Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы"

Автор книги: Август Юхан Стриндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Кристина. Это бывает.

Элис. Галло!.. Теперь перестали! Дает отбой. Ну, иди.

Кристина! Без объяснений, без затруднений. Я постараюсь выдержать испытание!

Кристина. Сделай это, и отлично будет для нас!

Элис. Хорошо!

Кристина идет направо.

Элис. Почему ты идешь этой дорогой?

Кристина. Да у меня же там платье! Итак, покамест до свидания! Уходит.

Элис. Прощай, мой Друг! Молчание. Навеки! Быстро уходит налево.

Молчание.

Элеонора. Ради Бога, что же я тут наделала! Полиция ищет виновника, и если откроется, что это я, бедная мама, бедный Элис!

Вениамин простодушно. Элеонора, ты должна сказать, что всё это сделал я!

Элеонора. Ты, ты можешь взять на себя чужую вину, дитя?

Вениамин. Нет ничего легче, когда знаешь, что сам-то невинен.

Элеонора. Не следует шутить никогда!

Вениамин. Да нет же, позволь мне телефонировать в цветочный магазин и сказать, в чём дело!

Элеонора. Нет, я поступила дурно, я же должна быть и наказана беспокойством. Я разбудила их ужас перед преступлением, так я сама должна ужаснуться.

Вениамин. А если полиция явится…

Элеонора. Это, конечно, тяжело… но так должно быть! Ах, только бы этот день кончился! Берет часы со стола и переводит стрелку. Быстрое время, прибавь еще бегу! Тик, так, дин, дин, дин! Теперь восемь. Динь, динь, динь… теперь уже девять. Десять! Одиннадцать! Двенадцать!.. Вот и святая суббота. Вот и солнышко скоро взойдет, мы будем делать надписи на пасхальных яичках! Я вот что напишу: «Смотри! Недруг просил чтобы он просеял вас, как пшеницу, но я молился за тебя…»

Вениамин. Почему ты сама себе так больно делаешь, Элеонора?

Элеонора. Себе! Больно! Подумай, Вениамин, обо всех расцветших цветках, об анемонах, подснежниках, которые должны были стоять в снегу целый день и всю ночь и мерзнуть в темноте. Подумай, как они должны страдать! Ночью тяжелее всего, потому что темно, а они боятся темноты, и не могут убежать своей дорогой… и вот они стоят и ждут, когда настанет день. Всё, всё страдает, но цветы больше всего! А перелетные птицы, которые уже прилетели! Где они будут спать эту ночь?

Вениамин простодушно. Они будут сидеть в древесных дуплах, ты же знаешь.

Элеонора. Но не найдется столько дуплистых деревьев, чтобы хватило на всех! Здесь в парке я видела всего два дерева с дуплом, и на них поселились совы, которые убивают маленьких птичек… Бедный Элис, он думает, что Кристина ушла от него; но я знаю, что она вернется!

Вениамин. Если ты знаешь, то почему ты не сказала?

Элеонора. Потому что Элис должен страдать; все должны страдать сегодня, в Великую пятницу, потому что все должны вспоминать о Христе, страдающем на Кресте. С улицы доносится полицейский свисток.

Элеонора поднимается. Что это такое?

Вениамин встает. Не знаешь?

Элеонора. Нет!

Вениамин. Это полиция!

Элеонора. Ах!.. Да, такой же звук был, когда они должны были явиться и схватить отца… я тогда-то и заболела! Теперь они придут и возьмут меня.

Вениамин становится между дверью и Элеонорой. Нет, они не возьмут тебя! Я защищу тебя, Элеонора.

Элеонора. Это очень мило, Вениамин, но ты этого не сделаешь…

Вениамин смотрит сквозь занавеску. Тут их двое! Элеонора хочет оттолкнуть Вениамина в сторону, но он оказывает осторожное сопротивление. Нет, не ты, Элеонора, иначе я не стану больше жить!

Элеонора. Ступай, садись вон в то кресло, дитя! Иди, садись!

Вениамин садится неохотно.

Элеонора смотрит на улицу из-за занавески, не скрываясь. Да это же двое мальчишек! О, мы маловерные; ты думаешь, Господь так безжалостен; ведь я же не сделала ничего дурного, а только поступила необдуманно… Я этого заслужила! И зачем я сомневалась!

Вениамин. А завтра явится тот, кто заберет мебель.

Элеонора. Пусть приходит! И мы должны уйти ото всего… от всей старой мебели, которую отец собрал для нас и которую я видела с самого раннего детства! Да, не нужно иметь ничего, что привязывает к земле. Идти по каменистым путям и скитаться с израненными ногами… эта дорога ведет к высоте, и потому она трудная…

Вениамин. Ты вот опять мучаешь себя, Элеонора!

Элеонора. Оставь меня! А знаешь, с чем мне труднее всего расстаться? Вот с этими часами! Они были здесь, когда я родилась, и они же отсчитывали мои часы и дни… Поднимает часы со стола. Слышишь, они бьются как сердце… совсем как сердце… они остановились в тот самый час, когда умер дедушка, потому что они были у нас уже тогда! Бедные часы, вам скоро придется остановиться снова!.. Знаешь, они всегда начинали спешить, когда у нас в доме бывало несчастье, точно они хотели уйти от зла ради нас, разумеется! А когда приходила светлая пора, они замедляли свой ход, чтобы нам можно было наслаждаться ею дольше. Это были славные часики! Но у нас были и злые часы… они теперь висят в кухне! Они не выносят музыки. И вот они торчат на кухне, потому что они были отвратительные часы. Но Лина их тоже не любит, за то, что они не молчат по ночам, и по ним она не может варить яиц… Потому что, Лина говорит, яйца свариваются всегда в крутую! Ну вот, ты хохочешь…

Вениамин. Да что же мне делать!

Элеонора. Ты славный малый, Вениамин, но ты должен быть серьезен! Подумай о ветке, которая торчит вон там за зеркалом!

Вениамин. Но ты так забавно говоришь… мне нельзя не смеяться, да и к чему вечно плакать?

Элеонора. Разве не должно плакать в юдоли плача; где же тогда и плакать?

Вениамин. Гм!

Элеонора. Ты хотел бы смеяться по целым дням, это тебе и удавалось! Но я люблю тебя только когда ты серьезен. Помни!

Вениамин. Ты думаешь, что всё это пройдет для нас, Элеонора?

Элеонора. Да, только вот пройдет Страстная пятница, и большая часть уляжется. Но не всё! Сегодня розги, завтра пасхальные яйца! Сегодня снег, завтра оттепель! Сегодня смерть, завтра воскресение!

Вениамин. Как ты мудра!

Элеонора. Да, я уже чувствую, что на дворе рассвело к ясной погоде, что снег тает!.. Уже и здесь запахло талым снегом… а завтра распустятся фиалки у южной стены! Тучи поднялись, я это чувствую по своему вздоху… ах, я отлично знаю, когда он вырывается к открытым небесам… Ступай, подыми занавески, Вениамин, я хочу, чтобы Бог видел нас!

Вениамин встает и исполняет приказание. Лунный свет падает в комнату.

Элеонора. Видишь полнолуние! Пасхальное! И теперь ты знаешь, что солнце не погасло, хотя только месяц светит!

Действие III

Страстная суббота.

Музыка перед этим действием: Гайдн, Семь слов, № 5 Adagio. Та же декорация, только занавески приподняты. Тот же наружный пейзаж, только в пасмурный день, огонь в камине; дверь в глубине заперта.

Элеонора сидит перед камином и держит перед собой букет из анемонов.

Вениамин входит справа.

Элеонора. Где ты был так долго, Вениамин? Вениамин. Да это же недолго!

Элеонора. Я так ждала тебя!

Вениамин. А где же ты была, Элеонора? Элеонора. Я была на рынке, купила анемонов, и теперь должна согревать их, – бедные, они озябли. Вениамин. Где же солнце?

Элеонора. За туманом; туч сегодня нет, это только туман с моря, потому что от него так пахнет солью… Вениамин. Ты видела, птицы еще живут здесь? Элеонора. Да, ни единый волос не упадет на землю без воли Божьей. Ну, а на рынке… там-то вот есть и мертвые птицы…

Элис справа. Газету принесли?

Элеонора. Нет, Элис!

Элис идет через сцену; когда он выходит на середину, слева появляется Кристина.

Кристина, не замечая Элиса. Газету принесли?

Элеонора. Нет, не приносили! Кристина идет через сцену направо, мимо Элиса, который уходит налево, – они не смотрят друг на друга.

Элеонора. Фу, как холодно стало! Это – ненависть вошла в дом! Пока здесь была любовь, можно было выносить всё, но теперь, фу, какой холод!

Вениамин. Зачем они спрашивают газету?

Элеонора. Разве ты не понимаешь? Ведь там-то именно должно быть напечатано…

Вениамин. Про что?

Элеонора. Про всё! Про кражу, полицию и прочее такое…

Гейст справа. Принесли газету?

Элеонора. Нет, мамочка!

Гейст снова уходит направо. Когда принесут, сейчас же скажи!

Элеонора. Газета, газета!.. Ах, если б типография рухнула, если б редактор заболел… нет, так нельзя говорить! Знаешь, ночью я была у отца…

Вениамин. Ночью?

Элеонора. Да, во сне… была также и в Америке у сестры… третьего дня она торговала на тридцать, а выручила пять долларов.

Вениамин. Это много или мало?

Элеонора. Это очень много!

Вениамин вкрадчиво. Встретила ты кого-нибудь из знакомых на рынке?

Элеонора. Зачем ты спрашиваешь? Ты не должен хитрить со мной, Вениамин; ты хочешь знать мои тайны, но это тебе не удастся.

Вениамин. А ты думаешь, что таким-то образом ты узнаешь мои!

Элеонора. Слышишь, как поет в телефонных проволоках. Значит, газета теперь уже вышла; и вот люди переговариваются по телефону! «Читали?» «Как же, читал!» «Разве это не ужасно?»

Вениамин. Что ужасно?

Элеонора. Всё! Вся жизнь ужасна! Но мы все-таки должны быть довольны!.. Подумай об Элисе и Кристина; они любят друг друга и при всём этом ненавидят друг друга, даже термометр падает, когда они проходят через комнату! Вчера она была на концерте, а сегодня они не разговаривают… но почему, почему?

Вениамин. А потому, что твой брат ревнив!

Элеонора. Не произноси этого слова! Да и что ты, наконец, в этом понимаешь, кроме того, что это болезнь, и, следовательно, кара. Но не нужно прикасаться ко злу, а то оно овладеет тобой! Посмотри только на Элиса; разве ты не заметил, как он переменился с тех пор, как начал рыться в этих бумагах!..

Вениамин. В судебных делах?

Элеонора. Ну да! Разве не оказывается, что вся эта злоба как бы ворвалась в его душу и выступила теперь у него на лице, в глазах… Кристина чувствует это на себе, и чтобы его гнев не передался и ей, облекается в ледяную броню! Ах, эти бумаги; я бы их сожгла! В них – очаг озлобления, лицемерия и мщения. Поэтому, дитя мое, ты должен удалять от себя злое и нечестное, от своих уст и от своего сердца!

Вениамин. У тебя всё на примете!

Элеонора. Знаешь, что меня ожидает в том случае, если и Элис и другие убедятся, что это я украла нарцисс таким образом?

Вениамин. Что же они намерены сделать с тобой?

Элеонора. Меня отошлют назад, туда, откуда я пришла, где солнце не светит, где стены – белые и голые, как в бане, где раздается только плач и жалобы, где я просидела целый год своей жизни!

Вениамин. О каком месте ты говоришь?

Элеонора. Где терзаются тяжелее, чем в тюрьме, где живут несчастные, где жилище тревоги, где отчаяние бодрствует день и ночь и откуда никто не возвращается.

Вениамин. Тяжелее, чем в тюрьме, о чём ты говоришь?

Элеонора. В тюрьме только виновные, там же осужденные навеки! В тюрьме испытуют и выслушивают, а там уж никто не услышит!.. Бедный нарцисс, он всему виной. Я так хотела добра и поступила так дурно!

Вениамин. Но почему же тебе не пойти в цветочный магазин и не сказать: «Это я!» Ты совсем как ягненок, идущий на заклание.

Элеонора. Когда он знает, что он осужден на заклание, он не жалуется и не ищет спасения в бегстве. Как ему иначе поступить!

Элис входит справа с письмом в руке. Газеты всё еще нет?

Элеонора. Нет, Элис!

Элис оборачивается, говорит в кухню. Пусть Лина сходит за газетой!..

Гейст справа.

Элис Элеонора и Вениамину. Уйдите, дети, на минутку.

Элеонора и Вениамин уходят направо.

Гейст. Ты получил письмо?

Элис. Да!

Гейст. Из лечебницы?

Элис. Да!

Гейст. Что же им нужно?

Элис. Они требуют Элеонору назад.

Гейст. Этого-то им не дождаться! Это моя дочь!

Элис. И моя сестра.

Гейст. А как же по-твоему быть?

Элис. Не знаю! Я больше не в состоянии думать!

Гейст. За то я могу… Элеонора, дитя скорби, вернулась к нам с радостью, хотя бы и не от мира сего; её душевная тревога обратилась в спокойствие, которое сообщается и нам. В здравом она рассудке или нет! Для меня она мудрая, потому что умеет сносить бремя жизни лучше, чем я, чем мы. Наконец, Элис, в своем я уме, в своем я была уме, когда считала своего мужа невинным? Я же знала, что он был изобличен вещественными доказательствами и явился с повинной сам! А ты, Элис, ты в здравом уме, если не видишь, что Кристина любит тебя! Если ты уверен, что она ненавидит тебя?

Элис. Какой удивительный способ любить!

Гейст. Да нет же! Твой холод расхолаживает ее в душе, и это ты ненавидишь ее. Но ты неправ, и, стало быть, тебе нельзя не страдать!

Элис. В чём же я могу быть неправ? Разве она не ушла вчера вечером с моим вероломным другом?

Гейст. Ну-с, ушла, и с твоего ведома. Но зачем ушла? Да, вот что тебе следовало угадать!

Элис. Нет, я не могу.

Гейст. Хорошо! Так и носись с тем, с чем носишься!

Дверь в кухню открывается, чья-то рука просовывает газету, которую Гейст берет и передает Элису.

Элис. Это было единственное настоящее несчастье! С нею я мог бы снести все другие! А теперь рушится последняя опора, и вот я падаю!

Гейст. Падай, но падай правым, и ты еще сможешь стать на ноги впоследствии… Ну, что нового в газете?

Элис. Не знаю; я сегодня боюсь газеты!

Гейст. Давай сюда, я прочту!

Элис. Нет! Подожди немного!..

Гейст. Чего ты боишься, что ты предчувствуешь?..

Элис. Самое худшее.

Гейст. Это уже было раньше столько раз… Ах, дитя, если бы ты знал мою жизнь, если бы ты был со мной, когда твой отец на моих глазах шаг за шагом шел к гибели, а я не могла предостеречь многих, кого он вел к несчастью. Когда он пал, я чувствовала себя соучастницей в преступлении, потому что я же знала о преступлении, и если бы судья не был рассудительным человеком, вошедшим в мое тяжелое положение жены, за одно покарали бы и меня!

Элис. Почему он пал, наш отец? Я этого никогда не мог понять.

Гейст. Из-за гордыни, как все мы!

Элис. И почему мы, невинные, должны страдать за его вину?

Гейст. Молчи!.. Молчание, во время которого она берет газету и читает. Элис волнуясь ходит взад и вперед.

Гейст. Что это?.. Разве я не говорила, что между прочим в цветочном магазине был украден и желтый тюльпан?

Элис. Да, я это ясно помню!

Гейст. А тут напечатано… Желтый нарцисс!

Элис в ужасе. Так и напечатано?

Гейст, опускаясь в кресло. Это же Элеонора! Боже мой! Боже мой!

Элис. Стало быть, на том не кончилось!

Гейст. Тюрьма или лечебница!

Элис. Невозможно, чтобы она это сделала! Невозможно!

Гейст. И вот теперь имя семьи будет поругано снова…

Элис. Ома заподозрена?

Гейст. Тут сказано, что подозрение падает на определенное лицо, ну и совершенно очевидно на кого.

Элис. Я должен переговорить с ней!

Гейст встает. Только ласково! А то я больше не в силах… Она погибла… вернулась и погибла… Переговори с ней! Уходит направо.

Элис. Ох! Идет к двери налево. Элеонора, дитя мое! Иди сюда, мне нужно переговорить с тобой!

Элеонора выходит с распущенными волосами. Я хотела завиться!

Элис. Пусть их! Скажи, сестрица, откуда у тебя этот цветок?

Элеонора. Я его взяла…

Элис. О, Боже!

Элеонора, опустив голову, подавленная, скрестив руки на груди. Но я тут же оставила деньги.

Элис. Значит, заплатила за цветок?

Элеонора. И да, и нет! Во всяком случае это возмутительно… только я не сделала ничего дурного… кроме добра я ничего не хотела… ты веришь мне?

Элис. Я тебе верю, сестра; но газета не знает, что ты невинна!

Элеонора. Дорогой, тогда я должна вынести это мучение… Она опускает голову, так что волосы висят спереди. Что же теперь намерены со мной делать? И пусть!

Вениамин входит слева, вне себя. Нет, вы не должны ее трогать, потому что она не сделала ничего дурного. Я знаю, потому что это я, я, я. Плачет – сделал это!

Элеонора. Не верь его словам… это – я!

Элис. Чему я должен верить; кому я должен верить?

Вениамин. Мне! Мне!

Элеонора. Мне! Мне!

Вениамин. Позвольте мне пойти в полицию…

Элеонора. Молчи, молчи!

Вениамин. Нет, я пойду, я должен пойти…

Элис. Молчи, дитя! Мама идет.

Гейст. входит в глубоком волнении, обнимает Элеонору и целует ее. Детка, детка, мое любимое дитя! Ты со мной, и останешься со мной!

Элеонора. Ты целуешь меня, мама? Ты этого не делала уже много лет. Почему же только теперь?

Гейст. Потому что теперь… потому что торговец цветами тут на дворе и просит прощения, что причинил так много неприятных хлопот… затерянная монета нашлась, и твоя фамилия…

Элеонора бросается в объятия Элиса и целует его; затем обвивает шею Вениамина и целует его в голову. Доброе дитя, ты хотел страдать за меня! Как ты мог желать этого?

Вениамин стыдливо, простодушно. Потому что я так люблю тебя, Элеонора!

Гейст. Ну, детки, одевайтесь и идите в сад. Прояснилось!

Элеонора. Ах, прояснилось! Пойдем, Вениамин. Берет его за руку; рука об руку уходят налево.

Элис. Нужно сейчас же бросить вербу в огонь!

Гейст. Нет еще! Кое-что осталось!

Элис. Линдквист?

Гейст. Он здесь на дворе! Только он что-то очень странен и непостижимо ласков; да, к сожалению, он так говорлив и говорит так много всё о себе.

Элис. Ну, увидев солнечный луч, я не боюсь встречи с великаном! Пусть приходит!

Гейст. Ты только не рассерди его… Провидение отдало нашу судьбу в его руки, и кроткие духом… да ты знаешь, куда идут заносчивые!

Элис. Знаю!.. Слышишь! Калоши: гварр, кварр, вич! Он хочет войти сюда в них. А почему бы и нет? Ведь это же всё его, и ковры и мебель…

Гейст. Элис! Подумай о всех нас! Уходит направо.

Элис. Конечно, мама!

Линдквист входит справа. Пожилой, степенный господин угрюмой наружности. У него седые волосы с вихром, зачесанные несколько на виски. Большие черные густые брови. Небольшие, коротко постриженные черные бакенбарды. Круглые очки в черной роговой оправе. Большие сердоликовые брелоки на цепочке от часов; трость в руке. Одет в черное пальто на меху; цилиндр; сапоги с калошами, которые поскрипывают. Входя, он с любопытством всматривается в Элиса и всё время стоит. Мое имя Линдквист!

Элис в оборонительной позе. Кандидат Гейст… Прошу садиться.

Линдквист садится в кресло направо у рабочего столика и пристально смотрит на Элиса. Молчание.

Элис. Чем могу служить?

Линдквист торжественно. Гм… я имел честь уведомить о своем настоящем посещении еще вчера вечером; но при ближайшем размышлении нашел неприличным заводить речь о делах в праздничный день.

Элис. Мы очень благодарны…

Линдквист резко. Мы неблагодарны! Да-с! Молчание. Тем не менее, – третьего дня я был случайно у губернатора… умолкает и смотрит, какое впечатление производят его слова на Элиса; вы знаете губернатора?

Элис небрежно. Не имею честь!

Линдквист. В таком случае вам предстоит эта честь!.. Там мы говорили о вашем отце.

Элис. Могу себе представить!

Линдквист достает какую-то бумагу и кладет ее на стол. И там-то я получил вот эту бумагу!

Элис. Этого я давно ожидал! Но прежде чем идти дальше, я попрошу у вас позволения предложить вам один вопрос!

Линдквист отрывисто. Сделайте ваше одолжение!

Элис. Почему вам не передать эту бумагу экзекутору, тогда бы, по крайней мере, кончилась эта мучительная и медленная казнь!

Линдквист. Ах, вот что, молодой человек!

Элис. Молодой или нет, я не прошу никакой милости, а только справедливости!

Линдквист. Да неужели! Никакой милости, никакой милости! Взгляните-ка на эту вот бумагу, которую я положил здесь на край стола!.. Теперь я ее кладу снова в карман!.. Значит, справедливости! Только справедливости. Так слушайте, старый друг; во время оно я оказался, неприятным образом оказался совсем без денег! Когда же я вслед за этим написал вам письмо и в скромных выражениях спрашивал, сколько времени вам нужно на отсрочку, то вы ответили неучтиво-с! Вы обошлись со мной, как если б я был ростовщиком, как с тем, кто ограбил вдов и сирот, хотя ограбленным-то был я, а вы-то именно и принадлежали к партии хищников. Но, поелику я был рассудительнее, то удовольствовался тем, что ответил на ваши неучтивые упреки учтиво, но резко. Вы узнаете мою синюю бумагу, да? Я мог бы приложить к ней печать, когда захочу, но Я вовсе не хочу этого! Осматривает комнату.

Элис. Сделайте одолжение, мебель в вашем распоряжении!

Линдквист. Я смотрю не на мебель! Я хотел убедиться, нет ли здесь вашей матушки. Надо полагать, она почитает справедливость столь же высоко, как и вы.

Элис. Надеюсь, что так!

Линдквист. Отлично!.. А знаете ли, что если бы ста столь высокочтимая вами справедливость была пущена в ход, то вашей матушке, как сообщнице преступного действия, пришлось бы очутиться под карающей пятой человеческой справедливости!

Элис. Ну, нет!

Линдквист. Да-с, и это еще не слишком поздно!

Элис встает. Мою мать!

Линдквист вынимает другую, но голубую бумагу и кладет на стол. Смотрите, теперь я кладу вот эту бумагу сюда на край стола, и она на самом деле голубая… хотя пока еще без всякой печати!

Элис. Боже мой! Моя мать! Всё начинается сначала!

Линдквист. Да, мой юный любитель справедливости, всё начинается сначала, все-с! Так должно быть!.. Если бы мне теперь пришлось предложить самому себе такой вопрос: Андерс Иоган Линдквист, рожденный в нищете и вскормленный отречением и трудом, имеешь ты право на старости своих лет лишать самого себя и твоих детей, – заметьте, твоих детей, – той поддержки, которую ты усердием, рачительностью и отречением, – заметьте, отречением – сколачивал полушку за полушкой? Как тебе, Андерс Иоган Линдквист, должно поступить, ежели ты хочешь быть справедливым? Сам ты никого не ограбил; ежели то, что тебя ограбили, ты почитаешь за зло, то тебе впредь жить в городе невозможно, потому что никто не пожелает здороваться с немилосерден, который станет требовать свое назад! Так вот, вы видите, если и есть милосердие, то оно идет против права и сверх права!.. Вот что есть милость!

Элис. Вы имеете право, так и берите всё! Оно – ваше!

Линдквист. Я имею право, но я не смею пользоваться им!

Элис. Я буду думать о ваших детях и не стану плакаться!

Линдквист прячет бумагу. Отлично! Тогда мы спрячем голубую бумагу назад… Теперь мы сделаем шаг дальше!

Элис. Простите… действительно, предполагается подать в суд жалобу на мою мать?

Линдквист. Теперь мы, пока что, сделаем шаг дальше!.. Так вы незнакомы с губернатором лично?

Элис. Нет, и не имею ни малейшего желания.

Линдквист снова вынимает синюю бумагу и машет ею. Не надо так, не надо!.. Губернатор, видите ли, был другом детства вашего отца, и хочет познакомиться с вами! Всё идет сначала, все-с! Вы не хотите сделать ему визит?

Элис. Нет!

Линдквист. Губернатор…

Элис. Нельзя ли нам говорить о чем-нибудь другом?

Линдквист. Вы должны быть любезны со мною, потому что я беззащитен… потому что за вас общественное мнение, а за меня только справедливость. Что вы имеете против губернатора? Он не любит кружков и народных университетов. Это относится к его маленьким странностям. Нам нет ровно никакой надобности уважать причуды, мы пройдем мимо них, пройдем мимо них и будем придерживаться сущности дела; все мы люди, все мы человеки! И при больших житейских переломах мы должны брать друг друга с недостатками и слабостями, проглатывать друг друга с ногами и рогами!.. Пойдите к губернатору!

Элис. Никогда!

Линдквист. Разве вы уж из таких?

Элис решительно. Да, из таких!

Линдквист встает и начинает ходить по комнате, скрипя своими башмаками, размахивая синей бумагой. Тем хуже! Тем хуже для вас!.. Ну-те-с, в таком случае, я начну с другого конца!.. Одно мстительное лицо возымело намерение предъявить иск к вашей матушке. Вы можете этому помешать.

Элис. Каким образом?

Линдквист. Пойти к губернатору!

Элис. Нет!

Линдквист подходит к Элису и берет его за плечи. Тогда вы самый жалкий человек, какого я видел в своей жизни!.. А теперь я сам пойду к вашей матери!

Элис. Не ходите!

Линдквист. Не угодно ли в таком случае пойти к губернатору!

Элис. Хорошо!

Линдквист. Скажите это еще раз, и громче!

Элис. Хорошо!

Линдквист. Вот так-то дело на чистую. Передает синюю бумагу. Возьмите этот документ!

Элис берет бумагу не читая.

Линдквист. Тут у нас второй номер, который был первым!.. Сядемте!.. Садятся, как прежде. Видите, только мы пошли навстречу друг другу, как дорога стала наполовину короче! Второй номер! Это моя претензия на ваше имущество!.. Да, никаких иллюзий, потому что я не могу и не хочу дарить вам состояние всей моей семьи! Моя претензия должна быть удовлетворена до последнего гроша.

Элис. Я это понимаю!

Линдквист резко. Ах, да, вы это понимаете?

Элис. Я не имел в виду ничего обидного…

Линдквист. Нет, нет, я это понимаю. Снимает очки и пристально смотрит на Элиса. Волк! Злой волк! Розга, розга! и мясокрасный сердолик; великан из Разбойничьих гор, который не пожирает детей, а только пугает их! Я нагоню на вас страху, да такого, что вам придется сойти с ума, придется. Вся мебель будет взята до последней щепки включительно… Вот тут в кармане у меня списочек, и если я не досчитаюсь хотя бы малейшего пустяка, вы пойдете в острог, где вам не будет светить ни солнце, ни Кассиопея! Да, я могу пожирать детей и вдов, когда меня рассердят. А общественное мнение? Что оно мне!.. я переселюсь в другой город, только и всего!

Элис не отвечает.

Линдквист. У вас есть друг, по имени Петр, Петр Готтблад, он был филологом и вашим учеником по языкам… Но вы хотели сделать его чем-то в роде пророка… Ну-те-с, он оказался вероломным, дважды пропел петух, неправда ли?

Элис молчит.

Линдквист. Человеческая природа ненадежна, как вещи, как мысли. Петр оказался вероломным, не отрицаю и не защищаю его. В этом отношении! Но человеческое сердце неизмеримо глубоко, и на дне его лежит и золото и грязь в беспорядочной смеси! Петр был вашим неверным другом, но все-таки другом!

Элис. Вероломным…

Линдквист. Вероломным, хорошо, но все-таки другом! Этот самый вероломный друг без вашего ведома оказал вам большую дружескую услугу.

Элис. Этого не доставало!

Линдквист подвигается ближе к Элису. Всё возвращается, все-с!

Элис. Всё зло, да! И за добро воздается злом!

Линдквист. Не всегда; добро тоже возвращается! Поверьте мне!

Элис. Я вынужден, иначе вы вырвете у меня жизнь.

Линдквист. Не жизнь, а спесь и злобу я должен выжать из вас.

Элис. Продолжайте!

Линдквист. Петр оказал вам услугу, сказал я!

Элис. Я не хочу ни малейших услуг от этого человека!

Линдквист. Вы опять за старое! Ну, послушайте! Благодаря посредничеству вашего друга Петра, губернатор решился заступиться за вашу мать! Поэтому вы должны написать Петру письмо и благодарить его! Обещайте!

Элис. Нет, всякого другого человека на свете, но только не его!

Линдквист придвигается ближе. В таком случае, я должен приналечь на вас снова… Вот что, у вас есть деньги, лежащие в банке?

Элис. Ну, вам-то что до этого? Я же не отвечаю за долг своего отца?

Линдквист. Не то! Не то! Разве вы не вместе ели и пили, когда деньги моих детей тратились в этом доме? Отвечайте!

Элис. Этого я не могу отрицать!

Линдквист. А поелику мебели не хватает на уплату долга, то выпишите сейчас же чек на остальное – сумма вам известна.

Элис, уничтоженный. Еще и это?

Линдквист. Еще и это! Будьте любезны, пишите!

Элис встает, вынимает чековую книжку и пишет на письменном столе.

Линдквист. Выставьте свое имя или же по доверию!

Элис. Но этой суммы не хватит!

Линдквист. Тогда вам придется пойти и призанять остальное! До последней полушки должно быть заплачено!

Элис передает чек Линдквист Вот всё, что у меня есть! Это мое лето и моя невеста; больше мне нечего дать!

Линдквист. Тогда вы должны пойти и призанять, сказал я.

Элис. Этого я не могу.

Линдквист. В таком случае, поищите поручителя!

Элис. Не найдется никого, кто бы захотел поручиться за Гейста!

Линдквист. В виде ультиматума я вынужден предложить вам две альтернативы: или благодарить Петра, или же – всю сумму на стол!

Элис. Я не хочу иметь никакого дела с Петром.

Линдквист. Тогда вы самый жалкий человек, какого я знаю! Вы можете простым вежливым поступком спасти имущество вашей матери и существование вашей невесты, а не делаете этого! Тут должно быть основание, которого вы не хотите высказывать! Почему вы ненавидите Петра?

Элис. Убейте меня, но не мучьте меня больше!

Линдквист. Вы ревнуете к нему!

Элис пожимает плечами.

Линдквист. Так вот в чём дело?.. Поднимается и ходит по комнате.

Молчание.

Линдквист. Вы не читали утренней газеты?

Элис. К несчастью, читал!

Линдквист. Всю?

Элис. Нет, не всю!

Линдквист. Ах, так! Да?.. Тогда вам неизвестно, что Петр обручен?

Элис. Я этого не знал!

Линдквист. И даже с кем не знаете? Отгадайте!

Элис. Как я…

Линдквист. Он обручился с фрекен Алисой, и это выяснилось вчера на известном концерте, при чём ваша невеста фигурировала в качестве посредницы!

Элис. Зачем же было обставлять всё это такими тайнами?

Линдквист. Разве два молодых существа не имеют права иметь свои сердечные тайны от вас?

Элис. И ради их счастья я должен был выносить эту пытку!

Линдквист. Да! Страдая, все они трудились над созданием вашего счастья!.. Ваша мать, ваш отец, ваша невеста, ваша сестра. Сядьте поближе, я расскажу вам одну историю очень короткую.

Элис садится нехотя. В комнате становится светлее.

Линдквист. Это было около сорока лет тому назад! Я приехал в столицу молодым, одиноким, неизвестным и не имеющим знакомств – искать уроков. У меня был в общей сложности один талер, а дело было темным вечером. Так как я не знал ни одной дешёвой гостиницы, то стал расспрашивать прохожих, но никто не отвечал. Когда я дошел до крайнего отчаяния, подошел какой-то человек и спросил, о чём я плачу, я именно плакал, – я рассказал ему про свое горе! Тогда он свернул с своей дороги, проводил меня до одной гостиницы и в ласковых выражениях утешал меня. Когда я проходил через сени, распахнулась стеклянная дверь в какую-то лавку и ударилась о мой локоть, так что стекло разлетелось в дребезга. Взбешенный владелец лавки задержал меня и требовал уплаты и даже грозил позвать полицию. Представьте себе мое отчаяние, а в перспективе – ночь на улице. Доброжелательный незнакомец, видевший всё происшествие, вмешался в это дело, дал себе труд позвать полицию и спас меня! Этот человек был ваш отец. Так-то всё возвращается, даже добро. И ради вашего отца… я уничтожил свою претензию!.. Поэтому… возьмите эту бумагу… и оставьте у себя ваш чек! Встает. Так как вам трудно сказать спасибо, то я с тем и уйду, в особенности потому, что для меня очень мучительно получат благодарность! Направляется к двери в глубине. Вместо этого, идите сейчас же к вашей матери и освободите ее от беспокойства. С отклоняющим движением от Элиса, который хочет подойти к нему. Ступайте!

Элис торопливо уходит направо.

Дверь из глубины открывается. Входят Элеонора и Вениамин, спокойные, но угрюмые; увидев Линдквиста, в ужасе останавливаются.

Лидквист. Ну, карапузики, идите, не бойтесь… Знаете, кто я? Измененным голосом. Я великан из Разбойничьих гор, который пугает детей! Му! Му!.. Но я не так страшен! Поди сюда, Элеонора! Берет руками её голову и смотрит ей в глаза. У тебя славные глаза твоего отца, он был хороший человек, – только слабый – вот! – Целует ее в лоб. Вот так!