Текст книги "Царь своих гор"

Автор книги: Аврам (Эйв) Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

 Аврам Дэвидсон

Царь своих гор

В кукольном театре – пик напряжения. Публика, в основном из детей, бедняцких – самих по себе, мещанских – в сопровождении нянь-крестьянок; селян-середнячков, выбравшихся в город продать корзинку залежалых яиц; престарелых слуг, потративших грош на Молодого Хозяина и зауряднейших чернорабочих, пропахших рыбным рынком или конюшней – публика в кукольном театре застыла на самых краешках скамей, гадая, съест ли Славного Мальца Гансли Людоед. Славный Малец Гансли тоже гадает.

– Кто  спасёт мя от съедения Людоедом? – выкрикивает он (или, по крайней мере, голос из-за кулис, который считается его собственным), позволяя своим подвешенным ножкам подкоситься, а подвешенным ручкам умоляюще вздёрнуться вверх; – кто  спасёт мя или нихто  не спасёт мя, или хто-то  спасёт мя, или хоть хто спасёт мя, и если да, то кто ? – Уместный вопрос. Всё это время марионетка покрупнее – получеловек-полузверь, клацает челюстями, выставляет чудовищные клычищи и зубищи, ням-нямкает, потирает брюхо, подпрыгивает, угрожающе машет руками и издаёт знаменитое булькающее рычание, общеизвестное [1] , как «Людоедское хихиканье» – КТО спасёт мя? – В этом месте тринадцатилетняя няня начинает хныкать, её четырёх– пяти– и шестилетние подопечные тут же разражаются громкими рыданиями. – Спасите! КТО ? – выкрикивает кукла Славного Мальца Гансли; затем на ноги вскакивает помощник конюха, как видно, не очень смышлёный, но приятели оттаскивают его назад, смутно разумея, что в действительности такого делать не следует. Отчаянный крик Славного Мальца Гансли: – Ктооо ? – звенит во всех грязных ушах и нескольких чистых…

…но вот, внезапно с правой стороны  появляется воистину удивительно разряженная марионетка и выкрикивает: – Я спасу тебя, Славный Малец Гансли! – Гром  аплодисментов. Эта фигура носит высокую, лишённую полей, чёрную парчовую шляпу с крестом, сильно смахивающую на архаичный головной убор гиперборейского униатского горного протоиерея, шляпа эта высовывается из большой и погнутой короны; одежды на фигуре – неубедительная смесь военного и духовного облачений. – Я  спасу тебя от того, чтобы Людоед набил тобою брюхо, ведь я – ДЖОННИ-ПРОВИЗОР, Истребитель Французов, Людоедов, Монголов и Турков!... вот  тебе, Людоед, вот ! и вот , и вот , и… – Много-много  аплодисментов. Выкрики .

Немного позже, за пределами кукольного театра: – У нас в Гааге и вправду нет ничего подобного – замечает доктор философии, хранитель судебных архивов ван дер Клустер, директор Губернаторской Коллегии в голландской столице.

– Нет. Это уникальная часть нашего собственного богатого культурного наследия, если это можно так назвать – подтверждает доктор Энгельберт Эстерхази, обременённый множеством степеней и титулов, представляющий город Беллу, столицу Тройственной Монархии Скифии-Паннонии-Трансбалкании (четвёртой по величине Империи Европы [Россия, потом Австро-Венгрия, потом Германия; турки, чьи европейские территории уменьшились до Албании, Фракии и части Македонии, были пятыми]). Доктор философии ван дер Клустер, объезжая весь Старый Свет , ненадолго остановился в Белле; и Эстерхази знакомил его с достопримечательностями. – Надеюсь, вы ничего не подхватили в том вертепе. Я вас предупреждал. Но вы всё равно захотели  пойти

– Я обсыпался порошком от насекомых. Но, однако, скажите мне, собрат – хранитель судебных архивов, доктор ван дер Кл. был собратом по Поистине Благородному Ордену Святой Бригитты Шведской [2]  (Секция Учёных Мужей) – кто и что значит: « Джонни-Провизор »?

– Иоанн Пресвитер [3] , – кратко отвечает его собрат.

– Ах-ах-ах! – восклицает голландец в полном восторге: – Иоанн  Пресвитер! – будто выразительность избавляла от путаницы с какими-нибудь Джейн Пресвитером, Уильямом Пресвитером, или (скажем), Ольгой Пресвитером. – Я посчитал, что обычному провизору весьма необычно достигнуть прославления…

– Весьма необычно – соглашается доктор Эстерхази. Он подумывает, не упомянуть ли британский метод переименований в Индии, согласно которому незнакомые этнически-экзотические слова преобразовались в что-то, этнически знакомое – как предположение, что имена внуков Пророка – Хасан  и Хуссейн , в действительности звучали Хобсон  и Джобсон [4] . Он решает к подобному не прибегать. Ван дер Клустер весьма эрудирован, но также (довольно часто) и очень дотошен. К примеру, если бы кто-то упомянул «песни Гомера», то ван дер Клустер принялся бы уточнять, имеется ли в виду Гомер – эллинский сказитель или Гомер Родхивер [5]  – американский евангелист-гимнопевец. По дороге дальше Эстерхази разглядывает бесспорно колоритное население, кишащее в Южном Конце; но на сей раз ( только на сей? ) рассматривает без энтузиазма.

– Скажите, дорогой собрат – огибая расположенный на дороге лоток торговца вегетарианскими «сосисками», – как вы думаете, Иоанн Пресвитер действительно существовал? – ван дер Клустер.

Неподалёку раздаётся послеполуденный перезвон часовой башни, музыкально сообщая им не-самые-новые-новости, а именно , что Мальбрук в поход собрался [6] . Короткий, но бодрящий порыв ветра разметал по Южному Концу обычные старые бумажные обрывки, старые фруктовые огрызки и пыль, подсушил конские яблоки; и прогнал рваные облака, явив лоскутья голубых небес и открывая вид на горы.

Возможно, кто-то и мог неустанно выполнять одни и те же задачи, день за днём, месяц за месяцем, год за годом: к примеру его Верховное Высочество Наследник никогда не уставал ни охотиться, ни командовать войсками на манёврах; если на то пошло, Бетти и Борри Кратт, что скатывали мясные рулеты в каморке в переулке с Нижней Улице Хуньяди, никогда не уставали смешивать муку и воду или возиться с тестом. Разве доктора Эстерхази никогда не утомляло чтение книг, беспрерывное изучение и изучение, день за днём, месяцами и годами?

Что ж, иногда утомляло.

– Как вы думаете, кто же тогда написал знаменитое, так называемое «Письмо Пресвитера Иоанна», утверждавшего, что он и король, и священник, этим заставив средневековый христианский мир взирать на него, как на возможного спасителя от монгольских орд; кто?

За играющим на дудочке пастухом протопало стадо бело-бурых молочных коз, готовых выдать свежайшее молоко сразу же, как только оно потребуется; прошло мимо; осмотрительно ступая, Эстерхази избегал последствий их прохождения. – Кто? – не эхо ли возгласа Славного Мальца Гансли? – Можно лишь предполагать. Моё  предположение – его написал некий средневековый монах с горы Афон, в приступе скуки и принимая желаемое за действительное.

Ван дер Клустер оспаривал это предположение, пока они не добрались до следующего пункта маршрута – Архиепископального Музея; а после этого зашли в «Знаменитые Мидии Рудля» и в «Домик Свежего Масла». А потом отправились в гостиничный номер доктора ван дер Клустера, за голландским джином. А затем учёному мужу пришла пора собираться, чтобы успеть на поезд до Загреба. Ах, Загреб! Чарующий, блистательный, великолепный Загреб! Э? Ну хорошо, может и нет.

Текущее исследование – паровая техника, в последнее время изрядно поднадоело, возможно от излишнего усердия; Эстерхази наполовину стремился к геологии; наполовину желал изучать симпатическую этнологию, (т. е. магию) в среде Народа Гор. А, пока он сомневался, духовный глас прошептал ему на ухо: – Почему бы не заняться и тем, и этим?

Геологи – и любители, и профессионалы, исследовали скалы и камни Гипертракийских Холмов, и, не обнаружив залежей золота, серебра, драгоценных камней или угля, отбыли восвояси. Ботаники, вооружённые сачками для бабочек, прочесали холмы, не обнаружили интересных новых экземпляров и тоже отбыли. По слухам, на каждой горе (и в каждой долине) имелся собственный эксцентричный граф или князь – и, по слухам же, некоторые из них были в самом деле довольно эксцентричны. Такого представления о тамошнем дворянстве придерживались и в Белле, и в Авар-Истре, что, возможно, выдавало не лучший вкус. «Если у тамошнего уроженца есть одна корова, он – граф» – говаривали в тех городах. «Если две – князь». В любом случае, князья были гордыми, хоть и бедными; значит, они не по нраву Белле и Авар-Истру? Неважно, им тоже не по нраву Белла и Авар-Истр. Вот так-то. Они оставались в своих далёких пределах и глухих уголках, по слухам, босиком гоняясь за сернами, от скалы к скале, пользуясь jus primae noctis [7]  и верша в своём краю бесцеремонное правосудие, нечасто обращаясь за помощью к громоздким и медлительным правительственным структурам.

Многие считали настолько мелких вождей забавными, но Эстерхази не входил в число этих многих. В первом классе Геологической Школы лектор, стараясь излагать доступнее и не злоупотребляя в самом начале излишними техническими терминами, объяснил, что горы можно разделить на две категории: «Юные, изрезанные … и старые, сглаженные  горы». И объяснение это осталось раз и навсегда. По крайней мере, Эстерхази никогда его не забывал. Получается, Гипертракийские Холмы – это старые, сглаженные  горы. И их незначительная аристократия тоже была старой и сглаженной, восходящей к временам царя Самуила [8] , Болгарских Войн и последовавшей эпохи смут. И кто же тогда правил в Малой Византии и Гипертракийских Холмах? кто спасал от огня бедняцкие посевы и вдовью скотину? и кто защищал тюки и лотки торговцев? когда константинопольская династия Палеологов вконец прогнила; а Османская империя ещё не достигла такого расцвета, чтобы позволить путешественнику, даже в завоёванных краях, безопасно пройти по дороге хотя бы лигу? Сказать, кто баламутил воду, было и просто, и сложно: конечно, разбойники : не только природа не терпит пустоты, пустота образовывалась и в лабораториях, и во власти; разбой зарождался, как пена на стоячей воде. Кто  – в тогда ещё безымянных горах и глухих краях, позже названных Великой и Малой Византией – кто заполнил ту пустоту, кто своей властью установил Естественное Право и Общественный Договор?

Мелкие князья, но не такие уж мелкие; незначительная аристократия, но не такая уж незначительная.

Не сказать, что они правили так уж замечательно, поскольку иногда кое-кто из них правил отвратительно. Но, как в древности говорил некий раввин (Эстерхази не помнил его имени): «Молись за благополучие правительства, ибо, если бы не страх перед ним, люди пожрали бы друг друга» [9] .

Ну, разумеется, подумывал Эстерхази, рассматривая эти официальные структуры, кто же в наши дни станет доверять таким принципам, как Конституционная Монархия, Парламентское Правление и Самоотверженное Государственное Служение. И – да возьмите любое другое место в мире – о Боже! любое окажется лучше!

Направляясь домой с чересчур переполненного вокзала, Эстерхази, зажатый фургонами и каретами в обычной дорожной пробке и беспомощно глазеющий по сторонам, заметил лёгкое ландо последней модели (с королевским гербом на дверце), где кучер довольно опрометчиво хлестал бичом – как видно, не очень-то беспокоясь, на чьё тело или лошадь попадут эти удары. В экипаже сидел молодой человек, чьи благородно-хрупкие черты узнавались сразу же: и не только потому, что он очень походил на Славного Мальца Гансли; это вызывало другие, но схожие размышления.

Август Сальвадор Фердинанд Луи Мориц был сыном Игнаца Сальвадора Самуэля, Наследника Тройной Короны: вкратце – наследником Наследника. Коронный Наследник недавно перевалил на третий десяток лет и некоторые говорили, что его румяное лицо украшали лишь бакенбарды и хрупкая миловидность; а некоторые, что бы они ни думали, так не говорили. Действительно, хоть и не было ни lettres de cachet [10] , ни Бастилии, ни её подобий: однако же, зачем мутить воду?

Барон Бургенблиц из Блиценбурга знал, зачем – ему нравилось  мутить воду. – Говорю вам, в вопросах наследования мы могли бы перенять у турок парочку вещей, – заявлял он. – Выбрать самого перспективного парня среди ближайших родственников, а прочих – удавить всем скопом! – Этого ершистого барона не принимали во многих домах Беллы; но ему было наплевать.

Когда Буммшкейер, крупный торговец тканями с улицы Аустерлица, выставил на витрину свои первые восковые манекены, это вызвало значительный ажиотаж. Пока в витрине красовался женский манекен, им весьма восхищались за парижский стиль. Но когда зеваки Беллы заметили мужской манекен, с его почти невероятно-правильными выгнутыми бровями, яркими голубыми глазами, вишнёво-красными губами, изогнутыми луком Купидона, бледно-розовым, словно земляника, лицом, чудесно вьющимися бакенбардами и безукоризненно выбритым подбородком – немедленно появилось убеждение, что на самом деле манекен изображал Коронного Наследника.

И что ещё можно было сказать о Коронном Наследнике?

Игнац Луи, король-император, не являющийся увлечённым последователем Песталоцци или какого-нибудь другого профессора образовательных теорий, не раз заявлял: «Пока парень зубрит катехизис и умеет ездить верхом, кого заботит, искусен ли он в математике и игре на гитаре?» В нескольких случаях, когда они – кратко-неофициально – встречались, Коронный Наследник называл Короля-Императора «Дедулей», а Король-Император называл Коронного Наследника «Малышом».

Что касается просто Наследника – он был всегда очень занят, свежуя вепрей и оленей, на которых охотился под звуки барабанов и труб, согласно обычаям древнего искусства battue [11] , а если нет, то муштровал полки. К офицерам и солдатам своих полков он более-менее применял те же стандарты, какие его государь применял к Коронному Наследнику, разве что довольно либерально относился к катехизису. «Имейте в виду, – говорил он, – В моих войсках не будет явной ереси; никаких там дакианцев [12] , сифилитиков или педагогов, как бы там их не называли. Но я не такой уж твердокаменный; если человек немного путается в разнице между смертными и сладострастными грехами, так я и сам в этом не очень разбираюсь». Как говорили, это были лишь некоторые из вещей, в которых Наследник не очень разбирался; впрочем, не суть.

– Но не терплю людей, которые не умеют сидеть на коне. Выпорите парня несколько раз и, представьте себе, он тут же сядет прямо и поскачет по-настоящему хорошо, уразумеет он это или нет. – говорил Наследник.

Пожалуй, при таких обстоятельствах не стоило ожидать, что Коронный Наследник будет в точности следовать какой-либо учебной программе; но это было только к лучшему (как считал Эстерхази), потому что, несомненно, ничего такого ему не предстояло. Он вырос, вполне недурно обучившись сидеть на коне во время парада, и охотиться на оленей и вепрей; его часто замечали в легкомысленных театриках, варьете, кабаре и на ипподромах; а, кроме этого, о нём больше никто ничего не знал.

Если бы на престол открыли свободный конкурс, то Игнац Луи, Король и Император (Король Скифии, Король Паннонии, Великий Гетман Гипербореи, Император Скифии-Паннонии-Трансбалкании) не выиграл бы и поощрительного приза. Но пробелы в остроумии он восполнял своей невероятно отеческой личностью, в то время как Наследник восполнял свои пробелы безапелляционным упрямством, которое, хотя бы, достигало цели. Но чем поддерживал баланс наследник Наследника, Август Сальвадор, Коронный Наследник? По счастью, этот вопрос задавали редко, ибо, как видно, на него редко отвечали.

Что же, пусть так! Король-Император пребывает в добром здравии, Наследник пока ещё здоров, как бык, будем молиться о долгих летах для них обоих – и для прочих, доверять принципам Конституционной Монархии, Парламентского Правления и Самоотверженного Государственного Служения…

О Боже! Да что угодно оказалось бы лучше!

В последний раз Эстерхази видел Королевских и Имперских Отпрысков на последнем ежеквартальном придворном приёме. Присутствовал весь дипломатический корпус, включая его высочество Шри Джем Джем Бахадур Бхопа, Номинального Личного Представителя Великого Могола. Сам Великий Могол обитал в изгнании, в Бирме, отнюдь не купаясь в роскоши, согласившись (весьма опрометчиво) – и не он один – что англичане, появившиеся в Индии – это все англичане, которые там будут… и время от времени он раздражённо жаловался на скверный опиум; но эти факты до сих пор весьма смутно понимались в Скифии-Паннонии-Трансбалкании, где британский представитель, сэр Август Шпик-Пьянкс, не видел причин поднимать данный вопрос. Всякий раз он очень вежливо раскланивался, сталкиваясь с Шри Джем Джемом – девяностолетним старцем, который в основном питался рахат-лукумом. Американский же посланник, генерал Хайрам А. Аберкромби, отнюдь не ярый поборник этикета, полагал, что старый Шри Джем Джем – это и есть Великий Могол, и всегда отдавал ему честь. В свою очередь, старик, заметив, что Аберкромби (по демократически-республиканскому обыкновению) не носит мундира, считал его одним из дворецких и всегда давал ему на чай. Чаевые генерал всегда принимал. Ковры Номинального Личного представителя регулярно (и бесплатно) вычищались Малой Армянской Купеческой Гильдией, до сих пор хранившую потускневшую, но заветную память о защите, которую Великий Могол давным-давно предоставлял их торговым судам в Индийском океане, когда им весьма досаждал некий У. Кидд [13] , судовладелец, с довольно своеобразными  представлениями о сути понятий « моё » и « твоё ».

Присутствовал и считающийся просто аккредитованным участником, но на самом деле – дуайен или высший сотрудник Дипломатического Корпуса, Благороднорождённый Представитель Верховного Великого Мастера Суверенного Ордена Мальтийских Рыцарей; время от времени в Белле расходились слухи, во всех языцех расписывающие, что Мальтийские Рыцари давно уже не суверенны [14] ; но Министр Иностранных Дел и без того был завален  работой, чтобы уделять внимание слухам. «Да что такое  со всеми этими местами в Южной Америке? – однажды в смятении спросил он у доктора Эстерхази. – Что  ещё за Аргентинская Республика? Раньше тут была Конфедерация Ла-Платы; почему  я не нахожу её на карте? Императоры Гаити и Бразилии [15]   не  отвечают на послания . И ещё – эта  Конфедерация Ла-Платы – то же самое, что Конфедерация Штатов или всё-таки нет ? Мы признаём  эти Американские Штаты или признаём лишь некоторые из них, а если да, то какие ? Что  и где  эта пресловутая Республика Техас [16] ? Согласитесь, Энгельберт, ведь до Бонапарта всё это было гораздо проще?» Доктор Энгельберт Эстерхази заметил, что всё редко становится проще и здесь исключения тоже не будет.

– Однако – прибавил он, – нам следует принимать вещи такими, какие они есть. Я пришлю вам заметку по американскому вопросу. [ «О, благодарю , Энгельберт!»]…к тому же, разве нам не нужно ответить на запрос из республики Сан-Марино, о снижении акцизных сборов на пасту… или пиццу?

– Понятия не имею, я так давно штудировал Данте – жалобно ответил министр Иностранных Дел.

Именно тогда – то есть, на дневном приёме – Его Младшее Высочество Коронный Наследник, в ответ на вопрос, считает ли он , что Иоанн Пресвитер жил в Абиссинии, объявил, что никогда не слыхал  про Иоанна Пресвитера. Или, если на то пошло, про Абиссинию.

– Это ведь вроде Абсентии?

– О, Ваше Младшее Высочество! Конечно же, вы помните [ вкрадчивым голосом ], что Иоанн Пресвитер – это загадочный и, скорее всего, мифический король, который, как питали надежду, спасёт мир от монгольской Орды? Такого места, как Абсентия, не существует!

– Ну и что с того? Белиберда. Значит, он туда сбежал. Помните, этот, как-его-там, который проиграл полковую казну и сбежал из страны? Его ведь осудили заочно, разве нет?

– О, Ваше Младшее Высочество! Монгольская Орда . Чингисхан и Тамерлан! Башни из черепов, как вы помните.

– Что-то вроде «Туннеля Любви»?

По счастью, в тот миг ближайший и недавно прибывший эмиссар (Сё-гун из Эл-Ита или кто-то такой откуда-то там) спросил, не может ли он услышать какой-либо пример исконной музыки Скифии-Паннонии-Трансбалкании. Доктор Эстерхази немедленно завёл тенором рефрен популярной мелодии, которую Благородный Инфант явно слыхал; и, через мгновение, баритон Коронного Наследника с энтузиазмом подхватил:

пей, пей, пей  и…

пей, пей, пей , о,

хей-хо и веселись,

О, пей, пей, пей !

Если бы Европейским Конгрессом можно было руководить, как хором в песенном клубе, то Скифия-Паннония-Трансбалкания несомненно преуспела бы.

Между тем, Эстерхази явно подошёл срок отправиться на вакации – или, как говорят американцы, в отпуск.

Наследник считал, что в Великой Византии вепри мелковаты, а оленей маловато; к тому же, рельеф не подходит для кавалерийских атак; эти воззрения он распространял и на прилегающие области Гипертракийских Гор. Наследник туда наезжал, но нечасто. А Коронный Наследник вообще никогда не ездил туда, где отсутствовали легкомысленные театрики, кабаре, ипподромы и мюзик-холлы. Но, каждые семь с половиной лет, пусть даже случится засуха, наводнения или что-то ещё, король-император отправлялся туда; и, несколько лет назад, при одном таком визите, встретились Эстерхази – как королевский служитель и Йохан Попофф – как князь-хозяин: и вот так зародилась эта необычная дружба.

И поэтому, вскоре после того, как ван дер Клустер отбыл в Загреб, доктор Эстерхази отложил разработку паровой техники ради визита в Гипертракийские Холмы, дабы убить двух зайцев одни выстрелом.

– И что ты собираешься делать с этими кусочками самоцветов, которые насобирал? – спрашивает князь Попофф за столом. Своим  столом.

– А, пустое, вставлю некоторые из них в брошки и раздарю моим тётушкам, – поспешно отвечает Эстерхази – не желая надоедать своему хозяину скучными описаниями порошкования, спектроскопического анализа и тому подобного…

…к тому же, он действительно  намеревался вставить некоторые из них в брошки и раздарить своим тётушкам.

– Прекрасно, – замечает хозяин. – Значит, ты не будешь раскапывать огромные ямины и развращать моих людей деньгами. В огромные ямины иногда падают  козы, если эти ямины новые. А мои люди видят деньги, только когда какие-нибудь проезжающие останавливаются на развилке дорог и платят пошлину за товары и имущество. Что случается не так часто, поскольку имеются пути полегче этого, чтобы выехать из Австрии. Если на то пошло, и попасть  в Австрию тоже…

Эстерхази знал об Австрии не так уж много, кроме того, что грядущий Европейский Конгресс пройдёт в Вене. В основном доктор размышлял, как же приятно находиться в этой горной твердыне, вдали от Беллы (и от Вены, если на то пошло) и её треволнений, как спокоен и надёжен ещё не старый Попофф, и как просто и отрадно он выглядит. В этот момент входит кто-то незнакомый – старуха, которая не разделяла это мнение. Ни капли.

– Да что же такое, на тебе ни рожи, ни кожи, – напускается она на князя. – Смотри, смотри! в усах крошки, дышишь вудкой , на жилете винные пятна, волосы как разворошённая копна, рубашка с прошлой недели; что за вид для горного князя и потомка Его Преподобия – прямо не знаю  – вся моя жизнь прошла впустую, выплеснута, как смывки; чтоб у тебя ячмень вскочил, выкормыш сивой свиньи; где свежий хлеб к зупу, свежий хлеб к зупу ? Праведники во Чистилище, на кухне хоть кто-то занимается делом ? – Не прекращая вопить и браниться, она уковыляла прочь; дряхлая и тощая, ничуть не живописная, костлявая и с крысиными зубами, оставив за собой отзвуки голоса – словно затёртый цилиндр одного из новомодных фонографов: эдисонолы, как их называли – и благоухание лука и подмышек.

Эстерхази предположил, что это мать, тёща или, возможно, бессменная особенная тётка; будь она любовницей или женой, её давным-давно скинули бы с Утёса Медвежьего Клыка с парочкой чугунных чушек (которые позже принесли бы обратно) на каждой ноге. Но…

– Она была моей кормилицей, – поясняет князь Попофф, чьи скрытые таланты, как видно, включали и телепатию; – теперь, конечно, кормилица мне требуется, как второе отверстие в седалище, но я никак не могу её выгнать.

– Без сомнения, она очень преданна, – бормочет в ответ Эстерхази.

Попофф с басовитым  кряхтением чешет лохматую грудь. – Ты так думаешь ? – интересуется он после. – Говорю тебе, она бы мне зуп отравила, если б посчитала, что сможет вертеть моими сыновьями так, как вертит мной. Смоем это вином, – предлагает он, проливая на скатерть изрядную лужу и лишь чуть больше – в бокал гостя. Такая старинная возвышенная учтивость, по обычаю гор, видимо, должна была успокоить Эстерхази и избавить его от смущения, если он сам немножко прольёт мимо; как тактично, верно? Но не по мнению Униатского экзилиарха, преподобного Иоахима Уззии, док. теол. из Иллинойса, который объявил это языческим возлиянием и написал обличительный памфлет. Этот Униатский экзилиарх никогда не отваживался приблизиться к горным княжествам и на сотню миль, поскольку князья определённо сожгли бы его заживо на общих и традиционных основаниях, прежде чем вмешалось бы правительство; возможно, выказывая учёность, а, возможно, из благоразумия, преподобный опубликовал памфлет на древнеармянском языке, несомненно, ради наставления и просвещения любых древних армян, которым попадётся эта книга. Армяне современные, тактичнейшие из всех живых людей, переплели подаренный им экземпляр в тиснёный сафьян и поместили его в зарешёченный книжный шкаф, в своей Гильдии, в Белле, а ключ от шкафа тут же потеряли. И мирно продолжили заниматься помолом и обжаркой кофе лучших сортов, промыванием ковровой шерсти, козьей шерсти и свиной щетины; чисткой ковриков всех лучших домов Беллы (в худших почитали за счастье два-три раза за всё царствование покрывать затоптанные полы свежим камышом), включая дом Сахиба Джем Джема; и выращиванием определённого сорта проса, которым городские татары любили кормить своих домашних певчих птиц– но, наверное, теперь уже не осталось таких армян, столь замечательных людей; вряд ли их вообще кто-то заносил в торговый баланс. Прежде – быть может. А может быть и нет.

– Вот как? – отзывается Эстерхази, тут снова заходит нянька, со свежим хлебом и снова выходит, потому что его недостаточно. – Разумеется, ведь говорят, что слуги этого древнего дома…

– …остаются таковыми навеки, – машинально договаривает князь Йохан; – или, во всяком случае, очень надолго.

– …славятся своей верностью и услужливостью.

– Древнего дома , – уточняет князь, принимаясь за свой зуп. – А не какого-то определённого его члена. Постой! Дай-ка, я растолку тебе несколько перцев, а то зуп будет пресным, как кукурузное толокно – он проделывает жест – даже несколько жестов – и малахитовый пестик заскрежетал в халцедоновой ступке (возможно, оба этих предмета когда-то украшали стол Великого Комнина в Трапезунде, прежде, чем кони и всадники Османской Турции налетели с востока… и налетели опять… и опять… и опять…) – ступка и пестик грохочут: ни одна видимая и телесная рука их не касается. И уж явно не те, что принадлежат князю, облокотившемуся о стол поодаль. Он ждёт изумлённого возгласа своего гостя, доктора Эстерхази.

Возгласа не последовало.

Разумеется, магическая слава подобных малых полумонархов была известна. Даже общеизвестна .

– Возьми, – потчует князь Йохан, скрывая своё разочарование, если таковое возникло. – Возьми немного на ложку и размешай в зупе. – Его взгляд ползает по сидящему за столом Эстерхази. – Как! – восклицает князь. – Они не положили тебе ложку? Скоты! Мой отец посадил бы их на кол… ладно, мой дед… точнее, прадед…

Князь принимается свистеть, щёлкать пальцами, топать ногой. – Умоляю, Ваше Могущество, не утруждайтесь, – замечает доктор Эстерхази.,

– Но тебе же требуется ложка!

– Определённо. И, поскольку вы достаточно часто говорили мне, что ваши гости в вашем царстве вольны во всём, я осмелюсь взять вашу . – Эстерхази указывает. Своим собственным пальцем. Манит ли он пальцем? Что-то такое он проделывает. И его Могущество, Йохан, князь Попофф, угрюмо наблюдает, как его ложка скользит по столу, забирается в ступку, до половины загружается измельчённым перцем и проскальзывает по остальной части стола, удачно остановившись прямо у руки Эстерхази. Который преспокойно размешивает содержимое ложки в зупе, затем подносит миску к губам и осушает её до дна.

– Превосходно! – восклицает он. – Восхитительно! Ах, нет ничего лучше старой доброй миски зупа!

Хозяин, наконец-то поймав взгляд Эстерхази, произносит: – Ты многому учён.

– И всё ещё остаётся многому научиться, – последовал ответ.

Князь снова кряхтит, на сей раз потише. – Ну, раз ты слыхал, что я говорил, то и ты, и мы оба вольны во всём… Посмотрим, что можно сделать… Читаешь ли ты руны секеев [17] , о гость мой?

– И их, и прочие.

– На древних и мёртвых языках?

– И на тех, и на тех.

– Впечатляет. А на арамейском?

– Да. Хотя это значительно зависит от используемых символов. Еврейские я читаю довольно легко. Несторианские – похуже. А что до яковитских [18]  – их сначала приходится транслитерировать. Тогда мне сравнительно нетрудно.

– Хорошо. Уверен, что насчёт средневековой латыни и греческого не стоит и спрашивать. Итак. Утром…

– Если ты до тех пор не окочуришься в собственной грязи, – прерывает старая кормилица, войдя с прижатым к лифу подносом. – Некоторые ночные горшки не опорожнялись с тех времён, как Собеский [19]  был польским королём, а Тесси – венгерским; так-то ты убираешься. Вот. Кисло-сладкая свинина. Уж конечно, я собственными пальцами выбрала все изюминки. Кто ж ещё это сделает? Уж не те чванливые девки, которые с грязными ногами скачут туда-сюда по кое-чьей постели. Ах…

– Ставь сюда, няня, – распоряжается князь. – И, как тебе прекрасно известно, можешь уйти хоть завтра, с полным пенсионом.

Может, ей и было прекрасно известно, но, так это или нет, она не отвечает, а следующее замечание обращает к гостю своего бывшего питомца.

Старушка ставит на стол другое блюдо, по всей видимости, макаронный пудинг с жиром, мёдом и приправами; упирает руки в боки и глазеет на Эстерхази. – Вот скажи мне, господин Филозоф, – спрашивает она через минуту, – это правда, что некоторые мудрилы, вроде тебя, так они пытаются сделать машину, которая сможет летать?

Пудинг, за который доктор в детстве готов был убить, выглядит невероятно жёстким и, возможно, теперь сам может убить его. Он окаймлён маленькими яблочками; одно из них можно будет попробовать на десерт; и, всё же, чем дольше Эстерхази сумеет уводить разговор от пудинга, тем лучше. – Да, матушка, – отвечает он – и каким же взором она его прожгла! Ему лучше запомнить, что не стоит обзывать её «матушкой» снова… – это правда. Некоторые из них пытаются.

Она интересуется, по виду совершенно искренне: – Почему ж они не изучают деревья? Кусты?