, и тут же громко вскрикнул и ответил: – О Боже! О Сын Божий и Человеческий! Это же Август Сальвадор, Коронный Наследник! О!

В последовавшем недолгом молчании доктор заметил, что комната пропахла плесенью. Затем Эстерхази спросил: – Что он делает здесь ? Я имею в виду – там ? И он близко – или далеко?

Горный мудрец изрёк: – Ни далеко, ни близко. И приближается сюда. Что?…

Эстерхази ответил, что скоро они увидят это « что ». И: – Как быстро я могу отправить сообщение в ближайшей телеграфной конторе? – спросил он.

– Напиши. И увидим, как быстро. – отвечал князь Попофф. Он подвёл Эстерхази к другому столу, убедился, что бумага там пригодная, чернила не слишком вязкие, имеется ручка со стальным пером, которое он быстро лизнул, проверяя, удержит ли оно чернила и толчёная кость каракатицы, чтобы просушить написанное. Потом он зарявкал, призывая посыльного. К тому времени, как Эстерхази дописал сообщение и стряхнул с бумаги порошок —

ФОН ШТРУМПФУ. ДЕПАРТАМЕНТ КОРОЛЕВСКОЙ КАЗНЫ, гласило оно. СОБЛАГОВОЛИТЕ СООБЩИТЬ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ Е. В. КОРОННОГО НАСЛЕДНИКА. Э. ЭСТЕРХАЗИ —

– кто-то уже ждал, чтобы принять послание здоровенной и косматой ручищей. Горный пони, осёдланный, взнузданный и лишь чуть-чуть более косматый, ждал во дворике, чтобы везти посыльного.

– Дождись ответа, – проинструктировал его Попофф. – И, констебль – если кто-нибудь попытается остаться в конторе, чтобы подсмотреть это сообщение или ответ, убеди его или их этого не делать, понимаешь ? И всё это под незримой печатью молчания; иди !

По дороге в спешке процокали копыта. Затем: – А пока мы ждём, – промолвил князь; – покажу-ка я тебе, как держать зри-камень, чтобы лучше с него читать – это, словно держать медицинский градусник.

– Аксиллярно [36]  – не вижу затруднений. – отзывается Эстерхази. – Орально – вижу маленькое затруднение. Ректально…

– Ха!  – откликается князь Йохан. – Итак… иногда нужно сначала встряхнуть его…

ИМПЕРСКИЙ ПРИКАЗ – начинался ответ. НЕ ПРОПУСКАЙТЕ, ПОВТОРЯЮ, НЕ ПРОПУСКАЙТЕ ВЫСОКУЮ ПЕРСОНУ, О КОТОРОЙ ВЫ ЗАПРАШИВАЛИ. ОСОБЫЕ ПОДРОБНОСТИ ОСОБЫМ ПОЕЗДОМ. ЦЕЛУЮ, ФОН ШТРУМПФ.

– «Целую»? – не поверил князь. – Целую ?

– Вне сомнения, это сокращённая телеграфная идиома и, разумеется, она означает «ЦЕЛУЮ ВАШИ РУЧКИ И НОЖКИ» и так далее.

– А, ну конечно, весьма надлежаще, – промолвил князь. – Ну, констебль говорит, что отправил наблюдателей на железную дорогу в Цлинк и дал им инструкции, что, если особый поезд подъедет и не остановится , они должны выстрелить по машинисту с кочегаром шрапнелью. Кроме того, мы завалим рельсы брёвнами милей дальше, прямо перед тем, что мы зовём Мостом Ущелья Мертвеца…

– Да уж, понимаю, почему вы это делаете, – пробормотал гость.

– А пока мы ждём этого , давай-ка попробуем немного щековины с прошлонедельного кабана, а пока ждём её, давай-ка попробуем по кружечке кофе Мокха, с каким-то я-май-кайским ромом. А?

– Попробуем. – согласился Эстерхази.

Как оказалось, «особые подробности особым поездом» заключались не в каком-либо письменном документе, но в сведениях, хранившихся у двух выдающихся персон; поскольку тот же особый поезд доставил и их экипаж с лошадьми, в конце концов въехавший во двор замка. Там они и вышли из кареты. Они знали Эстерхази. Эстерхази знал их. Он представил новоприбывших остальным.

– Князь, – произнёс доктор, – позвольте представить вам фон Штрумпфа – резерв-капитана, сержанта-камергера, церемонимейстера Палаты Пэров и исполняющего обязанности Казначея Департамента Королевской Казны; капитан – мой благородный хозяин, Его Могущество, князь Йохан Попофф. – Обе персоны заявили, что они восхищены ; и Эстерхази перешёл к представлению дружин-майора Штруввельпейтера, Главного Секретаря Министерства Иностранных Дел. По исключительному совпадению оные персоны тоже оказались восхищены . Не стоило и говорить, что члены Королевской и Императорской Фамилии выше того, чтобы официально подчиняться любым Правительственными Департаментам. (Пересёкший Ирландское море, чтобы подписать смертный приговор Карлу I, вынесенный так называемым Высоким судом Парламента, полковник Геркулес Ханкс [37]  – да, именно такой [38]  – прямо заявил Кромвелю: – Милорд генерал, две вещи несомненны. Первое – этот суд не может судить людей. Второе – ни один суд не может судить короля. – Кромвель, не имевший обыкновения придерживаться этикета, ответил: – Ну и сварливый же и упрямый ты малый, полковник Ханкс. Иди-ка ты отсюда. – Келейно Кромвель признал, что, возможно, формально Ханкс был прав. Но всё равно отрубил голову королю Карлу. Вот так уж.). Однако королевско-имперские толстосумы С.-П.-Т. являлись такими типами, каких ещё поискать. Поэтому тому, что корректно именовали Департаментом Королевской Казны, были предоставлены действительно немалые полномочия.

К примеру, можно было сказать: «Разумеется, чувство достоинства и долг Вашего Младшего Высочества, удержат Ваше Младшее Высочество от выбора подобного курса»; но чувства достоинства и долга Его Младшего Высочества не могли удержать его от выбора какого-то ни было курса. Однако, если сказать ему (к примеру): «Увы, в настоящее время на счету Вашего Младшего Высочества в Казначействе осталась одна-единственная копперка. Тем не менее, если Ваше Младшее Высочество сочтёт целесообразным председательствовать на церемониях открытия нового Механического Разводного Моста через Истр и нового Городского Смирительного Дома (несомненно, унылых, как и все подобные церемонии), то, без сомнения, в Департамент Королевской Казны может поступить авансовая субсидия, за счёт Общественных Сооружений»; то можно было им управлять, если и не полностью, то достаточно полно. Во всяком случае, некоторое время.

Следовательно…

– Где он, Энгельберт, где он ?

– Энгли! Ты его задержал?

– « Он »? « Его »? Кого  я задержал?

– Малыша ! – в один голос ответили оба чиновника ответили.

– А, Королевский Инфант. Коронный Наследник, – промолвил Эстерхази. – Нет, я  его не задержал. Однако, могу вам сказать, в присутствии местных властей, что он ни далеко, ни близко и приближается. Но… почему вы спрашиваете?

В эту минуту они сидели на истёртом старинном парадном крыльце Дворца Попоффа или как там его бы ни называли. Прямо перед ними простирались необозримые виды: не просто голубеющие вдали, но уходящие за пределы голубого, серого и бурого, и даже нескольких неописуемых и, пожалуй что, неописанных цветов.

– Почему мы спрашиваем ?…

– Это такая нелепая история…

Как вскоре поведали доктору, эта нелепая история ещё не закончилась. В ней фигурировал не только Коронный Наследник – кому конституционно воспрещалось жениться на «подданной», потому что, как понимал любой дурак, если бы он так поступил, то мог впасть в Крамолу – мало того, что Коронный Наследник всё равно замыслил подобное, так ещё и «подданная» оказалась замужней; цыганская плясунья, она уже была замужем за цыганским скрипачом-танцмейстером. Более того, она сбежала от него и жила под крылышком (то есть на содержании) мастера-мясника («У него одна из крупнейших лавок на Бычьем Рынке, Энгли»). А что же думал Его Дурачество про такие пустячки? Что всё это просто так. «Любовь не замечает мелочей» – по слухам, утверждал он. Разве любовь не замечала Конституции и двоебрачия? Как видно, ничуть.

– В любом случае, мы собираемся пожениться в другой стране, так что всё в порядке, – заявил Коронный Наследник. Это вызывало желание постучать его красивой и пустой головой о скотовозку.

Оставалось только надеяться, что он, лишь в двух шагах от Престола, поумнеет, когда станет старше – достаточно старше, чтобы принять три короны, которые только и удерживали воедино три страны. Тем не менее, путешествуя под другим именем, царственный остроумец принимал меры предосторожности; а потому, визитница этого вундеркинда была битком набита визитками на имя БИЛЛА САЙЛАСА СНИДА, АМЕРИКАНСКОГО ТОРГОВЦА ДЖЕМОМ И ДЕРМАНТИНОМ .

Поразительно!

Одна из трёх вышеупомянутых стран – Скифия, где, в единственном из государств индоевропейских языков, говорили на современном диалекте готского; другая – Паннония, где говорили на аварском – языке, даже не индоевропейском; а третья – Трансбалкания, строго говоря, вообще не страна и не государство, но конфедерация, народы которой говорили на множестве языков. И каждое из этих государств, стран или наций сильно недолюбливало всех прочих .

Лишь Тройная Корона Тройственной Монархии удерживала их вместе. И наследник Наследника собирался заключить незаконный, неконституционный, непозволительный и абсолютно невозможный брачный не-союз, неприемлемый ни для одного  из его народов. Вот так уж.

И, вдобавок, ещё кое-что.

Мог ли Коронный Наследник не знать, что город, где он запланировал свое безумное бракосочетание, а именно  Вена, собирается принять Европейский Конгресс – на котором Скифия-Паннония-Трансбалкания попытается наконец исправить почти неисправимые границы – и что после такого С.-П.-Т. станет посмешищем? Не мог.  (Разумеется, не мог). Беспокоило это его? (Не нужно глупых вопросов). И, вдобавок , плесневой коркой на этом, изрядно протухшем, пироге – вроде того, как Мария Антуанетта не хотела бежать из Франции, пока ей не соберут инкрустированный бриллиантами дорожный чемоданчик (из-за чего бегство откладывали… а, пустяки, не берите в голову. Вот так уж.), так и Август Сальвадор не хотел отправляться в не-совсем-морганатический медовый месяц без своего гардероба. И, дабы при пограничном досмотре багажа, не обнаружили его расшитое гербами исподнее, он додумался до блестящей – для него – идеи скрыть всё это под Печатью Дипломатической Неприкосновенности. И какому же Неприкосновенному Дипломату принадлежала эта Печать?

Номинальному Личному Представителю Великого Могола.

Вот так уж.

Попофф притащил карты; их сравнили с теми, что привезли с собой фон Штрумпф и Штруввельпейтер. По какой же из паутины дорог (видимо, сплетённой изрядно наклюкавшимся пауком), пролегающих между Беллой и этим пограничьем, Его Младшее (если не сказать инфантильное) Высочество, мог бы предположительно двигаться?

К единому заключению они не пришли.

Попофф явно не смущался показывать, что использует зри-камни; то есть, он повернулся, вопросительно глянул на Эстерхази, который ему кивнул. Для Попоффа этого было достаточно. Фон Штрумпф пожелал убедиться, что здесь не заключается никакое ведьмовство; доктор Эстерхази продемонстрировал ему снятое с одной из княжеских полок печатного вида доказательство, что последний Церковный Собор Истра, крайне порицая обрядовое поедание конины во время церковных праздников «по образу и подобию язычников и проклятых сарматов, на чьи, так называемые, священные места позволительно и даже похвально мочиться»; совершенно ничего не указывает на предмет ясновидения: это вполне удовлетворило фон Штрумпфа. А Штруввельпейтер припомнил, что он «как-то что-то про это читал, во французской или немецкой газете – страсть, какие учёные эти французы и немцы, не так ли, Энгельберт?» – и это вполне удовлетворило Штруввельпейтера. Так что Попофф снова раскрыл свои зри-камни. Псалманаццар . И Агаг .

Псалманаццар , кратко и довольно смутно, показал лицо Коронного Наследника в окне кареты; Агаг  (присланный кузеном князя, бароном Большим Борисом), оказался немного точнее насчёт Коронного Наследника: тот ковырялся в своём изящном носу.

– По цвету грязи, попавшей на окно кареты, – предположил Эстерхази, – могу сделать вывод, что карета сейчас движется по Государственному Дальнему Северному Пути.

– И, если это так, то он уже почти наказан за свои грехи! – вскричал Штруввельпейтер. – Тамошние обладатели избирательных прав так редко выбирали решение уплатить весьма умеренный подушный налог, что, в результате, дорогу там так и не замостили, с тех пор, как… как… хорошо, с давних пор. Или так мне рассказывали. Я там никогда не бывал.

– Я  бывал, – откликнулся Попофф. – Полагаю, Его Младшему Высочеству не стоит даже заезжать на любой из тамошних постоялых дворов. Говорят, что блохи там такой величины, что сходят за конное ополчение.

Однако фон Штрумпфа такие вопросы не интересовали. – Если эту неразумную затею Августа Сальвадора не пресечь на корню, – угрюмо заявил он, – наши внуки будут платить подушные налоги Австрии или России или – спаси Боже! кто знает, какая страна или страны смогут нас захватить, если мы, как Польша, останемся без вменяемого государя – может, Болгария – или даже Граустарк [39]  – в любом случае, я скорее уеду в Египет, чем покорюсь им. Очень хорошо, если это «хорошо», Его Болванейшество находится на Государственном Дальнем Северном Пути: что дальше? – И, прежде чем кто-либо ответил, добавил, что возможна участь и похуже, чем быть искусанным блохами, хоть и здоровенными.

Эстерхази потёр лоб костяшками пальцев. – Хотя электромагнитный телеграф и обесценивает человеческий язык, – произнёс он, – всё же, он быстрее любой лошади или паровоза. В сущности, ту телеграмму, что прислали мне, отчего бы не отправить её на станцию, где железная дорога пересекается с Государственным Дальним Северным Путём?

Согласились так и поступить; сообщение переписали и вручили констеблю, либо тому же самому, либо другому, оказавшемуся под рукой; как видно, людей такого звания в области Красной Горы было предостаточно; который забрал сообщение с запросом, составленным доктором Эстерхази. После этого возник вопрос – а что , тем временем, делать им самим?

Фон Штрумпф решил произнести речь. – Лишь существование единого государя, – произнёс он, – удерживает вместе фламандцев и валлонов Бельгии. То же верно и для Скандии и Фрорланда. Австро-Венгрии. И Скифии-Паннонии-Трансбалкании. Пусть достойный государь уйдёт и что же получится в результате? Хаос. Вот что.

Эстерхази, чуть раздражительнее обычного, ответил: – И вдобавок, я облысею. Есть что-нибудь поновее?

Попофф, редко выказывающий интерес к любым политическим событиям современнее Прагматической Санкции, которая утвердила Марию Терезию [40]  (среди прочих пунктов) «королём» Венгрии – древний обычай той страны не позволял царствовать королеве – заметил, что Швейцария остаётся единой республикой, несмотря на разнообразие её языков и народов. В ответ ему заметили, что Швейцария свыкалась с таким союзом больше столетий, чем насчитывается десятилетий в истории С.-П.-Т.; на минуту он умолк. Затем…

– Вот идея, чем нам заняться! – воскликнул он. – Все вы знаете о загвоздке с кабаньим копьём – что движущая сила нападающего кабана иногда несёт его, то есть, кабана, прямо по копейному древку, так, что иногда перед смертью он успевает пырнуть охотника клыками. Ну, на новые кабаньи копья я поставил крестовины, чтобы такое предотвратить. Теоретически. Почему бы, пока мы ждём, не выйти прогуляться и посмотреть, сработает ли это? А?

Штруввельпейтер отозвался – без спешки, но и без промедления – что, увы, его подагра…

А фон Штрумпф заявил, что, будучи слугой Августейшего Дома, не имеет права рисковать своей персоной нигде, кроме службы этому Дому. – Хотя, конечно, мне бы очень хотелось, да. Заманчиво .

Поэтому, в конце концов, сошлись на том, что они пожарят немного щековины с прошлонедельного кабана (к настоящему времени сильно потерявшего в щековине), а, пока что, распробуют чуточку доброго горячего кофе Мокха с чуточкой доброго я-май-кайского рома. И с этим согласились все.

Перед и после жаркою отбивных и их поеданием, сыграли партию в вист, потом в бостон, затем опять в вист; потом собравшихся одолело беспокойство. Фон Штрумпф вернулся к своей теме, хотя, казалось, душа у него к тому не лежала. – И что удерживает вместе валахов и молдаван в Румынии? – риторически вопросил он.