Текст книги "Волчий капкан"

Автор книги: Атанас Мандаджиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

В подъезде дома Максимовых было чисто и прохладно. Двери нам открыла жена Максимова.

– Где он?

– Его нет.

– Где он?

– Да нет его.

– И все-таки, где он?

– Я бы и сама хотела знать! Ушел недавно. Был чем-то очень встревожен, не мог заснуть. "Пойду пройдусь по парку". Я спросила, уж не случилось ли что, – молчит. Мы даже поругались. Вы от меня что-то скрываете! У него ведь сердце не в порядке. Вы не смотрите, что я женщина, можете смело мне все рассказать!

– Успокойтесь, ничего страшного! Как только вернется, пусть позвонит по этому телефону. Пырван, ты написал телефон? Вот, пожалуйста!

Мы попрощались и стали спускаться по лестнице.

На лестничной площадке между вторым и первым этажом вдруг услышали скрип открывавшейся входной двери, затем раздались чьи-то шаги. Старший лейтенант перегнулся через перила.

– Это Максимов…

И только мы хотели его окликнуть, как входная дверь снова скрипнула. Дальше события развивались столь молниеносно, что мне трудно восстановить в памяти их последовательность. Дверь снова открылась в тот момент, когда Максимов уже поднимался по ступенькам. Будто почувствовав опасность, он вдруг резко обернулся. Но поздно. Из полумрака вынырнул человек с ножом в руке… Максимов охнул, зашатался, ища опоры. Убийца вновь замахнулся. В тот же миг старший лейтенант перемахнул через перила и, как ныряльщик, ласточкой преодолел лестничный пролет. Это был изумительный прыжок – стремительный и ловкий. Пырван всей тяжестью обрушился на зарычавшего от ярости убийцу. Тот упал навзничь. Нож блеснул в третий раз, и я увидел, как лезвие входит глубоко в спину нашего борца. Освещение погасло. Не теряя ни секунды, я сбежал вниз и стал шарить по стене в поисках выключателя. Когда снова стало светло, я увидел, что Страшимир Максимов, корчась от боли, сидит на первой ступеньке. Поблизости валялся нож. Пальцы преступника судорожно царапали каменный пол, пытаясь дотянуться до оружия, но безрезультатно. Раненый борец железной хваткой сжимал его руки и ноги. На губах "Чамурлийского" выступила белая пена, как у бешеной собаки. Боль и ужас застыли в его глазах, ужас человека, у которого отнята всякая возможность пошевелиться. Что там писали в книге об этом приеме? Похоже, я так никогда и не пойму, что представляет собой "волчий капкан". Как бы то ни было, название ему придумано удачное. "Многообразие захватов делает "волчий капкан" страшным оружием". Так оно и есть. Прекрасно сказано. И прекрасно выполнено!

Я спокойно приблизился к преступнику и приставил дуло пистолета к его виску:

– Конец, цезарь! Финита ля комедия!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мне вполне понятно ваше желание как можно скорее все узнать про самозванца: как его имя, каким образом произошла подмена, он ли убил Половянского, выполнял ли он задания иностранной разведки, догадывался ли, что мы за ним следим. Конечно, вам интересно, на что он рассчитывал, покушаясь на жизнь Сониного отца, как развивались его отношения с самой Соней, какие у него были намерения, какова судьба подлинного Чамурлийского и так далее. Мне, однако, кажется, что обсуждать все это неуместно, когда близкие нам люди находятся в таком плачевном положении.

В сущности, это относится только к Максимову, который до сих пор в больнице (жизнь его вне опасности), а капитан Пырван Вылков в данный момент пьет в буфете кофе со своими коллегами.

Я уж не знаю, что и думать об этом человеке. Искренне рад, что его успех оценили по достоинству (а ведь когда от всего сердца радуешься чьей-нибудь удаче, это означает, что любишь его по-настоящему). Но как объяснить странное поведение Пырвана в финальный день соревнований? Ведь он пожертвовал титулом чемпиона ради дела, которое вполне можно было отложить и на тринадцатое, и на четырнадцатое июля! До сих пор не могу забыть неприятного мгновенья, когда Злата, размахивая у меня под носом газетой, сообщила: "Твой красавец… полюбуйся-ка, как с ним разделались! На, читай, если не веришь. Чемпионом стал Косолапый. Говорила я тебе, что первого места ему не видать, как своих ушей. Еще бы – оставил хорошую девушку и понесся, сам не зная куда…"

В газете я прочел, что Пырван на последние схватки не явился и получил за это четыре штрафных очка, автоматически лишившие его первого места. Почему же он не явился? Неужели испугался, что Косолапый положит его на лопатки? Этому может поверить лишь тот, кто ничего не смыслит в борьбе. Пырван поступил так потому, что именно в это время поджидал в скверике Страшимира Максимова. Вместо того, чтобы на скорую руку справиться с Косолапым, он предпочел самолично узнать, как прошла операция с цепочкой. "Максимов пропадал целую вечность. Как я вытерпел и не пошел за ним следом – сам не знаю". И все! Никаких особенных угрызений по поводу того, что собравшиеся в зале друзья и тренер не знают, что и думать. Организаторы дважды откладывали встречу на полчаса и в конце концов похлопали Косолапого по плечу и скрепя сердце поздравили с победой.

Я действительно не знаю, что думать о новоиспеченном капитане. После случая с преследованием мюнхенского шофера я строго-настрого предупредил его, чтобы подобное больше не повторялось, иначе взыскания ему не избежать. Я даже намекнул, что, может быть, нам вообще придется расстаться, однако он, видимо, пропустил мои слова мимо ушей. И все-таки мне бы не хотелось торопиться с оценками. Молодость на то и молодость, чтобы, не мудрствуя лукаво, рисковать ради личной славы. Конечно, я бы чувствовал себя куда лучше, если бы Пырван сказал мне правду: "Вот, мол, хотел преподнести вам сюрприз. Я же видел, как вы мучаетесь, а дела идут все хуже…" Ладно, это все не беда. Времени у нас достаточно, успеем друг друга узнать. Важно, что я к нему привык и в его обществе чувствую себя прекрасно. Хотя только что в буфете он опять сумел вывести меня из терпения: так представил всю историю, будто рана его – пустяковая царапина. Настоящий Том Сойер. Не хватало только, чтобы он разделся и продемонстрировал эту "царапину" окружающим. Не каждый, мой милый, сложен, как ты. Удивительно, как это нож вообще не сломался о твою спину. Убийца признался, что вложил в удар всю силу…

Убийца! На что он, интересно, рассчитывал? Какого ждет от меня отношения? В данном случае не играет роли тот факт, что он во всем признался, не стал прибегать к замшелой хитрости – сознаваться только в том, что следователю и так известно, на что у него имеются неопровержимые доказательства. Отнюдь. Он был абсолютно искрен с начала и до конца, все рассказал с завидной последовательностью, не стараясь показаться лучше, чем есть на самом деле. "Ненавижу! Ненавижу все ваше: государство, порядки, искусство, хлеб, всех ваших людей – от самого просвещенного до самого ограниченного фанатика. Будь моя воля, всех бы вас уничтожил, чтобы и духу вашего не осталось!"

Но не из-за этого я до крайности обозлился, почувствовал себя палачом-мстителем, каким никогда не был. Мне приходилось сталкиваться и с более коварными врагами, спокойно и с улыбкой выслушивал я и более отпетых циников, у которых в жизни не осталось ничего святого. Напротив, циничная откровенность преступника была мне даже по душе – мне всегда больше нравились настоящие мужчины, а не слизняки; равные по уму, воле и чувству собственного достоинства, противники заслуживают большего уважения, чем фальшивые приятели. Убийца, предатель, шпион, соблазнитель. Список можно продолжить, и я не уверен, за что в первую очередь я его осудил бы. Похоже, я склоняюсь к преступлению, которое может показаться гораздо менее серьезным, нежели перечисленные. Я стою у открытого окна и смотрю на сад и церковь, крест которой отчетливо проступает на фоне освещенного луной неба. Да, сейчас совершенно другая погода, чем тогда, когда мы с Дьяволенком шли по лесу и я советовал ему не раздражать людей, приберечь свои шутки до лучших времен. Нынче в горах стаяли последние пятна снега, щедрое солнце пригревает поляны, усеянные черникой и земляникой, а в лесу полно молодых туристов, у которых за спиной вместо винтовок рюкзаки. Я думаю о Дьяволенке, и мне делается ужасно грустно – не дождался, не дожил. Думаю о молодом Петре Чамурлийском, и становится еще грустнее – не дожил и он. Не успел побродить по зеленым полянам с друзьями, а еще совсем недавно все мы считали, что он жив. Именно этого я не могу простить преступнику. Он запятнал светлое имя героя, воспользовался им для своих грязных целей, продал его, как Иуда, за тридцать сребреников. Ведь имя Чамурлийского еще долго будет кочевать по самым разным документам, картотекам, книгам, останется в телефонной книге как свидетельство присвоенной грабителем жизни, жизни, которая могла бы служить примером, а стала ширмой для наших заклятых врагов. Хорошо, что, как говорится, мертвые сраму не имут… Однако я не могу успокоиться. Все не хочется верить, что тот, кого я окрестил "цезарем", внешне походил на настоящего героя. Разумеется, внешнее сходство еще ничего не значит, и тем не менее все мое существо восстает против этой мысли. Неужели у Петра Чамурлийского была такая же надменная линия рта, тот же холодный, со злобной искоркой взгляд, та же неискренняя улыбка, вполне соответствующая всему облику ухоженного старого холостяка, не отказывающего себе в удовольствиях, но и не дающего свободы чувствам и эмоциям? Нет, не могу, не хочу в это верить! Поверить – значит осквернить память погибшего. И вовсе не важно, что именно из-за внешнего сходства все и произошло.

Но что же, в сущности, произошло?

Начну издалека, но давайте сразу договоримся, что я не стану строго придерживаться показаний самозванца (они заняли страниц сто в томе его дела). Я расскажу обо всем своими словами, сознательно опуская многие подробности, ведь о большинстве из них вы уже догадываетесь.

Немцы проиграли войну. Она еще не окончена, но всем, у кого есть хоть капля здравого разума, это уже ясно. Однако немецкая разведка не сдается. Надеется, что когда-нибудь для тевтонского духа снова наступят лучшие времена, готовить же их нужно заблаговременно. Естественно, особое внимание сосредоточено на тех странах Восточной Европы, где к власти пришли коммунисты. Сотрудники разведки непрестанно прочесывают лагеря для военнопленных, ищут контакты с эмигрантскими кругами. Все это делалось для того, чтобы обнаружить таких людей, которые в коммунистическом мире имели бы определенный вес. Длительная проверка и столь же длительная обработка тех, кто прежде всего по идейным соображениям (но не пренебрегая и материальным интересом) был готов глубоко законспирироваться с расчетом на то, чтобы по прошествии времени занять ключевые позиции в обществе. Тогда-то и придет их время. В число таких людей (хотя и по особой причине) попадает и болгарин Омуртаг Папанчев, недавно получивший диплом специалиста по мировой торговле. От отца он унаследовал близость к взглядам "кровавого профессора"[6]6
  «Кровавый профессор» – прозвище Александра Цанкова, члена фашистского правительства в Болгарии.


[Закрыть], сам же был членом молодежной фашистской организации ратников. С молоком матери этот человек впитал ненависть к большевикам, проповедывал версию о тюркском происхождении болгар. Омуртагу не нашлось бы места в новой Болгарии. Более того, грехи отца, крупного поставщика сырья для консервной промышленности и сподвижника Цанкова, да и его собственные «подвиги» на территории оккупированной Украины сулили ему незавидную послевоенную судьбу, куда бы она его ни забросила. Так что он очень обрадовался, когда получил предложение работать на иностранную разведку. Как же намеревались его использовать? На что может сгодиться такой агент? Как ни верти – толку с него, как с козла молока. А все дело в том, что проницательный голубой глаз некоего герра Шмидта случайно подметил интересный факт: Омуртаг Папанчев был удивительно похож на тяжело раненного болгарского военнопленного, в кармане которого обнаружено удостоверение личности бойца Интербригады, документ, подтверждающий участие в греческом Сопротивлении, и другие свидетельства, позволявшие заключить, что, если этот человек выживет, в коммунистической Болгарии его ждет блестящая политическая карьера. Из найденного при нем письма неизвестного корреспондента стало ясно, что отец солдата, тоже известный коммунист, скончался в Центральной софийской тюрьме. Проверка сведения подтвердила. Особую надежду внушала в письме одна фраза: «Теперь у тебя никого из близких не осталось…» Так что герой и вправду остался один, как перст – ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер, только престарелый дядя. Лучшего и желать нечего! «Я согласился, не раздумывая, – читаем мы в показаниях Лже-Чамурлийского, – думаю, что согласился бы, и будь я чист, как ангел. По этому поводу было выпито несколько бутылок французского шампанского и греческого коньяку; о вознаграждении не говорилось ни слова, тогда это меня просто не интересовало. Для меня всегда идея была прежде всею… А что случилось с тем солдатом, чье имя я носил столько лет, не знаю. Мне даже в голову не пришло о нем расспрашивать. Скорее всего, его просто ликвидировали».

Образуется американская зона оккупации. Предусмотрительный герр Шмидт знакомит их с ситуацией. Для него Омуртаг – разменная монета, принятая без каких-либо сомнений. Новые хозяева фальшивки не опасаются – с такими, как Омуртаг, они работают давно и знают их, как облупленных. Папанчев очень доволен: для него ничего не изменилось, разве что новые господа богаче прежних и сулят более радужные перспективы. Не на что жаловаться и герру Шмидту, ему удалось спасти шкуру. "Вечная ему память, а тебе – в добрый час!" – пожелал он своему питомцу, не объясняя, чем вызвана эта патетическая фраза, после чего навсегда исчез из жизни новоиспеченного шпиона. Тому, впрочем, предстояло вытерпеть некоторые неприятные процедуры. Одна из них – рана на шее. Зачем была нужна эта рана? Очень просто – чтобы усыпить бдительность болгарских властей. Сварганили специальный медицинский протокол, где описывалось тяжелое состояние Петра Чамурлийского после ранения, излагались соответствующие подробности. Кроме того, от умышленно нанесенной раны на самом видном месте остался глубокий шрам. Его предназначение – ввести в заблуждение тех, кто мог узнать в Лже-Чамурлийском сына бывшего торговца, своего однокашника или знакомого, Омуртага Папанчева. "Вы обознались, меня зовут вовсе не Омуртаг и мне никогда не приходилось бывать во Враце".

"Все эти мучения пропали даром, – исповедовался преступник. – Болгарские власти встретили меня с цветами, как героя. Никто в меня и не вглядывался. Позднее же мой дорогой одноклассник Милчо, царствие ему небесное, чуть не помер со смеху, услышав историю о моем шраме. И вправду, было глупо уродовать мне шею, но все остальное оказалось продумано до мельчайших подробностей, так что оставалось только выполнять инструкции. Еще один прокол – характер Петра Чамурлийского. Вот вы говорите, что он был человеком нрава бурного, искателем приключений, я же, сам не знаю почему, представлял его себе совсем другим. И старался быть скромным, старательным, последовательным, замкнутым, а это, как оказалось, никак не соответствует его биографии до Девятого сентября Может, мною руководил страх? Разумеется, страх, страх и осторожность. Я избегал людей, среди которых мог бы случайно наткнуться на кого-нибудь из старых друзей или знакомых отца, самым внимательным образом подбирал свое окружение, стараясь свести его к минимуму. Похоже, однако, что тут я переборщил: избегал людных мест, всяческих, даже случайных, связей, сознательно сторонился женщин, позволяя себе подобные удовольствия только за границей. Я ведь тоже человек, чего доброго потеряешь из-за какой-нибудь юбки голову и провал обеспечен. На этом ведь чаще всего засыпаются. По тем же причинам я старался не брать денег наличными, а то еще увлечешься красивой жизнью. Так что я решил: путь лучше растет мой счет в банке там. Приятно вспомнить первые годы в Болгарии, непосредственно после Девятого сентября. Тихое, спокойное время. Пожалуй, скучноватое, но человек ко всему привыкает, приспосабливается. Я даже стал моментами забывать, кто я в сущности такой. Поддерживал форму, зло насмехаясь над всеми слабостями, благо недостатка в них не было, но, к сожалению, единственным слушателем был я сам. Мне было нечем подкармливать свою ненависть – от хозяев в те времена не было ни слуху, ни духу. Лишь годы спустя стало ясно, что они выжидали, пока я встану на ноги, пойду в гору… Меня и сейчас смех разбирает, когда вспоминаю удивленные реплики однокурсников: "Да, у этого Чамурлийского котелок действительно варит!" А как ему не варить, коли у меня уже было высшее образование, да еще почти по той же самой специальности!"

Половянский словно нарочно подгадал, когда появиться на горизонте. "Петр Чамурлийский" уже начал передавать за границу сведения о развитии промышленности, записи разговоров, которые велись при закрытых дверях, и другую информацию – так что счет на его имя в швейцарском банке становился все более внушительным. Эти двое столкнулись буквально нос к носу в коридоре министерства 12 февраля 1963 года. "Чамурлийский" похолодел – узнал или нет? Он прошел мимо и нырнул к себе в кабинет. Вот и первая его роковая ошибка. Следовало пройти дальше, сделать вид, что в министерстве очутился случайно. Половянский скорее всего не стал бы долго голову ломать, махнул бы рукой, мол, обознался. А он теперь расспрашивает коллег, объясняет: "Да что вы! Какой там еще Чамурлийский? Да я с этим человеком в гимназии за одной партой сидел!" Самозванец трепетал в кабинете, думая о том, как глупо сам полез в ловушку. И действительно, не прошло и минуты, как в дверь постучали, причем довольно настойчиво. "Сказать "войдите" или соврать, что у нас заседание?" В панике он кидается к двери, чтобы повернуть ключ в замке, но поздно. В дверном проеме уже возникла – рот до ушей – лисья физиономия Милчо.

– Привет, Папанчик! Вот что значит в рубашке родиться. Ты что, здесь работаешь?

– Прошу прощенья, вам кого?

– Ладно, не морочь мне голову! Не хочешь оказать мне услугу, так и скажи, а притворяться, будто меня не знаешь, это уж слишком! Не стыдно тебе, ведь за одной партой сидели!

"Чамурлийский" сразу же понял, что бывший его одноклассник прожженный прохвост. С такими иной раз легче найти общий язык, но, с другой стороны, они гораздо опаснее людей порядочных. Самозванец лихорадочно перебирал все возможные последствия этой встречи, мелькнула у него и мысль об убийстве. В конце концов он снова попытался перехитрить Половянского. С беззаботной улыбкой вытащил и протянул ему паспорт. Еще одна роковая ошибка! У Милчо исчезли последние сомнения, глаза его за толстыми стеклами очков алчно заблестели. Да, конечно, человек с годами меняется, но походка и голос – никогда! Какое несчастье, что они сидели за одной партой…

– Погоди! Так тебе нужно разрешение на импорт пасты для шариковых ручек? Это можно будет устроить…

– Вот с этого бы и начинал, – расплылся в улыбке Половянский, по-хозяйски устраиваясь в глубоком кожаном кресле.

Он не ушел и, по-видимому, даже не обрадовался, что получит нужное разрешение, а так и остался сидеть. Что было дальше – ясно. Доллары, левы, квартира, обещание выправить заграничный паспорт и прочее.

"Надо было мне сразу его пришить, – сокрушался впоследствии преступник, – а я, дурак, пустил козла в огород! Ведь знал, что могло из этого выйти, однако упустил момент – духу не хватило, подумал: мол, и так с ним справлюсь… Взял его к себе в дом, потому что испугался – кто знает, что может выкинуть такой тип без царя в голове. Напьется где-нибудь, начнет хвастать. Глупости! Ведь предвидел же я, как все это будет – бесконечное "дай, дай!" и с каждым днем все больше. Сроки мне устанавливал, милицией пугал. Паспорт! Как будто так просто устроить заграничный паспорт человеку, состоящему на учете в милиции. Хотя надо было, наверное, сделать все возможное, достать ему этот паспорт. А я врал, что дело на мази, сам же и пальцем не пошевелил. Решил его убрать – другого выхода не было!.. В одной книге я читал, что преступник чувствует себя спокойнее, когда свидетель преступления постоянно у него на глазах. Стоит хоть на день упустить его из виду, как начинает паниковать. Вот и со мной то же самое. Черт те что!.. Обратился к своим хозяевам, просил эвакуировать, жаловался на дурные предчувствия, однако не тут-то было – рано еще, говорят! Мы сами знаем, когда тебя вызволять. Это они-то знают?! Решил – не буду их больше спрашивать. При первом удобном случае – фьють, только меня и видели! Ясно же, к чему дело клонится… Можете себе представить, как я обрадовался, когда узнал об этой командировке в Милан. Думал – сейчас или никогда. Было у меня какое-то ужасное предчувствие. Ничего конкретного, просто что-то витало в воздухе. Ну что же – вы поставили капкан, и я попался, как последний дурак! Однако молодец, все-таки, тот, кто выдумал трюк с цепочкой. Не верится мне, что это дело Страшимира Максимова, тут надо было умом пораскинуть, а он-то как раз туповат…"

Теперь о том, как был убит Половянский. И у меня, и у Пырвана просто гора с плеч свалилась, когда мы узнали, что Омуртаг Папанчев руководствовался всего лишь дурными предчувствиями. Значит, ничто конкретно не внушало ему подозрений и решение «пришить» вымогателя не было продиктовано, вопреки нашим страхам, необдуманной акцией (помните – разбитые фамильные часы и провокация Десиславы); на убийство его толкнул страх, из-за постоянного напряжения у него просто не выдержали нервы. Он ясно сознавал, что не в состоянии потакать растущим аппетитам своего бывшего одноклассника, и надеялся, навсегда от него избавившись, спокойно дождаться милостивого разрешения бежать из страны.

Итак, однажды Половянский похвалился, что вечером ему предстоит "галантное испытание". Болтливый от природы, он стал подробно рассказывать, что это за женщина (репутация не бог весть, но вообще-то хоть куда!), как ее зовут, где живет, до которого часа он с ней пробудет (самое позднее до часу ночи, поскольку ее официальный любовник, директор ресторана, обычно к этому времени возвращается).

"Чамурлийский" поблагодарил за одолженное лезвие и ушел к себе в комнату, чтобы спокойно обдумать "операцию", зная, что более удачный случай ему вряд ли представится. Сказано – сделано. Он позвонил Соне, договорился о встрече и убедил ее остаться на ночь в квартире подруги, которую умаслил скромным подарком – изящным медальоном на золотой цепочке.

(Ах, мы вам так обязаны, что это право пустяк!). Кети отправилась ночевать к родным, а Соня соврала родителям, что идет на день рождения и скорее всего вернется очень поздно, дожидаться ее не надо. Они купили вина и разных деликатесов в гастрономе на площади Славейкова. "Как чудесно, что мы наконец одни, как бы мне хотелось, чтобы так было всегда. Погаси, пожалуйста, свет, я стесняюсь". "Сию минуту, хотя мне так приятно видеть твое лицо, зачем ты лишаешь меня этого удовольствия?" Потом от порядочной дозы снотворного, которое он всыпал ей в вино, Соня глубоко уснула. Немного погодя он как тень выбрался на задний двор, перелез через забор в соседний, а оттуда вышел на улицу, все время озираясь, не появится ли откуда-нибудь этот чертов "дозорный" баскетболист. Нет, того нигде не было видно, путь свободен, надежное алиби обеспечено. Дай бог, чтобы все прошло благополучно. Он вернется до того, как проснется Соня. Однако, который час? Все вычислено точно. Только вот как заманить Половянского в парк? Очень просто – паспорт! "Милчо, с тебя причитается. Пойдем отсюда, я тебе по пути все расскажу, а то здесь прохожие, машин полно, если нас именно теперь увидят вместе, сам знаешь, чем это может кончиться". Половянский настолько взволнован радостной вестью, что моментально забывает обо всем на свете. "Ну, я-то, положим, наивный дурак, только он дурак в квадрате! Ему и в голову не пришло удивиться, что в такой поздний час я оказался на улице, где живет его пассия. Неужели я бы притащился туда только для того, чтобы сообщить новость, которая преспокойно могла подождать до завтра?"… Убийца вернулся под крылышко к Соне тем же путем. Она улыбалась во сне. Пушистое одеяло, ощущение молодого горячего тела рядом постепенно успокоили его расходившиеся нервы. "Так бы и давно!" Заснул он с мыслью, которую внушили ему те, кто оплачивал его услуги в долларах: "Если не засыпешься, тебе все дозволено!"

– А что с ножом?

– Нож у вас. Я сунул его под куст, даже кровь обтирать не стал. Вспомнил о нем, только когда возникла мысль, что необходимо отделаться и от Максимова. Нож был на том же месте. Явно, парк даже не прочесывали. Самый обыкновенный ножик. Куплен еще в студенческие годы за тогдашних 420 левов. Можете взять на память. Мне он больше не нужен.

– А что вы скажете о моем к вам визите после убийства Половянского?

– У меня сердце оборвалось, когда я вас увидел на пороге. Сразу понял – этот из милиции. Но потом, после допроса, успокоился – не за мной. Решил, что вам и в голову не пришло, что разговариваете с убийцей. Однако и я держался молодцом, признайтесь!

– Не совсем.

– Это еще почему? Обижаете!

– Подумайте сами. Кто вас тянул за язык рассказывать, как и с какой стати Половянский у вас поселился? Ваша версия о клубе, мелочи и выпивке, ночевках на скамейке, приглашении перекантоваться у вас недельку – недельку, которая растянулась на три года, "не сегодня завтра съедет"… и как его постоянно обманывали, обещая квартиру, – все это звучало весьма неубедительно, как за уши притянутое. Разумеется, вы "душа-человек", но так, с бухты-барахты людей с улицы никто не подбирает. "Вот какой я мягкотелый добряк", – таким сказкам в наше время и ребятишки не верят.

– Пожалуй, ваша правда! Теперь и я припоминаю, что у меня кошки на душе скребли, когда мы расстались. Зачем нужно было все это плести? Неужто вообразил, что вы больше никого не станете расспрашивать, поверите мне на слово и оставите в покое? Глупо, конечно!

– А Соня? Расскажите о ней – ее вам не жалко? Неужели не мучает совесть, ведь вы подняли руку на отца той, кого любили!

– Нисколько! Я имею в виду совесть. Наоборот – мне давно хотелось с ним разделаться. Ужасно он меня раздражал своей идиотской преданностью всему, что я так ненавижу. К тому же, как вам сказать, он всегда казался мне опаснее Половянского. Друг "моего отца" по заключению. Постоянно существовала опасность, что может всплыть нечто такое, чего я не мог предвидеть. Впрочем, так оно и вышло. Я сознавал, что провалюсь именно из-за него. Но как было уберечься? У чистых душой с сатаной дружба крепче нашей. После случая с Половянским почва подо мной стала совсем неверной. Вроде все в порядке, а чувствую – тону. Эта мысль не покидала меня ни во сне, ни наяву. Естественно, я вряд ли стал бы что-нибудь предпринимать, если б не "семейная реликвия". Максимов себя выдал с головой. Я сразу понял, что он явился с определенной целью, причем цели своей добился. Я так взбеленился, что едва сдержался, чтобы тут же не вцепиться ему в горло. Однако надо было все хорошенько обдумать. Он распрощался и ушел, прикидываясь, будто ужасно доволен тем, что мы повидались, а на самом деле едва ноги волочил, как побитый пес. Тут я и схватился за голову – цепочка, вот где причина. Он мне ее дал, а потом… задрожал, как осиновый лист. Все ясно! Вот только по собственной инициативе он пришел или подослан? Меня охватила паника… Хотя "паника" – это мягко сказано, я просто голову потерял. Теперь он поделится с женой, вместе они начнут обсуждать случившееся, решать, куда сообщить о своем ужасном "открытии". Потом посоветуются с кем-нибудь из приятелей и позвонят в Комитет госбезопасности, а я тут стою и раздумываю, словно мышь в мышеловке. Но ведь мышеловка еще не захлопнулась, и потом: с какого боку тут замешана милиция да и вообще замешана ли? Да или нет?!.. Чтобы совсем не свихнуться, я вышел на улицу. Бог свидетель, ноги сами понесли меня к парку. Нож был на месте. Я его подобрал и кинулся обратно. Что я собирался делать? Ждать его в засаде и подъезде всю ночь, а утром, как он появится… или подняться прямо к ним и порешить всех разом, включительно и Соню? Убийство по-американски. Однако на ловца и зверь бежит. Только я подошел к мавзолею Баттенберга, и он тут как тут! Я притаился в тени деревьев. Вот он – решительный миг! Нет, лучше на лестнице, в парадном. Там обычно совсем безлюдно, один удар, он пикнуть не успеет. Ну, а дальше вы все знаете. Впрочем, где же были ваши люди, неужели за мной не следили? Меня ведь могли взять еще там, в парке.

– Следить-то следили. Видели и то, как вы копошитесь под кустом в парке и как потом, запыхавшись, спешите к мавзолею, однако вышла заминка: они не успели получить ордер на арест. Слава богу, что мы оказались на лестнице!

– Да, ничего не скажешь – счастливое стечение обстоятельств! А то был бы на моей совести еще один покойник. Как это вы выразились? Не мучает ли меня совесть за то, что поднял руку на отца той, кого люблю? Интересный вопрос. Но почему вы так уверены, что я ее люблю? Разве это обязательно? Я нарочно завел роман с Сонечкой, чтобы иметь в руках козырь против ее отца. Думал, он узнает, что дочь счастлива, что без ума от меня, и тогда, может быть, перестанет рыться в моем прошлом, совать нос куда не следует. Наивно, конечно: он же сроду такими делами не занимался! Да, на воре шапка горит – я его безумно боялся! Как же, друг "моего отца"! Да, все ужасно глупо, коль скоро так плохо кончилось… А насчет Сони… ни минуты не сожалею. Дама по всем статьям великолепная, гражданин полковник. Вот уж кого не обделил господь! Да и я ее, конечно, кое-чему обучил, ее будущий муж на меня молиться должен. Вы, может, и не поверите, но она и вправду от меня без ума, так что когда узнает правду… Как вы думаете, этот идиот, ее папаша, расскажет ей все, как было, или выдумает, будто я внезапно куда-то уехал? Мне бы хотелось… Впрочем, теперь это не имеет никакого значения.

– А дядюшке вашему рассказать?

– Какому еще дядюшке?

– Как какому? "Вашему"?

– О, совсем забыл, что у меня есть дядюшка, дай ему бог здоровья! Как он там? В последнее время совсем выживать из ума стал. Мы с ним очень друг к другу привязаны; я уверен, что он вам обо мне ничего, кроме хорошего, не говорил.

– Да, верно. Чуть с ума нас не свел, рассказывая о вашем детстве.

– Он старикашка памятливый, только вот болтлив не в меру.

– Не в том дело. Он утверждает, что все подробности узнал от вас.