Текст книги "Комиссар Хольмг. Становление (СИ)"

Автор книги: Атия Хольмг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Он шел на отвратительный запах гниющей плоти, тошнотворный и марающий своей нечистотой, обволакивающий покрытое потом тело, затекающий в ноздри и под веки. Ноги вязли в этом тлетворном запахе, но Барро продолжал идти, борясь с желанием убежать отсюда, как можно дальше и никогда, никогда не возвращаться. Инквизитор остановился и осторожно повел носом. Запах усиливался, хоть это и казалось невозможным. Однако этот факт свидетельствовал, что он идет в правильном направлении и, судя по интенсивности запаха, его цель была уже совсем близко.

Барро остановился, переводя дух, с трудом сдерживаясь, чтобы не закашляться. Этого нельзя было допустить. Ни малейшего звука. В противном случае звук смешается с запахом, и его выбросит из призрачного мира в мир реальный. Тогда ему придется начинать свои поиски с начала, а на это уже не хватит ни сил, ни времени. Вспомнив о времени, Барро почувствовал, как у него засосало «под ложечкой». Время было еще одной величиной, которую нельзя было смешивать с запахами и звуками. Величиной сложной и непостоянной, не поддающейся никакому контролю, даже частичному.

В этот момент Алонсо замер, быстро выбрасывая из своего разума все лишнее, заботливо оставляя лишь запах. Путеводную нить, которая должна была его вывести к самому сердцу культа. И его старания увенчались наконец успехом. Запах достиг своего апогея и начал приобретать форму.

Нет, он не стал зрительным образом, но за то время, что Барро изучал и развивал свою способность «читать варп», как говорил его ныне покойный наставник инквизитор Теодор Ренвель, Алонсо научился перекладывать те ощущения, через которые он «читал», на зрительные образы. Это происходило само собой, где-то в глубинах его подсознания, и когда он выныривал обратно в реальный мир, оставались только эти картины. Память о других ощущениях стиралась. Эту способность Барро считал Благословением Самого Императора и не переставал благодарить Его за то, что не помнит всей той мерзости, через которую ему доводилось продираться в своих изысканиях и поисках.

Инквизитор повернул вслед за объемным запахом. Его гротескно раздувшееся, неряшливое тело, колыхнулось, разливая вокруг себя удушливый смрад перепрелого пота и бесконечной духоты. Это означало, что Алонсо спускается на нижние уровни, в противовес подъему, которому сопутствовал, как правило, холодный и свежий запах кислых, недозрелых фруктов.

Наконец запах остановился, сливаясь с местом, частью которого он являлся. Там, в глубинах какого-то здания (запах разлагающегося мяса и Меддинской низинной ванили), прятался его Носитель. Носитель пропитал собой все крохотное пространство вокруг и стремился покинуть свою темницу, выскользнуть на поверхность, чтобы там заполнить собой весь город, а следом – и всю планету. Этот Носитель хоть и был схож со своим предшественником, который гнездился в Неморисе, все же отличался. Он имел свой характер, волнительный и постоянно раздраженный, как у капризной аристократки; а также, обладал повышенной плотностью и чуть большей стойкостью. А еще этот Носитель был уверен в своем скорейшем завоевании пространства, каким бы огромным оно ни оказалось в реальности.

Барро сглотнул, сдерживая позыв рвоты. Носитель издевательски хохотнул. Этот низкий (да, определенно, они находились глубоко под землей), гортанный звук (раньше в здании, скорее всего, проживали люди, вероятнее всего, рабочие) со всей силы резанул инквизитора по солнечному сплетению. Барро задохнулся. Остатками пошатнувшегося разума он попытался уцепиться за кружево нереальности. Но тонкое, оказавшееся противно влажным и в то же время – удивительно скользким, полотно начало рваться, и Алонсо вывалился в реальный мир, не в силах сделать хотя бы один вдох.

…Он рухнул на колени с побагровевшим лицом, вздувшимися на лбу венами и сведенными от напряжения конечностями, несмотря на старания Лонгина, Веданы и Накира его удержать. Следом за инквизитором, рухнули на мраморный пол и все три его «зарядные батареи», благодаря помощи которых Барро удалось проделать всю осуществленную им работу. На бинтах, скрывающих предплечья инквизитора, проступила кровь из многочисленных лопнувших капилляров, и Алонсо, подобно выброшенной на берег рыбе, несколько раз открыл рот, силясь вдохнуть. И когда ему это наконец удалось, и Барро тяжело задышал, откашливаясь, вместе с хрипами из его гортани вырвалась струйка желчи, вытолкнутая зашедшимся в спазме желудком.

– Ведана… – простонал он. – Я… нашел… их…

Инквизитор снова зашелся хриплым кашлем. Но потом смог сделать несколько глубоких вздохов, после чего заговорил чуть более ровно.

– Место ритуала… – Алонсо почувствовал, как сознание его начинает уплывать. – Такое же, как в Неморисе…

Еще одна попытка еретиков прорваться в административный центр завершилась провалом, но она не оказалась бессмысленной. Словно подчиняясь чьей-то неумолимой воле, одержимые хаосом люди бросались на стены и тех, кто их отстаивал, готовые пожертвовать собой, лишь бы вместе с ними погибло как можно больше защитников Рэкума. И к тому моменту, когда волны еретиков прекратили накатываться одна за одной в попытках сломить линию обороны, разделяющую город на двое, стало понятно, что следующую атаку сдержать не удастся.

Риссан осторожно приоткрыл дверь в спальню губернатора. Затем медленно ступил на мягкий ковер, утопая в его высоком ворсе, и замер. Мягкий жемчужно-кремовый свет, исходящий от лампы, озарял почерневшее бурое пятно посреди ковра и кровавые следы, расходящиеся от него в разные стороны. Кровавые штрихи встречались повсюду, куда только не падал взгляд слуги. И на бледных шторах, плотно закрывающих огромные оконные витражи, и на полупрозрачной поверхности прикроватного столика. Они шли дальше, по упавшему на пол, блистающему богатством золота и индиго, роскошному покрывалу, и по брошенному рядом с ним пеньюару тончайшего розового шелка. Риссан инстинктивно попятился назад. Его блуждающий, ошеломленный взгляд скользнул дальше и уперся в труп женщины, раскинувшийся на подушках. Почерневшее лицо обрамляли выбившиеся из-под головного убора пряди светлых волос, а от лазоревой простыни, покрывающей грудь и живот мертвеца, расходилось застывшее пятно буро-коричневого цвета.

«Нет!» – воскликнул про себя Риссан, делая еще один шаг назад, едва не упав при этом.

Он выбежал из покоев губернатора и тяжело сглотнул, унимая охватившую его дрожь. Затем постоял еще с минуту на месте и решительно заспешил по лестницам, ведущим вниз, прочь из Дворца.

Через полчаса слух о том, что губернатор покончила с собой, разлетелся по всему Рэкуму.

День двадцать третий

ДЕНЬ 23

РЭКУМ. ПОСЛЕ ЗАКАТА

Ночной холод медленно пробрался за пазуху. Уэбб поежился, вздрогнул и резко открыл глаза. На темном и почему-то казавшемся грязным и замаранном небе, тускло поблескивали звезды. Уэбб почувствовал, как в затылке поднимается волна жара и разливается к вискам, превращаясь в маленькие острые молоточки. Как их частые удары из острого и неровного рваного пунктира превращаются в одну сплошную линию боли. Голова закружилась. Уэбб понимал, что это последствия контузии, полученной им во время прошлой атаки, когда рядом с ним разорвался взрыв пакет, брошенный за стены кем-то из еретиков. Однако такое понимание не приносило ему облегчения.

«Пусть будут прокляты все культисты, от первого до последнего», – подумал он с ненавистью, повторяя про себя литанию стойкости.

Но головная боль от этого не уменьшалась, лишь подкатила тошнота к горлу.

«Император, дай мне силы исполнить свой долг», – взмолился Уэбб, чувствуя, что силы его вот-вот оставят.

Словно в ответ на эту молитву стучащая по вискам боль притупилась и постепенно сошла «на нет». И только к самому концу его дежурства опять проявила себя с новой силой. Поэтому, когда Уэбба и еще нескольких гвардейцев, наконец, сменили на посту, он едва добрел до своей лежанки. Уэбб не успел опуститься на ее грубую, покрытую брезентом, поверхность, как от ворот донеслись крики и выстрелы. И почти сразу за этим прогремел взрыв.

«Защити нас, Император», – успел подумать Уэбб, вскакивая.

Но, неожиданно для него самого, его колени стали ватными, глаза налились кровью, так что он перестал что-либо видеть, а в голове, мгновенно налившейся свинцом, началось гудение, постепенно перерастающие в настоящий набат. Превозмогая боль, слабость и головокружение, из последних сил Уэбб сделал еще несколько шагов по направлению к воротам. Сквозь гул и гвалт, обрушившийся на него со всех сторон, он смог различить голос одного из комиссаров.

– Ни шагу назад! Держать оборону!

«Держать оборону», – повторил про себя Уэбб, силясь добраться до ворот и стараясь проморгаться, чтобы вернуть себе внезапно исчезнувшее зрение. Но, как он ни старался, лиловые пятна, по-прежнему, застилали ему взор.

Последним, что он почувствовал, стала ударная волна от следующего взрыва, повалившая его на рокрит и принесшая благословенное забытье.

Кимдэк повернул голову и посмотрел на ворота, отделяющие рабочие кварталы от «верхнего города». Он не мог сказать, что привлекло его внимание. Это было сродни предчувствию. А через секунду, ворота взорвались каскадом стальных брызг, и оскверненные хаосом люди с ревом, полным ненависти, рванулись в образовавшуюся брешь, подобно несущейся с вершины горы лавине, мгновенно заполняя собой центральные улицы города. Они прокладывали себе путь всем, что можно было использовать как оружие и просто голыми руками. Завладевшее душами людей безумие хаоса гнало своих новоиспеченных рабов вперед, под залпы лазганов и огнеметов.

– Ни шагу назад! – закричал Кимдэк.

Болт-пистолет оказался в его руке раньше, чем он успел об этом подумать.

– Держать оборону!

Но его крик потонул в череде взрывов, раздавшихся вслед за первым. Брешь, сквозь которую прорвались охваченные ненавистью и безудержным желанием убивать бунтовщики, стала еще шире, исторгнув из себя новый поток людей. И хотя они падали, встреченные шквалом огня, по их извивающимся в предсмертных судорогах телам, продолжали идти все новые и новые одержимые. Незримые плети бога перемен хлестали их и без того иссеченный разум, повелевая убивать даже в агонии.

– Собраться! – закричал Кимдэк, понимая, что, если сейчас повести в контратаку, атака культистов задохнется.

Краем глаза, он отследил, как на правом фланге во главе группы гвардейцев держит оборону Атия Хольмг, не давая еретикам продвинуться ни на шаг вперед. И что со стороны Храма к ним на выручку спешат еще бойцы.

«Отбросим», – расстреляв боезапас болт-пистолета, Кимдэк выхватил меч, вкладывая в клинок всю мощь своей воли.

Он не почувствовал боли, когда выстрел одного из культистов, вооруженного лазганом, пробил ему горло.

«Обязательно отбросим», – подумал он, нанося еще один удар внезапно потяжелевшим мечом, видя, как гвардейцы начинают теснить проклятых культистов обратно к воротам.

«Император смотрит на нас», – он хотел сказать это вслух, но не смог. Из разорванной трахеи сильными толчками выходила кровь. Постепенно толчки становились медленнее и глуше, а звуки боя отдалились настолько, что он перестал понимать, что происходит. Пересиливая себя, Кимдэк сделал шаг вперед, чтобы вернуться в гущу сражения, и увидел прямо перед собой Золотой Трон. Его неземное свечение наполнило душу таким восторгом, какого Кимдэку никогда не доводилось испытывать. Дыхание перехватило. И тогда комиссар Джонас Кимдэк понял, что получил право остановиться, потому что прошел весь путь до конца. До самого Золотого Трона.

День двадцать четвертый

ДЕНЬ 24

РЭКУМ. ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Она с трудом открыла глаза. Перед затуманенным взором все плыло, не давая сосредоточиться. Правый бок нещадно пульсировал болью, голова кружилась. Последнее, что Атия помнила, это как она успела развернуться, чтобы уйти от удара, нацеленного в голову, и после этого еще несколько раз выстрелить, прежде чем силовая дубина врезалась в правый бок, заставив ее упасть на колено. Она еще попыталась подняться, когда следующий, в то же место, удар, окончательно сокрушил ребра и потушил свет в ее глазах.

– Терпите, комиссар, – кто-то склонился над ней, пытаясь неумело наложить тугую повязку. – Я стараюсь помочь.

Она попыталась пошевелиться и глухо застонала сквозь плотно сжатые зубы. Кто-то помог ей подняться и дал опереться на свое плечо. Хольмг поняла, где находится, только когда они уже подходили к Храму.

– Что с мятежниками? – спросила она еще до того, как они остановились.

– Отброшены, комиссар, – выдохнул гвардеец, передавая Атию подошедшему к ним санитару. – Но, скорее всего, это ненадолго, комиссар, – добавил гвардеец с некоторым сомнением в голосе и, быстро отсалютовав, поспешил в сторону оборонительного вала, где проходил сейчас рубеж линии обороны.

Поддерживаемая санитаром, Хольмг прошла в Храм Императора. Сюда стеклись все, кто еще оставался не тронутым ересью и безумием и кто не мог находиться на передовой с оружием в руках.

– Подождите здесь, комиссар, – санитар помог Атии сесть у одной из стен, рядом с другими ранеными. – Сестры сейчас подойдут к вам.

Хольмг проводила его взглядом и попробовала глубоко вздохнуть. Сломанные ребра отозвались острой болью, и Атия мысленно прикинула полученные повреждения, а также возможные последствия. Потом посмотрела туда, где несколько сестер оказывали помощь тем, кто нуждался в более скорой и неотложной помощи. На их посеревших от усталости лицах комиссар прочла выражение сосредоточенности и отрешенности от мира.

Атия снова попробовала вздохнуть. На этот раз ребра заныли чуть слабее.

«Боль всего лишь иллюзия тела», – напомнила она себе, стремясь окончательно изгнать из стонущей плоти эту иллюзию.

– Аве Император, – раздалось рядом с ней.

– Аве Император, – отозвалась Хольмг, поворачиваясь в сторону голоса.

В нескольких шагах перед собой она увидела Карро Гвинеро. Правой рукой комиссар держал один край плащ-палатки, на которой лежал раненый гвардеец, а левая, судя по всему, перебитая в нескольких местах, свисала вдоль туловища бессильной плетью.

Несколько санитаров тут же подбежали их группе навстречу, чтобы принять раненого.

Освободившись от ноши, Гвинеро подошел к Хольмг.

– Серьезно? – он указал на небольшое кровавое пятно, расплывающееся поверх наложенной повязки.

– Нет, – она поморщилась от боли, и Карро это заметил.

– Вот, – он достал из внутреннего кармана контейнер величиной с ладонь и протянул его Атии. – Возьми.

Она открыла контейнер. На дне лежали две крохотные пилюли.

– Что это?

– Хорошие обезболивающие. Когда долго служишь, начинаешь обзаводиться подобными вещами, – и, увидев немой вопрос в глазах Хольмг, соврал: – У меня где-то были еще.

– Спасибо, комиссар, – она достала одну из капсул и протянула контейнер обратно Гвинеро. – Этого мне будет достаточно.

Собравшись с силами, Атия медленно поднялась на ноги.

Карро Гвинеро посмотрел на нее изучающим взглядом.

– Тридцать минут назад я отдал приказ всем выжившим отступить к Храмовому комплексу, – он перехватил взгляд Хольмг. – Теми силами, что остались в нашем распоряжении, мы не удержим периметр всего «верхнего города».

– На нашей стороне преимущество занимаемых позиций, – возразила Атия. – Административный сектор строился с расчетом возможных бунтов среди рабочего населения, с тем чтобы не допустить захвата центральной части Рэкума с размещенными здесь ресурсами.

– Не в нашем случае, комиссар, – Гвинеро отрицательно покачал головой. – Слишком мало сил для его защиты.

К Храму Императора медленно стекались выжившие.

– На нашей стороне подготовка, вооружение и техника, комиссар Гвинеро.

– Оставшиеся крупицы, комиссар! – Карро резко замолчал, возвращая утраченный на мгновение контроль. – Оставшиеся крупицы, – он повторил фразу уже тише и продолжил, глядя на поднявшуюся, стоящую перед ним с гневным взглядом Хольмг. – Это затишье перед настоящей бурей, комиссар. Думаю, к ночи они снова начнут атаку, сдержать которую у нас уже не получится.

Он помолчал с полминуты, потом произнес:

– Поддержка в пути. Меньше, через пять суток на планету должны высадиться Имперские войска, и начнется эвакуация. Храм Императора станет нам последним оплотом, пока мы будем ждать прилета помощи.

– Эвакуация? – Атия посмотрела на комиссара с удивлением. – Вне зависимости, прибудет помощь или нет, будет произведена или нет эвакуация, когда это произойдет и сколько к тому моменту останется выживших, наша задача неизменна: сделать все возможное и невозможное, чтобы искоренить мерзость перед Лицом Его.

– Но это, – Гвинеро замолчал не в силах произнести слово «самоубийство». – Какую пользу мы принесем, если погибнем, защищая этот город, который и так мертв?

– Мы – комиссары, – Хольмг полоснула Карро Гвинеро своим взглядом. – Мы всегда там, где и должны быть. На передовой. На острие атаки. Это – наша жизнь. Как часто говорил Октавиан: комиссары не имеют право на леность души.

– Леность души? – переспросил Карро.

– Да. У него было такое выражение. Душу, как и тело, необходимо постоянно тренировать и закалять. «Вы будущие комиссары», говорил он. «Вы не можете быть просто сильными. Вы обязаны быть сильнее. Вы не можете быть просто храбрыми. Вы обязаны быть храбрее. Всегда быть на шаг впереди. На вдох ближе к смерти. Совершенствуясь каждый день. Идти вперед, до самого Золотого Трона, с правом остановиться лишь у его основания» – Атия посмотрела комиссару Гвинеро в глаза. – Это тот путь, который выбрал каждый из нас.

– И ты никогда не жалела? – спросил он едва слышно.

– Нет. Разумом я полностью осознаю сделанный мною выбор и все его последствия. А сердцем каждый день подтверждаю этот выбор и принимаю его с радостью.

– С радостью? Что есть радость в таком мире, как наш? Есть ли она вообще?

Хольмг задумалась, но лишь на мгновенье.

– Думаю, да. Когда твое мнение, твой выбор, твои стремления и твои действия объединяются в единой цели, которая именуется долгом, это и есть Радость.

Секундную паузу, что пролегла между двумя комиссарами, вспорол резкий, короткий возглас, раздавшийся от того места, где оказывали первую помощь раненым. А минуту спустя двое гвардейцев вынесли мертвое тело и положили его к другим погибшим, аккуратно сложенным в стороне и ждущим часа своего погребения.

– Спасибо, – чуть скованно сказал Гвинеро.

Атия удивленно вскинула голову.

– За этот разговор, – пояснил Карро.

Хольмг посмотрела на него, потом не громко произнесла:

– Один раз.

– Что?

– Был один раз, – Атия улыбнулась одними глазами. – В Схоле. Давно. Мы не спали несколько суток. Потом долгое ночное дежурство. Мое. Полчаса до рассвета. Глаза закрывались. В тот момент я пожалела, что рядом нет комиссара, который бы приставил болт-пистолет к моему затылку и приказал не спать.

– И, что потом? – Гвинеро так же улыбнулся одними глазами.

– Осознала, что комиссар здесь – я. И когда поняла это, то нашла в себе силы.

Мимо них пронесли еще одно бездыханное тело. Гвардеец истек кровью до того, как ему смогли оказать помощь. Карро проводил его долгим взглядом. Пока они говорили, ряд погибших пополнился еще несколькими телами.

– Было честью оказаться с вашим выпуском здесь, на Ферро Сильва, – сказал он, чувствуя, как потерявшая поначалу чувствительность рука заныла, исходя острой пульсирующей болью.

Хольмг посмотрела на комиссара Гвинеро:

– Император защищает.

– Император защищает, – отозвался Гвинеро.

– Наверняка они скоро начнут новую атаку, – тихо добавила Атия. – Надо приготовиться.

Карро склонил голову и опустился на одно колено. Хольмг последовала его примеру.

Почти тут же вдохновение и величие святого места окутали их незримой мантией.

– Пусть моя кровь, плоть и кости остаются чисты. Пусть моя святая аура отбрасывает нечисть. И пусть я навсегда останусь верным Имперскому кредо, – зашептала молитву Атия, чувствуя, как вновь просыпающаяся в сломанных ребрах боль начинает отступать.

Карро Гвинеро вновь посмотрел на Хольмг:

«Она вчерашний кадет. Как получилось, что ее рассуждения тверже моих? Когда я это упустил? Что сделал в своей жизни не так?»

Он пробежался взглядом по ее фуражке, немного спутанным волосам, бледному лицу со следами усталости, и остановился на кителе чуть ниже уровня груди: бурое пятно, почти не различимое на черной ткани, едва заметно увеличилось.

РЭКУМ

Она осторожно толкнула люк вперед. Тот поддался, но не до конца, и Хильдегад приложила еще больше усилий. Несколько раз за это время она поднималась с нижних этажей и даже пару раз была настолько близко от поверхности, что слышала доносившиеся от центральных улиц Рэкума звуки боя, крики и выстрелы. Это привносило в ее обезображенную душу нечто, что доставляло губернатору удовольствие. К тому же, значит, ее уход к перерабатывающему комплексу останется незамеченным. А это было то, что нужно. Несколько раз Витинари, даже захотелось улыбнуться, но она почти сразу понимала, что позабыла, что это такое. Как будто улыбка никогда в жизни не касалась ее губ.

Хильдегад продолжала пробираться вперед, двигаясь то по самым низким уровням города, то поднимаясь к самым улицам, пролегающим через рабочие кварталы и жилые зоны. Она не боялась, что будет узнана. Скорее, наоборот. Уже ничто в ее облике даже отдаленно не напоминало о губернаторе. Последние сутки, проведенные Витинари в запутанных лабиринтах коммуникаций под городом, завершили превращение губернатора, как внутреннее, так и внешнее. К тому же, теперь ее часто сопровождали новые друзья. Прекрасные создания, сотканные не из хрупкой и слабой человеческой плоти, но из вязкого, меняющего формы и очертания вещества, благословленного самим Варпом. Они встретили ее там, внизу, когда движимая желанием спасти город и тех, кто был в нем, губернатор спустилась в самые недра Рэкума. Там она бродила по шахтам, оставшимся с тех незапамятных времен, когда город был еще маленьким шахтерским поселком, по началу бесцельно, но обретая смысл с каждым новым проделанным шагом. Сначала Хильдегад испугалась. Она была уверена, что монстры мгновенно разорвут ее, и она даже воззвала к Императору в жалкой надежде, что Он сможет защитить ее жизнь. Какой наивной она была. Разве может труп спасти живого? Новые друзья все ей объяснили. Бессмертный Бог-Император и есть Варп. Великое Необъятное, что правит Всегда и Всюду. То, что положило конец извечной войне между орками и людьми, давая и тем и другим возродится новыми существами, облачая их в новые, совершенные тела.

Витинари на мгновение остановилась, мечтая о том времени, когда и ее тело разложится прахом, чтобы она могла обрести великолепную, совершенную форму и наконец-то стать одной из них. Остановилась и тут же спохватилась. «Что я хотела только что сделать? Ах, да. Уничтожить город… – мысли вернулись в нужную колею. – Ради этого я вернулась. Все ради этого. Ведь спасти и уничтожить суть одно и то же». И для достижения этой великой цели ей осталось добраться всего до одной единственной комнаты, от которой Хильдегад отделяло совсем мало дверей и переходов, потому что большую часть своего пути она уже проделала. Оставался последний рывок.

Губернатор представила себе, как открывает последнюю противоударную шлюзовую дверь со сложным двухфазным замком и оказывается внутри совсем небольшого помещения с множеством машинерии, датчиков слежения, сигнальных ламп и огней на мониторах, закрывающих собой почти все стены от пола и до самого потолка. Витинари явственно представила себе эту комнату, вспоминая, как была там однажды с отцом, когда тот показывал Хильдегад весь перерабатывающий комбинат и в первую очередь секретные помещения с системой запуска самоуничтожения. Зачем он это сделал тогда? Губернатор улыбнулась. Он знал. Он знал. Неисповедимы пути… Неисповедимы…

Глаза Хильдегад Витинари загорелись. Они заполыхали тем огнем, которому она жаждала предать Рэкум. «Великий Варп-Император ведет меня. Он поможет избежать любых опасностей на моем пути. Святой огонь выжжет все здесь дотла».

Она продолжила свой путь. Возгласы, крики и шум боя, вновь донесшиеся откуда-то сверху через вентиляционные шахты, больше не касались ее слуха. Возможно, она ушла достаточно далеко, а возможно, эти звуки перестали ее беспокоить, как и многие другие. Пелена спокойствия, что отныне укутывала все ее существование, была крепка и уютна, подобно склепу, который надежно скрывает некогда живое тело в своем глухом и темном чреве.

РЭКУМ. ПОСЛЕ ЗАКАТА

Второе «чтение» было заметно более легким, чем предыдущее. Инквизитор легко вышел на след Носителя, и, отбросив все прочие величины, прошел по этому следу до самого подземелья, которое тот выбрал своим убежищем. Оно оказалось расположенным на нижнем этаже одного из бараков, в котором раньше жили рабочие. В последние несколько лет этот этаж, как многие другие, что были расположены в самом низу зданий, не использовался. И только несколько дней тому назад там появились обитатели. Трудно было сказать определенно, как и почему они туда попали. Оставалось только гадать, спустились туда люди случайно, добровольно, ведомые сложившимися обстоятельствами, или же их туда умышленно заманили, но, попав туда, они подверглись влиянию хаоса. Упав на благодатную почву (большинство здешних жителей попало сюда по обвинениям, подразумевавшим слабую веру и пошатнувшиеся моральные устои), хаотическая зараза быстро подчинила себе человеческие души и умы, и в довершение завладев их телами и, принеся их в жертву, породила Носителя. Обряд, с помощью которого был зачат и рожден Носитель, не отличался оригинальностью. Насилие, пытки, убийство и, как финальный аккорд, самоистязание, приведшее к смерти. Стандартный набор, используемый почти во всех обрядах, проводимых культистами.

Алонсо Барро, «увидел», как дюжина мужчин набрасываются друг на друга и убивают за право истязать, насиловать и калечить одну единственную женщину. Как они выдавливают своим противникам глаза и перегрызают окровавленными, беззубыми деснами сухожилия и вены друг другу в умопомрачительном раже. Слышал, как безумно смеется женщина, в то время как ее насиловали и когда выламывали ей суставы. Видел, как двое, оставшиеся в живых, с величайшим трудом, из последних сил поползли навстречу друг другу, чтобы обломками зубов, что еще остались у них, впиться противнику в горло и захлебнуться горячей кровью поверженного врага. И как потом женщина, оставшаяся одна посреди изуродованных тел, кровью своих мучителей рисует на стенах руками с откусанными пальцами знаки и символы, что послужили призывом к рождению хаотической сущности. Как улыбается она повергающей в трепет улыбкой и, упиваясь божественным вкусом, пожирает разорванную плоть мертвых. Как сдирает своими культяпками с их разлагающихся тел сочащуюся гноем кожу и как начинает сдирать кожу и с себя, чтобы пожрать ее также.

Зачатый и рожденный в предсмертных воплях жертв, Носитель получился на редкость крепким малышом, быстро набрал силы, поглотив остатки жертвенных тел, и теперь пытался разрушить стены своей тюрьмы, его взрастившей, чтобы выбраться на свободу и подчинить себе весь мир, как были подчинены до этого люди, ставшие его невольными прародителями.

Он хотел, как и все порождения хаоса, властвовать, в свою очередь, не подчиняясь никому, поглощая и порабощая все вокруг, чтобы изувечить до неузнаваемости мир, по образу и подобию своему; и по образу и подобию той боли, что была неотъемлемой частью его существования.

Все это, Барро «прочел» через сложные переплетения запаха тлена, переводя их в образы, и уже в который раз теперь лежал оглушенный, постепенно приходя в себя после увиденных им ужасающих картин господства хаоса.

Но если видения и отнимали у него силы физические, то они же давали ему силы духовные, раз за разом убеждая его в правильности выбранного им пути и доказывая абсолютную необходимость того титанического труда, что тяжким грузом ложился на плечи каждого инквизитора, но без которого подобные сцены стали бы неизбежностью во всех мирах во вселенной.

Он еще раз вспомнил расположение здания, в котором был совершен обряд. Сомнений не было. Теперь он точно знал, куда идти.