Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы"

Автор книги: Август Юхан Стриндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Кристина. Слава Богу!

Элис, поднимаясь. Он прошел мимо!.. Но он опять явится… Пойдем на солнце!..

Кристина. А обед у Петра?

Элис. Так как я еще не приглашен, то я отказываюсь! Да и какая радость ожидает меня там! Встретить вероломного друга! Мне было бы только больно за него, тогда как с своей стороны я его ничем не мог бы огорчить!

Кристина. Спасибо, что остаешься с нами!

Элис. В высшей степени рад остаться! Ты же знаешь. Ну, что же, идем?

Кристина. Да, вот сюда Уходить налево.

Элис, проходя мимо Вениамина, треплет его по голове. Крепись, паренек!

Вениамин закрывает лицо руками.

Элис берет ветку со стола и засовывает ее за зеркало.

Да, не с оливковой веткой прилетал голубь – с березовой! Уходит.

Элеонора входит из глубины; шестнадцатилетняя девушка, с косой вдоль спины. В руках у неё желтый нарцисс в горшке. Не замечая, или делая вид, что не замечает Вениамина, она берет с буфета графин с водою и поливает цветок, затем ставит его на обеденный стол, садится к столу прямо против Вениамина, смотрит на него и повторяет все его жесты.

Вениамин, удивленно смотрит на нее.

Элеонора, указывая на цветок. Знаешь, что это такое?

Вениамин, по-детски, простосердечно. Желтый нарцисс, я же знаю!.. Но кто же ты?

Элеонора дружелюбно, печально. В самом деле, кто я?

Вениамин, как выше. Меня зовут Вениамином, я живу здесь в пансионе у г-жи Гейст.

Элеонора. Вот как! А меня зовут Элеонорой, я дочь хозяйки этого дома.

Вениамин. Странно! здесь никогда не говорили о тебе.

Элеонора. О мертвых не говорят!

Вениамин. О мертвых?

Элеонора. В гражданском смысле слова я мертвая, потому что совершила очень дурной поступок.

Вениамин. Ты?

Элеонора. Да, я растратила сиротские деньги, это было бы еще ничего, потому что чужое добро в прок не пойдет, но то, что мой старик отец оказался виноватым и попал в тюрьму, – это, видишь ли, не простится никогда.

Вениамин. Так странно и так прекрасно говоришь ты… А я никогда и не думал о том, чтобы мое наследство могло быть несправедливо отнято.

Элеонора. Не следует связывать людей, нужно освобождать их.

Вениамин. Да, ты освободила меня от горечи быть обманутым.

Элеонора. Ты, значит, тоже сирота…

Вениамин. Да, и мне, вдобавок, достался жалкий жребий сидеть на шее у этих бедных людей по их же вине.

Элеонора. Не говори жестоких слов, а то я уйду своей дорогой; я так нежна, что не выношу ничего жестокого! Все-таки… ты всё это терпишь благодаря мне?

Вениамин. Благодаря твоему отцу.

Элеонора. Но это всё равно, потому что он и я – одно и то же лицо… Молчание. Я была очень больна… Отчего ты так печален?

Вениамин. Я потерпел неудачу!

Элеонора. И поэтому ты огорчен? «Плеть и наказание научают мудрости, и тот, кто ненавидит наказание, должен умереть…» Что у тебя за неудача?

Вениамин. Я оказался слабым в латинском правописании – хотя я был совершенно уверен.

Элеонора. Ах, да, был совершенно уверен, до того уверен, что мог биться об заклад, что всё окончится благополучно.

Вениамин. Разве я и это сделал?

Элеонора. Я могла бы подумать! Видишь ли, так вышло именно потому, что ты был так уверен.

Вениамин. По-твоему, это и было причиной?

Элеонора. Конечно, это! Спесь находит перед грехом!

Вениамин. Тогда я буду помнить это в следующий раз.

Элеонора. Правильно задумано, «Блаженны нищие духом».

Вениамин. Ты сектантка?

Элеонора. Да!

Вениамин. И верующая, конечно.

Элеонора. Да, и мне так представляется. И если бы ты говорил дурно о Боге, моем Благодетеле, я не сидела бы за одним столом с тобой!

Вениамин. Сколько тебе лет?

Элеонора. Для меня не существует ни времени, ни пространства; я всюду и нигде! Я и в тюрьме моего отца и в классной моего брата, я в кухне моей матери и в лавчонке моей сестры, там, далеко, в Америке. Когда у моей сестры всё благополучно, и торговля идет, я чувствую её радость; когда же дела у неё плохи, я страдаю, но больше всего скорблю, когда она поступает дурно. Вениамин, тебя зовут Вениамином, потому что ты самый младший из моих друзей… да, все люди – мои друзья… и если ты позволишь мне завладеть твоим сердцем, то я буду скорбеть и о тебе.

Вениамин. Слова, которые ты говоришь, собственно непонятны для меня, но, мне кажется, я постигаю смысл твоих мыслей! И теперь я хочу всего, что ты хочешь.

Элеонора. Хочешь тогда, для начала, перестать осуждать людей, даже изобличенных в преступлении…

Вениамин. Да, но я должен иметь для этого, какое-нибудь основание! Я изучал философию, видишь ли!

Элеонора. Ах, изучал! В таком случае, помоги мне уяснить себе мысль одного великого философа. У него вот что сказано: «Ненавидящие праведного должны сами стать преступными».

Вениамин. По логике выходит, что раз ненавидишь праведного, можно быть осужденным на преступление.

Элеонора. И что само преступление есть уже кара.

Вениамин. Это, действительно, глубокая мысль! Можно было бы подумать, что это сказал Кант или Шопенгауэр.

Элеонора. Не узнаешь!

Вениамин. В каком писании ты это прочла?

Элеонора. В священном писании!

Вениамин. Правда? Там так и сказано?

Элеонора. Какое же ты невежественное, оставленное без присмотра дитя! Если б я могла воспитать тебя!

Вениамин. Малютка!

Элеонора. Всё же в тебе нет ничего дурного! У тебя скорее вид доброго… Как зовут твоего учителя латинского языка?

Вениамин. Лектор Альгрен!

Элеонора встает. Я это запомню… Ах, моему отцу теперь очень тяжело! Они злы на него. Стоит неподвижно, будто прислушивается. Слышишь, как ноет в телефонных проволоках?.. это жестокие слова, которых нежная, ярко-красная медь не может перенести… и едва люди начинают клеветать друг на друга в телефон, медные струны плачут и жалуются… ожесточенно – и всякое слово заносится в книгу… и со окончанием веков придет расчет!

Вениамин. Как ты строга!

Элеонора. Не я, не я! Я не посмела бы! Я-то, я?!

Она идет к камину и открывает отдушину; достает несколько разорванных лоскутков белой почтовой бумаги.

Вениамин встает и заглядывает в лоскутки бумаги, которые Элеонора складывает на обыденном столе.

Элеонора про себя. Ах, люди так бестолковы… кладут свои тайны в камин… Куда бы я ни пришла, я первым делом направляюсь к камину! Но я этим никогда не злоупотребляю, на это у меня не хватило бы смелости, потому что мне пришлось бы поплатиться!.. Что же это Такое? Читает.

Вениамин. Письмо кандидата Петра, в котором он назначает свидание Кристине… Этого я давно ожидал!

Элеонора кладет руку на бумагу. Ах, ты, чего же ты ожидал? Скажи-ка, злой человек, верующий только в зло. Это письмо ведет только к добру, я же знаю Кристину, мою будущую невестку… И эта встреча должна предохранить моего брата Элиса от несчастья… Ты мне обещаешь, Вениамин, молчать?

Вениамин. Не думаю, чтобы я посмел говорить об этом!

Элеонора. Как несправедливы люди, когда у них тайны… Они считают себя мудрыми, а оказываются глупцами! Но что же я могу с этим поделать!

Вениамин. Почему же ты такая любопытная?

Элеонора. Видишь ли, в этом-то и моя болезнь, что я должна знать всё, иначе я неспокойна.

Вениамин. Знать всё?

Элеонора. Это – недостаток, которого я не могу побороть. А я вот знаю, о чём скворцы говорят.

Вениамин. Они же не могут говорить!

Элеонора. Разве ты не слыхал, как говорят ученые скворцы?

Вениамин. Да, то – ученые!

Элеонора. Значит, скворца можно-таки выучить говорить! А есть и такие, которые сами выучиваются говорить, ну, так сказать, самоучки… Они сидят вот и прислушиваются, понимаешь, а мы-то и не замечаем этого, вот они после и говорят. Я слышала недавно, когда шла сюда, как два скворца сидели и переговаривались.

Вениамин. Да ты шутишь? Что же они говорили?

Элеонора. А вот! «Петр», – сказал один. «Иуда», – сказал другой. «Все равно» – сказал первый. «Фи, фи, фи», – сказал второй. А ты заметил, что соловьи поют только вот тут, в саду глухонемых?

Вениамин. Да, я это знаю! Почему же это так?

Элеонора А потому, что те, кому дан слух, не слышат, что говорят соловьи; а глухонемые вот слышат!

Вениамин. расскажи еще сказку!

Элеонора. Да, если ты будешь расторопнее!

Вениамин. В чём расторопнее?

Элеонора. Ты никогда не должен запоминать мои слова и никогда не говорить, что сам ты тут так сказал, а там сказал так… Я буду говорить еще о птицах. Есть злая птица – мышелов; как видно из названия, она питается мышами. Но так как это – злая птица, то ей приходится ловить мышей с большим трудом. И поэтому она может произносить только одно слово, которое звучит, как кошачье «мяу!» И вот, едва сарыч скажет «мяу», как мыши возьмут и попрячутся… а сам сарыч не понимает, что он говорит, и часто без пищи остается, потому что он – гадкий! Хочешь слушать еще? Или мне говорить о цветах?.. Знаешь, когда я была больна, я приняла пилюлю из белены, особенность которой – превращать глаз в увеличительное стекло… Напротив того, белладонна действует так, что всё представляется в уменьшенном виде… Хорошо, а еще вот я могу видеть дальше, чем другой; я могу видеть звезды среди белого дня!

Вениамин. Но ведь звезд на небе нет?

Элеонора. Какой ты смешной! Звезды всегда на небе… вот я сижу и смотрю на север, на Кассиопею… в виде она расположена посреди Млечного Пути… а ты можешь ее видеть?

Вениамин. Нет, не могу!

Элеонора. Так вот, заметь теперь, что один человек может видеть то, чего другой не видит… поэтому не особенно доверяй своим глазам. Теперь я буду говорить об этом вот цветке, что на столе… Это – дикий нарцисс, растет он в Швейцарии. Чашечка у него пропитана солнечным светом, оттого он и желтый и унимает всякую боль… Я недавно проходила мимо цветочного магазина, увидела его и захотела подарить брату Элису… Когда я хотела войти в лавку в дверь с улицы, она оказалась запертой… сегодня ведь день конфирмации. Но я же должна была иметь цветок… я вынула свой ключ и попробовала… и, можешь себе представить, мой дверной ключ подошел… И я вошла… Да, ты понимаешь тихую речь цветов? Каждый запах выражает целое множество мыслей, и эти мысли овладели мной, и своими увеличительными глазами я проникала в сокровенные ткани их, куда не проникал никто. И цветы говорили со мной о своей скорби, которую причиняет им неразумный садовник, я не говорю – безжалостный, потому что он только неразумен!.. Затем положила крону и свою карточку на прилавок – взяла цветок и ушла.

Вениамин. Так необдуманно! Представь себе, спохватятся цветка, а денег не найдут?

Элеонора. И то правда! Ты прав.

Вениамин. Ведь монета может затеряться, и если найдут только твою карточку, ты пропала!

Элеонора. Но ведь никто же не подумает, что я хотела что-нибудь унести?

Вениамин пристально смотрит на нее. Не подумает?

Элеонора смотрит на него и встает. Ах! Я знаю, что ты хочешь сказать! Каков отец, такова и дочь! Как необдуманно я поступила! Как необдуманно! Ну! Чему быть, тому не миновать! Садится. И пусть!

Вениамин. Этого-то уж нельзя поправить…

Элеонора. Молчи! говори о чем-нибудь другом!.. Лектор Алгрен… Бедный Элис! Бедные все мы! Но ведь теперь Пасха, и мы должны страдать. Да, завтра концерт! Дают Гайдна! Семь слов на кресте! «Мать, вот твой Сын!» Плачет, закрыв лицо руками.

Вениамин. Что за болезнь была у тебя?

Элеонора. Это болезнь не смертельная, а во славу Божию! «Я ждала добра, а пришло зло! ждала света, а пришла темнота…» Каково было твое детство, Вениамин?

Вениамин. Не помню. Тяжелое. А твое?

Элеонора. У меня никогда не было детства! Я родилась старухой. Я знала всё, когда родилась, а когда чему-нибудь училась, то как бы только вспоминала… Я знала людскую… бессмысленность и людское неведение, когда мне было четыре года, и поэтому со мною обращались так дурно!

Вениамин. Обо всём, что ты говоришь, мне кажется, я тоже думал!

Элеонора. И ты тоже думал!.. Почему ты решил, что моя монета должна пропасть в цветочном магазине?

Вениамин. А потому, что дурное никогда не может не случиться!

Элеонора. Ты это тоже заметил?.. Тише, теперь кто-то идет! Смотрит в глубину. Я слышу… Элис!.. Ах, милый!.. Мой единственный друг на земле!.. Она становится сумрачной. Но… он не ждет меня! Он не будет рад видеть меня. Нет, не будет!.. Конечно, нет! – Вениамин, Вениамин, будь дружелюбен и радостен, когда придет мой бедный брат. Раз я уж пришла сюда, то ты предупреди его о моем приходе. Только без жестоких слов; мне это так больно, слышишь! Дай мне руку!

Вениамин протягивает ей руку.

Элеонора целует его в голову. Так! Теперь ты мой маленький брат! Да благословит и хранит тебя Господь! Уходит налево и мимоходом дружески гладит пальто Элиса по рукаву. Бедный Элис!

Элис из глубины, озабоченный.

Гейст из кухни.

Элис. А вот и мамочка!

Гейст. Это ты? Я как будто слышала чей-то чужой голос!

Элис. А у меня новости! Встретил на улице адвоката!

Гейст. Да ну?

Элис. Дело должно теперь перейти в высшую инстанцию… и, чтобы выиграть время, я должен прочитать все касающиеся дела бумаги.

Гейст. Ну., ты это сделаешь сейчас же!

Элис, указывая на кипу бумаг на письменном столе. Ах! Я думал, это кончилось; а тут я должен снова перестрадать все эти ужасы – все свидетельские показания, доказательства! Опять сначала!

Гейст. Да, но таким-то путем он будет оправдан в апелляционном., суде.

Элис. Нет, мама; он же сознался!

Гейст. Так-то так, но может оказаться несоблюдение формы в чем-нибудь, так сказал мне в последний раз адвокат, когда я говорила с ним!

Элис. Он сказал это, чтобы утешить тебя!

Гейст. А на обед ты не пойдешь?

Элис. Нет!

Гейст. Ну вот, опять раздумал!

Элис. Ну да!

Гейст. Это же нехорошо!

Элис. Знаю, но меня всегда кидает, как щепку прибоем.

Гейст. А мне ясно показалось, будто я слышу чей-то чужой голос, и будто бы начинала его узнавать! – Ну, значит, ослышалась! Указывая на пальто. Пальто нельзя здесь вешать, я же говорила. Уходит направо.

Элис идет налево, замечает на столе нарцисс. Вениамину. Откуда этот цветок?

Вениамин. Тут с ним приходила одна молоденькая девушка.

Элис. Девушка! Это еще что? Кто же она?

Вениамин. Тут была…

Элис. Тут была… моя сестра?

Вениамин. Да.

Элис опускается в стул у обеденного стола. Молчание.

Элис. Ты говорил с ней?

Вениамин. О, да!

Элис. Боже мой, не слишком ли рано это!.. Она сердилась на меня?

Вениамин. Она? Нет, она была так мила, так мила!

Элис. Удивительное дело!.. Говорила обо мне? Она была очень зла на меня?

Вениамин. Да нет же, напротив! Она сказала, что вы были её лучшим, единственным другом на земле…

Элис. Какая странная перемена!

Вениамин. А когда она уходила, она погладила ваше пальто, вон то, по рукаву.

Элис. Ушла? Куда она ушла?

Вениамин, указывая на левую дверь. Туда!

Элис. Значит, она там? Вениамин. Да.

Элис. У тебя такой радостный приветливый вид, Вениамин.

Вениамин. Она так ласково говорила со мной…

Элис. О чём она говорила?

Вениамин. рассказывала сказки, очень много говорила о религии…

Элис встает. Это и обрадовало тебя?

Вениамин. Да!

Элис. Бедная Элеонора, она так несчастна сама, а другим может сообщать радость! Уходит налево, приостанавливается. Боже, помоги мне!

Занавес.

Действие II

Страстная пятница. Музыка перед этим действием: Гайдн. Sieben Worte. Largo № I. Pater, dimitte illis.

Та же декорация, но занавески опущены и снаружи освещены газовыми фонарями. Висячая лампа зажжена, на обеденном столе стоит горящая убавленным светом фотогеновая лампа. Огонь в камине.

У рабочего стола сидят Элис и Кристина, ничем не заняты. За обеденным столом сидят Элеонора и Вениамин, друг против друга, и читают, имея лампу посередине.

На плечи Элеоноры накинута шаль.

Все одеты в черное; у Элиса и Вениамина белые галстуки.

На письменном столе разложены судебные бумаги. На рабочем столе стоит нарцисс. На обеденном – старые часы. На занавесках то и дело мелькают тени проходящих по улице.

Элис вполголоса. Кристина Да, страстная пятница! Но как она ужасно тянется! И снег лежит на мостовой, как солома перед домом умирающего; все звуки смолкли, исключая гудения органа, которое я слышу даже здесь…

Кристина. Мамаша, конечно, пошла к вечерне…

Элис. Да, потому что к обедне она не решалась… людские взгляды причиняют ей страдание…

Кристина. Странное дело с этими людьми; они требуют, чтобы все мы попрятались, они думают, что так уж следует…

Элис. Да, и, пожалуй, это вполне законное требование…

Кристина. За промах одного человека делая семья проклята…

Элис. Да, как есть!

Элеонора придвигает лампу к Вениамину, чтобы ему было виднее.

Элис, указывая на Элеонору и Вениамина; Посмотри нянях!

Кристина. Разве это не мило!.. Да еще в каком ладу они живут!

Эли с. Какое счастье, что Элеонора так спокойна Ах, если б только это могло продолжаться!

Кристина. А почему же и нет?.

Элис. Потому… что счастье обыкновенно не может столько длиться! В такой день я боюсь всего!

Вениамин тихо придвигает лампу к Элеоноре, чтобы ей было виднее.

Кристина. Посмотри на них!

Элис. Ты заметила, как Вениамин переменился! Его затаенное упрямство уступило место тихому подчинению…

Кристина. Подумай, как она очаровательна во всём своем существе – не найдешь даже подходящего слова!

Элис. И привела с собой ангела мира, который невидимым образом бродит кругом и навевает тихий покой… Сама мать обнаружила спокойствие, увидев ее, спокойствие, какого я и не ожидал.

Кристина. По-твоему она совсем поправилась?

Элис. Да, если бы только не эта повышенная чувствительность. Вот она сидит, читает Историю Страстей Господних и плачет иногда.

Кристина. Ну, помню, тем же самым и мы занимались в школе, по средам во время поста…

Элис. Не говори так громко, она так хорошо слышит!

Кристина. Только не теперь! Сейчас она за тридевять земель!

Элис. Ты не заметила, что Вениамин стал несколько степеннее, важнее во всех своих движениях?

Кристина. Страдание, радость всё опошляет.

Элис. А, пожалуй, тут скорее… любовь! Тебе не кажется, что они тут чуточку…

Кристина. Тише, тише, тише… не трогай крыльев мотылька! А то он улетит своей дорогой!

Элис. Они всё посматривают друг на друга и только делают вид, что читают, потому что, насколько я слышу, ни один лист не шевельнется.

Кристина. Тише!

Элис. Видишь, теперь она не в силах совладать с собой…

Элеонора встает, идет к Вениамину и кладет свою шаль ему на плечи. Вениамин слегка противится, но повинуется; после этого Элеонора идет назад, садится и передвигает лампу на сторону Вениамина.

Кристина. Бедная Элеонора, она и не знает, как она доброжелательна.

Элис, встав. Ну-с, я возвращаюсь к своим судебным делам.

Кристина. Ты видишь хоть какую-нибудь цель в этом чтении?

Элис. Только одну: поддержать в матери надежду! Но хотя я делаю только вид, что читаю, при всём этом слово становится все-таки тернием, пронизывающим мои глаза до глубины. Свидетельские показания, цифровые данные, сознание отца… Как вот тут: «обвиняемый сознался со слезами на глазах»… Столько слез, столько слез. А эти бумаги… с этими их гербами, напоминающими фальшивые кредитки или тюремные замки; а шнуры и красные печати… Они похожи на пять Христовых ран… выводы, которые никогда не приводят к концу, вечная пытка… Занятие на Страстную пятницу… Вчера сияло солнце, вчера мы ехали в деревню, в мечтах… Кристина… подумай, как бы нам не пришлось остаться на лето здесь.

Кристина. Тогда надо бы скопить побольше денег… но это же скучно!

Элис. Я бы не пережил этого ни за что… Три лета я прожил здесь… всё равно, что в гробу. Самый полдень, а перед глазами длинная серая улица извивается, как траншея… Ни одного живого человека, ни лошади, ни даже собаки… Из отверстий помойных ям выбегают крысы, потому что кошки и те на дачах… А перед окнами-шпионами корпят какие-то городские домоседы и высматривают платье своего ближнего… «Вон, вон тот ходит в зимнем!» Следят за стоптанными на бок башмаками своего ближнего, за его недостатками… Из квартир для бедных выползают калеки, которые прятались перед тем, люди без носов и ушей, озлобленные, несчастные люди… Они сидят на больших аллеях и греются на солнце, точь в точь, как если бы они завоевали город… и там, где недавно играли милые нарядные дети под нежный веселящий говор красивых матерей, там теперь слоняются толпами оборванцы, которые бранятся и мучают друг друга… Я помню такой Иванов день два года тому назад!

Кристина. Элис! Элис! Смотри вперед, вперед!

Элис. Разве там светлее?

Кристина. Будем надеяться!

Элис садится у письменного стола. Лишь бы только снег перестал падать на дворе! И можно было бы выйти походить!

Кристина. Дорогой мой, вчера вечером тебе хотелось темноты, чтобы нам укрыться от людских взглядов… «Темнота так прекрасна, так благодетельна», сказал ты; «она словно набрасывает покров на голову!»

Элис. Так вот видишь, как бы там ни было, несчастье одинаково тяжело… Читает свои бумаги. Но что хуже всего в этом процессе, так это – наводящие вопросы об образе жизни моего отца… Тут вот сказано, что мы задавали блестящие вечера… Один свидетель утверждает, что отец пил!.. Нет, это слишком! Я больше не в силах!.. Но при всём этом я должен… дойти до конца!.. Тебе не холодно?

Кристина. Нет, но и не тепло!.. А Липы всё еще нет?

Элис. Она же у исповеди, как тебе известно.

Кристина. А мама ведь скоро вернется?

Элис. Я всегда боюсь, когда она возвращается из города, потому что она столько наслышалась и столько насмотрелась… и всё это дурно.

Кристина. В вашей семье особенное чувство подавленности.

Элис. Потому что, кроме подавленных людей, никто больше не желает водить знакомства с нами! Радостные травили нас!

Кристина. А вот и магма идет через кухню!

Элис. Не выходи при ней из терпения.

Кристина. И не подумаю! Трудненько ей приходится со всеми нами! Только я ее не понимаю.

Элис. Она всячески скрывает свой позор, как только может, и поэтому ее и не разберешь. Бедная мама!

Гейст одета в черное, с молитвенником и носовым платком в руке. Добрый вечер, детки!

Все, кроме Вениамина, который приветствует ее молча. Добрый вечер, мамочка!

Гейст. И все-то мы в черном, точно траур у нас.

Молчание.

Элис. Что, снег всё еще идет?

Гейст. Да, слякоть! У вас тут холодно! Подходит к Элеоноре и гладит ее. Ну, моя девчурка, ты, вижу, всё читаешь да изучаешь? Вениамину. А за одно уж и ты учишься!

Элеонора берет руку матери и подносит ее к губам.

Гейст, подавляя свое волнение. Так, деточка! так, так!

Элеонора. Ты ходила к вечерне, мама?

Гейст. Да, служил младший священник, только я не люблю его.

Элеонора. Встретила кого-нибудь из знакомых?

Гейст присаживается к рабочему столу. Лучше было бы мне никого не встречать!

Элеонора. Тогда я знаю, кого…

Гейст. Линдквиста! Он прямо подошел ко мне…

Элис. Какая жестокость, какая жестокость.

Гейст. Справлялся, как наши дела… и представь себе мое изумление, он спрашивал, можно ли ему сделать визит вечером.

Элис. Накануне праздника?

Гейст. Я ничего не ответила! И он принял мое молчание за согласие! Молчание. Должно быть, он уже где-нибудь поблизости.

Элис, вставая. Здесь? Теперь?

Гейст. Он сказал, что хочет передать какую-то бумагу, которая и заставляет его торопиться.

Элис. Он хочет взять мебель.

Гейст. Но у него был такой чудной вид… я его не поняла!

Элис. Так пусть приходит. По-своему он прав, и нам остается только преклониться. Мы должны принять его подобающим образом, когда он пожалует.

Гейст. Только я постараюсь не видать его!

Элис. Да, ты можешь не выходить из комнаты…

Гейст. Но мебели он не получит. Что мы, должны жить на дворе, что ли, раз он увезет все вещи? Нельзя же оставаться в пустой квартире! Вот что!

Элис. У лисиц есть норы, у птиц – гнезда… а тут бесприютные, живущие в лесу.

Гейст. Там место разбойникам, а не честным людям.

Элис у письменного стола. Ну-с, мамочка, я читаю!

Гейст. Нашел какую-нибудь неправильность?

Элис. Нет, да я думаю, что никакой и не окажется!

Гейст. Но я недавно встретилась с городским нотариусом, он сказал, что какое-нибудь несоблюдение формы непременно должно оказаться: незаконный свидетель, недоказанное утверждение или противоречие. Ты, должно быть, недостаточно внимательно читаешь!

Элис. Ах, мама, это же так мучительно…

Гейст. Вот что еще, недавно я тут встретила городского нотариуса – правда, я об этом уже говорила – и он рассказал про одну кражу со взломом, которая была совершена у нас в городе вчера среди белого дня.

Элеонора и Вениамин прислушиваются.

Элис. Кража со взломом? Здесь в городе? Где же?

Гейст. Это, якобы, произошло в цветочном магазине на Монастырской. Только это было очень чудно с начала до конца. Дело было вот как: торговец запер свою лавку, чтобы отправиться в церковь, где его сын… а, может быть, и дочь, должна была конфирмоваться. А когда вернулся домой, около трех, а, может быть, и около четырех, ну, да это и не важно… да, то дверь в магазине была отперта, а цветов недоставало, массы цветов, и, в частности, желтого тюльпана, на что он прежде всего и обратил внимание!

Элис. Тюльпана! Я боюсь, не был ли то нарцисс!

Гейст. Нет, тюльпан; это уж вернее верного. Ну вот, и полиция теперь всё время на ногах.

Элеонора встает, как бы желая говорить, но Вениамин подходит к ней и что-то шепчет.

Гейст. И подумать только, совершить кражу со взломом в самый великий четверг, когда молодежь конфирмуется… Одни мерзавцы, весь город! И вот почему невинные люди сидят в тюрьме.

Элис. И никто не заподозрен?

Гейст. Нет. Но и чудной же был вор, потому что денег из кассы он не взял ни гроша!..

Кристина. Ах, только бы этот день кончился!

Гейст. И только бы Лина вернулась!.. Да, я слышала разговор о вчерашнем обеде у Петра! Сам губернатор пожаловал.

Элис. Меня это удивляет, потому что Петр всегда был против губернаторской партии!

Гейст. Ну, значит, он теперь переменился.

Элис. Видно, его недаром зовут Петром.

Гейст. Что же ты имеешь против губернатора?

Элис. Это же ходячая помеха! Он мешает во всём; помешал делу народного университета, помешал воинским упражнениям молодежи, хотел помешать невинным кружкам, прекрасным летним школьным колониям… помешал и мне!

Гейст. Вот этого я не понимаю… ну, да это всё равно. Во всяком случае, губернатор говорил речь… а Петр благодарил…

Элис. …был тронут, предполагаю, отрекался от своего учителя и говорил: «Я не знаю этого человека!» И снова пропел петух! Разве Понтий, по прозвищу Пилат, не назывался губернатором? Элеонора делает движение, как бы желая говорить, но успокаивается.

Гейст. Ты не должен быть так резок, Элис. Люди – люди, к тому же их приходится иметь на шее!

Элис. Тише! Я слышу шаги Линдквиста!

Гейст. Ты можешь слышать шаги по снегу?

Элис. Я слышу, как его палка стучит о камни, и его кожаные калоши!.. Уходи, мама!

Гейст. Нет, я останусь, я должна ему сказать кое-что!

Кристина. Милая мама, уходи! Это же слишком тяжело!

Гейст встает, потрясенная. День, в который я родилась, лучше бы совсем изгладить из памяти!

Элеонора с криком ужаса. Мама!

Гейст. Боже мой, зачем ты оставил меня! И моих детей! Уходит налево.

Элис, прислушиваясь. Остановился!.. Быть может, думает, что сегодня не время… или слишком бесчеловечно… Но он, конечно, этого не думает; человек, который мог писать такие ужасные письма! И всегда на синей бумаге – и с этих пор я не могу видеть синего письма без того, чтобы не дрожать!

Кристина. Что ты намерен сказать, что ты намерен ему предложить?

Элис. Не знаю! Я потерял всякое присутствие духа, всякое соображение… Не пасть же мне перед ним на колени, не просить же помилования… Ты слышишь его шаги? Я не слышу ничего, кроме крови, которая шумит у меня в ушах!

Кристина. Будем ожидать самого худшего! Он возьмет всё…

Элис. Идет хозяин дома и хочет получить долг, который я не могу выплатить… Он хочет получить долг, а стоимость мебели не превышает даже платы за наем!

Кристина, выглянув на улицу из-за занавески. Да его больше нет здесь! Он ушел!

Элис. Ох!.. Знаешь, беззаботная покорность матери для меня мучительнее, чем её гнев!

Кристина. Её покорность просто-напросто деланная или воображаемая. В её последних словах звучало что-то в роде рычания львицы. Ты видел, какой великой она стала?

Элис. Знаешь, когда я вот думаю о Линдквист, то он мне представляется добродушным великаном, который хочет только попугать детей! Как это могло прийти мне в голову?

Кристина. Мысли приходят и уходят…

Элис. Какое счастье, что я не был вчера на обеде… Мне непременно пришлось бы сказать речь против губернатора и, таким путем, я погубил бы всё и для себя и для нас! Это было большое счастье!

Кристина. Вот видишь!

Элис. Спасибо за совет. Ты знала своего Петра!

Кристина. Моего Петра!

Элис. Я хотел сказать… моего! Смотри, теперь он снова здесь! Горе нам!

На занавеске видна тень человека, который нерешительно приближается. Тень мало-помалу увеличивается и становится гигантскою. Все приходят в величайшее беспокойство.

Элис. Великан! Вон великан, который готов проглотить нас!

Кристина. Ну, это смешно, как в сказках!

Элис. Я больше не могу смеяться!

Тень уменьшается и исчезает.

Кристина. Посмотри на палку, и непременно захохочешь!

Элис. Ушел. Да, теперь я вздохну, потому что теперь-то он уже не вернется назад раньше, чем завтра! Ух!

Кристина. А завтра солнышко засияет, потому что завтра вечер перед восстанием из мертвых, и снег растает, и птицы запоют.

Элис. Говори, говори еще! Я вижу всё, о чём ты говоришь.

Кристина. А если бы ты мог заглянуть в мое сердце, если б ты мог видеть мои мысли, мои добрые намерения, мою самую затаенную молитву, Элис, Элис, ты бы тогда… Останавливается.

Элис. Тогда бы что, скажи?

Кристина. Ну… тогда бы я… просила тебя об одной вещи.

Элис. Говори!

Кристина. Это – опыт! Элис, думай, что это просто опыт!

Элис. Опыт! Испытание? Ну, ну!

Кристина. Позволь мне… Нет, у меня не хватает смелости! Это может принять дурной оборот. Элеонора прислушивается.

Элис. Зачем ты меня мучаешь?

Кристина. Мне придется раскаяться, я это знаю!..

И пусть! Элис, позволь мне пойти вечером в концерт.

Элис. В какой концерт?

Кристина. Гайдн: Семь слов на кресте, в соборе!

Элис. С кем?

Кристина. С Алисой.

Элис. И?..

Кристина. Петром!

Элис. С Петром?

Кристина. Ну вот, ты уж и насупился!.. Я раскаиваюсь, но теперь уже поздно!

Элис. Да, поздненько! Но объяснись же!

Кристина. Я же предупредила тебя, что мне нельзя объяснить, и поэтому я прошу твоего бесконечного доверия.

Элис кротко. Иди! Я полагаюсь на тебя; но при всём этом мне больно, что ты ищешь общества предателя!

Кристина. Я это понимаю! Но ведь это же испытание!

Элис. Выдержать которое у меня нет сил!

Кристина. Ты должен!

Элис. Я хочу, но я не могу! Во всяком случае, ты должна идти!

Кристина. Твою руку!

Элис подает руку. Вот она!

Звонят в телефон.

Элис у телефона. Таяло!.. Никакого ответа!.. Галло!.. Отвечают моим же собственным голосом!.. Кто говорит… Вот удивительно, я слышу свой собственный голос, как эхо!