Текст книги "Христианская наука или Основания Герменевтики и Церковного красноречия"

Автор книги: Августин Блаженный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

47) Образец слога среднего представляет нам Киприан в своей знаменитой «Похвале Девству»: «К девам ныне слово мое, к девам, тем большую имевшим нужду в попечении, чем возвышеннейшая предоставлена им слава. Девственницы – это цвет леторослей Церковных, слава и украшение благодати духовной, веселое выражение хвалы и почести; это невинное и неповрежденное создание, образ Божий, сообразный святыне Господа; это светозарнейшая часть стада Христова. Ими веселится и в них изобильно цветет славное плодородие матери Церкви: и чем более увеличивается число славного девства, тем более умножается радость сей Матери». Вот другой пример, заимствованный из того же послания: И яко же облекохомся во образ перстнаго, да облечемся и во образ небесного» (1Кор.15:49). Сей образ Небесного носит на себе девство, носит непорочность, носит святость и истина; носят те, кои помнят оправдание своего Бога, кои хранят правду и благочестие, кои постоянны в вере, смиренны в страхе Божием, мужественны во всяком терпении, кротки в перенесении обид, легки к совершению дел милосердия, единодушны и согласны в братском мире. Каждую из сих добродетелей, вы, о девы добрые, должны почитать, любить и исполнять – вы, досужные для Бога и Христа, кои, посвятив себя Господу, предходите к Нему важнейшею и лучшею стезею, нежели мы. Старшие, представляйте собою училище для юнейших; младшие, совершайте служение старшим, возбуждайте рвение в равных вам, ободряйте себя взаимными увещаниями, зовите друг друга к славе, каждая в себе являя образец добродетели, достойный соревнования; мужественно продолжайте, духовно стремитесь, счастливо достигайте. Не забудьте и о нас в то время, когда ваше девство начнет в вас прославляться».

48) Св. Амвросий также выражается средним красивым слогом, когда успевшим в добродетельной жизни девам представляет следующий образец совершенства в виде примера для подражания. «Она была дева не только по телу, но и по душе, даже тенью притворства не омрачила она внутреннего чистого расположения. Смиренная сердцем, важная в словах, благоразная в намерениях и, тем более, бережливая и осторожная в раз говорах, ревностнейшая в чтении Писаний, полагающая надежды свои не в богатстве неверном, но в смиренных мольбах, всегда преданная занятиям и целомудренная в речах, она привыкла судию и посредника своих мыслей видеть в одном Боге, а не в человеке; привыкла всем желать добра, никого не оскорблять, с почтением вставать пред старшими, не завидовать равным себе убегать тщеславия, следовать рассудку, любить добродетель. Оскорбила ли она когда-нибудь своих родителей хоть одною миною неприятною? Разногласила ли когда со своими приближенными? Тщеславилась ли чем-нибудь перед низшими? Насмехалась ли когда-нибудь над слабым? Она любила посещать собрание только таких людей, кои не стыдились дел милосердия и коих поступки украшались целомудрием. Не было во взорах ее ни малейшей суровости, в словах – ни малейшей дерзости, в поступках – ни малейшей нескромности, ее движения быт кротки, походка – пристойна, голос– всегда ласков и приятен; в ее наружности выливалась чистая душа ее, и все тело представляло образец внутренней непорочности. Так прекрасный дом можно узнать по передней комнате, и первый шаг в оный показывает, что внутри его нет темноты! Так светильник, зажженный внутри лампады, ярко изливает свет свой наружу! Что сказать об ее воздержности касательно пищи и об излишестве касательно исполнения многоразличных должностей – об излишестве, кое превышал природу воздержности, для которой почти недоставало природы? Там не знала она никаких перерывов в исполнении служения, здесь все дни ее сочетавшись и удвоявись постом; и если испытывала она потребность дать себе отдых и вкусить пищу, она употребляла первую встретившуюся ей пищу только для чтобы не истощить совершенно себя воздержанием, о не того, чтобы удовлетворить прихотям» Сей отрывок я почитаю образцом слога среднего потому, что Амвросий рассуждает здесь не о том как бы убедить к девству тех, кои еще не посвятили себя оному, а о том, каковы должны быть девы уже посвятившиеся. Если бы нужно было убеждать к сему важному предприятию, в таком случае надлежало бы употребить высокий слог, как наиболее способный к возбуждению и воспламенению чувства. С другой стороны, надобно заметить, что блаженный Киприан Мученик писал собственно о одежде (habitus) дев, а не о расположении принять девство и потому выражался средним слогом, а Св. Амвросий в других местах сочинения своего о Девственницах возвышенным витийством своим возбуждает и самое расположение к принятию девства.

49) Приведу теперь из двух вышеозначенных Писателей образцы слога высокого. Оба они сильно нападают на тех женщин, кои красят или, лучше, безобразят лице свое румянами. Киприан, рассуждая о сем предмете, между прочим, говорит: «Если бы искусный живописец самым верным телесным цветом изобразил на картине лице и стан человека; и если бы в то время, когда картина уже нарисована и отделана, другой кто-нибудь, почитая себя искуснее, наложил на нее свою руку, чтобы, как ему представляется, поправить то, что уже верно сделано и живо представлено, то последний причинил бы первому художнику тяжкую обиду и возбудил бы справедливое негодование. А ты думаешь избежать наказания, если дерзкою и нечестивою твоею безрассудностью нанесешь оскорбление Художнику Богу? Под соблазнительными цветами и прикрасами ты хочешь от людей утаить свой стыд и распутство; но чрез сие делаешься ты гнуснейшею любодейцею, испортивши и растливши в себе то, что Бог создал! Думая украсить лице и искусно убрать волосы, ты разоряешь этим творение Божие и предаешь истину. Вот и голос Апостола, убеждающий тебя: «Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1Кор.5:7–8). Но может ли торжествовать и праздновать чистота истина там, где чистое оскверняется поддельными цветами где истинное и подлинное превращается в ложь аптекарскими при тираньями? Господь твой говорит: «что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф.5:36), ты же хочешь быть сильнее Господа твоего, чтобы одержать победу над словом Его! С дерзким тщанием и святотатственной небрежностью красишь ты свои волосы: злополучное предвестие! Сим самым ты пророчишь себе в будущем огненные власы ада». Дабы не сделаться обширным, не выписываю дальнейших мыслей Киприана.

50) Св. Амвросий, беседуя о том же предмете, говорит: «Отсюда-то происходят первые зародыши пороков, что женщины расписывают лица свои выисканными цветами; боясь не понравиться мужчинам, они подделывают наружный вид свой, а подделкою наружности портят и внутреннюю чистоту нравственную. Как это безумно – изменять свой образ природы, искать себе личины в живописи и, опасаясь суждения мужчин, выставлять напоказ свое собственное невыгодное о себе суждение! Ибо та первая произносит суд о самой себе, которая хочет переменить в себе то, чем она рождена; и явно показывает, что прежде всех она самой себе не нравится, когда силится понравиться другим. О, женщина, женщина! Какого правдивее искать нам судии безобразия твоего, кроме тебя самой, когда ты боишься казаться тем, что ты действительно? Если ты прекрасна, для чего скрываешься в румяна? Если безобразна, для чего лжешь, что ты красива, когда притом этим притворством ты ничего не можешь выиграть ни в собственном твоем сознании, ни от ошибки другого! Ибо, смотри, ты хочешь нравиться одному, а он любит другую; и ты сердишься, если тот любит другую, который у тебя самой научается искусству притворяться. Худая ты наставница к собственному вреду; поскольку соблазнять в чужую пользу не станет даже та, которая сама некогда принимала соблазнителя: и хоть будь она самая пустая женщина, но ошибку делает ради себя самой, а не ради других. Таким-то образом едва ли не менее преступления в явном прелюбодеянии, нежели в подделывании лица; ибо там нарушается целомудрие, а здесь чинится любодейство с самою природою».

Мне кажется, подобное красноречие довольно имеет силы, чтобы возбудить в женщинах стыд и страх не портить лица своего ненужным украшением. Поэтому я отношу приведенные мною слова не к простому, не к среднему, но к высокому слогу. У Киприана и Амвросия, представленных мною за образец, равно как и у других Церковных Писателей, можно весьма много найти примеров для всех трех родов ораторского слога, весьма много притом у них и прекрасных мыслей, и прекрасного способа изложения, т. е. по свойству раскрываемых предметов изложения умного, красноречивого и пламенного. Ревностный любитель Церковной словесности может переселить в себя и дух, и язык сих Писателей, если тщательно и неутомимо будет читать и слушать их, особенно же делать опыты и упражнения в подражании оным.

51) Немаловажное искусство – уметь произвести сколько можно приличное смешение в слогах и разнообразить проповедь свою всеми способами выражения. Если поучение слишком долго и пространно выражается одним каким-либо из трех вышеозначенных слогов, то скоро наскучивает слушателю. Напротив, если делаешь приличные отливы и переходы от одного слога к другому, тогда и длинная проповедь бывает гораздо занимательнее. Конечно, в речах искусных ораторов каждый слог сам по себе получает свои особые оттенки, свое разнообразие, которое не допускает тому или другому слогу слишком застывать, ни слишком нагреваться в чувствах слушателей; но, вообще, гораздо легче и долее можно слушать и выносить один простой слог, нежели один слог высокий, долго тянущийся. И потому, чем важнее потребность возбуждать сильные движения души, дабы исторгнуть согласие и чувство у наших слушателей, тем короче должно быть сие возбуждение, дабы остановиться именно там, где душа слушателя растрогана до надлежащей степени. Всегда надобно опасаться дабы – стараясь поднять выше и выше то, что уже поднято – не уронить чувство слушателя с той точки, на которую сила речи возвысила оное. Но умейте кстати примешать в вашей проповеди слог простой; тогда вам хорошо будет переходить, где нужно, к слогу возвышенному, дабы течение и стремительность вашей речи поочередно изменялась, как прилив и отлив моря. Отсюда происходит, что высокий слог (если есть нужда продолжить оный на значительное пространство) никогда не должен быть употребляем один, сам по себе, но должно разнообразить его применением других слогов. Ибо, вообще, образ изложения мыслей относится к тому роду слога, который оказывается преобладающим в речи.

52) Какой слог с каким именно слогом должно смешивать? В каких случаях прилично взаимное сочетание оных? В слог высокий всегда или почти всегда с достоинством и приличием могут входить начала и основания слога среднего. Равным образом, от воли оратора зависит выражать простым слогом некоторые черты таких предметов, о коих можно говорить слогом высоким, дабы слог возвышенный от сравнения с простым слогом представлялся еще возвышеннее и, стоя как бы в некоей тени, являлся тем светоноснее. Далее, в каждом слоге нужно бывает разрешать известные узлы вопросов и возражении, следовательно, в каждом слоге нужна тонкость (acumen) или проницательность; а тонкость есть собственная принадлежность слога простого. Поэтому простой слог необходимо должен входить в состав других двух слогов и именно там, где встречаются вопросы для решения. Также точно и средний слог должен входить в состав и простого, и высокого слога в таких случаях, где нужно бывает что-нибудь или хвалить, или порицать, но где, впрочем, главная цель речи не есть ни решительное осуждение чего-либо, ни оправдание, ни убеждение к известному действию. Итак, в высоком слоге имеют свои места простой и средний слог; в простом также могут быть средний и высокий; а средний слог, если не всегда, то иногда имеет нужду в простом, т. е. (как выше сказано) когда ему встречаются вопросы, необходимые для решения, или, когда некоторые мысли, сами по себе способные к красоте, не украшаются, но выражаются простым языком для того, чтобы другим мыслям доставить как бы в брачной храмине красот блистательнейшее место. Но этот же средний слог не имеет нужды в слоге высоком; ибо цель среднего есть нравиться, а не убеждать сердца.

53) Не признак и не доказательство возвышенного и сильного слога, когда проповеднику воздают громкие похвалы и частые рукоплескания: ибо то же самое действие производят и остроты слога простого, и красоты слога умеренного или среднего. Напротив, возвышенный слог тяжестью и силою своей задушает хвалебные клики, но исторгает искренние слезы… В Мавританском городе Кесарии был варварский обычай, называвшийся «катервою»; это было народное игрище, похожее на междоусобную войну, и даже хуже, чем на междоусобную. В известное время года собирались в назначенное место не только граждане, чужие друг другу, но даже близкие родственники, братья, отцы и дети; по жеребьям делились на две стороны и в течении нескольких дней сряду торжественно производили битвы и поражали – нередко до смерти – друг друга, кто кого чем мог. Мне надлежало поучениями своими отклонить народ от сего обычая, и потому я употреблял, сколько можно, сильный и возвышенный тон речи, чтобы исторгнуть и уничтожить в сердцах и нравах моих слушателей столь жестокое и от давности глубоко вкоренившееся зло.

Но о надлежащем действии моих поучений узнал я не тогда когда слышал одобрительные клики народа, а тогда, как приметил на глазах его слезы. Клики народные показывали что мои слушатели понимают меня и что я нравлюсь им; а слезы их свидетельствовали, что они точно убеждены мною. Как скоро увидел я эти искрение слезы, тогда вполне уверился, что победил этот варварский обычай, переданный от отцов, отделов и даже от дальнейших предков бедным потомкам, обычай злодейски осаждавший, или, лучше сказать, совершенно державший в плену сердца народа. Тотчас окончивши мое слово, я обратил сердца и очи к небу, дабы возблагодарить Господа. И вот, по милосердию Христа моего, протекло уже почти восемь или более годов, как варварская забава не возобновляется. Много есть и других опытов, которые научили меня, что подобное действие на слушателей, производимое высоким слогом, благоразумно употребляемым в слове, выражалось не хвалебными восклицаниями проповеднику, а более глубокими вздохами, иногда даже слезами, и, наконец, переменою образа мыслей.

54) Поучения, изложенные простым слогом, также многих переменили: но переменили только в отношении к предметам ведения веры, а не в отношении к предмету деятельности, т. е. слушатели взяли из сих поучений то, чего прежде не знали, поверили тому, что прежде казалось им невероятным, но, если они не хотели делать того, что, впрочем, признавали необходимым для деятельности, то и не делали. Ибо, чтобы победить упрямство лени упорных, убеждая их к деятельности, для сего нужно употреблять слог высокий. Равным образом и слог средний или умеренный, красноречиво изображаю предметы похвалы или порицания, так сильно действует на некоторых людей, что они не только восхищаются красноречием в изображении похвал и порицании, но, в тоже время, самым делом стремятся к похвальному и избегают укоризненной жизни. Между тем, все ли те изменяют образ жизни, кои восхищаются слогом умеренным, как все действуют надлежащим образом, коих убеждает слог высокий, и все, научаемые слогом простым, действительно знают то, чему их учат, или верно приемлют за истину то, чего они не знают?

55) Отсюда следует, что высокий и простой слоги, имеющие целью действовать на душу, вообще необходимы таким ораторам, кои хотят поучать народ мудро и красноречиво. А средний или умеренный слог, имеющий в виду нравиться одним наружным красноречием, не должен быть употребляем сам для себя; напротив, его надобно употреблять только для того, чтобы он своею приятностью выражения несколько легче возбуждал и крепче удерживал мысль и чувство слушателя на тех предметах, кои излагаются с пользою и достоинством; и пусть проповедники берут этот слог в пособие себе тогда, когда не видят нужды в слоге назидающем и убеждающем, уже имея у себя слушателей сведущих и благонастроенных. Ибо, если главный и всеобщий долг красноречия в каждом из трех означенных слогов – говорить языком, способным к убеждению; если вообще главная цель витийства – действительно убедить своею речью в том, в чем намереваемся убедить, то оратор, какой бы он ни употреблял из трех слогов, конечно, везде будет говорить языком, приноровленным к убеждению; но истинной цели красноречия достигнет он только тогда, когда совершенно и не сомнительно убедит слушателя в предлагаемых истинах. Оратор убеждает посредством слога простого, когда старается уверить в истине предлагаемых им предметов; убеждает посредством слога высокого, когда заставляет слушателей немедленно делать то, что они знают, но не делают; убеждает, наконец, посредством слога среднего – но в чем? Только в том, что речь его красива и убрана. А в такой цели убеждения что нам нужды? Пусть к ней стремятся те, кои любят тщеславиться искусством и обработанностью языка; пусть хвастают ею в панегириках и таких речах, где нет надобности ни назидать, ни убеждать к деятельности, а только нравиться слушателю. Напротив, мы, Христианские наставники, должны эту цель заменить другою, более существенною целью; т. е. средний слог должен иметь у нас одну и ту же цель, какую имеет слог высокий, именно – возбуждение в слушателях любви к благонравию и отвращения от худой нравственности. Пусть он отличается у нас достоинством слога возвышенного, дабы с одной стороны, исправить людей, еще не совсем чуждых жизни безнравственной, а с другой – людей добрых более утвердить в добродетели и сильнее поощрить к дальнейшему совер-шенству Христианскому. Тогда выйдет, что и красотою слога среднего мы будем пользоваться не для хвастовства, а по благоразумию; не будем довольствоваться тем, чтоб только нравиться слушателю, но будем употреблять сей слог, как вспомогательное средство к убеждению в истинно благом, в коем желаем убедить народ.

56) Итак, три выше мною предложенные требования, в силу коих говорящий мудро и, вместе, желающий говорить красноречиво, обязан говорить внятно, прилично и убеди-тельно, эти требования должно понимать не так, чтобы каждое из них порознь усваивать каждому из трех слогов, то есть слогу простому усваивать одну внятность или вразумительность, среднему – одну приятность, высокому – одну убедительность; но так, чтобы, употребляя тот или другой слог, в каждом из них иметь на виду все требования вместе и в каждом, по возможности, выполнять их. Я никак не хочу, чтобы мною пренебрегали из-за того, что в известном случае я говорю слогом простым, а потому я и здесь хочу говорить не только внятно, но и приятно. Чего иного мы домогаемся, уча народ откровениям Господним, как не того, чтобы заставить слушать нас с покорностью, т. е. чтобы произвести твердую веру в сии откровения, утверждаясь на словах Пророка: «Откровения Твои несомненно верны»? (Пс.92:5). Чего другого, как не веры, желает достигнуть от учеников своих наставник, излагающий им известные предметы слогом простым? Но, с другой стороны, кто захочет слушать его, если он и в простом изложении не пленяет слушателя известною степенью приятности слога? Наконец, кто не знает, что нельзя того слушать ни с охотою, ни с покорностью, кто говорит невразумительно?

Часто речь, изложенная самым простым слогом, возбуждает столько непритворных похвал, что при оных почти совсем забываешь о простоте изложения. Это случается тогда, когда сия речь, несмотря на свой простой слог, разрешает самые трудные вопросы и проливает неожиданный свет и ясность; когда она остроумнейшие мысли выводит наружу, извлекая оные как бы из некой сокровенной глубины, откуда их вовсе нельзя было надеяться извлечь; когда она победоносно ниспровергает заблуждения противника и точно представляет ложным то, что казалось ему неопровержимым; особенно же, когда в ней есть красота не изысканная, а некоторым образом прирожденная, есть плавность в окончаниях периодов, не из хвастовства употребленная, но как бы необходимая и из свойства самых предметов, так сказать, силою исторгнутая. Выходя на борьбу с противником неубранного и безоружною, такая Речь побеждает его одною наготою своею, одною внутреннею силою и крепостью; могучими членами своими она ниспровергает и разрушает упрямую ложь. Откуда в сем случае происходят частые и многочисленные рукоплескания оратору? Оттуда, что здесь нравится сама истина, будучи просто, но верно изъяснена, защищена и представлена непобедимою. И вот каким образом наш Христианский наставник и проповедник в самом простом слоге может и должен говорить не только внятно, но вместе и приятно, и убедительно.

57) Равно и красноречие, свойственное среднему слогу искусного проповедника не терпит ни излишней небрежности, ни неприличного украшения, не стремится к тому одному чтобы нравиться, как это бывает обыкновенно у светских ораторов; напротив, приятно изображая предметы, достойные хвалы или порицания, и стараясь возбудить сильнейшее стремление и постоянство в достохвальном, а также произвести отвращение и презрение к достойному презрения – это красноречие хочет быть не только приятным, но и внятным, и убедительным. Если оно невнятно и невразумительно, то не может быть и приятно для слушания. Отсюда, хотя главный характер слога среднего есть приятность, или занимательность (delectatio), то он должен соединять в себе и другие требования красноречия, т. е. должен стремиться к тому, чтобы в одно и то же время слушатели и понимали его, и пленялись, и покорствовали ему.

58) Далее, когда нужно трогать и убеждать слушателя (а нужно это бывает тогда, когда слушатель сам признается, что проповедник поучает его с достодолжною истиною и приятностью, а он, между тем, не хочет исполнять то, чему учат его), в таком случае, без сомнения, надлежит употреблять возвышенный слог или род красноречия. Но можно ли тронуть слушателя, если он не понимает того, что ему проповедуют? Можно ли заставить его слушать с охотою, если поучение не пленяет его своею приятностью? – Нельзя. Следовательно, и высокий слог, имеющий целью своею посредством могуче витийства пленить в послушание ожесточенное сердце слушателя, не будет убедителен, если он в одно и то же время не дет вразумителен и приятен.

59) Между тем, как бы ни была возвышенна проповедь наша, но в действительной победе над слушателями всегда более имеет веса и силы жизнь проповедника, а не слово его. Поистине, кто другим проповедует мудро и красноречиво, а сам живет бесполезно, тот, без сомнения, научает многих ревностных любителей истины, хотя «своей души неключим есть» (Сир.37:22) согласно Писанию. Почему и Апостол говорит: «Аще виною, аще истиною Христос проповедаем есть…» (Флп.1:18) и прочее. Христос есть истина; однако и эта чистейшая Истина может быть возвещаема не истиною, т. е. правое и истинное может проповедовать тот, кто имеет неправое и лживое сердце. Так проповедуют Иисуса Христа обыкновенно такие люди, кои ищут своего, а не Христова. Добрые Христиане с покорностью внимают в этом случае не человеку, каков бы он ни был, а самому Господу, сказавшему: «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают» (Мф.23:3); поэтому они с пользою и благопотребно слушают таких учителей, кои сами живут непотребно. Ибо сии учители хотя стараются своего искать, но не смеют своему поучать – не смеют по причине святости и величия церковной кафедры (престола), которую установила здравая наука Христианская. Посему-то и сам Господь, намереваясь говорить о подобных учителях, прежде всего, прибавил следующие слова: «…на Моисеевом седалище сели» (Мф.23:2). То есть, кафедра, не книжникам, а Моисею принадлежащая, заставляла их преподавать одно доброе, хотя они сами не делали доброго; и хотя жизнь свою вели они по-своему, но преподавать свое и по-своему не позволяла им чужая кафедра.

60) Итак, многим, повторяю, приносят пользу проповедники, проповедующие другим то, чего сами они не исполняют; но несравненно большему числу людей доставили бы существенную выгоду, когда бы сами наперед исполняли то, о чем проповедуют другим. Ибо мало ли есть таких слушателей, кои защиты своей порочной жизни ищут в поведении самих настоятелей и учителей своих, помышляя в душе своей или недобрый час – даже в глаза говоря проповеднику: «Для чего ты сам того не делаешь, что мне заповедуешь?» Вот откуда происходит, что люди не внимают с покорностью тому, кто сам не внимает себе, вместе с проповедником пренебрегают словом Божиим, которое проповедуется им. И вот почему Апостол в своем послании к Тимофею сказавши: «Никто же о юности твоей да нерадит», – тотчас прибавил причину, за что никто да не радит: «но образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1Тим.4:12).

61) Чтобы заставить с покорностью слушать себя, наставник, служащий образцом для других, проповедует ли он слогом простым, средним или высоким, всегда проповедует непостыдно, ибо живет неукоризненно. Благоразумно распоряжаемая им добрая жизнь нисколько не мешает ему заслуживать добрую славу; напротив, боясь Бога и промышляя о людях, он по мере сил своих всегда заботится о том, что доброхвально пред Богом и человеки. И в самых поучениях своих ему всегда благоугоднее покажется угождать вещами, нежели словами, одно то почтет он в выражении лучше и краснее, что выражается истиннее и вернее, и не станет думать, что учитель должен быть рабом слов, но что, напротив, слова должны раболепствовать учителю. Сие-то разумеет Апостол, когда говорит: «Не в премудрости слова, да не испразднится крест Христов» (1Кор.1:17) кую же силу имеют слова, сказанные им Тимофею: «Сие напоминай, заклиная пред Господом не вступать в словопрения, что нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих» (2Тим.2:14). Не для того сказано, не вступать в словопрения, чтоб мы оставались вовсе без слова за истину пред противниками, нападающими на истину, ибо касательно борьбы за истину есть другое наставление у Апостола, где он, изображая характер Епископа, между прочим говорит: «…чтобы он был силен и наставлять в здравом учении и противящихся обличать» (Тит.1:9), но для того, что словопретися или ратовать на словах значит заботиться не о том, как бы истиною победить ложь, а о том, как бы твоя проповедь по своей наружной красоте заслужила предпочтение пред проповедью другого. Но, кто ратует не словами, а делом, тот и в простом, и в среднем, и в высоком слоге всегда имеет одну цель слов: чтобы в словах истина сама себя «раскрывала», чтобы истина «благоугождала», чтобы истина «трогала». Без истины и самый важнейший предмет, как, например, Христианская любовь – конец заповеди и исполнение Закона – никаким образом не может быть справедлива, если то, что любишь, не истинно, а ложно. С прискорбием смотришь на человека прекрасного телом, но безобразного душою и думаешь: «Лучше бы уж и телом быть ему безобразну».

Так точно и ораторы, красноречиво изображающие предметы ложные, более достойны сожаления за свое искусство в выражении, чем, если бы они, по неискусности, выражали сии предметы дурно и безобразно.

Итак, что ж такое значит быть мудрым и вместе красноречивым проповедником? То, чтобы, с одной стороны, избирать предметы проповеди по существу своему истинные и достойные слушания; с другой – чтобы для изображения сих предметов употреблять выражения в простом слоге удовлетворительные (sufficientia), в среднем – красивые и блестящие (splendentia), в высоком – сильные и поразительные (vehementia). Если кто не в состоянии разом выполнить обоих требований, тот пусть лучше говорит мудро то, чего не умеет сказать красноречиво, нежели говорит красноречиво то, чего не умеет сказать мудро. Если же кто ни того ни другого не может сделать, пусть ведет себя так, чтобы не только себе стяжать небесную награду; но и другим подать собою пример; пусть образ жизни его и поведения будет всегдашним безмолвным поучением.

62) Есть люди, которые могут хорошо произносить проповеди, но не могут выдумать того, что произнести, – не могут сами писать проповедей. В таком случае нет греха и бесчестия заимствовать у других мудро и красноречиво написанные поучения, выучивать их на память и предлагать народу. Это один из истинно полезных способов распространять истину, ибо чрез него делается вдруг много проповедников и провозвестников истины без умножения числа учителей, если только все они проповедуют одно и то же учение истинного Учителя и нет между ними разделений (Schismata). Проповедники, сказывающие чужие сочинения, отнюдь не должны приходить в смущение от гласа Пророка Иеремии, чрез коего Бог обличает тех, «которые крадут слова Мои друг у друга» (Иер.23:30) Ибо крадет тот, кто похищает чужое; а слово Божие не есть чужое для тех, кои повинуются Богу; скорее тот говорит чужое – краденное, кто свое говорит хорошо, а живет худо: все, что говорил он хорошего, хотя с одной стороны и кажется произведением его собственного ума, но, с другой, это у него чужое по отношению к его нравам или сердцу. Следовательно, татями своего слова Бог назвал тех, кои хотят казаться добрыми, красно проповедуя то, что собственно принадлежит Богу, но кои в самой вещи злы, делая то, что собственно принадлежит им. И действительно, если тщательно вникнуть в слова таких учителей, найдешь, что они, говоря хорошее, говорят как будто не сами. Ибо как же это – на словах они говорят то, что отвергают на деле? Не напрасно Апостол пишет о них: «Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются» (Тит.1:16). Следовательно, сии люди в одно и то же время некоторым образом говорят сами, некоторым образом – не сами; и то и другое истинно по свидетельству самой Истины. Ибо Истина, изъясняясь о подобных учителях, в одном месте говорит так: «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают» (Мф.23:3); то есть что слышите из уст их, делайте что видите в делах их, не делайте, – «глаголют бо и не творят» – следовательно, хотя и не творят, однако же глаголют. В другом месте та же Истина, обличая их, говорит: «Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы?» (Мф.12:34). Следовательно, все, что ни говорят эти учители, говоря хорошее, говорят не сами, поскольку собственная воля и поступки их решительно опровергают то, что они говорят. А из сего выходит, что красноречивый, но худой человек против своей воли как бы для того именно и сочиняет хорошее поучение, чтобы проповедал оное другой, хотя и не столь красноречивый, но добрый человек; и в таком случае сочинитель сам от себя производит и передает чужое, а проповедник или сказыватель от чужого приемлет свое. Если же добрые Христианские наставники ссужают свои сочинения Добрым же проповедникам, то здесь оба – и сочинители, и сказыватели – проповедуют свое, а не чужое, поскольку у обоих у них и Бог свой, коему принадлежит то, что они проповедуют, и сочинения чужие делаются своими для тех, кои, не умея сочинить своих, живут чинно по чужим сочинениям.