Текст книги "Кати в Париже"
Автор книги: Астрид Линдгрен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
С Эйфелевой башни открывается необыкновенно прекрасный вид. Весь Париж, словно блин, лежит у вас под ногами. А на стенах висят телефоны-автоматы, и если сунуть в них пять франков, то можно узнать о всевозможных вещах – у кого сегодня счастливый день и за кого выйдешь замуж.
– Это, право же, меня давно интересовало, – сказала Ева. – А ну-ка посмотрим!
Будущий муж Евы станет Député [71]71
Депутат (фр.).
[Закрыть], – утверждал автомат. Леннарт же думал, что она не может рассчитывать на то, чтобы ей удалось охмурить какого-нибудь французского депутата. Он утверждал, что это предсказание грозит скорее какому-нибудь шведскому депутату риксдага [72]72
Риксдаг – парламент в Швеции, состоит из двух палат.
[Закрыть].
– Ты так считаешь? – спросила повеселевшая Ева. – Да, да, как только вернемся домой и распакуем все самое необходимое, придется совершить налет не только на первую, но и на вторую палату депутатов!
VI
Жгучая тоска Евы по Моне Лизе и Нике Самофракийской и по прелестным картинам импрессионистов в Jeu de Раите была постепенно утолена. Но когда она увидела знаменитую картину Мане «Dejeuner sur I’herbe» [73]73
Мане Эдуар (1832–1883) – известный французский живописец. Картина «Завтрак на траве» (1863), вызвавшая горячие споры, принесла ему славу. 13 этой и в ряде других картин («Олимпия», 1863; «Завтрак в мастерской», 1863, и т. д.) он переосмысливал сюжеты старых мастеров в духе современности.
[Закрыть], в ней пробудилась тоска нового рода. Она тоже пожелала завтракать на зеленой траве, «хотя и не столь легко одетой», – сказала Ева.
– Милый Леннарт, не можем лимы это осуществить? – молила она. – Завтрак в Булонском лесу – сегодня, когда такая прекрасная погода!
Даже я смотрела на него умоляюще.
– Да, милыйЛеннарт, – попросила я.
– Вы говорите словно двое бедных маленьких детей, умоляющих о чем-то жестокосердого отца, – ответил Леннарт. – Пожалуй, не я один распоряжаюсь в этой компании.
– Да, но автомобиль поведешь ты, – заметила Ева.
– А мы с Евой организуем все остальное, – подхватила я. – Идем, Ева, запасемся продовольствием.
Мы быстро бросились вниз по лестнице с изображениями семи смертных грехов на стенах. И Ева сказала, что заметила у себя явную склонность абсолютно ко всем смертным грехам, за исключением жадности.
– А прежде всего – обжорство, – сказала она, останавливаясь перед изображением неестественно толстого человека, иллюстрировавшего своей фигурой этот смертный грех.
– Вот так и будешь выглядеть! Хо-хо-ха-ха!
Студент, комната которого находится рядом с комнатой Евы, как раз поднимается по узкой лестнице. Он обволакивает ее целой серией взглядов своих бархатных глаз, и они проходят друг мимо друга со множеством «извините!» и «извините!» с одной и с другой стороны. И мне, пожалуй, кажется, что процедура слишком растягивается, причем без всякой необходимости. Ведь лестница вовсе не так узка, а Ева, несмотря на свое «обжорство», еще не достигла таких объемов, чтобы представлять собой какую-то помеху вовсе не на такой уж узкой лестнице.
– Я все думаю, не стоит ли мне, пожалуй, пойти и помечтать с ним как-нибудь вечером, – сказала Ева, когда студент исчез за дверью своей комнаты.
– Да, но ты ведь его не знаешь, – предупредила я Еву.
– Не знаю! – воскликнула она. – При таких-то тонких стенах, как в здешнем отеле! Мы обычно поем друг другу! Хотя и притворяемся, что, разумеется, не знаем, будто это – друг для друга! Он поет мне каждое утро: «Сотше un p’tit coquelicot…» [74]74
«Как маленький цветок – мак…» (фр.).
[Закрыть], когда чистит зубы, а только кончает петь он, начинаю я: «В первый раз, когда увидела тебя!» Вообще, теперь он умеет уже насвистывать эту песенку. Правда, иногда он фальшивит, но я его поправляю!
– Может, он думает стать depute, когда вырастет, – намекнула я.
– Нет, он изучает медицину, – сообщила Ева.
– Ты это тоже слышала через стену? – спросила я.
– Нет, это через Николь. Она рассказывает мне каждое утро об Анри и обо всех других, кто здесь живет.
– Анри?
– Его зовут Анри Бертран! Да! Я, пожалуй, выйду как-нибудь вечерком и немного помечтаю вместе с ним… Когда как следует продумаю этот вопрос. Все же я в Париже… и все прочее! Да, да… но сейчас речь, стало быть, идет о еде. Что мы купим?
Мы свернули на Rue de l’Estrapade [75]75
Улицы Пытки Дыбой (фр.)
[Закрыть].
– Прежде всего ветчину, – сказала я. – На этой улице жил Дидро [76]76
Дидро Дени (1713–1784) – французский философ, писатель. Основатель и редактор «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (1751–1772).
[Закрыть], ты знаешь?
– Нет, да и вообще, какое мне дело до этого! – заявила Ева. – Но знаешь, что я прочитала вчера в газете «Paris Soir»? [77]77
«Вечерний Париж» (фр.).
[Закрыть]Поставили фильм «Rue de l’Estrapade»! Как раз про эту улицу. С этим милым малюткой Даниэлем Желеном в главной роли.
– Он был арестован там, в доме номер три, после того как написал «Lettres sur les aveugles» [78]78
«Письмо о слепых в назидании зрячим» (фр.).
[Закрыть].
Ева остановилась.
– Они арестовали Даниэля Желена? – закричала она.
– Дидро, глупышка! – объяснила я.
Ева с облегчением вздохнула.
– Дидро! – сказала она таким тоном, что явно дала понять: пусть бы Дидро просидел в темнице всю свою жизнь, если уж так случилось. – Смотри! – закричала она. – Маленькая Дурочка еще не проснулась!
Мы прошли уже на Place de la Contrescarpe [79]79
Площадь Контрескарп (фр.).
[Закрыть], где на своем обычном углу спала Маленькая Дурочка. Она была из тех, что обитали здесь в великом множестве. Маленькая старушка, которая обычно бродила по вечерам по Rue Mouffetard, веселая, приветливая и чуть растерянная, поэтому мы и прозвали ее «Маленькая Дурочка». Здесь повсюду жило столько бедных эмигрантов и «простых трудящихся», «маленьких людей», как называла их Ева, а также много гораздо более колоритных фигур: уличные воришки и бродяги, проводившие большую часть своей жизни под открытым небом. Когда наставал вечер, Rue Mouffetard и все ее бесчисленные бары заполнялись так, что начиналась давка. Своеобразнейшие типы пили пиво или перно [80]80
Перно – марка аперитива.
[Закрыть]. Они кричали, болтали и хохотали, а посреди всей этой толкотни бегала Маленькая Дурочка и тоже смеялась и кричала.
Она нам нравилась. В Маленькой Дурочке был шарм, но сейчас она спала на своем обычном углу на Place de la Contrescarpe, от которой начинается улица Муфтар. Знаешь ли ты, Маленькая Дурочка, что некогда в стародавние времена возле этой маленькой площади располагалось знаменитое кафе «Ротше de Pin»? [81]81
«Сосновая шишка» (фр.).
[Закрыть]Знаешь ли ты, что Рабле [82]82
Рабле Франсуа (1494–1553) – великий французский писатель, автор замечательного романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1532).
[Закрыть]и Вийон [83]83
Вийон Франсуа (1431 или 1432–1463) – французский поэт. В его стихах звучит дерзкое прославление земных радостей, отрицание ханжества.
[Закрыть]по очереди сиживали здесь и шумели по вечерам? Они были бы для тебя веселыми спутниками, ты дурачилась бы вместе с ними, если бы жила в те дни!
Но Маленькая Дурочка все спала и спала. А нам ведь надо было покупать продукты.
– Ты говорила – ветчину! А что еще?
– Жареного цыпленка и сыр – несколько сортов, и хлеб.
– И легкое-прелегкое вино, – предложила Ева. – Vauvray! [84]84
Вовре (фр.) – белое сухое вино.
[Закрыть]
Мы обошли зигзагом между ларьками на Rue Mouffetard и купили все, что нам было нужно.
– Etez-vous triste? [85]85
Вы грустны? (фр.)
[Закрыть], – сказал мне какой-то сумрачный господин, когда я несколько мгновений одиноко стояла в стороне, пока Ева покупала клубнику.
Он ободряюще похлопал меня по плечу, словно намекая, что знает множество хитроумных способов развеселить меня в случае, если я и вправду огорчена.
Хо-хо, если бы он только знал, как мало я огорчена! Я была чуть ли не веселее, чем Маленькая Дурочка, которая как раз проснулась и готовилась начать новый день.
Проходя мимо, я сунула ей скомканную банкноту – сто французских франков. Она взглянула на меня, как ребенок в тот миг, когда в сочельник зажигается елка, и улыбнулась мягкой и теплой улыбкой.
Когда мы вернулись, Леннарт уже ждал нас с машиной, и мы втиснулись в нее – все трое.
Вообще-то я не люблю, когда Леннарт ездит по Парижу, я так нервничаю! Здесь, на левом берегу, все идет хорошо, но, как только мы попадаем в пробку на Place de la Concorde, у меня душа уходит в пятки. Чтобы нам удалось выбраться отсюда живыми, мне лучше всего помочь этому по-своему: зажмурить глаза, когда грозит явная опасность, впиться ногтями в ладони и согнуть «Кати б– 'Нлрифепальцы ног так, чтобы в икрах начались судороги. Но никогда ничего не случалось, да и на этот раз все прошло счастливо. Я так усердно сгибала пальцы, проезжая мимо Champs Elysees, и крепко-крепко зажмуривала глаза, объезжая Триумфальную арку, что мы без всяких неприятностей смогли свернуть на Avenue Foch [86]86
Авеню Фош (фр.) – рядом с Елисейскими Полями. Фош Фердинанд (1851–1929) – маршал Франции.
[Закрыть].
Здесь движение было более спокойным, и я осторожно попробовала рискнуть выпрямить пальцы ног. Все прошло хорошо, и опасность на этот раз миновала! Мы медленно ехали вдоль знаменитой авеню. Здесь в шикарных домах с зелеными лужайками перед фасадами жили богачи.
– Не странно ли, – заметил Леннарт, – и на богатых, и на бедных смотреть интересно. Все то, что посредине, между ними, не заслуживает внимания.
– Да, ты прав, – согласилась я. – На дом миллионера и на дом самого последнего бедняка смотришь всякий раз, когда попадаешь в другую страну! Только крайности, только контрасты. То, что не относится ни к тому ни к другому, никого не интересует.
– Так всегда, – подхватила Ева. – Если хочешь, чтобы тебя по-настоящему заметили, надо быть человеком крайностей: либо Маленькой Дурочкой, либо женой Ага-Хана [87]87
Ага-Хан – титул имама мусульманской секты исмаилитов. Наиболее известен Ага-Хан III, 48-й имам, в 1885–1957 гг. политический деятель Индии, крупный земельный собственник, миллиардер. Несколько раз был женат, в том числе на звезде Голливуда 1940-х гг. знаменитой американской киноактрисе Рите Хейворт (1918–1987).
[Закрыть], либо прекрасной, как день, либо такой уродиной, что у людей перехватывает дыхание, когда они тебя видят!
Мы немного порассуждали на эту тему, въезжая в светлую зелень Булонского леса, и пришли к приятному заключению, что мы, пожалуй, те, кто находится посредине, и если даже мы не очень достойны, чтобы на нас смотреть, все равно это самый счастливый случай.
– Если нам только удастся отыскать свободное место, мы увидим воочию, что такое завтрак sur I’herbe [88]88
На траве (фр.)
[Закрыть]– сказала Ева.
– А не покататься ли нам сначала немножко на лодке? – предложил Леннарт.
– Ой, в самом деле, это можно? – воскликнула Ева. – Ой, как чудесно! Я не гребла с тех пор, как малышкой ездила к бабушке в Эдлескуг и там по вечерам каталась на лодке по озеру Эдслан. А как называется это озеро?
– Lac Inferieur [89]89
Озеро Нижнее (фр.).
[Закрыть], – ответил Леннарт.
– Пожалуй, оно значительно уступает Эдслан, – сказала Ева. – Не такое большое.
Озеро сверкало на солнце. Оно выглядело заманчиво, даже если его нельзя было сравнить с Эдслан. Маленькие лодки с молодыми парижанами и парижанками лениво скользили вдоль одетых кудрявой зеленью берегов. Мы взяли напрокат две лодки, потому что Ева непременно хотела оживить воспоминания детства и грести самой.
– Если я закрою глаза, то смогу представить, что это Эдслан, – сказала она.
– Если ты закроешь глаза, ты будешь сталкиваться с каждой встречной лодкой, – предупредил Леннарт, беря в руки весла.
Мы заскользили по тихой водной глади среди множества других лодок. В основном в них сидели молодые пары, однако встречались и милые папы, плававшие по озеру с веселыми щебечущими детьми.
– Подумай только, – сказала я Леннарту, – когда эти дети вырастут и станут рассказывать об озере своего детства, они будут иметь в виду искусственное озеро в Булонском лесу, разве это не странно? А как называется озеро твоего детства, Леннарт? Ты никогда мне об этом не рассказывал.
– Канхольмский фьорд, – ответил Леннарт. – Я жил там каждое лето, пока мне не исполнилось десять лет. А потом папе больше понравилось западное побережье. Но именно в Канхольмском фьорде я научился плавать, и там я поймал своего первого окуня. Тот день я не забуду никогда!
– Как ужасно думать, что тебе было шесть лет и десять, а я тебя тогда не знала. Мальчика, который был десятилетним Леннартом, больше не существует, он все равно что исчез, словно умер в день своего десятилетия, и я никогда не узнаю, каким он был.
– Радуйся, – засмеялся Леннарт, – в детстве я был на редкость растрепанным мальчуганом.
– Не может этого быть, – запротестовала я.
– Да, я только и делал, что озорничал, насколько я себя помню.
– Ты несправедлив к десятилетнему Леннарту! – возмутилась я. – Неужели ты не можешь сказать о нем ничего хорошего?
– Он любил животных! – вспомнил Леннарт. – Могу поклясться – более преданного друга собак никогда на свете не было. У меня был пес, которого я любил чуть ли не больше, чем маму и папу. Возможно, такое бывает с малышами, у которых нет ни братьев, ни сестер.
– Жаль нас, у которых нет ни братьев, ни сестер, – сказала я. – Я обычно играла в такую игру, будто у меня семь сестер и семь братьев. Моим детям эта игра не понадобится, так я решила!
– А сколько тебе нужно детей? – спросил Леннарт, избегая столкновения со встречной посудиной.
– Примерно столько, сколько помещается в этой лодке, – сказала я, указывая на лодку, битком набитую нарядными детьми разных возрастов.
Леннарт посмотрел на меня и улыбнулся.
– Это хорошо, – сказал он. – Только бы они были похожи на свою мать и…
– Сначала у меня будет мальчик, – решила я, – он вырастет и станет похож на десятилетнего Леннарта, так что я получу некоторое представление о том, как выглядел этот маленький мальчик.
– Избавь нас, Боже! – воскликнул Леннарт.
Еву мы увидели издалека. Она находилась посредине целого косяка лодок с одинокими личностями мужского пола. Но Ева гребла точь-в-точь так, словно была одна на озере своего детства.
Она явилась, когда я накрыла «стол» к ленчу на тенистой поляне. У нее потрясающий нюх, когда дело касается еды.
– Великолепно, – сказала она, взяв порцию цыпленка.
– У Кати замечательная способность накрыть на стол, расставить посуду и еду так, что это прекрасно выглядит, – одобрительно заметил Леннарт.
Он мне так нравился, когда говорил эти слова. Я радовалась все время, пока мы ели. Леннарт вытащил походные стаканчики, которые были у нас в машине, и мы выпили легкого вина Vauvray в честь и хвалу этого дня.
Когда завтрак sur I’herbeзакончился, мы растянулись на траве.
– Представить только, что все-таки лежишь в Булонском лесу! – сказала Ева. – Мне кажется, что это словно бы чуточку больше, чем лежать в обыденношведском крестьянском лесу. А вообще-то, почему мне так кажется?
– Потому что ты под влиянием всего прочитанного о Bois de Boulogne [90]90
Булонский лес (фр.).
[Закрыть], – объяснил Леннарт. – Множество французских романов так и роятся у тебя в голове.
– Да, дорогой, сколько дуэлей здесь разыгралось! – сказала я. – Сколько раз люди вскакивали с кроватей в несусветную рань, чтобы поехать в Булонский лес, прежде чем успел подняться легкий туман.
– Никаких французских романов я не читала, – проворчала Ева, – но мне все равно кажется замечательным быть здесь. А вообще, почему сейчас не дерутся на дуэли? Как приятно было бы сидеть здесь и смотреть, как дерутся на дуэли!
Но Еве пришлось довольствоваться спектаклем, который мог предложить нынешний Bois de Boulogne. Постепенно появлялось все больше и больше людей, поток автомобилей все возрастал. Парижские дамы намеревались пить послеполуденный чай здесь, на природе, и мы последовали их примеру. Мы пили чай в элитном заведении, оказалось, что он стоил столько же, сколько еда и проживание за один день в нашем маленьком отеле. Тогда мы решили: во-первых, никогда больше не пить чай в Булонском лесу, во-вторых, в дальнейшем придерживаться кофе, который в Париже куда дешевле.
– Как раз сию минуту я мог бы выпить стакан холодного пива, – сказал Леннарт.
Произнес он это вечером того же самого дня, когда было еще очень тепло. Теплый чудесный июньский вечер в Париже – о боги! Мы стояли бок о бок с людьми из всех стран мира в кафе «Flore».
Один из них был Петер Бьёркман.
VII
Раздобыть столик в кафе «Flore» чудесным теплым июньским вечером вообще-то невозможно. Разумеется, весь тротуар заставлен маленькими столиками, но за каждым сидит вдвое больше посетителей, чем полагается… И сидят они там долго. Когда мы пришли, официант с сожалением покачал головой, но Ева так заискивающе улыбнулась, что через две минуты мы уже сидели, втиснутые за маленький столик у самой стены, Леннарт пил столь желанное пиво, а мы кофе.
Было бы интересно узнать, что за таинственные законы вершат судьбы разных кафе в Париже. Почему именно сейчас все люди должны тесниться в кафе «Flore»? Почему они не заполняют кафе «Deux Magots», расположенное наискосок через улицу и столь же знаменитое! Точно так же обстоят дела на Монпарнасе, где мы побывали на следующий день. В «Dome» посетители только что не сидят на коленях друг у друга, однако напротив, в кафе «La Rotoncle», мест достаточно. Подумать только, как опечалились бы все эти художники и литераторы, некогда наводнявшие веселым шумом и гамом «La Rotonde» и считавшие это кафе единственным на Монпарнасе, если бы узнали об этом.
Но сейчас таким элитным кафе стало «Dome». Не «La Rotonde», не «Coupole», не «Closerie de Lilias», хотя это тоже старинные кафе, а именно «Dome». Разумеется, сразу же встает другой вопрос: зачем вообще нужно тесниться на Монпарнасе?
Туристы, толпящиеся в кафе «Dome», должно быть, не знают, что произошло. Разве они не знают, что Монпарнас – это уже passé? [91]91
Прошлое (фр.).
[Закрыть]Разве они не знают, что, если уж идти в ногу с художниками, надо быть в St.-Germain-des-Pres. Ведь так поступают и всегда поступали туристы в Париже. Да еще так упорно, что художники в отчаянии бегут от них: однажды – давным-давно – они бежали с Монмартра, затем с Монпарнаса, а вскоре, вероятно, сбегут из St. Germain-des-Pres в какой-нибудь другой район большого Парижа. И завтра будет новое кафе, которое следует посетить, чтобы идти в ногу со временем. А потом название кафе будет окружено таинственным нимбом, что позволит ему занять место в длинном перечне знаменитых парижских кафе.
– Не вижу ни одной окладистой бороды, – сказала Ева, бросив осуждающий взгляд поверх кофейных чашек. – Мне обещали окладистые бороды, но я не вижу ни одной.
– Кто тебе это обещал? – удивился Леннарт.
– Газеты, – ответила Ева. – В каждой газете дома, в Швеции, пишут, что в St.-Germain-des-Pres пачками сидят экзистенциалисты [92]92
Экзистенциалисты – последователи экзистенциализма – философии существования. Это иррационалистическое философское направление, возникшее накануне Первой мировой войны в России (Н. А. Бердяев, 1874–1948), в период Второй мировой войны во Франции (Жан-Поль Сартр, 1905–1980). В середине XX в. распространилось и в других европейских странах.
[Закрыть]и у всех у них окладистые бороды. Вот я и спрашиваю: где же они?
– В Париже все так быстро меняется, – сказал Леннарт. – Время окладистых бород, верно, миновало.
– А там дома расхаживают Курре и все прочие парни и ничего не подозревают! – возмутилась Ева. – Расхаживают со своими окладистыми бородами, в нелепых куртках и не знаю, в чем еще.
– Напиши Курре, – сказала я. – Последний писк из St.-Germain-des-Pres: «Попытайся выглядеть как обыкновенный человек!»
– Ему придется туго, – расстроилась Ева. – Он выстроил свою жизненную позицию на том, чтобы быть неуклюжим и бородатым.
Однако даже безбородое, слабосильное племя, населявшее ныне «Flore», было достойно внимания, и мы по маленькому скромному праву сидели там, бесконечно долго занимая столик, хотя нам было так жаль всех тех, кто стоя ждал, когда мы его освободим, и желал, чтобы мы оказались в каком-нибудь кафе у черта на куличках.
Совсем рядом с нами оставалось маленькое-премаленькое пространство, и мы увидели, как некий рослый молодой человек начал целеустремленно пробираться к нашему столику. Он был действительно большой – высокий и широкоплечий, а между столиками оставалось не очень много миллиметров, но он ловко использовал их. Несмотря на свою плотную фигуру, он был гибкий, двигался мягко и легко, как танцор, и выиграл соревнование за стул.
– Стул его не выдержит, – шепнула мне Ева.
Но рослый молодой человек мягко и тихо опустился рядом со мной, улыбнулся доброй улыбкой и сказал:
– Хотя нас мало, мы – шведы, мы – тоже!
– Это сразу видно все же! – ответила я в рифму.
Затем наступила полная тишина. Потому что мы буквально несколько минут назад пришли к согласию, что земляки – последние из тех, с кем хотелось бы сталкиваться, когда едешь за границу, – исключение, конечно, Леннарт, с которым мы с Евой охотно столкнулись в Италии!
Однако рослый молодой человек так обезоруживающе посмотрел на нас и сказал:
– Меня зовут Петер Бьёркман. И вы должны пожалеть меня, потому что я схожу с ума!
– Привет, Петер! – дружелюбно поздоровался Леннарт. – Это моя жена, ее зовут Кати, а это Ева, сам я – Леннарт Сундман… а почему ты сходишь с ума?
– Я один в Париже. А вы понимаете, что это значит для такого любителя поболтать, как я. Вообще, по-моему, похоже, вам нужен четвертый, и именно мужчина.
– Спасибо, в бридж [93]93
Бридж – сложная карточная игра, требующая участия двух пар.
[Закрыть]я не играю! – отказалась Ева.
– Я же сказал, вы должны пожалеть меня! – повторил Петер. – Вы когда-нибудь были одни в Париже? Нет! Тогда вы не знаете, что это такое! Через несколько дней начинаешь тосковать о человеке, с которым можно поговорить, так что, встретив даже тетушку Августу из Омоля за дверью «Cafe de la Paix», плачешь от радости.
– А разве не всегда приятно встретить людей из Омоля? – коварно спросила Ева.
Бедняга Петер Бьёркман ведь не знал, что Ева из Омоля, поэтому и сказал, что тетушка Августа – практически хуже нет, «но вы ведь понимаете, что когда ты в Париже один, то довольствуешься обществом первого попавшегося», – заявил этот несчастный.
Леннарт и я громко и весело расхохотались, но Ева явно не была настроена сносить оскорбления.
– А мы – нет! – воскликнула она. – Мы не довольствуемся обществом первого встречного, – добавила Ева и демонстративно отвернулась от Петера.
Петер был совершенно уничтожен.
– О, как это похоже на меня! – вскричал он и в комическом отчаянии ударил себя по лбу. – Вечно я так! Говорю столько глупостей, о которых вовсе не думаю. – Он схватил Еву за руку: – Милая, не делайте такое лицо, а не то я прыгну в Сену. Милая, добрая, вы же знаете, какая грязная там вода! Разве мы не можемстать друзьями?
Ева сказала, что, поскольку вода в Сене грязная, на этот раз она его прощает. И Петер с облегчением вздохнул:
– Я так и знал, вы – человек разумный и вовсе не такая упрямая, какой показались. Знаете, вы мне так нравитесь, вы все трое мне понастоящемунравитесь. Не можем ли мы пойти куда-нибудь потанцевать?
Мы, заколебавшись, переглянулись.
– Я охотно, – согласился Леннарт. – С моей юной невестой я еще ни разу не танцевал… Я имею в виду, с тех пор, как мы поженились!
– А вы молодожены? – заинтересованно спросил Петер.
Мы с Леннартом кивнули.
– Как вы не побоялись! – воскликнул Петер. – Подумать только, не побоялись! Я никогда не осмелился бы жениться! – Он поспешно повернулся к Еве: – Вам это должно быть ясно с самого начала!
Ева улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой.
– Будьте спокойны! – сказала она. – Я выйду замуж за депутата второй палаты риксдага. А такие, как вы, им, пожалуй, в риксдаге не нужны, хотя и там тоже ведь болтают столько глупостей.
– Вы помолвлены с депутатом риксдага? – удивленно спросил Петер.
– Нет, но буду! – ответила Ева. – Так утверждают в хорошо информированных кругах Эйфелевой башни.
Петер, очевидно, не понял не слишком внятное объяснение, но больше не спрашивал… Мы поднялись и пошлн. На маленьких боковых улочках вокруг Boulevard Saint-Germain танцевальных заведений было предостаточно. Но они прятались за закрытыми дверями и опущенными шторами. Бодрящие ритмы вырывались на улицу, куда ни пойди, и я почувствовала, что ноги мои хотят танцевать. Петер постучал в какую-то таинственную дверь.
– Только для членов клуба! – возвестил некий цербер [94]94
Цербер – в греческой мифологии чудовищный трехглавый пес со змеиным хвостом, охранявший вход в подземное царство. В переносном значении: свирепый страж.
[Закрыть], высунувший голову из маленькой отдушины, но Петер помахал долларовой купюрой и сказал так обстоятельно по-американски, что да, мол, мы члены клуба. И похоже, это так и было, потому что цербер тут же нас впустил.
Столиков там было немного, да и площадка для танцев небольшая. Но нам с Леннартом так уж много места и не требовалось. Он держал меня в объятиях, и мы танцевали, делая небольшие круги в жуткой давке. И Леннарт сказал:
– Я люблю тебя. Ты это знала? Я точно не говорил тебе этого сегодня…
– Нет, а я танцевала и удивлялась, что ты не говорил, – сказала я и подпрыгнула от радости, так что мы сбились с такта. А вообще-то мы с Леннартом но-настоящему станцевались. Леннарт имел обыкновение говорить, что, когда мы состаримся, обеднеем и ослабнем, а дети откажутся заботиться о нас, мы всегда прокормимся как танцоры-профессионалы на Ривьере [95]95
Полоса побережья Средиземного моря во Франции, Италии и Монако, у подножия Альп. Французская Ривьера называется еще Лазурный берег.
[Закрыть].
И все-таки! Как прекрасно ни танцевал Леннарт, но это было ничто, абсолютно ничто по сравнению с Петером. Одним богам ведомо, как ему удавалось настолько совершенно владеть своим громадным телом. Он обладал способностью балансировать и чувством уверенности, почти пугающим. В нем в равных пропорциях уживались тяжесть с легкостью и неизменное ощущение ритма. Танцевать с ним было одно сплошное удовольствие. Скользишь по полу так легко, словно пробка по глади вод, и чувствуешь ритм даже мизинцами ног.
– Ты танцуешь бессовестно хорошо, – заметила Ева Петеру, когда они вернулись к столику после первого танца. – Ты танцуешь совершенно безумно и слишком хорошо, и знаешь об этом.
Петер улыбнулся. Вид у него был довольный.
– Конечно знаю, – подтвердил он. – Это единственное, что я умею делать по-настоящему хорошо.
– Ты танцор по профессии? – спросил Леннарт.
– Нет, напротив. Я бизнесмен. Продаю типографские станки.
– Ты хорошо танцуешь, Печатник Петер, – похвалила его Ева.
Потом я тоже танцевала с ним и умудрилась спросить, что он имел в виду, говоря, что никогда не осмелился бы жениться. В счастливом состоянии молодой жены любого холостяка я воспринимала как прямое оскорбление.
– Мне ни за что не выдержать, – объяснил он. – Долго не выдержать, мне нужно разнообразие. Да и кто, по-твоему, долго выдержал бы меня?
– Почему тебя никому не выдержать?
– Я так устаю, – объяснил он. – Я часто устаю от самого себя. И подумай только, как я надоем бедной девушке.
– Какие глупости ты говоришь, – начала было я, но Петер прервал меня.
– Ах, все молодые жены хотят переженить людей, – сказал он. – Но перед тобой тот, с кем этот номер не пройдет!
И я замолчала, посвятив себя целиком танцу. Казалось, я плыву по волне. И если бы окно было открыто, я определенно выплыла бы в сладостную парижскую ночь.
Да, тепла и сладостна была ночь над Парижем, когда через несколько часов мы возвращались в отель.
– Перед сном я хотел бы увидеть, как огни города отражаются в Сене, – сказал Леннарт.
По маленьким тесным улочкам мы двинулись вниз к реке. В это время они были пустынны и казались покинутыми, а звуки наших шагов эхом отдавались среди домов. Какой-то пожилой господин шел с собакой. Он осторожно ковылял по улице, где плотно прижимались друг к другу антикварные лавки. И господин время от времени останавливался, близоруко вглядываясь при свете уличных фонарей в витрины. Ах, именно здесь, по этим улицам, ходил другой пожилой господин и рылся в книгах и старинных предметах, выискивая какую-нибудь редкость, чтобы принести ее домой.
– Этот человек мог бы быть Анатолем Франсом [96]96
Франс Анатолъ (настоящее имя Анатоль Франсуа Тибо, 1844–1924) – французский писатель – скептик и сатирик, автор ряда гротескно-фантастических романов. Лауреат Нобелевской премии (1921).
[Закрыть], – шепнула я Леннарту. – Разумеется, если бы тот не умер. И у него была бы собака.
– Ты ведь можешь вообразить, будто это он, если тебе приятно, – посоветовал Леннарт.
Но я этого не хотела. И все-таки я едва могла удержаться от того, чтобы не кинуться к бедному старому человеку и не сказать ему: «Cher maitre [97]97
Дорогой учитель, мастер (фр.).
[Закрыть], вы так стары, умны и утонченны, а я молода и вовсе не умна, но у нас есть одно общее. Я люблю Париж так же, как и вы, дорогой маэстро; простите меня, но я должна была сказать вам об этом, дорогой господин Франс!»
К счастью, я совладала с собой, и пожилой господин исчез в воротах, так и не узнав, какая над ним витала опасность.
А внизу текла река, текла Сена с темными водами и бликами-отражениями огней города, игравшими на ее черной глади. Киоски букинистов были закрыты на ночь. Несколько одиноких пешеходов бродили вдоль набережной, но вообще все было тихо. Спящая река в спящем городе! В спящем городе? Нет, на Монмартре и на Монпарнасе, в элитных ночных клубах вокруг Champs Elysees и в популярных дансингах на Rue de Lappe [98]98
Улица Лапп (фр.) – живописная улочка недалеко от площади Бастилии. Место народных праздников, балов, гуляний.
[Закрыть], там, пожалуй, именно сейчас не спали. Там парижская ночь была не такой, как здесь. Но все то было слишком далеким от этой темной реки, словно находилось совсем на другой планете.
Мы прошли по набережной до Pont Neuf, пытаясь отыскать дорогу к нашей обители, к старинным улочкам возле Одеона [99]99
Одеон – название музыкального театра у древних греков. Зд.: название одного из парижских театров, в честь которого и величают квартал, в котором он находится. «Одеон» располагается рядом с Люксембургским дворцом, он был построен в 1807 г. для театра «Комеди Франсез».
[Закрыть].
– Пожалуй, старый город здесь очень хорош! – сказал, остановившись посреди улицы, Леннарт.
И мы молча постояли некоторое время и именно там и именно тогда больше, чем когда-либо, почувствовали, какой Париж старый город.
Я крепко вцепилась в руку Леннарта и тихо прошептала, чтобы другие не слышали:
– Как я рада, что ты думаешь почти обо всем так же, как и я! Что ты любишь ходить ночью по старинным кварталам, а не сидеть в ночном клубе на площади Пигаль.
Леннарт взял меня за руку, и мы так и пошли дальше по узким улицам. Ева с Петером следовали за нами по пятам.
За высоким ажурным решетчатым забором, мрачный и молчаливый, раскинулся Люксембургский сад. Маленький тонкий серп луны сверкал над Люксембургским дворцом – на радость королевам Франции, статуи которых стояли в саду среди ветвистых деревьев. Ночью парк закрыт, и их величества неограниченно властвуют в своих зеленых угодьях. Но потом, пожалуй, постепенно наступит утро, а вместе с ним шумной толпой хлынут через ворота веселые студенты Сорбонны и снова бесцеремонно завладеют парком.
– Где вы, собственно говоря, обитаете? – спросил Петер, когда мы начали приближаться к Пантеону.
– Мы живем наверху, на горе Святой Женевьевы, – ответила я. – Неужели ты не подпрыгнул, услышав об этом? Ведь со времен Данте ясность и разум струились оттуда, словно лучи маяка, распространяясь по всем}' миру… ну, что скажешь?
– И вы теперь там живете… какой мрак, – отреагировал Петер.
Ева окинула его негодующим взглядом.
– Вот наша улица, – сказала она. – А вон двое наших милых бродяг, – гордо продолжала она.
И в самом деле. Оба наши clochard [100]100
Нищий, бедняк. Зд.: бродяга (фр.).
[Закрыть]как раз собирались ложиться спать на своем обычном углу улицы. Они ковыляли по тротуару, один впереди, другой сзади, обмениваясь друг с другом глубокими мыслями. Грязные и оборванные, они тем не менее двигались с большим чувством собственного достоинства. И то, что мы слышали, было небольшой вечерней беседой между двумя джентльменами перед отходом ко сну. Один из них – патриарх с длинной бородой – усердно жестикулировал и, чтобы придать большую весомость своим словам, переходил иногда на немецкий, а иногда на итальянский язык.
– So ist das Leben! [101]101
Такова жизнь! (нем.)
[Закрыть]– произнес он, философски кивая. И, огласив эту мысль, спокойно и молча улегся спать.
– Говорят ведь: «На французских танцплощадках самый отпетый бродяга бойко шпарит по-французски», – заметила я. – Но то, что они говорят и по-немецки, и по-итальянски, – к этому меня никто не подготовил.
– Должно быть, так бывает в Quartier Latin, – сказал Леннарт.
Он отворил ворота отеля. Мы пришли домой. И именно в эту минуту Петера осенило, что он снова останется в одиночестве. Лицо его омрачилось скорбью.
– Спокойной ночи, милый Петер! – попрощалась Ева. – Спокойной ночи, милые мои бродяги! Спокойной ночи, Париж!
Бедному Петеру открылась вся глубина постигшего его несчастья.
– Не можем же мы теперь расстаться! – запинаясь, но энергично произнес он. – Не теперь же, когда мы только встретились.
– Такова жизнь, so ist das Leben! – воскликнула Ева и исчезла в воротах.
