Текст книги "Доктор Эстерхази в юности (ЛП)"
Автор книги: Аврам (Эйв) Дэвидсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Доктор Эстерхази в юности
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
Аврам Дэвидсон
Доктор Эстерхази в юности
Очи тебе замутит, кошмар замучит, эльфы сглазят, кости сгниют:
От волчьей лапы, от орлиного пера,
От орлиного когтя – навеки тебя испорчу.
– Заклинание англов
Очи мне прояснит, ведьма благословит, эльфы поддержат, кости окрепнут:
От волчьей лапы, от орлиного пера,
От орлиного когтя, пусть мне здоровье не испортит.
– Контрзаклинание северян
из «Книги Ведьмы Троллей» (Trulldhaggibouger)
Это был год, когда в Боснии перевелись медведи.
Год, когда в Боснии перевелись медведи и королева Виктория на самом деле изрекла: «Мы не в восторге», оказался весьма решающим годом, как для истории Крайней Северо-Западной Европы, так и для Скифии-Паннонии-Трансбалкании.
Вечно беспокойный Союз Скандии и Фрорланда вновь пришёл в смятение – фрорские националисты теперь настаивали на особом Управлении Мер и Весов, а скандские (исключительно из принципа, никак не связанного с пошлинами на вяленую рыбу и козий сыр) противились этому под общеизвестным лозунгом: «Доколе это будет продолжаться?» То, что Фрорланд и Скандия составляли «Две Знаменательно Свободных Монархии, Объединённые Единым и Великодушным Монархом», было истиной, столь же общеизвестной, сколь и хлопотной. Монархом в это время был Магнус IV и III: «Стойко-лютеранский и Вечно-победоносный Король Скандов, Вендов, Готов, Лопарей, Липпов и Фроров; Благодетель Скрелингов, Ужас Исландии и Ирландии, и Покровитель Маслоделия» – повсеместно известный, как Магни – король отреагировал на это свежее и неприемлемое требование, отставив свой стаканчик глога и предложив «уладить этот вопрос раз и навсегда», разыграв Фрорланд в кости с Царём-Ханом Царьтарии, если тот в ответ поставит Финнмарк и Карелию. Такое спортивное предложение было встречено звенящей тишиной по всей протяжённости Полярного круга.
В результате, с Финской станции в Сент-Бригидсгарте, в самое необычное время вышел поезд всего из нескольких пассажирских вагонов: Объединённый Кабинет Двух Королевств провёл тайное собрание и решил отослать Ужас Исландии и Ирландии, Покровителя Маслоделия в неотложную и неофициальную поездку для поправки здоровья… Тем более, что Магнус был печально известен своими мучениями из-за бронхита, жалобами на печень и эльфийский сглаз… Для инкогнито подобрали «граф Кальмар»; избранный было самим королём «Великий герцог Готтердамурунг» был холодно, но убедительно отсоветован флигель-адъютантом, бароном Борг юк Борг.
Поскольку поездка была неофициальной и почти необъявленной (Придворный циркуляр: Король на некоторое время удаляется в сельскую местность), то не было ни военных, ни штатских проводов: лишь две крошечных группки; обе на не тех платформах, с двумя плакатами: новым, гласящим: «Фрорланд, поклявшийся в Вечной Верности Дому Олауса-Олауса-Астридсона-Катценеленбогена-Ульфа-и-Олауса, Требует Особое Управление Мер и Весов»; и старым, едва различимым, выражающим угасшую надежду на «Четырнадцатого Полноправного Епископа для Верноподданного Фрорланда» – последний из плакатов был поистине крайне засаленным и его следовало бы давным-давно заменить – и это бы сделали, да только он был «окрашен Кровью Мучеников» – то есть, адьютант-епископа Гнампа, всегда страдавшего чрезмерными носовыми кровотечениями. (На самом деле он скончался в восемьдесят семь лет, во время междуцарствия, каковое событие отметили все, ещё не прошедшие конфирмацию, школьники двух королевств массовыми декламациями сокращённого катехизиса – включая даже непримиримых цвинглианцев, по особому эдикту их полномочного викария, который лишь поставил условие, что в начале знаменитого и спорного Пункта о Пресуществлении они сделают «заметную паузу перед тем, как продолжить»).
Первые два дня путешествия «граф Кальмар» не занимался ничем, кроме пития шампанского и игры в бостон со своим адъютантом; третий день он провёл в кровати (не на полке: в кровати: короли никогда не путешествуют без максимального комфорта, даже инкогнито). Ранним утром четвёртого дня поезд, медленно и испуская пар, останавливается на станции у того, что выглядело довольно промышленным пригородом довольно большого города; Магнус приглядывается и моргает. – Вот это Антиб? – вопрошает он с сомнением.
– Нет, государь, – отвечает барон Борг юк Борг. И прочищает горло.
– Не Антиб…. Канны?
– Нет, государь. Не Канны.
– Не Канны. О! Ницца! Нет… не Ницца…
– Не Ницца, государь.
Магнус неспешно обдумывает это. Весьма, весьма неспешно. Затем спрашивает, – Тогда где мы?
– Государь, – произносит барон Борг юк Борг, который ждал этой минуты очень, очень долго и совершенно без энтузиазма; – Государь: Белла.
– О, – повторяет Магнус. – Белла. – Он скоблит языком по передним зубам. Изучает результат. Затем, судорожным рывком вскакивает на ноги в ковровых туфлях. – Что? – восклицает он.
– Белла, государь
Тишину нарушает лишь чуф-чуф, чуф-чуф очень маленького маневрового локомотива величиной с очень большой самовар, на смежной сортировочной станции. На платформе зевает дежурный по станции, застёгивая китель и доедая свой завтрак – кусок хлеба, намазанный гусиным жиром. Довольно споро приближается мужчина, гораздо младше и в гораздо более щегольском мундире. Некто в сюртуке и красно-сине-чёрном кушаке стоит в сторонке, устало помаргивая.
– Никаких пальм, – бормочет Магнус. Затем: – Бога ради, Борг, дайте мне стаканчик глога, – велит он. – И объясните, где мы, чёрт побери… на миг мне показалось, что вы сказали «Белла»!
– …Государь…
Объединённый Кабинет Министров решил, что Скифия-Паннония-Трансбалкания – довольно неплохая идея. «Возможно, – предположил Королевский Судебный Советник Гноми Гномиссон; – Возможно, у государя, правящего тремя странами, Магни сможет научиться управлять хотя бы, Господи Боже, двумя» Все прочие министры забормотали: «Слушайте, слушайте!» и с силой заколотили по зелёному столу. (Особый Министр по Фрордландским Делам в действительности бормотал: «Фрорланд требует Особого Управления Мер и Весов», но колотил не слабее прочих.)
– Чтоб тебя на плавучую льдину к бешеному белому медведю! – возмущается Магнус; – В восемь часов утра, с языком, как рукавица кочегара! Я не могу так встретить императора!
– …Государь…
– Но почему он прибыл сюда инкогнито? – спрашивает Игнац Луи (Король-Император Скифии-Паннонии-Трансбалкании). – Он никогда не приезжал сюда когнито; почему же он приехал сюда инкогнито?
Министр Церемониальных Дел стал министром Церемониальных Дел не просто так. – Потому что он – лютеранин, государь, а сейчас идёт Великий пост, – произносит он, настолько ровно, будто эти факты никак его не касаются. – Во время Великого Поста ваше Императорское Величество не может официально принимать лютеран.
– Не может, нет, он не может, – подтверждает Игнац Луи, который иногда путался в местоимениях. – Бедный братец-лютеранин, никак нет… – на мгновение он умолкает, окидывая всех взглядом. – Ну, хорошо, быть посему и да будет так. Великий Пост. Опять утром архиепископская Божественная Литургия, эх. Скажите его преосвященству Митрофорному Протопресвитеру, пусть проповедь будет покороче.
Затем он медленно добавляет свою обычную утреннюю прибаутку: —А кто у нас король?
– Он, если на то пошло, король Скандии и Фрорланда, – поясняет Скандианский и Фрорландский Представитель. В очередной раз.
– Не согласно моим Официальным Извещениям, – заявляет министр, слегка пошелестев бумагами в руке. – Согласно моим Официальным Извещениям, он, если на то пошло, граф Кальмар.
– Именно, ваша пресветлость; именно. Но на самом деле, если на то пошло, он король Скандии и Фрорланда…. как вам известно.…
– Когда король Скандии и Фрорланда, как таковой, фактически и подлинно посетит нашу страну, его фактически и подлинно примут, как такового. Если на то пошло. С охотой. С удовольствием. Однако, когда он становится графом Кальмаром, его будут принимать лишь, как графа Кальмара. Прежде всего именно инкогнито, как вам известно, дорогой мой Торбрингссон, – заявляет его пресветлость министр Иностранных Дел более мягким, сочувственным и, надо полагать, не столь официальным тоном. – Об этом следовало бы подумать ещё в Сент-Бригидсгарте.
– Конечно, следовало бы, – признаёт Представитель; – однако, этого не сделали. Меж тем граф Кальмар прибывает в Беллу и – разумеется, строжайше конфиденциально – я могу сообщить вам, что граф Кальмар – король Скандии и Фрорланда. Встретят ли его на станции только таможня, проверка документов и дезинсекция? Этот вопрос я оставляю вам.
Министр Иностранных Дел согласился, что с оставленным ему вопросом он не справится. Вопрос оставили министру Церемониальных Дел, который также согласился, что не справится и он.
– Но, во имя благого святого Ульфилы! Два фигляра-властителя и оба прибывают этим утром, и оба инкогнито! Кара за грехи, кара за грехи, кара за мои тяжкие грехи!
Иностранные Дела прерывает отход и смотрит на Церемониальные Дела, слегка вздёрнув брови. – Воистину! Ох, вот же вы бедняга! Хорошо, но кто второй? – Для полноты ответа Церемониальные Дела изображает размашистый жест, в общих чертах обрисовывающий весьма крупную (и весьма женскую) фигуру. Иностранные дела воздевает руки и закатывает глаза. – Кара за ваши грехи, – скорбно произносит он, отступая, – за ваши грехи, за ваши тяжкие грехи!
В комнате дежурных придворных служителей довольно спокойная минута. Кто-то не спеша завтракает у шведского стола. Кто-то сидит, уткнувшись в газеты за утро или прошлый вечер. Кто-то сидит, потягивая кофе. Кто-то просто сидит. Никто не кидается кусочками привычного большого крестьянского каравая (привычно чёрствого) в единственного шумного юнца. Входит паж. – Требуются двое, – сообщает он
Это сообщение встречают столь же привычным стоном. Затем кто-то спрашивает: – Какие поручения?
Паж (не заглядывая в бумажку): – К вдовствующей Маркграфине Истра – одного. К графу Магнусу…
Придворные служители (с неподдельным стоном): – Её Тучность! Оооо! —
«Маркграф Истра» – один из второстепенных титулов Короля-Императора и не только лишь из-за его давно почившей матушки, которая даже не была Маркграфиней Истра. Но все знали, кто являлся таковой… гораздо раньше покойной и искренне оплакиваемой Королевы-Императрицы (Игнац Луи был вдовцом)….
Невнимательный придворный служитель: – Почему яичница такая жёсткая? Повара – на галеры!
Смекалистый придворный служитель: – О, Боже, моя очередь. Неужели никто не избавит меня от столь ужасной участи?
Паж: – Почему «ужасной»? Пойдёшь на Западную Станцию, встретишь общественный поезд, поклонишься, наплетёшь той коровище «Благородная и Высокородная Дама» и всё, что полагается, она поклонится в ответ, одна из её ведьм выйдет вперёд с ящиком для пожертвований, ты туда что-нибудь бросишь, отступишь назад, несколько благороднорожденных монахинь сменят тебя и уведут их прочь; ты вернёшься, распишешься у секретаря в Королевской Казне и получишь назад своё пожертвование, распишешься ещё раз, получишь ещё ползолотого и отдыхай остаток дня, можешь даже пойти приударить за барышней Бетти…
Выкрики: – Сопляк! Нахальный сопляк! На галеры! Высечь его!
Другой придворный служитель (протягивая руку): – Давай Толстуху Эмми! – (Получает бумагу с заданием и уходит, сопровождаемый скабрёзным гиканьем и улюлюканьем).
Ещё один придворный служитель: – Беру второе задание, паж. Давай сюда.
Это юноша со свежим и открытым лицом, украшенным тонкой бородкой и усиками, и, честно говоря, горсткой веснушек. В отличие от большинства придворных служителей, предпочитающих обыденные мышастые кители, которые перед выходом по заданию переменяли на белые, он уже облачился в белый китель, с нашивками за несколько военных кампаний. Как говаривали об этом во дворце: «Под канонадой нужны отважное сердце и твёрдая рука; ну совсем как с утренним кофе при белом кителе». Другой придворный служитель всё-таки наклоняется посмотреть на официальное задание. – Кто, чёрт побери, этот граф Магнус Олаус де Кальмар?…кроме того, что он аристократ из королевств Скандии и Фрорланда? А, Энгли?
Энгли отвечает, что они это увидят, разве не так? Его старший товарищ читает дальше: – «Прибывает на Северную станцию» – на Северную! Как груз топлёного сала! – «…с двумя сопровождающими в чинах и тремя слугами». Гм, это ведь в тех краях водятся белые медведи? Не вздумай уехать туда с ними и отморозить себе орешки… Ну, пока… У кого есть утренняя газета с новым романом?
– У меня, меняюсь на египетскую сигару, я уже всё. Вот, держи. Забавный парень, а, Энгли?
– Забавный, но славный. О, прекрасно: Перевод с французского. Ммм…
В комнате дежурных придворных служителей вновь воцаряется обычная апатия.
Эмма-Каттерина приподнимает юбки… не очень высоко… и слегка приседает в реверансе… не очень глубоком… начальник станции, пусть даже в высоком шёлковом цилиндре – это, всё же… лишь начальник станции. И он кланяется в ответ. Таким же образом, как она делала реверанс. Как только кланяется и придворный служитель, она тут же повторяет своё движение, несколько уподобясь разбитому шатру Кидарскому[1]. В третий раз Эмма-Каттерина проделывает реверанс, когда настоятельница Обители Нарочито Обнищавших Знатных Дам Ныне Вошедших в Наименьшие Сёстры Священной Короны и Скромные и Очень-Очень Бедные Служительницы – склоняется перед ней куда как глубже. Определённая доля церемонности компенсирует Эмме-Каттерине прибытие в общественном поезде (за путешествие со скоростью улитки публика платила по минимальному тарифу, но общественные поезда ходили ежедневно во всех направлениях и по каждому дюйму рельсов, принадлежащих Королевско-Имперским Железным Дорогам, так что бронировать место никогда не требовалось); но, хотя не один человек на станции отвесил поклон или реверанс, присутствие Эммы-Каттерины в столице было настолько общеизвестно, что не привлекало чересчур много внимания; да и она впредь не обращала внимания на дальнейшие знаки почтения. Затем она обнимает мать-настоятельницу – и её саму, и маленькую свиту, промолвив: – Давайте поспешим. По правде-то сказать, Матушке довольно зябко.
«Матушкой» Эмма-Каттерина именовала саму себя.
Начальника станции и придворного служителя она одаривает очень неубедительной улыбкой и очень лукавым взглядом, скосив крошечные глазки, будто заверяя, что оценила их церемонность; затем удаляется прочь. Станции, источающей запахи толпы народа, пара и дыма, словно некая уменьшенная и удешевлённая версия терм Каракаллы, возведённая из сварной стали и закопчённого стекла, позволяется возобновить свои обычные и коммерческие функции. Восемнадцатый век появился и исчез. Теперь снова вступил в силу век девятнадцатый.
Обнаружив багаж гостей в гидравлическом подъёмнике гранд-отеля Виндзор-Лидо (скандский граф был лишь инкогнито, а не прикидывался бедняком), вслед за этим придворный служитель обнаружил их самих в гостиничном ресторане. Магнус чувствовал себя немного лучше. Борг юк Борг был чопорен. Борг юк Борг всегда был чопорен. А Копперкапп, личный секретарь, столько лет притворялся незаметным, что никто не замечал его присутствия. – Полагаю, граф Кальмар, по принципу vin du pays[2], желает попробовать национальный завтрак? – Граф Кальмар лишь глянул на него. Он был весьма молодым, весьма рослым, весьма белокурым и, судя по внешности, весьма грубым. В действительности же, грубости в нём не было ни капли.
– Что это? – вопросил граф. Он говорил по-английски; на самом деле он несколько лет учил французский язык; но его отметками, когда-то с превеликим трудом выбитыми у Департамента Образовательных и Церковных Дел, оказывались честные, постоянные и неизменные двойки. Невероятно разгневанный скандианский парламент лишил его традиционного права сочетать браком тех, кто моложе тридцати лет и не имеет родительского согласия; но парламент Фрорланда, руководствуясь принципом «французский язык – для борделей», отказался совершать подобное.
– Это? Ну, это два поистине национальных завтрака. Первый – ржаной хлеб, намазанный гусиным жиром. Другой – варёная кровяная колбаса с варёным картофелем. Э?
– О, нет.
– О, граф Кальмар, но кровяная колбаса столь восхитительно ароматна. Варёный картофель подаётся остывшим и имеет такой изящный голубоватый оттенок. Что до гусиного жира…
– Вы, корнет Эстерхази, очевидно, шутите.
– Да, граф Кальмар, разумеется, шучу.
Граф Кальмар загоготал. Потом застонал и прижал ладони к глазам. Эстерхази продолжил: – Если серьёзно, я бы посоветовал свежее яйцо, чашку крепкого простого кофе – смесь «Яванский мокко»… поджаренный белый хлеб, намазанный чистым сливочным маслом и шотландским джемом… и… возможно… в кофе… ложечку светлого рома. Э?
– О, да. – ответил граф Кальмар.
Через минуту барон Борг юк Борг произнёс: – Граф Кальмар желает получить сведения о социальных и политических принципах, посредством которых в вашей стране, корнет Эстерхази, столь успешно уживается, как я это называю, неоднородное по своей природе сути население. Этот вопрос естественным образом затрагивает и нас, в наших Двух Королевствах. – Это заявление настолько полно и точно подвело итог желаниям графа Кальмара, что тот вообще ничего не произнёс.
– Хмм. – ответил корнет Эстерхази. Немного спустя он прибавил: – Когда мы закончим завтракать, то можем проехаться. Или прогуляться.
– О, да! – согласился граф Кальмар.
Потом корнет Эстерхази заметил, что один из слуг его новоприобретённых друзей выглядит довольно странно… – Я хочу сказать, для слуги. Разумеется, не из-за его свойств. Он носит странный на вид колпак и…
– А, да это Оле, – снисходительно хихикнув, пояснил Кальмар.
– На самом деле его имя не «Оле», но мы так к нему обращаемся. Я не припомню его настоящего имени, – сказал Борг. – Колпак – часть его национального костюма. Он – скрелинг, довольно важная персона среди своего народа.
– Песни поёт, – добавил Кальмар, задумчиво озираясь вокруг… возможно, в поисках социальных и политических принципов принимающей его страны; возможно, в поисках дополнительной порции светлого рома.
Эстерхази, лишь слегка позавтракавший с придворными служителями, присоединился к поеданию того, чем потчевал своих гостей. И выпиванию. Он ощущал благодушие. А, вдобавок, ещё и… любопытство. – Э… скрелинг?…
Борг и Кальмар кивнули. Поблизости что-то слабо блеснуло. Эстерхази подумал, что Копперкапп тоже кивнул. – Да, – сказал Борг. – Народ неизвестного происхождения, с древности, если не с начала времён населявший северные области обоих наших королевств; смешавшись со скандами и фрорами они большей частью утратили характерный облик, хотя и сохранили некоторые элементы старинных обычаев. По традиции они имеют право на представителя при дворе; оттого-то Оле сейчас вместе с нами, кхм.
– На каждой трапезе он выдаёт государю яйцо полярной крачки, – заявил Кальмар.
Эстерхази вежливо приподнял брови; Борг добавил: – Это, разумеется, удаётся лишь, когда государь дважды в год посещает их территории. В иных случаях приходится переходить на утиные яйца.
– Ясно…. А что ещё делает тот человек?
– Чистит сапоги, – кратко ответил Борг.
Условились, что Борг с Кальмаром (и, очевидно, с Копперкаппом) очень ненадолго заглянут в своё посольство. – «Бесспорно», – говорили фрорландские националисты, «когда-нибудь у нас появятся наши собственные посольства. Но сначала у нас должно появиться наше собственное Управление Мер и Весов!» – и, что Борг с Копперкаппом в любом случае там и останутся по служебным делам. И что Кальмара там/тогда встретит корнет-служитель. И что они двое пойдут прогуляться. Куда-нибудь. Благоразумно подразумевалось, что это где-нибудь будет респектабельным
Политическое обучение… а, возможно, переобучение… «графа Кальмара» не следовало начинать сегодня же. Может быть, на следующий день.
Так как гости с Севера пожелали сперва немного переменить своё платье – сменить фраки, а, возможно и орденские ленты – Эстерхази должен был ожидать внизу и встретить их в громадном холле. Он наблюдал, как они удалились; наблюдал за официантом, принёсшим ещё кофе; наблюдал, как высокий и худой мужчина в твидовом костюме вскочил из-за соседнего столика и прорысил – не подходило никакое другое слово – прорысил к столику Эстерхази, схватил одну из подставок для яиц и поднёс её поближе к глазам. – Необыкновенно, – промолвил он. – Необыкновенно. – Затем, внезапно осознав, что его поведение вполне справедливо можно счесть отличающимся от совершенно обыкновенного, он обратился к Эстерхази и попросил прощения. Каковое и было даровано.
– Сэр, – произнёс этот человек. – Я – Королевский профессор естественной истории из Оксбриджского Университета. Кто мог бы ожидать найти такое на гостиничном столе в столице Скифии-Паннонии-Трансбалкании!
– Но отчего же, профессор? – спросил Эстерхази, немного смущённый ипозабавленный. – Мы здесь не питаемся акридами. В общем-то, я и сам съедаю яйцо в день. По меньшей мере одно яйцо.
Королевский профессор естественной истории из Оксбриджского Университета обратил к Эстерхази крайне изумлённое лицо. – Но ведь не яйцо же полярной крачки? – уточнил он.
Борг не жаждал выпускать Магнуса из виду, но вынужденно согласился, что молодому человеку действительно требуется размять ноги и подышать свежим воздухом, после более, чем трёх суток, проведённых в вагоне. Однако, Борг всё же спросил, куда… «в общем»…. они планируют направиться. Эстерхази признал это довольно справедливым вопросом. Он разгладил свои светлые и пока ещё довольно жидкие усики. – Полагаю, – сказал он, – мы можем начать с Имперского Института Политической и Социальной Экономики.
– Да, да! – Борг.
– Затем, возможно, если не переутомимся от визита, хмм, следующим может стать Королевский Этническо-Этический Музей…
– Замечательно! – Борг.
– После этого… что ж, хотя сейчас, увы, не проходит совещания парламента, тем не менее, визит на галёрку явит утончённое изящество, с каким, посредством уникальной для Европы системой цветной маркировки, определяется национальная, лингвистическая и политическая принадлежность; стулья обиты материей – к примеру, у скифских консерваторов – серо-белой, у гиперборейских монархических демократов – бежевой…
– Славно, славно! – Борг.
– Как-то произошла небольшая размолвка между словаческими христианскими социалистами и объединёнными пан-имперскими социалистами – каждая сторона требовала красный цвет; однако, предоставить его было нельзя, ибо красный – традиционный цвет ультраконсервативных аграриев Паннонии; и в конце концов, словаческие христианские социалисты согласились на пюс, а объединённые пан-имперские социалисты – на мов[3]. Возможно, графу Кальмару это будет интересно?
– Иначе и быть не может, корнет. – Борг.
Позже (и мрачнее) Магнус впал в угрюмое молчание, но, мало-помалу, с некоторым интересом начал разглядывать мимолётные сцены предположительно разноязыких народов. Тогда юный корнет приподнял лёгкую ротанговую тросточку и указал на невыразительное гранитное здание через дорогу. – Имперский Институт Политической и Социальной Экономики. – Лицо Магнуса тут же вытянулось, но его гид бодро продолжал: – Хорошо, вот Имперский Институт Политической и Социальной Экономики; с него мы и начали. А далее, в конце того переулка, что ведёт к реке, имеется публично-увеселительное местечко, официально именуемое «Портвейновая Пинта», по напитку, которым там обильно торгуют за три десятых скиллинга… официально… на деле же он составлен из отжимков виноградной мезги, смешанных с толикой низкопробного картофельного спирта, из-за которого это место обычно называют «Писаной Пинтой». Помещение там неотделанное, обстановка грубая, посетители частенько совершенно порочны и…
– Ведите меня туда сейчас же, слышите? – заявил граф Кальмар.
Это произошло, вероятно, часа через полтора, как они начали прогуливаться по Впалой Площади (Игнац-Сальвадор планировал дворец, но скончался прямо по завершении земляных работ) – крупная пожилая женщина, столкнувшись с ними, исполнила старомодный полновесный реверанс; и Магнус машинально отвесил ей полновесный поклон. Он отмерил немало шагов, прежде чем вздрогнул, резко обернулся под изумлённым взглядом своего нового друга и спросил: – Кто это был?
Глубоко в недрах подземелья… то есть, глубоко в недрах того, что когда-то было подземельем для заточения мелких фальшивомонетчиков (и они этого заслуживали), а теперь всего лишь погребом для хранения умеренно крепких вин – того вида, что скупщики-бакалейщики крепят сахарным сиропом и преподносят как «С Нашего Собственного Сельского Виноградника»…. приём, который никого не одурачит, но указывает, что вещь не слишком скверная: наихудшее пойло почти неизменно маркируется как «Импортировано Из Опорто В Стране Портогольцев, ИЗЫСКАННЫЙ ВКУС!»…. трое мужчин сидят на скамье у стола, заваленного оборудованием. Вскоре: – Дело почти сделано, – говорит один из них. Он утирает лоб рукавом саржевой куртки.
– А затем, – продолжает другой… помолчав, будто смакуя слова… – а затем: БА-БАХ!
– Смерть тирану! – восклицает третий. Они вернулись к своему занятию.
Всего через минуту один из них опять произносит: – Все слышали… все слышали пересуды… все слышали пересуды, что, может, тиран уже мёртв…
– Бредни!
– Ложь, распространяемая прихлебателями тирана!
– За дело! Давайте работать, а не отлынивать на бабкины сплетни!
Некоторое время они упорно трудятся, с ювелирными лупами на глазах – осторожно отвешивают порох, тщательно прилаживают часовой механизм, искусно подсоединяют провода, закручивают крошечные винты… – Но почему, если тиран не мёртв, его не замечали, как обычно, выезжающим на Вайси, его коне? Все слышали, что уже много дней он не…
– Хватит, балабол! За дело!
Комната большая и тёмная; светло лишь там, где они трудятся. Где-то, ни далеко, ни близко, капает вода. Робко высказывается ещё один. – Конечно, это очень важно – уничтожить тирана. Но это ненадёжный способ. Предположим, что именно тогда, как начнётся дело, прямо у дверей малышовой палаты в Лечебнице для детей дворцовых слуг, тиран останется в тронном зале, примеряя короны – и не понесёт конфеты больным малышам?
Раздаётся ропот. Звучит жёсткий голос: – «Предположим?» – предполагай. Мы предположим, что он там будет.
Шипит газовый светильник.
Первый, сбавив тон, продолжает ту же тему. – Так ужасно думать, что дети могут погибнуть напрасно…
Снова жёсткий голос. – В этом будет виноват тиран. Если бы у него не было слуг, то не было бы и их детей. Враг определяет условия этой войны.
Все кивают, склоняют головы, продолжают трудиться дальше. Больше они не прерываются.
Не далее, чем в километре оттуда, в комнате башни трое других мужчин изучают свои карты и смотрят из окна. Один из них жестикулирует указкой. – Автомобиль, о котором шла речь, в условленное время пересечёт Итальянский мост, будучи замаскирован под фруктово-овощной фургон. Они рассчитывают без затруднений попасть на территорию Королевского и Императорского Дворца через центральный проезд сзади и остановиться лишь у дверей малышовой палаты в Лечебнице для детей дворцовых слуг. Там, для большего правдоподобия, они выгрузят несколько ящиков сельхозпродукции. Затем, один за другим, те люди покинут место действия. Тормоза и колеса уже повредят, так что автомобиль не сможет легко уехать. Как обычно, в три часа Король-Император явится в лечебницу с пятнадцатиминутным визитом, считается, что этот визит включает и палату, и адская машина должна сработать в четверть четвёртого. – Он указывает на часы.
Все присутствующие в мундирах; но это мундиры необычного вида, полностью лишённые любых знаков различия. Один из мужчин спрашивает: – Насколько точен отчёт?
– Наш тайный агент уверяет нас, что совершенно точен.
Наступает тишина, прерываемая лишь звуками необъятной столицы внизу, на расстоянии сливающимися в единый непрерывный ропот, словно некий далёкий и непрерывный прибой. Затем кто-то произносит: – Это ужасная перспектива.
Другой отвечает, слегка пожав плечами: – Все якобинские перспективы ужасны. Именно поэтому их всех следует уничтожить, вместе с их перспективами, какие бы имена они не носили: демократы, социалисты, республиканцы, реформаторы, анархисты, консерваторы – будто существующая система достойна консервации! Одна лишь реакция может спасти всех нас. Реакция, что полностью сметёт такую дьявольщину, как представительное правительство, религиозная терпимость и всё прочее. Грязь! Грязь! Каждая перемена, произошедшая с 1789 года, вышла из грязи и ведёт в грязь, куда и должна.
Кто-то откашливается. – Значит, партнёр, вы совершенно уверены, что нам не следует сообщать Августейшему Дому?
– Определённо, нет! Якобинцев следует уничтожить и именно такое действие с их стороны сможет вызвать реакцию, омерзение, которое их уничтожит. Всех их! Все они должны умереть! Пусть чернь восстанет и сделает это; а потом мы уничтожим и чернь!
Вид из окна башни охватывал всю близлежащую Готскую низменность; один из присутствующих произносит: – Думаю, заполыхает вся Готская низменность… потом вся Скифия… и Паннония: затем Трансбалкания…
– Учёные говорят, – бормочет другой, – что предками современных скифских готов были геты из Дакии, а вовсе не вестготы и не остготы; а ещё учёные говорят, что они произошли от гаутов Южной Скандии… и к тому же учёные не согласны со строками Овидия о гетах: «Haec mihi Cimmerio bis tertio ducitur aestas Litore pellitos inter agenda Getas»[4] про тех гетов, о которых сообщал Беовульф за века до того, как с ними столкнулись в Северном и Балтийских морях? Так говорят учёные.
– К чёрту всех учёных! Взорвать и учёных тоже!
Слышится покашливание. – Император же не учёный… как насчёт Императора?
Ответ был краток. – Император – святой и ему уготовано место на Небесах. Пусть война продолжается.
– Но…
– Враг определяет условия этой войны. Пусть война продолжается.
– Кто это был? – спросил Магнус.
Юный корнет-служитель улыбнулся. – Это? Это – Эмма-Каттерина.
– Кто?
Эмма-Каттерина. Может, её матушка и была «братиславской буфетчицей», подобно тому, как мать дона Хуана Австрийского[5] была «регенсбуржской прачкой»: но, в отличие от дона Хуана, чей отец был императором Священной Римской империи, отец Эммы-Каттерины был всего лишь захолустным дворянином из еле-еле объединённых обособленных захолустных княжеств – и ещё, в отличие от дона Хуана, она была законнорожденной.
Впалая Площадь, как бегло заметил Магнус, имела вид своеобразной долины, углубляющейся посередине, где струилась река, разбиваясь на отдельные потоки и обтекая чёрный утёс. Если присмотреться повнимательнее, то река – это обычная толчея, а утёс, движущийся против течения и разделяющий его – необъятная, незабываемая, колоссальная фигура Эммы-Каттерины, Вдовствующей Маркграфини Истра, Вдовствующей Великой Герцогини Дубровника и Титульной Королевы Каринтии… или же Тантушки, Маммушки, Толстухи Эмми, Её Тучности и Большой Катинки: с головы до пят в немного позеленевшем за долгие годы старомодном чёрном платье и сопровождаемая теми же, кто ехал вместе с ней в общественном поезде: «три ведьмы и поп», как их обычно описывали. Вдобавок, она являлась вдовой сводного брата Игнаца Луи, Короля-Императора Скифии-Паннонии-Трансбалкании, как ныне называли Триединую Монархию. Экономность Эммы-Каттерины слыла притчей во языцех; даже сейчас она шла пешком через всю Беллу, дабы не платить две копперки за проезд на трамвае. Прежде или потом, другие монархи выражали свой отказ той или иной фразой, вроде: «Мы не в восторге» или «La Reyne non veult»[6]; Эмма-Каттерина обходилась словами: «Матушка не велит». Сам Меттерних лишь пожимал плечами, уступая ей; Франц-Иосиф при упоминании её имени медленно ворочал головой сбоку набок и негромко мученически постанывал. Бисмарк…
